Сью Берк
Семиозис
– Нет. Сигнал опасности. Как шипы. Кто знает, о чем может думать растение? Я… сомневаюсь, что они испытывают нежные чувства к животным. Мы… удобны.
– Но стеклянный шар красив. Ты говоришь – это плод, но тогда его должно давать дружественное растение, иначе стекловары не стали бы делать такую красивую его копию. Может, его дает радужный бамбук, раз он похож на плод снежной лианы. Надо его найти.
Октаво все так же смотрел на дальнюю часть площади. Вера начала вставать. Он повернулся ко мне:
– Снежные лианы не особенно умны – меньше, чем даже волк. Да, ты ведь не видела волков или даже собак… А вот этот радужный бамбук… Животных можно предсказать, а растения – нет. Они никогда не мыслят так, как это делаем мы. Он может быть недружественным.
– Если снежная лиана способна решить кормить нас плодами, тогда радужный бамбук тоже мог бы дать нам плоды. Нам всегда нужна еда, а более умное растение смогло бы понять, как много мы можем для него делать в обмен на еду.
– Вот именно: растениям всегда что-то нужно. – Он посмотрел на Веру: она шла к нам. – А вот эта бечева кои… Скажи, ты заметила разницу в волокнах разного цвета?
Я нахмурилась. Почему он об этом спрашивает? Но чтобы быть вежливой, я взяла образцы всех цветов и помяла их.
– Нет. Думаю, более зеленые просто моложе.
Вера подошла к нам и остановилась.
Октаво посмотрел на нее.
– Мы обсуждали кои. У них может быть много способов применения, как у льна… По-моему, мы слишком сосредоточились на источниках пищи.
– Нам постоянно нужна пища, – отозвалась она.
Они какое-то время молчали, и раз это не выглядело так, будто я их не прервала, то сказала:
– Я все думаю про стекло и радужный бамбук. Когда мы сможем их обсудить на собрании?
– Не скоро, – ответила она. – Мы все еще не справились с последствиями урагана.
Я постаралась не показать своего разочарования, но она все равно смотрела не на меня, а на мою корзину. Полоска хорошо смотрелась.
– Это – естественная вариация волокон кои, – пробормотала я.
– Рационально, – бросила она и заковыляла прочь.
– Мы никогда не будем это обсуждать! – возмутилась я. – Паула была не такая.
Октаво никогда не ругался, когда мы, дети, жаловались.
– У Паулы была… подготовка. – Он посмотрел на ветку. – Не наша планета, не наша ниша.
– У разумных существ ниши нет.
Я где-то это вычитала.
Октаво покачал головой. Ему растения никогда не нравились, хоть он и был ботаником, и спорить с ним было бесполезно.
Он велел мне помочь ему подняться и ушел в лабораторию.
Я продолжала плести корзину, пытаясь вообразить растения, которые были бы такими же умными, как мы. Какие бы отношения они с нами установили? Наверное, не такие, какие обычно бывают у растений с жукоящерицами или фиппокотами. А из радужного бамбука я смогу сделать красивые вещи. Зачем же ждать? Я взяла несколько запасенных прутьев, размочила их, и когда закончила корзину для личинок, то взяла один прут, сделала две петли, а потом пропустила конец в эти петли. Красочный браслет – целая минута потрачена на украшение. Я сделала семь штук и положила их на солнце сохнуть вместе с корзиной.
Я отдала воду для вымачивания Снеговику, убрала все свои вещи, помогла устроить навес для ростков латука и отнесла корзину Розмари с Даниэлем. Я вернулась к браслетам, надела один из них, а остальные отдала Джулиану, Алеше, маме, Николетте, Синтии и Энее.
Вера увидела их за вечерней трапезой на площади: суп из птицы-боксера и тюльпанный салат. Продуктов было немного из-за грозы, но мы в достаточно хорошем настроении сидели по обе стороны выставленных в длинную линию столов. Вечер выдался неплохой, хотя родители кутались: они вечно мерзли, когда нам было жарко. Летучие мыши пикировали и пели, а воздушные кактусы на веревках не позволяли им красть еду. Внуки, беременные и больные ели вволю. Мне досталось много салата, миска супа и кусочек мяса. Джулиан получил только бульон из птиц, которых он добыл. Внуки были настроены похихикать.
Тут Вера хмуро посмотрела на браслеты.
– Этому здесь не место, – заявила она. – Мы не можем тратить время зря.
– О, ты, наверное, захочешь срезать резьбу с моей трости! – сказала мама. – Не все обязательно должно быть только полезным, так ведь?
Это вызвало новые бесконечные споры из-за цветника: мнение высказывали только родители, детям полагалось слушать и учиться. Террел считал, что нам надо искать металлы, а не красивые цветочки.
Брайен устроил спектакль, вставая, чтобы высказаться, несмотря на одеревеневшие суставы, как будто мы у него в долгу из-за его хронического бурсита и обвисшей кожи со шрамами от удаленных раковых опухолей. Он пожелал потребовать деторождения «в гармонии с благополучием и интересами Содружества в целом», как говорится в Конституции. Родители любили цитировать Конституцию и опасались, что если мы не будем ей следовать, то нас будет ждать катастрофа, но ведь в Конституции говорилось и о красоте, и о равенстве. Родители цитировали только то, что им хотелось.
– Я считаю, что мы достаточно это обсудили, – сказала Вера. – Браслеты надо выбросить. Сейчас не время для раздоров.
– Ох, ну это же просто браслет! – возразила мама.
– Проблема в том, что он символизирует. Это Мир. Сообщество с согласием, взаимным доверием и поддержкой, – заявила Вера, цитируя Конституцию. – Браслет – это нарушение доверия. Давайте будем практичными. Символы важны. Браслеты символизируют решение, которое мы сейчас не готовы принять. У нас слишком много дел по восстановлению после урагана.
Мне следовало бы не сдаваться, следовало бы заговорить, но слишком много людей смотрели на меня, бездетную, проектировщика разрушившейся крыши и неуважительную гражданку – так, наверное, они думали, – а нас, детей, постоянно подозревали в лености и жадности. Я сняла браслет. Остальные тоже. Алеша и Николетта при этом поморщились, а Джулиан свой бросил и растоптал. Террел их сжег.
Той ночью, когда я плакала у себя в кровати, Джулиан вошел ко мне и, ничего не говоря, просто обнимал, пока я не перестала плакать. А потом мы впервые любили друг друга. Я уже занималась любовью с другими парнями, чтобы родители считали, будто я стараюсь забеременеть, но я делала это только чтобы удовлетворить других, а не порадоваться самой.
Джулиану хотелось порадовать меня, а мне хотелось радоваться с ним, а потом я его обнимала, понимая, что мне хотелось бы, чтобы он всегда был счастлив. Родители сочли бы все это пустой тратой времени из-за его бесплодия, но той ночью у нас была любовь, настоящая любовь. Она была бесполезно прекрасной, как и браслеты. И это стало началом бунта.
На следующий день я поискала радужный бамбук в сарае – а он исчез. На берегу, наверное, можно было найти еще, но мне некогда было идти на озеро. Джулиан поискал его во время охоты и в конце концов нашел прутик, даже красивее, чем прежние.
– Он с Громовой реки, у водопада, – сказал он. Никто не поднимался по течению выше водопада, но карты, сделанные на основе снимков метеорологического спутника, показывали длинный каньон, уходящий вверх через горы и ведущий к широкому плато. – И я нашел еще вот что. – Он протянул мне кусочки красного, зеленого и желтого стекла. – Это может быть обсидиан или агат, но, по-моему, нет. Что будем делать?
Я долго думала, прежде чем ответить. Можно было продолжать жить как обычно: работать с восхода Света до заката солнца: сажать, полоть, строить, собирать урожай, охотиться, заниматься собирательством, готовить, убираться, ткать, шить, ухаживать за животными, следить за оборудованием, ремонтировать механизмы, смотреть, как компьютеры сбоят, а роботы останавливаются, разбирать погибшие механизмы на запчасти, помогать родителям дойти до клиники и вернуться домой, перестраивать энергосистему на работу от ветра и ручных воротов…
Можно было смотреть, как сменяются времена года: весны с разливами и вездесущими гнездами ящериц; лета с ураганами, срывающими крыши, валящими деревья и злаки на полях; осени с засухами и пожарами; зимы с заморозками и туманами. Нашими праздниками были урожаи, рождения, похороны, солнцестояния и равноденствия, но праздник сводился просто к чуть более обильной еде. На Земле люди ходили на бои, карнавалы, в музеи и университеты, а я, если повезет, ходила на озеро. На Земле были протесты, революции, геноциды, пиратство и войны, а меня наказывали за сплетенные браслеты.
– Я знаю, чего не хочу делать, – призналась я так грустно, что он меня обнял.
Но мы продолжали это делать. А какой у нас был выбор? Искать тех стекловаров в одиночку? Это стало бы нарушением взаимной поддержки.
И потом, у мамы был рак из-за облучения во время космического полета, и ей становилось все хуже, пока она совсем не слегла. Этот же рак успел убить многих родителей. Я старалась проводить с ней как можно больше времени в ее маленькой комнатке, и все думала, будет ли мне ее не хватать так же сильно, как папы, и однажды я задала вопрос, который мне не давал покоя:
– А как на самом деле было на Земле? На самом деле, честно?
В книгах говорилось много чего, обычно плохое, но я понимала, что там сказано не все.
У мамы болели кости, болел живот – и она была рада любой возможности отвлечься, так она всегда говорила. Она поджала серые губы и ненадолго задумалась.
– Напряженно. И сложно. Если по правде, то нам было не особо плохо: мы были богаты, по крайней мере в сравнении с остальным миром. Другие умирали от голода, а мы смогли набрать достаточно денег, чтобы отправиться к звездам.
Богаты? Она была богатой? Мне никто не рассказывал!
– А если бы вы не улетели, мама?
– Нам всем жилось бы легче. И вам, наверное. О, все любят рассказывать всякие истории, правда: про загрязнение и болезни, начало конца человечества, но богачи-то вполне себе. Только бедняки друг друга убивали. Или пытались не умереть – не от одного, так от другого. Это было так трагично!
– Но тогда почему вы улетели? Разве вы не вынуждены были?
– Нет. Мы вызвались добровольно – и хотели все устроить как лучше. На Земле человечество совершило ужасные ошибки, ошибки фатальные для целых стран, многих миллионов людей. Ах, это был просто стыд и позор: бедняки получали так мало помощи в решении проблем, которые создавали не они! Тебе не понять – но нам хотелось сделать новую попытку. Заново начать Землю. И на этот раз сделать все правильно, без несправедливости, когда кто-то был богат, а кто-то беден. Ты даже себе не представляешь! По-моему, мы положили хорошее начало. И я рада, что мы это сделали. Да, трудности есть, но мы этого и ожидали. Мы словно вернулись в Эдем.
Я слышала про Эдем – мифический рай, но в библиотеке не оказалось книги, где об этом подробно рассказывалось бы. Если верить родителям, я все равно ничего не поняла бы… но трудности – это не рай, это я знала. Каково было бы оказаться настолько богатым, чтобы получить любую книгу, какую только захочешь – и иметь время ее прочитать?
– И при всех ее проблемах Земля была такая скучная! – мама улыбнулась. – На Мире оказалось захватывающе интересно.
Я думала об этом, пока плакала на ее похоронах. На Земле мне жилось бы легче. Мы похоронили ее рядом с дружественными снежными лианами у западного поля, рядом с Паулой. И мы похоронили маму в лохмотьях, потому что закапывать хорошую одежду было непозволительно. Октаво понуро и устало смотрел на лианы.
– С рождения до смерти, – пробормотал он, – мы им принадлежим.
Октаво не любил снежные лианы, так что мог неправильно оценить и радужный бамбук, и стекловаров. Я как-то утром высказала все это Джулиану. Он готовил отравленные стрелы для охоты. Мы были далеко от остальных, так что к нам не мог случайно подойти какой-нибудь внук, и можно было говорить все, что думаешь.
– Надо пойти вверх по Громовой реке и посмотреть, что там, – сказала я.
– Вверх по Громовой реке, – повторил он, не отрываясь от работы. На нем были перчатки и защитные очки, и он макал стрелы в спорынью и раскладывал на решетке сушиться на солнце. – Я подготовленный разведчик. Я могу это сделать.
– Мы оба. Нам обоим надо пойти.
Он колебался. Вера такого ни за что не одобрит.
– Я пойду без тебя, – пригрозила я.
Чуть погодя он сказал:
– Одной ходить не следует.
Голос у него был такой, каким он говорил: «Почитай родителей». Мы начали строить планы, пока он оборачивал стрелы листьями коровяка. Будут ли нам рады стекловары и бамбук? Почему стекловары сами к нам не пришли?
Выживание потом, любопытство сначала. Лучше не жить, чем жить вот так.
Так что, когда Верин прогноз погоды сказал, что новые ураганы не зарождаются, мы улизнули, захватив еды, одеяло, гамак, веревку, зажигалку, охотничьи ножи и одежду. Вся моя одежда поместилась в один рюкзак, а ведь на Земле у людей – богатых людей, какой была бы я, – имелись целые гардеробные с одеждой.
Мы ушли с вопросами, а вернулись с ответами на вопросы, которые даже не думали задавать, с мыслями, которые нам не полагалось иметь. Я была близка к тому, чтобы не возвращаться вообще, но понимала, что вернуться нужно, – и мы вернулись, почти через шестьдесят дней, с походными палками в радужную полоску, радужными браслетами и радужными диадемами. Мы отощали, одежда у нас превратилась в лохмотья, а рюкзаки были набиты знаками иной цивилизации и кусочками бамбуковых плодов – высохшими и сморщенными, но все равно необычайно вкусными. Мы вошли в деревню – скопище нелепых лачуг – и спроектированный мной дом оказался ужасно неуклюжим и все еще стоял под временной черепицей из коры. Поля шли вверх по склонам холмов, иссохшие, снежные лианы высились тюремными стенами, а в небе кипели дождевые облака.
Синтия заметила нас и закричала. Нас тут же окружили, затискали в объятиях, окропили слезами и засыпали приветствиями. Все задавали вопросы одновременно.
И тут приковыляла Вера.
– Вы ушли, когда вы были нам нужны! – проскрипела она.
– Мы нашли город, – сказала я.
– Вы проявили невероятную безответственность. Прежде всего ты, Сильвия. Мы много дней вас искали.
– Но они благополучно вернулись, – заступилась за нас Рамона, – вот что важно.
Вера продолжила выволочку. Малыш Энеи подошел с криком «Жуу» и поднял ручки, чтобы Джулиан поднял его. Я подхватила Хиггинса, сына Николетты, и он ерзал от возбуждения. Октаво хромал к нам, высматривая Джулиана.
Алеша повторял, пока его не услышали:
– Что за город? Что за город?
– Сегодня придет очередной ураган, – сказала Вера, – а здания не готовы, и животных надо собрать!
– Прекрасный город, – ответила я. – Со сверкающими стеклянными крышами и садами радужного бамбука.
Подошел Октаво. Ветер трепал его длинную бороду.
– Город?
Он не улыбался. Он не был рад увидеть собственного сына.
– Выше по Громовой реке, па.
– Это неважно! – заявила Вера.
– Стекловары? – спросил Октаво.
– Их там нет, – ответил Джулиан. – Не знаю, что с ними стало.
– Я принесла немного плодов, – сказала я.
Я погладила Хиггинса по голове. Хотелось надеяться, что Джулиан от нашего плана не отступит.
– И мы принесли образцы почвы, – добавил Джулиан. – Выглядит плодородной.
– Идет ураган! – снова повторила Вера.
Однако не особо сильный ураган – и мы наконец собрались в погребе. Все, кому удалось втиснуться в дом с нами. Гремел гром, и Вера пыталась убедить всех начать готовить рагу, но мы со всем уважением ее проигнорировали.
Считать ли ложью умалчивание кое-чего? Мы с Джулианом хотели оставить некоторые детали до заседания совета Содружества, а кое-что я вообще не хотела рассказывать.
– Мы шли двадцать дней, – сказала я.
– Он должен быть не так близко, – возразил Брайен.
Нам и показалось, что он не так близко.
* * *
В день своего ухода мы вышли к одному из берегов водопада Громовой реки и быстро преодолели осыпь и скальные карнизы, а потом заблудились, пытаясь отыскать путь в обход зарослей снежной лианы. В первую ночь мы жались друг к другу в гамаке, накрытом противожучиной сеткой, и я несколько часов не могла заснуть от лая норных сов, потому что он звучал так по-человечески, что я уверилась, будто это голоса преследующих нас людей. Светляки с жужжанием летали вокруг нас, так что у меня голова закружилась. Когда я проснулась, то оказалось, что в складку сетки заполз слизняк и разделился, так что вокруг ползали мелкие розовые тварюшки, пытающиеся до нас добраться и растворить себе на обед кусочек плоти.
Когда тем утром мы подошли к реке, то оказались в туманном заболоченном лесу, где на земле копошились склизкие твари, гигантские слизни – некоторые ярко-розовые и лиловые, а некоторые просто комки прозрачной слизи, а часть имитировала стволы и лианы, – и нам пришлось надеть на палки наконечники копий, чтобы защититься, но среди них попадались и такие быстрые, что нас жалили. Вокруг нас вились мотыльки с пятнами в виде громадных отпечатков пальцев, и каждый пытался нас укусить. Мы завернулись в дождевики и надели по две пары носков, и намазали лица грязью, и все равно лишились кусочков плоти.
За водопадом с его туманами и слизнями идти стало легче.
* * *
– Выше водопада, – рассказывала я собравшимся в погребе, – каньон похож на развалины громадного греческого храма.
Все видели картинку с Акрополем в учебнике истории – место рождения демократии. На самом деле каньон был глубоким и узким, с арками деревьев над головой и больше напоминал храм, но изображения храмов были только в текстах по архитектуре.
– Там скалы как колонны, – говорила я, – и осины вырастают рядом с ними свободными и высокими. Никаких снежных лиан. На берегах реки – луга, полные цветов.
* * *
Я не стала упоминать, что через скалы приходилось перелезать или надо было их обходить, что дорога все время шла в гору, а часть цветов оказалась маленькими кусачими кораллами с росными капельками пищеварительных ферментов на зубках. Единственной пищей, которую нам удавалось находить, были дикий лук и трилобиты размером в ладонь, выуживаемые из реки. Лук и трилобиты на завтрак, обед и ужин. Один раз нас загнали между берегом и скалой три земляных орла, они барабанили своими воздушными мешками, плясали и щелкали на нас своими большими клювами, они были размером с человека, вонючие, с шипастыми перьями, и настолько походили на кору и сухие сорняки, что без труда к нам подобрались. Мы разложили цепочку костров, чтобы их остановить, но они собрались ждать, пока у нас не кончится топливо, так что мы наловили трилобитов и швырялись ими в орлов, пока те не наелись и не ушли.
Мы оставили долину и карабкались через туманный лес мимо последнего водопада – вверх через лианы, мхи и комки пульсирующей слизи, – и наконец преодолели очередные валуны и оказались в лесу. Именно тогда мы увидели первый радужный бамбук. Небольшая купа выросла прямо у края скалы, выше многих деревьев со стволами, толщиной в бедро человека. Бамбук рос прямо и гордо, совсем не так, как змеящиеся снежные лианы. Живые радуги. На высоте наших голов висели плоды, розовые и просвечивающие, яркие в солнечном свете.
Мы с Джулианом переглянулись. Нельзя есть что-то непроверенное.
– Они выглядят точно так же, как то стеклянное украшение, только они больше, – сказала я.
– Снежные лианы могут убивать, если захотят.
– Но бамбук еще с нами не встречался, так что у него мнения быть пока не должно.
Плод легко отделился от плодоножки. Внутри тенями виднелось три семечка. От него пахло свежей пшеницей и корицей. Я откусила кусочек: на язык попал сладкий маслянистый сок. Джулиан наблюдал.
– Если он меня убьет, – заявила я, – я умру счастливой.
Но пока больше есть я не стала. Я погладила гладкий вощеный ствол и представила его себе в виде дверных рам, или стропил, или расщепленный и сплетенный в настенные циновки. Небольшой ствол, распиленный на кольца, стал бы красивыми браслетами.
Мы немного полюбовались растениями, а потом пошли по верху скал к водопаду, надеясь увидеть чужаков за каждым камнем. Мы смотрели вниз на каньон – зеленый и длинный, резко уходящий вниз между скалами. Ближе к водопаду вид стал лучше, а в самом красивом месте мы обнаружили скамью, вырубленную в камне и покрытую лишайником. Сначала мы решили, что она естественная, но прямо за ней оказались вырезаны слова – теми же буквами, которые были на стеклянном шаре. Здесь побывали стекловары! Мы радостно закричали и обнялись.
Мы посидели на скамье, пытаясь угадать, какими могут быть стекловары. Сиденье было низким и широким. Стекловары находились где-то выше по течению – так что мы направились туда. Земля стала ровной, а река – шире и медленней. Вдоль нее шла тропа, вымощенная каменными плитами, которые кое-где приподнимали корни. Мы двигались в правильном направлении – и ускорили шаг. В реке оказались еще куски стекла всех цветов радуги. За следующим поворотом – скоро – мы их найдем.
Ближе к вечеру мы увидели четыре здания с круглыми стеклянными крышами, сверкающими среди бамбуковой рощи. Я побежала к ближайшему. Крыша у него состояла из цветных стеклянных блоков, уложенных радугами, а стены были сложены из коричневатых кирпичей, а фундамент был из камней с лентами сверкающего серого и белого. Но уже на бегу я поняла, что здания превратились в руины: стены потрескались и завалились, крыша обрушилась.
Стекловаров здесь не было. Не было уже давно.
Входя в ближайшее здание, я плакала. Пол покрывала грязь и опавшая листва. Стены внутри были выложены глазурованной плиткой, составлявшей переплетающиеся узоры из красных и зеленых линий. Я видела глазурованную плитку в компьютерных текстах. Я постаралась вытереть слезы и смотреть внимательнее. Комната была примерно пять метров в поперечнике. Стеклянные блоки с крыши валялись на полу, наполовину засыпанные, но сверкающие.
– Поразительно, – прошептал Джулиан.
У здания было семь невысоких эркеров, каждый из которых венчался полукуполом, и один из них остался цел. Стеклянную крышу снаружи облепили грязь и кораллы.
Кто-то когда-то стоял под этим сводом и смотрел на проникающий сквозь него солнечный свет – кто-то с глазами как у меня. Этот кто-то наслаждался красками, строил здания, как и я, мыслил, как я, мог делать то, о чем я только мечтала. Кто-то устроил скамью, низкую и широкую, вдоль стены. Я села на нее и разрыдалась. Джулиан сел рядом со мной.
Стекловары бросили эти здания еще до того, как наши родители прилетели на Мир. Мы проделали такой путь, чтобы найти одни только развалины, – но где-то должны быть другие стекловары! Я вытерла лицо и встала. Я прошлась по упавшим кирпичам, камням и стеклу, пытаясь понять, как все это было построено. Примерно на уровне моих глаз кирпичи шли чуть скошенно примерно полметра, а потом сменялись стеклом, а выгиб куполов был параболическим, а не круговым. Одна из апсид, видимо, служила входом, и, если бы он остался цел, мне пришлось бы пригибаться. Я была выше стекловаров.
– Иди сюда! – позвал Джулиан.
Я услышала шорох. Он был уже в следующем здании. Он сдвинул ногами с пола грязь и листья. Пол оказался покрыт мозаикой в виде цветов и растений, среди них была и роща радужного бамбука. Мы убрали еще немного грязи. На бамбуке были цветы и плоды, а за одним из плодов тянулась тонкая желтая рука с пальцами. Мы поспешно расчистили дальше, но остальные плитки оказались разбитыми и разбросанными.
Здания окружали бамбук и сорняки. Я сорвала еще один плод, и он оказался еще вкуснее. Фиппокоты выглядывали из норы между корнями бамбука. Дорожка шла дальше, прямо в лес. Еще руины? Или следующее здание окажется обитаемым? Мы пошли дальше.
Еще через два часа, перед самым заходом Света, искусанные мотыльками, мы увидели город на отвесном берегу над рекой – громадный город. Сверкающие крыши и бамбук возвышались над глазурованной городской стеной выше нашего роста. Но растрескавшаяся стена и расколотые крыши сказали нам, что, пройдя в ворота, мы обнаружим только фиппокотов, летучих мышей и ящериц. У меня уже закончились слезы.
Той ночью мы закрепили гамак на двух стволах бамбука и спали под куполом, который частично сохранился. Мотыльки наконец от нас отстали. Ветер вздыхал на улицах, бамбук тянулся вверх, а его цветы источали похожий на пряности аромат, от которого мне уходить никогда не захочется.
Однако спустя двадцать дней мы все-таки ушли из города.
* * *
В ту ночь, когда мы вернулись в деревню, в погребе, с воющим снаружи ураганом, Джулиан рассказывал собравшимся:
– Когда мы попали в город, это было невероятно. Ничто на Земле не могло бы с ним сравниться!
Брайен хмыкнул. Он протиснулся поближе.
Я вытащила из рюкзака радугу стеклянных плиток.
– Крыши здания – это купола из стеклянных кирпичей. Они сверкают, словно драгоценные камни, а в городе может жить тысяча человек.
– А как же стекловары? – спросила Энея.
Краем глаза я наблюдала за Верой. Она сидела у дальней стены с Террелом.
– Они исчезли уже давно, – ответил Джулиан. – Часть зданий нуждается в ремонте, но они оставили после себя много всего – много полезного.
Он вытащил массивную стальную кружку с надписью из тех же линий и треугольников, которые мы видели по всему городу. В нескольких домах мы нашли остатки мебели и куски ткани. Что-то раньше явно было техникой – например, металлические коробки, полные окислившихся проводов, или бронзовые корпуса вокруг линз; масса мебели за долгие годы сгнила, но кое-какая керамическая посуда в здании кухни так и стояла в аккуратных стопках.
Вера с Террелом перешептывались, и она крутила кусок ткани с такой силой, что материя расползлась.
– Большинство домов пригодны для жилья, – подхватила я. – Можно вселиться хоть завтра после небольшой уборки.
Это было лишь небольшим преувеличением. Часть зданий рассыпались, и центральная башня рухнула почти целиком, потому что сгнили деревянные балки. За городской чертой мы нашли круглые печи из камня и кирпича – с меня ростом – для выплавки стекла или обработки металла.
Я добавила:
– И снежных лиан там нет. – Я не видела, слушает ли нас Октаво. – Масса радужного бамбука. Вкусные плоды – и их столько, что нам все не съесть. Вот немного.
Октаво подался вперед посмотреть, как я выкладываю сушеные образцы: сморщенные лиловатые кусочки, сохранившие сладкий коричный запах, манящий. Меня отчаянно тянуло съесть хоть один, но если я намерена получить большее, то нельзя показывать, насколько мне этого хочется.
Брайен схватил кусок:
– Потом проанализирую.
Октаво посмотрел на него, потом – на остатки плодов, но не сдвинулся с места.
* * *
Если честно, то бамбук выглядел таким больным, что я перепугалась. Однако вскоре Джулиан нашел большую водопроводную трубу, которая шла с холмов в город: в нескольких местах она сломалась, так что бамбук, наверное, просто хотел пить, а дары он получал только от фиппокотов. Повсюду росли мелкие кораллы.
Мы с Джулианом решили, что стены, видимо, должны были защищать город от оленьих крабов и слизней, а вот земляные орлы, скорее всего, могли через них перепрыгивать. Я внимательно смотрела, но так и не нашла признаков нападения или пожара, так что мы не смогли понять, что заставило стекловаров уйти. Все указывало на то, что они уходили без спешки. Может, они даже собирались вернуться.
За стенами я обнаружила старую рощу бамбука, окружающую камни с расписанными керамическими плитками-портретами, – кладбище. Покопавшись под одним из камней, я нашла кости – коричневые, как почва. Когда я пыталась их вытащить, они трескались и крошились, но несколько целых я нашла. Вернув почву на место, я оторвала от камня плитку с портретом. Я принесу в деревню одного из стекловаров.
Мы многое узнали, в том числе и еще одну вещь. Бамбук был очень дружественным. Плоды появились прямо у того дома, где мы поселились. А потом один из стволов, к которому мы привязывали наши гамаки, дал росток. На каждом новом листке шли разноцветные полоски: эти маленькие радуги из листьев, а не на коре, показывали, что он за нами наблюдал и признал нас разумными существами, как и он сам. Он передал нам послание, сказал «добро пожаловать», потому что хотел, чтобы мы остались.
* * *
Мы не стали говорить об этом в деревне. Октаво не рад будет узнать, что этот бамбук действительно такой сообразительный, как он думал.
– Вот стекловар, – сказала я в полутемном погребе в деревне.
Снаружи гремела и хлестала гроза. Я вытащила из рюкзака кладбищенскую плитку.
На ней был изображен некто на четырех тонких ногах, поддерживающих тело с нависающим горбом. Странно согнутые руки-прутики и булавовидная голова с желтовато-коричневой кожей росли из плеч. На голове по бокам были большие серые глаза и вертикальный рот. Я видела немало других изображений и представляла себе строение их тела. Эта плитка оказалась самым хорошим мелким изображением стекловара. Внизу шла надпись: пять линейных отметин и три треугольника – возможно, имя этого существа.
– На нем одежда, – добавила я.
Красная кружевная безрукавная туника доходила до конца его торса. Я видела кружево в компьютерных текстах.
Портрет пошел по рукам.
– Почти богомол, – сказал Октаво.
Мужчина или женщина? Мы этого не знали.
– Там хорошая охота, – сказал Джулиан. – У стекловаров были фермы, и там по-прежнему растут одичавшие тюльпаны и картофель.
Он придерживался нашего плана. А Вера сделала то, чего я и ожидала.
– Вы сбежали, и, что бы вы ни нашли, вам за это придется отвечать. – Она встала на ноги, размахивая руками с обвисшей кожей, так и не выпустив из пальцев разорванную тряпицу. – Вы действовали, не заботясь о благополучии и интересах Содружества в целом. Через четыре дня состоится собрание для судебных слушаний. А сейчас пора спать.
Внуки заскулили.
– Завтра я вам еще что-нибудь расскажу, – шепотом пообещала я им.
* * *
Конечно, рассказывать было что. Что-то из того, о чем мы умолчали, было не особо важным – вроде того, насколько тяжело нам далась обратная дорога. Мотыльки мешали нам меньше, а вот пульсирующей слизи стало больше. Прошли дожди, и река стала более полноводной, так что исчезли песчаные отмели, по которым было легко идти. Мы смотрели на плавник, застрявший в ветвях деревьев у нас над головами, и боялись, что сильная гроза может вызвать паводок. Обувь у нас сносилась, рюкзаки были нагружены артефактами, а вонючие земляные орлы запомнили нас как источник трилобитов и требовали кормежки.
Самым печальным было то, что закончились плоды бамбука. Мы растягивали их, сколько могли, но маленькие порции были ничем не лучше их полного отсутствия. Я уставала, у меня болела голова, я была голодная – и Джулиан чувствовал себя ничуть не лучше.
– Новую порцию можно получить, только вернувшись в город, – сказала я как-то вечером, ложась в гамак. – Но не сейчас. Одни мы там не выживем – вернее, недолго. Нам надо переселить туда всю деревню, всех. Нам надо там жить.