Сюзанна Симард
Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого
Ручная валка, конная трелевка и сплав по рекам оставляли лесам возможность обновляться и продолжать жить. Очевидно, многое изменилось по сравнению с тем, что я знала в детстве, и тем, чем я и моя отрасль занимались сейчас.
Я смотрела в окно офиса «Вудлендс» и думала о своих насаждениях. Существовали разные способы исправить ситуацию: сеять в питомнике более приспособленные к местным условиям семена, выращивать более крупные саженцы, тщательнее готовить почву, уменьшать срок между вырубкой и посадкой семян, убирать кустарники-конкуренты. Но у меня была подсказка: ответ скрыт в почве и в том, как корни саженцев связываются с ней. Я нарисовала крепкий саженец с разветвленными корнями и разбегающимися грибными нитями, а рядом – чахлое растение с крохотным стебельком и захиревшими корнями. Но моим идеям пришлось подождать, потому что сегодня меня с Рэем отправили работать в двухсотлетний лес в ледниковой долине Боулдер-Крик в паре десятков километров от Лиллуэта.
В этот день мне предстояло сыграть роль палача.
Нам с Рэем требовалось разметить границы вырубки. Он был немногим старше меня и жил вместе со студентами в бараке, но уже имел опыт работы на крутых ландшафтах тихоокеанского побережья и напоминал мне мужчин из моей семьи. Рэй уже пострадал в лесу, потеряв кусок плоти: гризли ухватил его зубами за задницу и тащил, пока коллега-разметчик не спугнул зверя выстрелом из ружья.
Мы миновали скрежещущие экскаваторы и грейдеры, которые прокладывали новую лесовозную дорогу, и остановились возле нескольких старых деревьев на суглинистых склонах в изломе долины. Ели Энгельмана – широченные кроны и громадные серые стволы. Рэй махнул передо мной картой: он не привык делиться информацией с девушкой и к тому же торопился, но по контурам, которые я мельком увидела, было понятно, что склоны тянутся к возвышающимся хребтам, а лес редел по мере того, как встречался с каменистой осыпью, на которой сидели сурки. При движении вдоль ручья – в тех местах, где линзы грунта были достаточно глубоки, чтобы поддержать разросшуюся корневую систему, – ели сменялись пихтами Дугласа. Через каждые несколько сотен метров среди растительности появлялись следы лавин, на которых по пояс вымахала заманиха, колючая, как шиповник, и кочедыжник с кружевными листьями, напоминавшими вышивку. Вспомнились эти же растения на озере Мейбл. Я ощутила радостное волнение, но подавила его. Сорвала веточку тиареллы, ее крошечные белые цветы напоминали брызги океана.
Используя компас и красный восковый карандаш, Рэй отметил на аэрофотоснимке идеальное место для будущей вырубки. Он свернул фотографию и обмотал ее резинкой.
– Стоп, Рэй, кое-что упустили, – сказала я. – Не мог бы ты показать мне еще раз?
Коллега неохотно достал карту с бесстрастным выражением лица.
– Мы собираемся забрать все? – спросила я. – Нельзя ли оставить несколько самых старых?
Я указала на исполинское дерево, с ветвей которого свисали занавеси лишайника.
– Защитница окружающей среды?
Рэй был идеальным специалистом, соответствовавшим времени и работе. Он любил свою профессию, и ему платили за то, чтобы он делал все как можно лучше.
Я смотрела на стоящий лес. Меня воодушевляла работа при таком размахе; я была не против прикинуть, как срубить несколько деревьев. Однако уничтожение целых участков одним махом не оставило бы основы для восстановления леса.
Деревья росли группами, самые старые и крупные – метр в обхвате, тридцать метров в высоту – стояли в глубокой части низин, где собиралась вода, а рядом с ними толпились более молодые деревья разного возраста и размера. Словно птенцы, прижавшиеся к матери-куропатке.
В бороздах их коры растут пучки волчьего лишайника, который зимой обгладывают олени. Между камнями росли кусты шефердии. Ярко-красные ваточники, пурпурные шелковистые люпины, бледно-розовые калипсо и конфетно-полосатый ладьян расходились веером вдоль корней от стволов деревьев. После вырубки этим травам придется туго. Черт возьми, что я здесь делаю?
Пользуясь расчетами Рэя, мы разметили квадрат розовыми ленточками, развесив их примерно через каждые десять метров. Вальщики поймут, где нужно прекратить вырубку. Старые деревья, оставшиеся снаружи, не пострадают.
Рэй велел мне определить азимут 260 градусов, практически по краю лавины. Он уставился на эту границу, пока я доставала из заднего кармана жилета пятидесятиметровую гладкую нейлоновую веревку. По ней он будет расставлять знаки для лесорубов.
Я повернула циферблат компаса и выбрала одно из деревьев в качестве ориентира. Шнур распутывался, как скакалка, металлические зажимы на нем отмечали очередной метр. Я двигалась, как койот, перекидывая шнур через бревна и заросли кустов и протягивая его между деревьями.
– Длина! – крикнул Рэй, когда я добралась до конца пятидесятиметрового отрезка.
Когда он натянул свой конец веревки, я повесила ленточку, отмечающую это место.
– Отметка! – прокричала я в ответ.
Мой голос взлетел над шумом проносящейся внизу воды. Мне нравилось кричать «отметка».
Удовлетворенный точностью нашего первого замера, Рэй поднялся ко мне, пока я крепила к веткам розовую ленту. Заверещала белка; я сунула пальцы туда, где она копалась, и нащупала какой-то мягкий камешек. Под лесной подстилкой укрылся кусочек гриба, похожего на шоколадный трюфель; я выковыряла его ножом, отрезав черную нить, уходившую еще глубже в почву, и положила в карман.
– Видишь ту прелесть? – спросил Рэй, указывая на несколько больших пихт, оказавшихся снаружи нашего квадрата.
Он решил, что их следует прихватить. Начальство обрадуется – дополнительный бонус в виде призовых деревьев. Я возразила, что они находятся далеко за границами разрешенной зоны. Включать их в рубку незаконно. Дело не только в том, что эти старые деревья – важный источник семян для открытого участка; они были любимыми насестами для птиц, а под шейками их корней я заметила медвежьи берлоги.
У нас не было полномочий для принятия подобных решений. Я знала, что он тоже любит деревья; мы выбрали профессию в основном по этой причине.
– Нельзя оставлять идеальные пихты просто так, – задумчиво произнес он. – Их можно отправить на фанерную фабрику.
Мы подошли к одному из этих старцев, и мне захотелось крикнуть: «Беги!» Я понимала всю гордость от заявки на такую элитную добычу, осознавала искушение – золотая лихорадка, но в лесу.
Самые красивые деревья продавались по самым высоким ценам. Это означало, что фабрики не закроются, и у местных жителей будет работа.
Я взглянула на необъятный ствол дерева, оценивая добычу глазами Рэя. Как только начинаешь охоту, легко впасть в раж. Это как с желанием подняться на самые высокие вершины. Спустя некоторое время аппетит уже не утолить.
– Нас поймают, – возразила я.
– Каким образом? – Рэй с удивленным видом скрестил руки.
Власти не могли проверить каждый сантиметр границ нашего участка. Кроме того, деревья стояли очень близко, так удобно.
– Это места обитания сов.
В школе я слышала о редких огненных совках, обитающих в сухих лесах, но ничего о них не знала. Я понятия не имела, водятся ли они в Боулдер-Крик. Я хваталась за соломинку.
– Ты хочешь получить эту работу следующим летом? Я вот точно хочу.
Компания похвалит нас, если мы найдем больше древесины. Рэй оглянулся, словно дерево могло вскочить и удрать.
Мне хотелось закричать во все горло. Вместо этого я подправила линию и внутренне заплакала от своей слабости. У границы леса, где стояла великолепная пихта, мои плечи напряглись. Завеса из борщевика и ив скрывала след лавины. Воздух был неподвижен. Я быстро повесила розовую ленточку, чтобы это дерево упало с внутренней стороны границы. Через неделю оно будет мертво. Лишено ветвей, распилено на части, сложено вдоль дороги в ожидании погрузки.
Мы с Рэем переделали границы. Мы приговорили еще одного старца.
И еще одного. И еще. К моменту окончания мы похитили по меньшей мере дюжину старых деревьев с краев следов лавины. Во время перерыва Рэй предложил мне шоколадное печенье, добавив, что пек сам. Я отказалась и свернула веревку восьмеркой, используя для опоры ботинок и колено. Я предложила убедить компанию оставить несколько пихт в центре участка, чтобы они распространяли семена.
– Знаешь, в Германии так иногда оставляют крупные деревья на семена.
– У нас здесь сплошная вырубка.
Я попыталась объяснить, что там, где я выросла, мы вырубали небольшие участки, а стволы во время трелевки вспахивали подстилку и тем самым создавали грядки для прорастания семян пихты. Рэй возразил, что, если мы оставим несколько одиноких пихт, ветер уронит их, и в них поселятся жуки-короеды.
– И компания потеряет кучу денег, – добавил он, огорченный тем, что я этого не понимаю.
Удар ниже пояса – видеть, как от величественных пихт остаются пни, а роскошный древостой превращается в пустой квадрат.
Вернувшись в офис, я мрачно назначила для этой вырубки кластерные лесопосадки, имитирующие природное размещение: пихты Дугласа в ложбинах, сосны желтые на прогалинах и ели голубые вдоль ручья. Рэй, конечно, был прав в том, что компания отвергнет мою идею оставить несколько старых деревьев для засева вырубленной территории, но такая схема посадок хотя бы сохранит природное видовое богатство участка.
Тед сказал мне, что мы просто посадим нашу сосну.
– Но там же не было скрученной[18], – возразила я.
– Неважно. Она растет быстрее, и она дешевле.
Возле стола с картой зашевелились студенты на летней подработке. Работники в соседних офисах прикрыли ладонью телефонные трубки, ожидая, хватит ли у меня смелости спорить. Со стены упал календарь, стукнув о пол.
Я подошла к своему столу и переделала предписание на посадки. Сердце сжалось. Что случилось с той маленькой девочкой, которая ела землю? Которая плела косы из корней, очарованная сложными чудесами природы, местами пугающей красоты, слоистой земли и зарытых тайн? Детство кричало мне: «Лес – единое целое!»
Глава 3
Жара
Я стояла, оседлав велосипед, и долго пила воду. Лучи полуденного солнца нещадно выжигали сухой лес. Я проехала уже сотню километров, жара вытягивала пот из загоревшей кожи. Низкие горы южной части Британской Колумбии оставались сухими, потому что шедший на восток тихоокеанский воздух сбрасывал большую часть дождей на прибрежные горы, которые простирались на двести километров от океана и заканчивались в двадцати километрах к западу отсюда; голубому небу здесь, внутри материка, не доставалось ни капли. В этот выходной день я наслаждалась чистой свободой пейзажа, из мыслей ушло напряжение в отношениях с Рэем из-за старых пихт Дугласа, померкло разочарование от решения Теда о составе новых лесопосадок.
Я ехала посмотреть, как мой брат Келли соревнуется в родео – в сообществе ковбоев и лошадей, где он чувствовал себя своим. В последний раз я видела его у матери пару месяцев назад – он рыдал, потому что девушка, любительница скачек вокруг бочек[19], бросила его ради другого мужчины, пока он учился в школе ковалей в Альберте. Мы стояли в темноте; брат опирался на свой пикап цвета латуни, в кузове которого лежали новый горн для подков и наковальня. Наклонив голову, он пытался проглотить свое горе, но не мог, и я плакала вместе с ним.
Я смотрела на долину, простирающуюся на несколько километров, туда, где река протекала через ложбину, заросшую полынью и злаками. Только грубые многолетники высотой по колено смогли прижиться на этой засушливой почве. У деревьев не было шансов: им требовалось гораздо больше воды. Однако здесь, наверху, воды хватало, и деревья находили себе место среди злаков, образуя редколесье.
После полудня появилась дымка, вероятно, от лесного пожара; однако все еще можно было разглядеть долину, поднимающуюся на тысячу метров к следующему хребту, расположенному еще дальше в полудюжине километров. По мере подъема увеличивалось и количество осадков; ветвящиеся овраги вскоре заполнились изогнутыми линиями деревьев, следовавших за ручьями. Из оврагов деревья перекидывались на холмы, и лес расползался по ним, образуя сплошной покров. По мере того, как горные леса поднимались все выше, деревья снова группировались на возвышенностях, удирая от холодной влажной почвы, пока совсем не исчезали, сменяясь бледно-зелеными альпийскими лугами.
Я бросила велосипед и в поисках тени немного углубилась в поросший травой лес, где в низинах, куда стекали струйки воды, росли пихты Дугласа и сосны желтые. Я поднялась на пригорок с одинокой сосной желтой. Для экономии драгоценной воды ее длинные иглы были собраны в жидкие пучки, поэтому она считается самым засухоустойчивым из всех видов деревьев в этих местах. Этот экземпляр находился в особенно опасном положении; даже глубоко укоренившиеся травы пожухли и сморщились, минимизируя потерю воды. Я перевернула бутылку с водой, отдавая сосне последние капли, и рассмеялась над своим поступком. В такое время ее мог спасти только корень.
Неглубокую лощину занимала группа старых пихт Дугласа; я направилась к ней. Грибы-дождевики выдували мне в лицо облачка коричневых спор, стрекотали кузнечики. Как-то мы с Келли собирали эти грибы на суп, и я подобрала один, от ножки которого струились грибные нити. Я решила подарить его Келли. Ему понравится, что я нашла его на лугу; собирательство – одно из самых любимых занятий нашего детства.
Кроны старых пихт давали плотную тень. Они предпочитали низины, потому что густая хвоя требовала много воды – по сравнению с редкой хвоей сосны желтой. Это ограничивало территорию их возможного произрастания, зато позволяло жить выше и образовывать более плотные купы, чем сосны. Но и пихта Дугласа, и сосна желтая экономили влагу лучше, чем ель и пихта субальпийская, и это помогало им справляться с засухой. Они открывали свои устьица всего на несколько часов утром – во время обильной росы. В эти ранние часы деревья поглощали углекислый газ через открытые поры, производя сахар, и при этом транспирировали[20] воду, поднимающуюся от корней. К полудню они закрывали устьица, прекращая фотосинтез и транспирацию.
Я сидела и ела яблоко под раскидистой кроной старой пихты Дугласа; ростки рядом с ней свидетельствовали, что земля прохладная и влажная. Коричневая морщинистая кора поглощает тепло и защищает дерево от огня. Ее толщина предотвращает потерю воды из лежащей под корой ткани – флоэмы, которая переносит воду с полученными при фотосинтезе сахарами от хвои к корням по длинным трубчатым клеткам, образующим кольцо толщиной в пару сантиметров. Оранжевая кора сосен желтых также защищает эти деревья с кроной-зонтиком от пожаров, которые происходят примерно раз в двадцать лет.
Эти сеянцы благополучно росли там, где почти не было воды, в то время как мои растения на Береговом хребте, расположенном западнее, погибали там, где ее было достаточно.
Щетинка головки какого-то плода щекотала мою голую ногу, а я наблюдала за муравьем, ползущим из расположенного рядом муравейника размером с мою сидящую фигуру. Муравейник кишел тысячами работников, они таскали и укладывали миллионы иголок пихты Дугласа, усеивавших лесную подстилку. На лапках и в фекалиях насекомые также приносили домой споры грибов бурой гнили, ускоряя заражение и разложение хвои, которая оседала и стабилизировала кровлю, а также заражали гнилью пни и поваленные деревья, способствуя разложению, которому в противном случае помешала бы летняя засуха. Я вспомнила сапротрофные[21] вешенки на озере Мейбл с их гладкими кремовыми шляпками, цепляющимися за опавшие листья и стволы мертвых берез. Деревья, убитые патогенными опятами. Вешенки настолько эффективно приспособлены к разложению, что убивают и переваривают жуков, удовлетворяя свои потребности в белке. Грибы так же разнообразны, как и их пристанища, и они – мастера многозадачности.
Почему-то в лощинах и низинах этой иссушенной долины сеянцы, разбросанные вокруг пихт Дугласа и сосен желтых, выглядели прекрасно, хотя у них еще не было стержневого корня.
Может быть, старые деревья помогают молодым, снабжая их водой через сращенные корни? При сращении корни разных деревьев соединяются в один корень с общей флоэмой, словно вены при трансплантации кожи.
Пора ехать, иначе я пропущу родео на быке, где будет выступать Келли. Брат предпочитал этот вид, поскольку он дешевле всего, а Келли вечно сидел без денег.
Все еще ломая голову над загадкой воды, я вернулась к велосипеду и заметила через дорогу купу тополей с гладкой белой корой. Они тоже выбрались на каменистые склоны из более влажных низин. Их большие плоские трепещущие листья, несомненно, отводили десятки литров воды ежедневно. Тополь осинообразный уникален тем, что несколько стволов одного растения появляются из подземных почек на общей сети корней. Я задумалась, не получает ли тополиная поросль воду из оврагов и не передает ли ее вверх по склону через общую корневую систему – как пожарные передают воду при пожаре. Под кронами рос шиповник, его широко распахнутые бледно-розовые лепестки обнажали ярко-желтые тычинки. Любимый цветок Келли. Из тени на солнце выходили узелки пурпурного шелковистого люпина, золотистая арника с сердцевидными листьями и розовая кошачья лапка. Может быть, корневая система тополя пропускает какое-то количество воды в почву? Возможно, именно по этой причине это буйное растительное сообщество выживает в более мелкой и сухой почве. Но я понятия не имела, как вода, не испаряясь, может попасть от старых тополей к маленьким цветам.
Я остановилась у сосны желтой и вырыла ямку в покрытой лишайником почве, чтобы закопать огрызок яблока. Твердую глину прошивали корни деревьев и корневища злаков – подземные ползучие побеги с узлами тут и там, похожие на побеги земляники. Комки минеральной почвы, хотя и сухие, были густо испещрены белыми, розовыми и черными веерами грибных нитей. Более тонкими, чем те мясистые нити, которые я видела в детстве, когда Джиггс упал в яму с разноцветными корнями и почвой. Более изящными, чем толстые желтые ковры в лесу из пихт субальпийских ниже вырубки, где я была ранней весной. Из слоя лишайника, покрывавшего землю, высунулся розовый коралловый гриб, названный так за сходство с кораллами, живущими на дне океана. Я отделила крошечное грибное деревце всего в пару сантиметров высотой, чтобы поближе рассмотреть его тонкие вертикальные ветви. Они явно производили споры не менее эффективно, нежели пластинки других видов грибов. Миллионы из них попали мне в нос, и я чихнула. У основания гриба развевались розовые грибные волокна.
Что представляли из себя нити этого гриба со странной формой и как помогали коралловому грибу жить? Я потерла их между большим и указательным пальцами, ощутив шероховатость. К мицелию прилипли частицы влажной почвы. Возможно, нити играют определенную роль в сборе воды из лабиринта подземных пор. В этом климате любая вода, находящаяся в земле, прилипает к частицам почвы с прочностью цемента. На редколесье, где деревья росли только в низинах и оврагах, именно вода, очевидно, ограничивала места, где они могли закрепиться. Я задумалась, не помогают ли эти крошечные грибы не только себе, но и деревьям, нуждающимся в воде или, возможно, в питательных веществах – там, где деревья переживают холода.
Если бы я поехала на велосипеде в те леса, что покрывают холмы по ту сторону долины, нашла бы я там маслята, как в горах Лиллуэт? Возможно, в местах с большим количеством воды эти розовые, желтые и белые нити доставляют деревьям не влагу, а питательные вещества. Я опустила коралловый гриб в карман по соседству с грибом-дождевиком.
Еще больше озадачивал вопрос, могут ли многочисленные шелковистые грибные нити, веером расходящиеся по глинистой почве, объяснить, как вода перемещается от больших деревьев к растениям с корнями, залегающими не так глубоко.
Соединяли ли эти нити, похожие на подземную паутину, деревья и другие растения, чтобы улавливать влагу столь необходимую для всего сообщества?
Были ли здесь замешаны дождевики и коралловые грибы? Возможно, они не имеют к этому никакого отношения, поскольку превалирует мнение, что деревья неизбежно конкурируют друг с другом, чтобы выжить. Именно этому меня учили в лесотехнической школе, и именно поэтому моя лесозаготовительная компания предпочитала использовать быстрорастущие деревья, расположенные ровными рядами. Однако такая идея не имела смысла в этой экосистеме, где деревья и прочие растения, казалось, нуждались друг в друге, чтобы выживать. Всего один чрезвычайно сухой сезон, сильная засуха, к которой деревья не приспособлены, и они погибнут от изнуряющей жары.
Как обычно, я появилась на арене в Логан-Лейк в самый последний момент, когда соревнования Келли уже начинались. Площадка для родео находилась в центре поселка, который приютился на низком отполированном ледником хребте, покрытом бледным сухим пихтовым и сосновым лесом и травянистыми лугами. Здесь проживало всего несколько тысяч человек – скотоводы, лесорубы, рабочие медного рудника. Непримечательные горы, сложенные из уплотненного тилля[22] и вулканических пород, выветрившихся за миллионы лет, напомнили мне о крепких, трудолюбивых людях вокруг. Солнце испепеляло пыльную землю; жара усиливала запах лошадей и быков. Собаки в тени жадно лакали воду из мисок, а дети играли под навесом у рыбного пруда. Ковбои – мужчины и женщины – водили между стойлом и ареной своих потрясающих скакунов – аппалузов, квортерхорсов, пейнтхорсов. Пока я искала место пониже на трибуне и обводила взглядом загоны в поисках ковбойской шляпы Келли из коричневого фетра, собралась толпа, желающая поглазеть на родео с быками.
Несмотря на жару, ковбои были при полном параде, в вышитых рубашках в стиле Дикого Запада и обтягивающих джинсах со складками – такие же элегантные, как елизаветинская аристократия[23]. Я опустила бейсболку на глаза, чтобы заслонить солнце, и пожалела, что у меня нет ковбойской шляпы. Футболки и шорт явно не хватало. В этих горах было жарче, чем в аду, и открытая кожа обгорала за считанные минуты.
Затем я увидела Келли.
Он оседлал ограждение у загона, сдерживающего его быка. Загон – чуть шире самого быка – располагался в дальнем конце овальной арены, от которой его отделяли закрытые ворота. На арене стоял клоун. Келли – в джинсах и кожаных крагах – ждал, пока бык немного успокоится, а пока, ухмыляясь, разговаривал с животным. Яркие голубые глаза были так сосредоточены, что казались неподвижными под темными бровями, а поношенные кожаные перчатки увеличивали и без того огромные руки. Я знала, что его кожаный ремень с надписью «Келли» застегнут серебряной наградной пряжкой с изображением горного льва – подходящее напоминание о той стране кугуаров, где мы выросли. Там родители учили нас, как разбивать лагерь. Как закладывать сад и ловить рыбу. Как добираться на каноэ до скотного двора, чтобы покататься на Миеко – лошади Келли. Там мы вместе узнавали свое место и свое значение в природе. Строительство крепостей на деревьях и игра в войну. Раскачивание на длинных канатах и шаткие плоты под прохладными дождями озера Мейбл. В детстве Келли часами тренировался на голубой бочке, закрепленной между тополями. Мы с Робин всем весом наваливались на канаты, а он с воображаемыми шпорами скакал на бочке, как на лягающемся быке.
Ему достался самый агрессивный бык по кличке Ад Данте. На табло высвечивалась статистика Данте: он сбросил девяносто восемь процентов ковбоев, которые пытались на нем удержаться, и набрал сорок пять процентов очков за вращения, брыкания, падения и перекаты. Пятьдесят баллов давали быку и пятьдесят могли начислить ковбою – в зависимости от того, насколько умело он противостоял животному, парируя его движения. Келли ждал на ограждении, в то время как Данте бился о стенки загона. Ковбои на трибунах хрипло кричали. Клоун приплясывал, готовясь широко распахнуть ворота. Келли поднял голову и осмотрел толпу. Выбор Данте был палкой о двух концах. Падение со спины быка до истечения восьми мучительных секунд оставляло без очков, но если удавалось продержаться, то ковбой получал больше очков за мастерство.
По шкуре Данте стекала пенистая слюна, его оскорбляла ловушка, и это ощущение усиливала толпа. Я представила шрам под нижней губой Келли, которую растягивал привычный комок жвачки у десны. Он получил этот шрам в одиннадцать лет, врезавшись на велосипеде в припаркованный грузовик: мы гоняли, чтобы посмотреть, сколько сможет показать мой новый спидометр.
Он увидел меня на трибунах и улыбнулся. Не волнуйся. Я справлюсь.
Я нервно перекатывала между пальцами коралловый гриб.
Бык брыкался, ведущий журчал в микрофон. Я застыла от гордости, когда он представил Келли как восходящую звезду. Он уже был известен выступлениями в маленьких городках Британской Колумбии – Четвинде, Квинеле и Клинтоне. Награды были денежными – большинству ковбоев их не хватало. Пятьсот долларов для победителя в этом заурядном местечке. Келли перешучивался с клоуном, притворяясь, что затыкает уши от звука беспорядочных ударов животного по стенкам загона. На клоуне с накрашенным белой краской лицом и красными губами была желтая клетчатая ковбойская рубашка и мешковатые джинсы.
– Эй, клоун! – бросил ведущий через громкоговоритель.
Клоун прошелся колесом.
– Что? – прокричал он.
– Где ковбой готовит еду?
Клоун пожал плечами, не сводя наметанных глаз с загона.
– На пастбище.
Толпа разразилась хохотом, когда клоун упал на землю, показывая, как сильно он страдает. Келли сидел наготове у края загона. Бык понемногу успокаивался.
– Эй, клоун, ты слышал о трехногой собаке? Она заходит в салун и обращается к бармену.
Клоун положил обе руки на бедра и покачал головой, потому что собаки не умеют говорить.
– «Я ищу человека, который прострелил мне лапу».
Тыльными сторонами ладоней клоун хлопнул себя по голове, толпа взвыла, но тут же умолкла.
Я заметила дядю Уэйна, брата матери. Он сидел за несколько рядов передо мной и сосредоточенно смотрел на Келли, словно молча подсказывал ему. Келли был протеже Уэйна, а Уэйн – кумиром Келли. Прирожденные ковбои из рода Фергюсонов. Жесткие мужчины, которые умрут скорее в седле лошади, скачущей по лугу, нежели в кресле с книгой.
Я была слеплена не из того бунтарского теста, но знала, что родео на быке – самое важное дело для Келли, которое вошло в его кровь так же, как деревья в мою.
Данте внезапно понял свое положение и замер.
Келли приподнял шляпу, приветствуя судью, который сидел на ограждении на противоположной стороне загона, туго обернул вокруг правого запястья плетеную веревку, охватывающую переднюю часть тела быка, и сел на Данте. Полоски сыромятной кожи, спускавшиеся с манжеты его перчатки, выглядели изящно на фоне мощи руки и силы быка. Когда Келли кивнул, судья дернул толстый боковой ремень, затягивая его у паха быка.
Клоун распахнул ворота, и бык с ревом вырвался наружу, лягаясь, изгибаясь и крутясь. Толпа поднялась и закричала. Арена сотрясалась. Мой младший брат взбудоражил всех. Боковой ремень делал свое дело – впивался в тело быка, заставляя животное бешено брыкать задними ногами. Какой-то долговязый ковбой позади меня завопил:
– Скачи, сукин сын!
Келли держался за веревку правой рукой, выбросив левую вверх. Я забыла о своих неприятностях. Данте крутился, отрывая от земли ноги, а Келли удерживался на нем, с потрясающей точностью реагируя на метания животного. Бык пронесся совсем близко к краю арены; у меня мелькнула мысль, что он проломит ограду. Когда шпоры Келли полоснули по шкуре, бык взревел. Моих знаний хватало, чтобы понять: судья даст брату лишние очки за провоцирование Данте. На шее Келли вздулись жилы. Клоун махал красным платком, чтобы оттянуть быка к центру.
Время приближалось к восьми секундам, я вскидывала кулаки в небо и кричала до боли в горле. Но при этом понимала, что один неожиданный скачок, возможно, вызванный пронзительным криком зрителей, и Келли может оказаться мешком переломанных костей.
Я отвела взгляд, но заставила себя посмотреть на свирепого быка, который сбросил брата. Келли взмыл в воздух, пролетел по высокой дуге и с пугающим глухим звуком приземлился на плечо. Кровь отхлынула у меня от головы. В последний момент брат отпрыгнул с пути быка. Толпа охнула и опустилась на места. Часы показывали семь секунд. Дядя Уэйн прокричал:
– Господи Иисусе!
Клоун, пружинистый, как гимнаст, выскочил перед быком и отвлек его. Келли, пошатываясь, добрался до ограды. Другой ковбой галопом подскакал к Данте и ухватился за боковой ремень. Пряжка расстегнулась, ремень упал на землю. Данте последний раз вскинул задом и понесся по арене, постепенно замедляясь; наконец ковбой сумел направить его в соседний загон.
– Помогите ему, парни! – крикнул диктор.
Когда он произнес традиционную фразу: «Он заплатил за вход!» – знак уважения к сброшенным ковбоям, толпа зааплодировала. В загоне уже появился следующий участник.
Дядю Уэйна в этих местах любили: он умел заарканивать молодых бычков и имел репутацию педантичного заводчика, потрясающего торговца и выпивохи. Он спорил с несколькими ковбоями, а пока они громко обсуждали подробности этих семи секунд, он размахивал руками, изображая действия Келли.
Я зашла в трейлер, где участникам оказывали первую помощь. Металлические стенки пыхали жаром, а врач вправлял брату правую руку. Его рубашка выглядела чистой, но была свернута комом. Манипуляции медика с плечом, должно быть, доставляли чертовскую боль, но Келли выглядел счастливее, чем свинья в дерьме. Ни следа страданий из-за потери подруги-наездницы. От вида его висящей руки меня затошнило. Появилось еще несколько девушек; их приталенные рубашки были заправлены в еще более обтягивающие синие джинсы, подпоясанные ремнями с серебряными заклепками и заправленные в нарядно вышитые ковбойские сапоги. Разве мог мой родственник пропустить подобное зрелище? Внимание Келли привлекла застенчивая девушка позади этой группы – волосы цвета воронова крыла, зеленые глаза, сияющие, как драгоценные камни; он улыбнулся ей и помахал всем своим поклонницам.
Врач сделал последнее движение, и Келли подавил стон, когда головка плечевой кости скользнула на место в суставную впадину лопатки. Девушкам, выросшим на ранчо, подобная боль была знакома лучше, чем мне, и они с благоговейным трепетом подошли поближе. У меня же крутило живот, и я шагнула к дверям.
Опьяненный вниманием, Келли окликнул меня:
– Эй, Сьюзи, ты столько проехала по такой жаре?
Он ухмыльнулся. Черноволосая девушка, должно быть, почувствовала, что я его сестра, и немного отступила, дав мне возможность побыть с братом, пока остальные девушки отошли.