Тана Френч
Сходство
Я проводила Сэма до дверей подъезда, поцеловала, и он решительно двинулся к машине, спрятав руки в карманы, пригнув голову под порывом ветра. Без Сэма в квартире сразу стало холодно и пусто, воздух будто обжигал – или это сквозняк ворвался с лестницы?
– Он все равно ушел бы, Фрэнк, – сказала я, – а ты над ним издевался как последний говнюк.
– Пожалуй. – Фрэнк стал убирать картонки из-под китайской еды. – Но, судя по видео с телефона, Лекси не употребляла слова “говнюк”. В похожих обстоятельствах она говорила “урод”, иногда “урод вонючий” или “придурок”. На всякий случай имей в виду. Если скажешь, не подглядывая, как дойти от “Боярышника” до коттеджа, я помою посуду.
С тех пор Сэм больше не пытался приготовить мне ужин. Забегал когда получится, ночевал у себя, ни слова не говорил, застав на диване Фрэнка. И не засиживался – чмокнет меня, отдаст пакет с продуктами, расскажет в двух словах, что нового, и убежит. Новостей особых не было. Криминалисты и практиканты прочесали тропинки, где Лекси гуляла по вечерам, – ни крови, ни отпечатков ног (во всем винили дождь), ни следов борьбы, ни убежища, ни оружия. Сэм и Фрэнк постарались не дать пищи журналистам: рассказали вкратце о нападении в Глэнскхи, туманно намекнули, что пострадавшая в больнице Уиклоу, под охраной, но подробностей никто не спрашивал, даже друзья. Пришла из телефонной компании распечатка звонков Лекси – ничего. Опросы местных жителей тоже ничего не дали – одни лишь пустые взгляды, сомнительные алиби (“Досмотрели с женой ”Полосу везения” – и на боковую”), едкие замечания о золотой молодежи из усадьбы “Боярышник” да о полиции в лице Бёрна с Догерти – с чего, мол, у них проснулся интерес к Глэнскхи, – словом, только время зря потратили.
Догерти и Бёрну, учитывая, что и с местными они не ладят, и вообще им все до лампочки, поручили просматривать километры видео с камер наблюдения в поисках чужаков в Глэнскхи, но камеры вешали не с этой целью, и удалось лишь узнать, что в ночь убийства с десяти до двух никто по шоссе в деревню не въезжал и не выезжал. Сэм вновь завел речь о друзьях Лекси, Фрэнк в ответ перечислил способы попасть в Глэнскхи в обход камер, а Бёрн стал ворчать: понаехали, дескать, дублинские хлыщи, ненужной работой загружают. Над штабом будто сгустились тучи – безысходность, распри, дурные предчувствия.
Фрэнк объявил друзьям Лекси, что она скоро вернется домой. Те передали ей открытку “Выздоравливай!”, шесть шоколадных батончиков, голубую пижаму, одежду в дорогу, увлажняющий крем – не иначе как Эбби постаралась, – два романа Барбары Кингсолвер, плеер и несколько сборников музыки. Я таких сборников не слушала со студенческих лет, и эти оказались довольно пестрыми – тут и Том Уэйтс, и Брюс Спрингстин, и мелодии для музыкальных автоматов где-нибудь на ночных заправках, и Эдит Пиаф, и некая Амалия, певшая по-португальски с хрипотцой. Что ж, хотя бы не какая-нибудь дрянь, вот если бы туда затесался Эминем, я бы выключила. На открытке лишь слово “Любим”, четыре подписи и больше ничего; краткость создавала ореол тайны, неведомый мне подтекст. Батончики сожрал Фрэнк.
По официальной версии, Лекси после комы лишилась кратковременной памяти: ничего не помнила о нападении и почти ничего – о предыдущих днях.
– И это даже к лучшему, – заметил Фрэнк. – Если что-нибудь перепутаешь, сострой печальное личико, начни лепетать про кому, они устыдятся и не станут на тебя наседать.
Тем временем я сказала тете, дяде и друзьям, что уезжаю на несколько недель на курсы, но никаких подробностей сообщать не стала. А на работе Сэм для меня постарался – поболтал с Квигли, ходячим недоразумением Убийств, и поделился под большим секретом, что я взяла учебный отпуск, дописываю диплом, – значит, ничего страшного, если вдруг меня увидят в городе и я буду смахивать на студентку. У Квигли непомерный зад и длинный язык, а меня он всегда недолюбливал. Завтра же разнесет на весь отдел, что я в отпуске без содержания, – возможно, и от себя присочинит (беременность, психоз, наркота).
В четверг Фрэнк уже вовсю меня засыпал вопросами: где твое место за столом? где у вас хранится соль? кто тебя подвозит в колледж по средам? где кабинет твоего научного руководителя? Если я ошибалась, он эту тему разжевывал, освещал со всех сторон – фотографии, случаи из жизни, видео с телефона, аудиозаписи допросов, – в итоге воспоминания становились моими и я отвечала не раздумывая. А шквал вопросов продолжался: где вы праздновали позапрошлое Рождество? в какой день недели твоя очередь покупать продукты? Можно подумать, на диване у меня поселился теннисный тренажер для отработки приема мячей.
Сэму я в этом не призналась – постыдилась, – но всю ту неделю я была счастлива. Сложные задачи меня окрыляют. Временами наваливалось понимание: положение дикое и чем дальше, тем будет сложнее. Дело разворачивается, как лента Мебиуса, трудно уследить за подробностями: всюду Лекси, образы ее сливаются, накладываются один на другой, и уже не понимаешь, о какой из Лекси речь. Раз-другой я чуть не спросила у Фрэнка, как она поживает.
Сестра Фрэнка, Джеки, парикмахер, и в пятницу вечером он ее привел сделать мне стрижку. Джеки, худенькая крашеная блондинка, к старшему брату относилась без всякого почтения. Мне она сразу понравилась.
– Да, подстричь тебя не помешает, – приговаривала она, ловко взбивая мне челку длинными лиловыми ногтями. – Как стричь будем?
– Вот. – Фрэнк достал фото с места преступления, протянул ей. – Можешь как здесь?
Джеки взяла снимок за краешек, глянула с подозрением.
– Так… Она что – мертвая?
– Это не разглашается, – ответил Фрэнк.
– Не разглашается, засранец ты! Это сестра твоя, детка?
– Меня не спрашивай, – сказала я. – Это бенефис Фрэнка, я лишь на подпевках.
– Да уж, он как клещ, вцепится, не отцепишь. Ну-ка… – Она взяла второе фото, посмотрела и брезгливо сунула Фрэнку. – Ох и мерзость. Почему ты не займешься чем-нибудь приличным, Фрэнсис? Чем-нибудь полезным, регулировщиком бы устроился, что ли. Я два часа до города добиралась из…
– Джеки, ты можешь просто стричь, молча? – разозлился Фрэнк, взъерошив волосы так, что они встали дыбом. – И не компостировать мне мозги?
Джеки скосила на меня глаза, и мы улыбнулись – между нами, девочками.
– И учти, – добавил Фрэнк воинственно, – рот на замок. Поняла? Это важно.
– Ну-ну. – Джеки усмехнулась, достала из сумки расческу и ножницы. – Так уж и важно! Завари-ка нам чайку, а? Если ты, детка, не против, – обратилась она ко мне.
Фрэнк мотнул головой и поплелся к раковине. Джеки начесала мне волосы на глаза, подмигнула.
Когда она закончила работу, я не узнала себя. Никогда я не стригла челку так коротко; вроде бы мелочь, но лицо сделалось совсем юным и беззащитным, обманчиво наивным, как у фотомодели. В тот вечер, перед сном, чем дольше смотрела я на свое отражение в зеркале над ванной, тем меньше находила сходства с собой. Когда я и вовсе забыла, как выглядела до этого, то плюнула на все, показала зеркалу средний палец и ушла спать.
В субботу днем Фрэнк сказал:
– Кажется, мы готовы.
Я лежала на диване, свесив с подлокотника ноги, разглядывала напоследок фотографии студентов, у которых Лекси вела семинары, и делала вид, будто мне все нипочем. Фрэнк расхаживал из угла в угол, перед операцией ему всякий раз не сидится на месте.
– Завтра, – сказала я. Это слово оставило на языке холодок, будто свежий снег, дыхание перехватило.
– Завтра в обед – первый день пусть будет короткий, чтобы тебе не перегружаться, вникать потихоньку во все. Сегодня вечером предупрежу твоих друзей, пусть устроят тебе теплый прием. Ты как, готова?
Что вообще означает “готова”, если речь о такой операции?
– На все сто, – ответила я.
– Давай-ка вспомним: задача первой недели?
– Не попасться, наверное. И остаться в живых.
– Не наверное, а точно. – Фрэнк на ходу щелкнул пальцами у меня перед носом: – Эй, не спи! Это важно.
Я отложила фотографии.
– Ну сосредоточилась. А дальше?
– Если тебя раскусят, то в первые дни, пока ты еще не освоилась и все внимание на тебе. Так что на первую неделю у тебя одна задача – прижиться. Это тяжелый труд, поначалу выматывает, и если перестараешься, то начнешь ошибаться, а здесь одна ошибка – и все пропало. Так что смотри не перетрудись. При любой возможности уединяйся: спать ложись пораньше, книжечку почитай, пока остальные в карты дуются. Продержишься неделю – войдешь в ритм, к тебе привыкнут, внимание обращать перестанут, и свободы у тебя будет намного больше. А до этого затаись: не рискуй, не любопытствуй – словом, ничего подозрительного. О деле и не думай. Если за неделю ничего полезного не узнаешь, мне все равно, лишь бы ты осталась в доме. Останешься – пересмотрим наши планы и от этого будем отталкиваться.
– Ты ведь не веришь, что я продержусь, – сказала я. – Так?
Фрэнк перестал шагать из угла в угол, уставился на меня в упор.
– Думаешь, я бы тебя туда послал, – спросил он, – если б не верил?
– Послал бы, конечно, – ответила я. – В любом случае интересно же, а значит, послал бы и не поморщился.
Он встал спиной к окну, задумался. Свет падал на него сзади, лица было не разглядеть.
– Возможно, – сказал он, – но какая разница? Да, дело рискованное. Ты и сама знала, с первого дня. Но может получиться, если не рисковать, не теряться и не спешить. Помнишь, что я перед прошлой операцией говорил про вопросы?
– Да, – кивнула я. – Надо прикинуться дурочкой и задавать их как можно больше.
– На этот раз все по-другому. От тебя требуется прямо противоположное: никаких вопросов, если не уверена в ответе. То есть вообще никаких вопросов.
– Даже спросить ничего нельзя – так что же мне делать? – Мне эта мысль давно уже не давала покоя.
Фрэнк пересек комнату, смахнул с кофейного столика бумаги и сел, подавшись мне навстречу, сверля меня синими глазами.
– Приглядывайся, прислушивайся. Главная трудность в этом деле – у нас нет подозреваемого. Твоя задача его приметить. Учти, все, что ты узнаешь, для суда не годится, ты же не сможешь никому зачитать права, потому мы не ставим цели добиться признания. Это оставь мне и малышу Сэмми. Дело мы раскроем, если ты укажешь направление. Выясни, есть ли кто-нибудь, о ком мы до сих пор не знаем, – кто-то из ее прошлого или тайный новый знакомый. Если кто-нибудь, кого нет в списке контактов, с тобой свяжется – по телефону, лично или как-то еще, – ты ему подыгрывай, узнай, чего он хочет, и если получится – полное имя и телефон.
– Ладно, – кивнула я. – Таинственный незнакомец.
Фрэнк говорил убедительно – впрочем, как всегда. Видно, прав был Сэм: Фрэнк это затеял не потому, что хоть сколько-нибудь верит в успех, а потому что это блестящая, невиданная, отчаянная авантюра. Ну и ладно, мне все равно.
– Именно так. В пару к нашей таинственной незнакомке. А ты смотри в оба за ее друзьями, пытайся их разговорить. Я их не подозреваю – знаю, твой Сэмми на них помешался, но я с тобой согласен, не те люди, – и все-таки они чего-то недоговаривают. Увидишь их живьем – поймешь. Может статься, это какая-нибудь мелочь – скажем, они списывают на экзаменах, или гонят на заднем дворе самогон, или знают, кто папаша, – но мне виднее, что к делу относится, а что нет. С полицией они откровенничать не станут, а вот ты при правильном подходе сумеешь их разговорить. О других ее знакомых забудь, ничто на них не указывает, да и мы с твоим Сэмми ими занимаемся, но если кто-то у тебя вызовет хоть малейшее подозрение, сообщи мне. Поняла?
– Да.
– И напоследок кое-что еще. – Фрэнк вылез из-за стола, взял наши кружки и отнес на кухню. Теперь в любое время дня и ночи на плите стоял внушительный кофейник, еще неделя – и мы, наверное, стали бы есть молотый кофе ложками прямо из пакета. – Давно хотел с тобой поговорить кое о чем.
К этому разговору я заранее готовилась. Бегло просмотрела фотографии, словно колоду карт, перебирая в памяти имена: Силлиан Уолл, Хлоя Неллиган, Мартина Лоулор…
– Валяй, – сказала я.
Избавившись от кружек, Фрэнк принялся вертеть в руках солонку так, чтобы не рассыпать соль.
– Не хотел заводить на эту тему, – начал он, – но что поделаешь, жизнь не мед. Сама понимаешь, ты в последнее время… как бы это сказать… слегка не в своей тарелке, да?
– Ага, – отозвалась я, не отрывая взгляда от фотографий. Изабелла Смит, Брайан Райан – может, родители плохо соображали, а может, у них извращенное чувство юмора, – Марк О’Лири… – Понимаю.
– Не знаю, то ли это из-за дела, то ли еще раньше началось, да и знать не хочу. Если это мандраж, то, скорее всего, пройдет, едва переступишь порог. Но вот что я сказать хотел: если не выгорит, не пугайся. Не надо сомневаться в себе, иначе совсем голову потеряешь, и не вздумай прятать свой страх. Обрати его себе на пользу. Почему бы Лекси не волноваться и почему бы тебе на этом не сыграть? Пользуйся тем, что есть, пусть даже не самым выигрышным. Все может стать твоим оружием, Кэсс. Все что угодно.
– Постараюсь не забыть, – кивнула я. При мысли о том, что из операции “Весталка” можно извлечь пользу, внутри у меня что-то сжалось, стало трудно дышать. Стоит мне даже моргнуть, Фрэнк заметит.
– Как думаешь, справишься?
Лекси, пронеслось в голове, Лекси не сказала бы ему: “Не лезь мне в душу” (не то что я), она бы вообще не стала ничего объяснять. Лекси просто зевнула бы, или сказала: “Не учи меня, ты не моя бабушка”, или потребовала мороженого.
– У нас печенье кончилось, – сказала я и потянулась, фотографии соскользнули с колен, разлетелись по полу. – Сбегай, купи. С лимонным кремом.
И, увидев, как вытянулось у Фрэнка лицо, я так и покатилась со смеху.
В субботу Фрэнк милостиво предоставил мне выходной – не Фрэнки, а просто золото! – чтобы мы с Сэмом на прощанье побыли вместе. Сэм приготовил на ужин курицу по-индийски, а я на десерт соорудила что-то вроде тирамису – на вид страшненькое, а на вкус ничего.
Болтали о пустяках, держались за руки, сидя за столом, делились дорогими воспоминаниями – историями из детства, юношескими глупостями. Одежда Лекси висела в углу на дверце шкафа, лучилась, будто освещенный солнцем песок, но мы ни словом о ней не обмолвились.
После ужина пригрелись на диване. Я затопила камин, Сэм включил музыку; вечер как вечер, похожий на все другие, только одежда Лекси перед глазами маячит да сердце заходится от нетерпения.
– Как ты? – спросил Сэм.
Видно, зря я надеялась, что мы за весь вечер ни разу не вспомним про завтра.
– Ничего, – отозвалась я.
– Страшно?
Я призадумалась. Положение идиотское во всех смыслах. По-хорошему, мне бы окаменеть от страха.
– Нет, – ответила я. – Интересно.
Сэм кивнул, уткнулся мне в макушку. Он не спеша, ласково гладил меня по волосам, но я чувствовала, как он напряжен, весь одеревенел.
– Не по душе тебе это, да? – спросила я.
– Да, – тихо сказал Сэм. – Не по душе.
– Тогда что ж ты это не прекратил? Ты же руководитель следственной группы, настоял бы на своем.
Рука Сэма замерла в воздухе.
– Хочешь, чтобы я прекратил?
– Нет, – ответила я. Уж в этом-то я была уверена. – Ни в коем случае.
– Теперь-то уж проехали. Операция идет полным ходом, это детище Мэкки, я здесь не распоряжаюсь. Но если ты передумала, я найду способ…
– Не передумала, Сэм, честное слово. Просто интересно, почему ты дал добро.
Сэм пожал плечами.
– Мэкки прав, конечно: ничего у нас больше нет. Возможно, это единственный способ раскрыть дело.
У Сэма есть висяки – у кого их нет? – так что одним больше, одним меньше, какая разница, ему главное убедиться, что убийца не охотится за мной.
– Неделю назад тоже ничего не было, – заметила я, – но ты был против.
Сэм вновь стал рассеянно гладить меня по голове.
– Тогда, в первый день, – начал он, помолчав, – когда ты приехала на место преступления… Вы с Мэкки друг друга подкалывали, помнишь? Он к тебе придирался из-за одежды, ты отвечала, почти как с… еще тогда, в Убийствах.
То есть с Робом. Ближе Роба у меня, пожалуй, не было друга, но мы разругались, страшно, в пух и прах, тут нашей дружбе и конец. Я развернулась, положила голову Сэму на грудь, чтобы видеть его лицо, но он смотрел в потолок.
– Давно я тебя такой не видел, – продолжал он. – Ты прямо ожила.
– В последнее время со мной было не очень-то весело, – сказала я.
Сэм чуть заметно улыбнулся.
– Да я не жалуюсь.
Не припомню, чтобы Сэм хоть раз на что-то жаловался.
– Да, – кивнула я, – понимаю.
– А потом, в субботу, – продолжал он, – хоть мы и ссорились, и все такое, – он слегка сжал мне руку, чмокнул в лоб, – да какая разница… Я уже потом понял: это потому что мы оба загорелись. Потому что тебе не все равно. Как будто… – Он мотнул головой, подыскивая слова. – В Домашнем насилии совсем не то, верно?
О Насилии я мало что рассказывала. Лишь тогда мне пришло в голову, что молчание было по-своему красноречиво.
– Кто-то же должен этим заниматься, – ответила я. – С Убийствами никакого сравнения, но и там неплохо.
Сэм кивнул, обнял меня покрепче.
– И потом, на совещании, – сказал он. – До этого я подумывал, а не послать ли мне Мэкки подальше на правах начальника. Ведь завели дело об убийстве, я руководитель следственной группы, и если бы я сказал “нет”… Но ты так увлеклась, каждую мелочь продумывала… И я решил: зачем все это рушить?
Такого поворота я не предвидела. Внешность у Сэма обманчивая, лицо деревенского простака, открытое, незамысловатое: румянец во всю щеку, ясные серые глаза, от них разбегаются морщинки-лучики; даже узнав его поближе, не ждешь от него глубины.
– Спасибо, Сэм, – растрогалась я. – Спасибо.
– Может, и к лучшему, что это дело нам подвернулось. Как знать…
– Но ты бы все равно предпочел, чтобы убили ее где угодно, только не здесь, – заключила я.
Сэм призадумался, наматывая на палец прядь моих волос.
– Да, – кивнул он. – Еще бы. Да что толку гадать? Если уж впрягся в дело, надо до конца довести.
Сэм посмотрел на меня сверху вниз. Улыбка не сходила с его лица, но взгляд слегка омрачился.
– Ты все эти дни ходишь счастливая, – сказал он бесхитростно. – Рад видеть тебя снова счастливой.
Как он вообще меня терпит? – подумала я.
– Плюс ты знал, что если будешь командовать, пинка от меня получишь, – сказала я.
Сэм улыбнулся, легонько щелкнул меня по носу.
– И это тоже, мегера ты моя. – Но тень грусти из его глаз уже не исчезала.
Воскресенье пролетело быстро, не то что те долгие десять дней, – стремительно, как волна, что обрушивается на берег. Фрэнк должен был заехать в три, нацепить на меня микрофон и к половине пятого отвезти в “Боярышник”. Все воскресное утро – пока мы с Сэмом читали газеты, потягивали чай в постели, принимали душ, завтракали гренками и яичницей с беконом – над нами нависала тяжесть, будто тикал над головой гигантский будильник, готовый разразиться звоном. Где-то далеко готовились к встрече друзья Лекси.
После завтрака я надела ту самую одежду. Одевалась я в ванной, Сэм был еще у меня, а мне хотелось уединиться. Казалось, это не просто одежда, а доспехи ручной работы или наряд для какой-нибудь тайной церемонии. Когда я ее касалась, у меня горели ладони.
Простое белое хлопчатобумажное белье с магазинными ярлычками; видавшие виды джинсы, потертые, размочаленные внизу; коричневые носки, коричневые полусапожки; белая тенниска с длинными рукавами; голубая замшевая куртка, поношенная, но чистая. От воротника пахло ландышами и чем-то еще – теплая, еле уловимая нотка, аромат ее кожи. В кармане чек из супермаркета месячной давности: куриное филе, шампунь, сливочное масло, бутылка имбирного эля.
Одевшись, я глянула в большое зеркало на двери. И в первую секунду себя не узнала. А потом, странное дело, едва сдержала смех. Вот ведь ирония судьбы: месяцами я наряжалась офисной Барби и только сейчас, в роли другого человека, стала хоть немного похожа на себя.
– Чудесно выглядишь, – сказал Сэм, когда я вышла из ванной, и слабо улыбнулся. – Такая уютная.
Вещи уложены, ждут у двери – можно подумать, я отправляюсь в путешествие; так и тянуло проверить паспорт, билеты. Фрэнк купил мне премилый чемодан, прочный, армированный, с надежным кодовым замком – без медвежатника не вскроешь. В чемодане лежали вещи Лекси: бумажник, ключи, телефон – точные копии настоящих, а также вещи, что передали друзья, и пластмассовый пузырек с аптечным ярлыком “АМОКСИЦИЛЛИН, 1 таб. х 3 раза в день”, но на самом деле с витамином С, надо его поставить куда-нибудь на видное место. В тайном отсеке – снаряжение: перчатки из латекса; мобильник; сменные батарейки для микрофона; запас живописно раскрашенных бинтов – их надо выбрасывать в мусорку в ванной по утрам и вечерам; записная книжка; документы; новенький револьвер – Фрэнк раздобыл мне короткоствольный, тридцать восьмого калибра, в руке держать удобно и спрятать гораздо проще, чем мой старый “Смит и Вессон”. А в придачу – я не шучу – корсет, прочный, эластичный, чтобы под платьем в обтяжку не было видно оружия. Агенту он, можно сказать, заменяет кобуру. Неудобная штука – через час-другой кажется, будто ствол впивается в печень, – зато со стороны незаметно. Хотя бы ради того, чтобы представить, как Фрэнк его выбирает в отделе женского белья, стоило в это ввязаться.
– Ну и вид у тебя! – одобрил он, оглядывая меня в дверях. Он нес охапку электроники а-ля Джеймс Бонд – черные провода, колонки, всякую хренотень для прослушки. – Синяки под глазами знатные!
– Она спала по три часа в сутки, – хмуро сказал Сэм из-за моей спины. – Как и мы с тобой. Мы тоже выглядим не лучше.
– Да ну, я ж ее не ругаю. – Фрэнк прошел мимо нас в комнату, свалил охапку проводов на кофейный столик. – Я в восторге! Она будто только что из реанимации. А, крошка?
Микрофон был миниатюрный, с пуговицу на рубашке, и пристегивался к лифчику спереди.
– К счастью, наша девочка не носила декольте, – заметил Фрэнк, глянув на часы. – Наклонись-ка перед зеркалом, проверь, не торчит ли.
Батарейки под толстым слоем марли были приклеены пластырем у меня на боку, чуть пониже груди, на месте воображаемой ножевой раны, всего на пару дюймов ниже шрама, что Наркодемон оставил Лекси Мэдисон номер один. Фрэнк настроил звук – кристально чистый.
– Для тебя все самое лучшее, детка! Радиус вещания семь миль, с поправкой на условия. Приемники у нас в ратоуэнском участке и в дежурке Убийств, так что тебя будет слышно и из дома, и из Тринити. Связи не будет только по дороге в колледж и обратно, но вряд ли тебя на ходу выбросят из машины. Видеонаблюдения не будет, так что если увидишь что важное, скажи. Если поймешь, что дело труба, и надо будет позвать на помощь, скажи: “У меня горло болит”, и через пять минут тебя вытащат; но горло береги, а если и вправду заболит, не жалуйся. На связь со мной выходи почаще, хорошо бы каждый день.
– И со мной, – вставил Сэм, склонившись над раковиной.
Фрэнк, сидя на корточках, настраивал аппаратуру и на этот раз, против обыкновения, не бросил на меня насмешливого взгляда.
Сэм, домыв посуду, стал сосредоточенно ее вытирать. Я привела в порядок бумаги Лекси, как перед экзаменом, когда откладываешь наконец конспект – перед смертью не надышишься, – разложила их в стопки, а каждую стопку убрала в пакет, чтобы оставить у Фрэнка в машине.
– Вот так, – Фрэнк широким жестом выдернул из сети провод, – хорошо. Ну что, мы готовы?
– Если ты готов, то и я готова, – отозвалась я, подхватив пакеты.
Фрэнк взял под мышку аппаратуру, поднял мой чемодан и направился к двери.
– Давай понесу, – хрипло сказал Сэм. – У тебя и так всего полно. – И, забрав у Фрэнка чемодан, поволок его по лестнице с глухим стуком.
На лестничной площадке Фрэнк оглянулся и застыл, поджидая меня. Я уже открывала дверь, и на меня накатил вдруг темный ужас. Страх этот мне знаком, со мной такое случалось за считаные секунды до важных событий – перед переездом от тети, перед первой близостью, перед присягой, когда что-то неотвратимое и желанное вдруг становится явью, само несется навстречу. Будто бросаешься в бездонный поток, и обратный путь отрезан. Я едва не заплакала, как испуганный ребенок: “Не надо, не хочу!”
В такие минуты остается лишь стиснуть зубы и ждать, когда отпустит. Мысль о том, что скажет Фрэнк, если я выйду сейчас из игры, меня отрезвила. Я напоследок окинула взглядом квартиру: свет выключен, водонагреватель тоже, мусора нет, окно закрыто; комната будто съежилась – туда, где только что были мы, просачивалась тишина, оседала по углам, словно пыль. Я захлопнула дверь.
