Тата Алатова
Чокнутая будущая
Глава 7
Антон молчал так долго и загадочно, что за это время я придумала ровно три вещи, о которых он мог меня попросить.
Во-первых, пион из моих волос, чтобы засушить его, а потом долгие годы вспоминать этот обед со слезами ностальгии на глазах.
Во-вторых, поцелуй. Разве мужчине не полагается пытаться поцеловать девушку при любой возможности? Они же охотники, а мы неприступные крепости. Ну, теоретически.
В-третьих, никогда больше не появляться в его конторе – даже в темных одеждах. Не подумайте, что я очень уж мнительная, но порой мне кажется, что я его нервирую. Совершенно непонятно почему.
Тут только я сообразила, что ничего не знаю о его личной жизни, кроме того, что он платит Алешины алименты и на нашей свадьбе был без жены.
А вдруг он с кем-то встречается? Или живет?
Не то чтобы меня сильно смутил бы подобный расклад – ах, оставьте, я и сама замужем.
Но вдруг Антон никаких женщин, кроме бывших жен своего старшего брата, и не видел? Вдруг он понятия не имеет, что с нами делать.
Или, наоборот, страшный бабник.
Рука сама собой потянулась к сумочке, к колоде, чтобы посмотреть, как там на личном фронте у этого гражданина, как вдруг мое запястье перехватили цепкие пальцы.
Прямо как в корейской дораме!
Не хватало лишь, чтобы из-за ширмы вынырнул знойный красавчик и схватил бы меня за другую руку.
А я стояла бы между ними, хлопая глазками.
Какая прекрасная была бы сцена в декорациях взбесившегося балагана, коим являлся интерьер кафешки Гамлета Ивановича.
– Прости, – неожиданно мягко произнес Антон и разжал пальцы, – мне вдруг показалось, что ты сейчас достанешь карты.
– С чего бы это? – изумилась я с пылом воришки, застигнутого на месте преступления.
– Никогда не гадай на меня, – проговорил он все так же мягко, почти нежно, но это была та самая двуличность, которая поразила меня с первого взгляда. Лезвия под плюшем.
– А? – Я попыталась сосредоточиться. – Почему?
– Потому что у тебя слишком богатая фантазия, ни к чему ее подстегивать. Мирослава, у меня один брат, а вот жен у него – много. Ни к чему нам лишние сложности, правда?
Божечки, что он вытворял своим голосом…
У его голоса был обволакивающий аромат капучино, когда ты следуешь за кофе и корицей, утратив смысл и осторожность. Я невольно покачнулась Антону навстречу и только секундой позже осознала, что именно он мне сейчас заявил.
«Отстань от меня», – вот что это означало.
Я обещала стать пиявкой, а он изо всех сил избегал этой участи.
– На кого мне раскладывать карты, а на кого нет – не твое дело, – процедила я с надменностью Снежной королевы. – Ступай, Антошенька, с богом, не смею тебя больше задерживать. И чахни дальше над своими гробами.
Он покачал головой, демонстрируя огорчение моей вспыльчивостью, дружелюбно улыбнулся с потрясающей фальшью, кивнул на прощание и молча вышел.
А я налила вина в пузатую рюмку и опрокинула ее в себя.
Не гадать на него!
Фантазия у меня богатая!
Брат у него один!
Ну и в чем он, собственно, не прав?
Гадко признавать, но что было, то было: я опять вывалилась за рамки социальных приличий.
Каждый раз одно и то же.
В чем я была мастерицей – так это в умении грызть себя за все на свете.
Сорняки с такой скоростью погибали от моих рук, что вместе с ними едва не пала смертью храбрых и петрушка.
Он просил не гадать на него!
Да за кого он вообще меня принимает?!
Что я ему сказала?
Ступай с богом?
Чахни дальше над гробами?
Да он решил, что я пафосная истеричка, и правильно сделал.
Сколько раз я обещала бабушке вести себя как нормальная девочка?
Не получалось в школе, не получается и сейчас.
Рано или поздно люди пугаются и сбегают.
И Алеша сбежит.
И я снова останусь одна – наедине с изящно прорисованными фигурами, единственными моими собеседниками в последние годы.
И где я прокололась?
Это из-за пиона? Виляния?
И не надо было включать Снежную королеву, как будто мне есть дело до того, что он обо мне думает!
Когда я уже была готова слопать себя с потрохами, позвонил Алеша.
– Милая, спасибо, что уговорила Тоху, – весело сказал он. – Гроб доставили десять минут назад. Давай сходим куда-нибудь поужинать? Надень что-то красивое, ладно?
– Ладно, – печально согласилась я и поплелась переодеваться.
Это случилось, когда я уже открыла калитку соседки тети Нади и притормозила по ту сторону ограды, дослушивая ее рассуждения о преимуществах грунтовых томатов перед тепличными.
Прямо напротив моего дома остановился роскошный автомобиль, и из него вышла мама собственной персоной.
Здрасьте-пожалуйста!
Я машинально юркнула обратно за калитку и спряталась в густой тени сирени, подглядывая между прутьями ограды.
– Батюшки! – близоруко щурясь, охнула тетя Надя. – Уж не Машка ли явилась, душа пропащая?
– Никого нет дома, – зашептала я зловеще.
Тетя Надя с какой-то особой старческой жалостью посмотрела на меня и решительно двинула к моей матери, которая не спешила отходить от машины, а просто стояла и курила, прислонившись бедром к капоту.
Она была стройная, коротко стриженная, невероятно стильная.
Спорим, моя мама никогда не попадала впросак и ей никто никогда не говорил: «Маша, ни к чему нам лишние сложности, правда?»
– Маруся, – закричала тетя Надя, бодро ковыляя по неширокой двухполоске, отделяющей ее забор от моего, – приехала! А дома-то никого и нету!
Мама, явно не ожидавшая такого громкого приветствия, крупно вздрогнула и обернулась.
– Здрасьте, теть Надь, – пробормотала она немного растерянно. – А Мирослава-то?
– А Славка наша замуж выскочила и – фьють! Укатила с чемоданами в город к мужу.
– Бросила дом? – Мама нахмурилась.
Обалдеть, вот это упрек!
Что же я, по ее мнению, привязана была к этим стенам?
Между прочим, я ей писала о свадьбе, но у нее был чес по городам нашей родины, и в гастрольном пылу она не нашла времени приехать на торжество. Цветы прислала, это правда. Только на неделю позже, чем следовало.
И что-то тогда ее не интересовало, где я буду жить после замужества.
– Так дело-то молодое, – ответила тетя Надя.
– Ладно, – мама затушила сигарету, – я потом ей позвоню.
Звони, звони. Не думаю, что кто-то возьмет трубку.
У меня, может, медовый месяц на Бали. Очень дорогой международный роуминг, так ей и напишу.
Разговаривать с мамой словами через рот было тяжело – уж больно она язвительна и остра на язык и как будто все время искала, на что нанизать новую шутку.
Вот и приходилось держать язык за зубами и рассказывать о себе как можно меньше, чтобы потом не услышать из ютуба вольную интерпретацию моих злоключений.
Ветки сирени царапали шею, но я не спешила выходить из-под их защиты.
Налетели в мой мир гуси-лебеди, и самое время было молить: «Яблоня, матушка, спрячь меня». Сирень то есть, но какая разница, главное, чтобы в печь лезть не пришлось.
Тетя Надя многословно прощалась, мама нетерпеливо слушала ее, уже заведя машину и норовя побыстрее поднять окно.
Я отвернулась, чтобы не видеть, как она наконец уезжает.
Тетя Надя, ругаясь себе под нос, вернулась ко мне.
– Ну и трусиха ты, Славка, – припечатала она. – Чего в кустах прячешься? Вышла бы да отчихвостила кукушку, тебе-то чего стесняться.
– Это не трусость, а принципиальность, – возразила я, с максимальным достоинством выбираясь из сирени. – Зачем чихвостить тех, кто тебе почти посторонний. Вот что ее вдруг принесло, теть Надь?
– Эх, Славушка, – соседка почесала меня за ухом, как глупого щенка, – люди ведь бестолковые, все как один. И ты у меня бестолковка – живешь не пойми как, на два дома. А мужик, он ведь скотина такая, ему ласка нужна.
– Всем ласка нужна, – согласилась я отрешенно и пошла себе, не прощаясь. Солнцем палимая, ветром гонимая.
Возвращаться домой не хотелось – родные пенаты казались оскверненными этим неприятным визитом.
Я хотела, пожалуй, к Алеше.
Он был теплым и веселым, всегда умел поднять настроение, а обниматься с ним было невыразимо приятно.
У меня не оказалось при себе ни телефона, ни денег – я ведь выскочила к соседке на полчаса, а не собиралась в путешествие.
Так что я просто шла по знакомой с детства дороге, засунув руки в карманы стареньких шорт и загребая пыль потрепанными вьетнамками. На голове красовалась (ха! не могла она никого украсить) смешная панамка в цветочек, а майка, скажем честно, знавала и лучшие времена.
Сколько времени мне понадобится, чтобы дойти до центра пешком?
Час-полтора?
Долгие прогулки способствуют душевному равновесию и здоровому цвету лица.
Можно было зайти по пути на рынок и стрельнуть у Гамлета Ивановича денег на троллейбус, но разговаривать с ним было лень.
Это было бы надолго.
Поэтому я шагала и шагала, улочки с частными домишками, утопающими в зелени, остались позади. Рынок я обошла стороной, то и дело уворачиваясь от детворы на велосипедах. Солнце опускалось ниже, припекая все сильнее.
Хорошо, что я была смуглой и никогда не обгорала, легко переносила жару и привыкла много времени проводить на свежем воздухе.
Дальше дорога вела через кладбище, которое служило нам и местом для прогулок, и зоной отдыха.
Оно было старым и вот уже несколько лет закрытым, теперь хоронили на поле через дорогу, а тут росли сосны, старенькие кресты чередовались с шикарными памятниками, и мне нравилось бродить между чужих могил, представляя себе, какими были эти люди на изображениях.
Но сейчас я целеустремленно миновала и кладбище, выбралась на трассу, мельком взглянула на суетное новое поле, где традиционно толпились легковушки и «Газели», стояли автобусы, продавались искусственные цветы. Вариантов не было. Следовало пилить по обочине, потом ненавязчиво прокрасться мимо похоронного бюро, куда я, конечно же, больше ни ногой, и добраться наконец до человеческих тротуаров.
Когда ты идешь по обочине трассы, это вызывает у проезжающих мимо недоумение. К счастью, я была одета скорее как бродяжка, чем барышня легкого поведения, поэтому никаких пошлых предложений мне не прилетало. Но и подвозить никто не торопился, кто меня знает, вдруг я блохастая. Так, время от времени сигналили насмешливо, и все.
Поэтому, когда огромный черный автомобиль вдруг внезапно заскрежетал тормозами, я не сразу отреагировала. Просто попыталась обойти внезапно появившееся на обочине препятствие и очень удивилась, услышав свое имя.
– Мирослава?
Ах да, это я.
Глава 8
Первая жена моего мужа, богическая Римма Викторовна, смотрела на меня поверх изящных солнцезащитных очков.
Она сидела на заднем сиденье дорогого автомобиля и была похожа на Катрин Денев.
Каждая женщина этого мира знает, что стоит в бигуди и шлепках выйти вынести мусор, как ты встретишь примерно всех.
Вот и я себя ощутила этой теткой в бигуди и с мусорным пакетом в руках.
Шла Слава по шоссе и выглядела бродяжкой.
– Мирослава, – проговорила Римма Викторовна с легкой, точно выверенной обеспокоенностью, и мне сразу захотелось начать аплодировать.
Я была на ее спектаклях много раз, покупала билеты на первый ряд и пыталась поймать неуловимое обаяние этой женщины. То самое, от которого зал то рыдал, то смеялся, а то забывал дышать. Мой брак с Алешей, казалось, делал меня ближе к примадонне. Ронял и на меня крохотный отблеск ее славы и таланта, ведь мы преломили одного мужчину.
– Что случилось? У тебя какая-то беда? Почему ты на обочине?
– Ничего не случилось. Я просто иду к Алеше в город.
– К Алеше в город, – повторила она едва насмешливо. – Как Ломоносов? Садись-ка ты, милая, в машину, я тебя отвезу.
За рулем ее автомобиля сидел незнакомый молодой мужчина. Приветливая улыбка, расчетливый взгляд… Я мигом вообразила, что это жиголо, вынужденный спать с немолодой примадонной, чтобы накормить голодающих младших братьев. Разумеется, в глубине души он ее ненавидел и мечтал придушить.
Что же победит? Оскорбленность униженного или страх перед убийством?
Я обошла машину и плюхнулась на заднее сиденье.
– Спасибо, Римма Викторовна, – вежливо поблагодарила, внутренне трепеща и от воображаемой опасности, которая ей грозила, и от сияния, которое от нее исходило.
– Не чужие люди, милочка, – великодушно отмахнулась она. – К тому же нельзя, чтобы ты болталась по улицам в таком виде. Алеша известный в нашем городе человек, а ты некоторым образом его визитная карточка.
– Кто? – оторопела я. Визитка? Вы тоже это слышали, или меня солнышко припекло прямо через панамку? – Ой, а Армани-то я дома забыла вместе с кольцами от Тиффани и сумочками Луи Виттон. Алеша-то так и осыпает меня драгоценностями с утра до ночи, только успевай подставлять карманы.
– Ну не стоит так остро реагировать, – ласково укорила меня Римма Викторовна, – я ведь на твоей стороне. Таролог – это так свежо. В театре столько разговоров было о том, какую экзотическую жену заполучил Алеша.
– Экзотики во мне полные штаны, – согласилась я легко.
Прямо сейчас во мне боролись две субличности: одной хотелось пререкаться, а другой – пасть ниц перед богиней.
– Люди готовы поверить во что угодно, когда их припечет. Но, милая, ты не думала устроиться на нормальную работу?
– Иногда мне хочется стать звездочетом, – поделилась я, – смотреть на небо в подзорную трубу и носить остроконечный колпак.
Губы Риммы Викторовны дрогнули в усталой улыбке.
– Забавно, – проговорила она сухо.
– А что вы-то делаете в наших краях? – спросила я лишь для того, чтобы отвлечь ее от моей персоны.
– В ваших краях? – повторила она. – Когда ты собираешься переехать к мужу окончательно? Идея жить на два дома – это курам на смех. Алеша не из тех мужчин, кого можно оставлять без пригляда.
– Почему? – Я энергично захлопала ресницами.
Почему, почему. Потому! Две из трех жен ушли от Алеши из-за его измен, и только Римма Викторовна – от любви к режиссеру.
Муж объяснял, что все дело в театральной среде. Хранить верность у них там вроде как неприлично даже. А еще он клялся, что со мной никогда так не поступит, потому что я единственная и до меня он не знал истинной любви. Вот артист, не зря у него столько поклонниц.
Но я тоже была его поклонницей, поэтому слушать это было так сладко, так остро! И страстно хотелось поверить, что бабник-рецидивист изменится ради меня – его истинной любви. Ведь я и правда единственная в этом мире, другой такой Мирославы больше нет нигде, хоть сколько ищите.
Алеша со своими романтическими метаниями вызывал у меня жгучую нежность. Нелегко быть изменником, думается мне. Тебе нужно все время что-то врать и сочинять, а потом помнить, что соврал и сочинил. И вечно испытывать беспокойство и фоновую вину – а вдруг поймают, придется оправдываться, слезы, ссоры, драмы…
Нет, изменять – нелегкий труд, и мне бы не хотелось взваливать на себя такую хлопотную ношу. Но ведь Колесо фортуны, Дьявол, Влюбленные, Луна – нелегко перебить такой расклад. Жрица и Король Мечей. Не та парочка, о которой будут писать поэты, но та, о которой захочется позлословить.
Изменники никогда не бывают положительными персонажами. На них всегда лежит груз всеобщего порицания.
– Мирослава. – Римма Викторовна потянулась и взяла меня за руку.
Опустив глаза, я смотрела на ее кожу. Крохотные веснушки пигментных пятен уже пробивались на свет, но ее рука все еще не была рукой пожилой женщины. Яркий лак, тяжелые кольца, увлажненная кожа.
Зрелость в самом расцвете.
– Мирослава, я желаю вам с Алешей только добра. Он уже не настолько молод, чтобы жениться снова. Ты должна приложить все усилия, чтобы выстроить прочный брак…
– Куда мы едем? – резко перебила ее, потому что в эту минуту автомобиль съехал с трассы прямо к указателю «Ритуальное агентство».
– Это ненадолго, – ответила Римма Викторовна. – Мне надо сказать Антону всего пару слов.
– Зачем? – едва не взвыла я. – Зачем вам говорить что-то младшему брату своего первого мужа? Вы развелись с Алешей миллион лет назад!
– Это касается Олега, – растерялась она.
Еще бы! Когда на нее в последний раз выли?
В отчаянии я вообразила себе, как прямо на ходу выпрыгиваю из машины и убегаю в джунгли, истошно вопя.
Я ведь обещала себе.
Не подходить к похоронному бюро.
Никогда.
Ни за что.
Так что я опять здесь делаю?
Колесо фортуны уже раскрутилось и теперь набирало скорость вращения, сминая все мои робкие попытки избежать предначертанного.
– Я подожду вас в машине, – буркнула поспешно.
– Мирослава, – раздраженно процедила Римма Викторовна, – ну проявите хоть какие-то зачатки воспитания. Неужели так сложно зайти поздороваться?
Чума на оба ваши дома.
Я устала с ней спорить, я с ней спорила всю дорогу, обороняясь от бесконечных ползучих нравоучений.
Поэтому запал иссяк, и на меня снизошла тихая покорность судьбе.
Вслед за Риммой Викторовной я выползла из автомобиля в распаренное лето, сразу прильнувшее ко мне своим зноем.
Она шла впереди, а я плелась за ней по знакомому торжеству шоурума, и у строгих менеджеров при виде меня снова сводило зубы – с дресс-кодом-то я опять промахнулась. Но была ли в этом моя вина?
С нас можно было писать картину «Богиня и бродяга».
Римма Викторовна уверенно свернула в хитросплетения узких коридоров и без стука толкнула дверь в казенный кабинет Антона.
Он сидел за компьютером, погрузившись в какие-то расчеты, и при виде примадонны на крохотное мгновение поморщился, прежде чем расплыться в широкой неискренней улыбке.
Я вышла из-за ее спины, лихо сдвинув панамку на затылок.
– Мирослава, – в один длинный выдох Антон уместил многое: удивление, смирение, иронию и возмущение.
В этой «Мирославе» было столько оттенков и нюансов, что внутри меня что-то вздрогнуло и отозвалось жаром.
Так не приветствуют посторонних людей.
И родственников так не приветствуют.
– Подобрала ее на обочине, – прощебетала Римма Викторовна, становясь оживленной и веселой, выкручивая все свое обаяние на максимум.
Она процокала каблуками и звонко расцеловала Антона в обе щеки.
Я ничем таким заниматься не собиралась и просто вскарабкалась на подоконник, подальше от них, опустив взгляд на потрепанные шлепки.
Ноги были поцарапанными после борьбы с побегами хмеля, нагло проникшими на мой огород через соседский забор.
– Она шла пешком к Алеше в город, – в интонациях Риммы Викторовны было предложение повеселиться вместе из-за столь нелепого времяпровождения.
Антон молчал, и мне стало интересно, каким было его лицо.
Но я не смотрела.
– Чай, кофе? – наконец вежливо и безлико произнес он.
– Кофе, пожалуйста.
– Мирослава?
Я вздрогнула.
Сегодня мне казалось, что мое имя на его губах – как звук щелкающего курка.
– Мне ничего не нужно, – пробормотала я, не поднимая глаз.
– Ты шла пешком по такой жаре. Неужели не хочешь пить?
В горле немедленно пересохло.
Я кивнула – едва-едва, не уверенная в том, что киваю в реальности, а не в своем воображении.
Что со мной такое? Судьба стучалась мне в сердце, вызывая ощущение свободного падения.
– Володь, – это, очевидно, в интерком, – принеси нам два кофе и бутылку холодной воды, пожалуйста… Римма Викторовна, что-то случилось?
– Случилось, – в ее голосе зазвенела светлая печаль. – Олег разбил машину вчера вечером. Но он ни в чем не виноват, в него въехали.
– Он цел?
– Он-то да.
А машина, очевидно, нет.
Олег – сын Алеши и Риммы Викторовны, студент.
В какой еще семье мать помчится с такими новостями не к отцу ребенка, а к его дяде?
– Понятно, – голос Антона снова стал безликим. – Хорошо, что цел.
В кабинете воцарилось неловкое молчание.
Римма Викторовна была актрисой, а не сценаристом, она не умела заполнять паузы, но умела наполнять их смыслом.
Это была очень напряженная, звенящая пауза.
Ненавижу такие.
Кажется, что можно сгореть от неловкости.
Каждый из них понимал свою роль. Она просительница (недавно дважды ею была я, так себе удовольствие). А он вечный должник своего брата, раздающий долги его детям, и это не вызывало у Антона ни малейшего сопротивления или сожаления. Это не вызывало в нем ничего, он привык.
– Экзотическая, – громко сказала я, не в состоянии больше находиться внутри этой ужасной паузы. – Антоша, ты знаешь, что я самая экзотическая жена твоего брата? В театре только и разговоров об этом было! А ты ходишь в театр, Антон?
Откинувшись назад, панамкой к окну, я посмотрела наконец на него – прямо в глаза.
В них плескалось облегчение.
Видимо, Антон тоже не любил напряженных пауз.
– Богиня, тихоня, интеллектуалка, – негромко сказал он с легкой улыбкой не на лице, а где-то на дне своих глаз. Повторил определения первых трех жен Алеши и вспомнил мой вопрос: интересно, какой женой стану я. – Вот и ответ. Я редко бываю в театре, Мирослава.
– И очень зря, – включилась Римма Викторовна, мало что понявшая, но поймавшая за хвост тему для легкой болтовни. – Театр – это настоящее чудо, доступное каждому. Антон, ты ведь еще не был на Алешиной премьере, правда? Он так глубок в образе дяди Вани, столько новых оттенков придал этой роли!
– Я не разбираюсь в таких вещах, – отмахнулся Антон.
– Боже, – рассмеялась она хорошо поставленным грудным смехом. – Я же не на лекцию по астрофизике тебя приглашаю. Не надо ни в чем разбираться, надо чувствовать! Мирослава, ну возьми хоть ты над ним шефство, ты же стараешься не пропускать Алешины спектакли.
– Шефство? – повторила я, не двигаясь и не отводя глаз от Антона. – А что взамен? Вы дадите мне звездочку жены-отличницы?
Зашел тот же самый мужик в рабочем комбинезоне, то ли могилокопатель, то ли офис-менеджер, принес кофе и достал бутылку воды из кармана.
– У девочки интересное чувство юмора, правда? – Римма Викторовна не обратила на него никакого внимания, она снова приглашала Антона стать соучастником – объединиться против меня.
Они такие взрослые, а я такая экзотическая дикарка без зачатков хоть какого-то воспитания.
Антон встал, взял со стола бутылку воды, подошел, протянул ее мне.
– Красивая панамка, – заметил нейтрально.
Очень аккуратно, чтобы не прикоснуться к нему и кончиками пальцев, я взяла бутылку. Открутила крышку. Сделала большой глоток.
Оказывается, я умирала от жажды.
Как это я не поняла раньше?
– Спасибо. – Это было и за панамку, и за воду, за все сразу.
– Где ты так ободралась?
– А я говорила Мирославе, что Алешина жена просто обязана следить за своим внешним видом, – вздохнула Римма Викторовна.
И в этот момент мы с Антоном переглянулись – так переглядываются школьники, которых отчитывает надоедливый учитель.
А потом он вернулся за свой стол, к кофе, к богине.
А я осталась на подоконнике.
Ободранная, но довольная.
– Значит, решено, – заявила Римма Викторовна, – я закажу для вас пригласительные на субботу.
– Удивительно, – буркнула я, – такой взрослый мальчик, а тетушка до сих пор выбирает ему друзей. Римма Викторовна, вы не думали, что Антон не нуждается в компаньонке и наверняка у него сто тысяч девушек, которых он может пригласить с собой?
Она была готова разразиться длинной отповедью, но Антон ее опередил.
– А что говорят на этот счет карты? – спросил он, подвинувшись так, чтобы видеть меня.
– Ты же просил не раскладывать их на тебя.
– И ты послушалась?
Такой долгий взгляд, как будто мы только вдвоем брели по бесконечной горной дороге.
Я могла бы сказать: делать мне нечего, кроме как гадать на тебя.
У меня куча дел.
Я вообще о тебе не думала.
Я могла бы просто пожать плечами.
Могла бы ляпнуть что-то внезапное.
Но я сказала:
– Ты попросил – и я послушалась.
Римма Викторовна смотрела на нас непонимающе и на всякий случай осуждающе.
Ее просто не было с нами на безлюдной горной дороге, и откуда ей было понять, о чем идет речь.
– Мирослава, почему ты воспринимаешь в штыки все, что я говорю? – спросила она. – Зачем обороняться, если на тебя никто не нападает?
И мне стало стыдно.
Действительно, без дураков.
Мы были женщинами, которых в разное время любил Алеша. Меня в настоящем, ее в прошлом.
Но, может быть, она до сих пор была той самой, которая раз и навсегда разбила ему сердце.
Может, той самой, единственной, была она, а не я.
– Простите, – ответила искренне. – После бабушкиной смерти я слишком долго жила одна и забыла, что семья – это те, кто все время лезет без спроса в твои дела. Конечно, я схожу с Антоном в театр, если вы этого хотите.
И разумеется, он разберется с машиной ее сына, купит новую или отремонтирует старую. Все для того, чтобы Алеша был доволен, а Римма Викторовна продолжала сиять. Для этого же мы, их зрители, и предназначены?
Она вдруг рассмеялась – не театрально, а вполне по-человечески.
– И ты меня прости. Я действительно то и дело воспитываю Алешиных жен, потому что до сих пор не могу до конца отпустить его. Он был моей юностью, понимаешь?
– Простите, дамы, – вмешался Антон, – но я-то не собираюсь ни в какой театр. Тратить три часа на страдания чеховских персонажей? Увольте.
Римма Викторовна бросила на него короткий взгляд и повернулась ко мне.
– Когда я вышла замуж за Алешу, – ни с того ни с сего пустилась она в воспоминания, – мы жили в той же крохотной квартирке, где и ты сейчас. Я, Алеша, наш сын и колючий подросток, младший брат моего мужа. Когда Антон сломал ногу, я приносила ему еду и таскала его тетрадки в школу для проверки. Когда он болел воспалением легких, я варила ему куриный бульон! Перед нами частенько вставал выбор: купить ботинки нашему ребенку или куртку Антону, фрукты или школьную форму. А вместо благодарности мы слышали только подростковые претензии: я не просил, мне не надо, обойдусь!
Антон пил кофе и слушал ее с видом человека, который внезапно оглох.
– И теперь этот подросток не может потратить трех часов, чтобы разделить триумф своего старшего брата, который делился с ним всем, что у него было, – с горечью заключила Римма Викторовна и поднялась величественной королевой. – Спасибо за кофе, Антоша. Как всегда, я была очень рада тебя видеть.
Браво.
Бис.
Я молча спрыгнула с подоконника, вспоминая, где уже видела эту сцену – в комедии или трагедии.
– До свидания, Римма Викторовна. Мирослава, увидимся с тобой в субботу, – ровно сказал Антон.
Я размашисто поклонилась, сдернув с головы панамку.
– Слушаюсь и повинуюсь! – гаркнула с исполнительностью крепостного крестьянина.
Римма Викторовна утомленно прикрыла глаза.
У Антона дернулось правое веко.
