Татьяна Александровна Грачева
Антоновка
Лёша выбросил огрызок в темноту, нащупал в кармане «Электронику» и уже собирался идти сдаваться отцу, как услышал голоса и остановился. Подслушивать не планировал. Но уловил своё имя и притих.
– Оставь Лёшку в покое. Не женится он. Не та натура.
– В покое? Обрюхатить, значит, хватило ума, а жениться – нет?
Лёша скривился. Понял, что бабушка и дедушка говорят не о нём, а о дяде Лёхаче. Судя по всему, он опять погулял с последствиями.
– Катерина врёт. Не беременная она, – уверенно заявил дедушка Витя.
– Ты и про Полю так говорил. А вот уже седьмым пузатая.
– Поля другое. Она своя.
– Время такое неспокойное, страна рушится, а они снова в роддом собрались. – Бабушка Вася вздохнула, зашелестела её длинная юбка. Лёша испугался, что его увидят, и отступил назад. Но бабушка продолжила спокойно: – Кстати, она сказала, что, если будет девочка, назовёт Галиной, а если мальчик – Степаном. Уверена, будет пацан, живот огурцом.
– Надо же, а Полинка-то хитрая. Хочет, чтобы я с ним возился. И у меня будет персональный внучок с именем брата или сестры. Ты вон Ольку больше всех любишь.
– Неправда. Я всех люблю.
– Всех любишь, но Олюшку обожаешь.
Бабушка Вася не стала спорить. Лёша едва не хмыкнул. Все знали, что Оля любимица бабули, и принимали как должное. Её легко было любить. Заводная весёлая кукла.
На несколько секунд замолчали. Дедушка вздохнул.
– Галей можно, она уже яблоня, а Стёпой не надо. Не положено, чтобы в семье одинаково звали. Плохая примета.
Бабушка удивилась.
– Алексеев у нас двое.
– Плохая примета, – повторил дедушка. – Матаня говорила, что судьбы путаются.
– Это Матанин муж говорил, сапожник.
– Тем более. Этот просто так болтать не станет. Плохая примета. Не надо было Лёшку Лёшкой называть.
Лёша отошёл от дерева, встряхнулся, избавляясь от неприятного осадка подслушанного разговора. Он, может, и Лёшка, да только дядя – нет. Он Лёхач. И Матанин муж с чугунным взглядом сто пудов ошибся.
Глава 3. Перемен требуют наши сердца
Перемен требуют наши сердца
Перемен требуют наши глаза.
В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен
Перемен, мы ждём перемен.
Группа «Кино»
1991 год
Катя нервничала. До Нового года осталось всего четыре дня, а значит, праздник она встретит старой девой. Безобразие. Двадцать два года, она до сих пор не при муже. В следующем году придётся поднажать и сводить Лёхача в загс, желательно до мая. В мае нельзя жениться, примета плохая. Охомутать Антонова беременностью не получилось. Пришлось потом выкручиваться, придумывать выкидыш и самой же себе напоминать, что ей должно быть грустно и обидно и нельзя заниматься любовью. Лёхач сразу отдалился, пошёл искать доступное тело. Наверняка к Тоньке-шалаве ходил. То-то она цвела, как клумба.
Ох уж этот Лёхач. Вредный, гулящий бабник! Но такой любимый бабник… Может, сегодня именно он придёт забирать племянницу?
Катя нетерпеливо поглядывала на ворота детского сада. Всех детей разобрали. Кроме Насти. Почти всегда за ней приходили в числе последних, и это не единожды становилось поводом для недовольства заведующей. Все Антоновы перешли в школу и возвращались домой самостоятельно, в саду осталась только Настя. Её забирали то мама, то дядя, то папа – кому было по пути. Но чаще всего приходил старший брат с Филиппом Черных. За Настю было обидно, словно в многодетной семье для неё не осталось любви и внимания. Катя приглядывала за ней, старалась чаще обнимать и всегда втягивала в групповые игры. Только Настя вряд ли страдала от одиночества. Большую часть времени витала в облаках. Что-то напевала, пританцовывала и разглядывала разводы на линолеуме. В книгах и фильмах такие девочки всегда оказываются на вторых ролях и оттеняют яркость главных героинь. Когда-то Катя сама такой была – подружкой главной героини, а потому Настю она жалела, видя в ней в первую очередь маленькую себя – недолюбленную и недооценённую.
Настя сидела тихо, болтала ногами и разглядывала мелкие снежинки. Вытянув язык, лизнула мокрую варежку. Катя тут же возмутилась.
– Анастасия, нельзя есть снег!
Настя даже не вздрогнула, будто не услышала. Так, впрочем, и было. Чем больше повышали на неё голос, тем меньше было шансов получить реакцию. Крик она вообще не слышала и не воспринимала полную форму своего имени. Странная, не от мира сего, её часто приходилось окликать по три раза и поторапливать в обед, иначе суп в её тарелке остывал, а сладкие булки отбирали более расторопные ребята.
Катя снова повторила, но уже мягче:
– Не ешь снег. На него собаки писали.
Настя кивнула и, сложив руки на коленях, снова уставилась на дорогу. Примерная и беспроблемная девочка. Не верилось, что такая тихоня могла укусить подружку. Только на неприятной встрече с заведующей и мамой Ануш удалось узнать причину внезапной агрессии. Оказывается, Ануш обозвала Филиппа и всю семью Черных спекулянтами, явно повторила за взрослыми. Мечтательница Настя покусала свою подружку, распознав не столько в словах, сколько в интонации, оскорбление.
Алексей пришёл. Но другой. К сожалению, не её милый Лёхач, а Настин брат, как обычно, в компании Филиппа. Настя тут же вскочила пружинкой и кинулась навстречу, коротко обняла брата и сразу же переключилась на его друга. Обхватила за ноги – выше не доставала – и затихла. Филипп погладил её по мохнатой шапке, щёлкнул по заснеженному помпону.
– Привет, Настёна. Замёрзла?
Настя отрицательно замотала головой и тут же всунула в руку Филиппа мятую сладкую булку.
Катерина удивлённо вскинула брови: ах вот куда булки пропадают! Нужны они Филиппу! У них дома, небось, колбаса палками и рафинад ящиками.
Лёша поздоровался.
– Добрый вечер, Екатерина Михайловна.
– Почти добрый. Опять Настю поздно забираете. Мне тоже нужно домой. Стою, жду, мёрзну.
Филипп поднял Настю на руки, чмокнул в холодную щёку.
– Извините. Больше такого не повторится, – совершенно искренне, но не в первый раз сказал он.
Катя невольно улыбнулась. Вот шельмец! Ещё подросток, а уже как умело флиртует: улыбается и вешает лапшу на уши. Не зря его прозвали Французом. Француз и есть. Ален Делон, блин. Только глаза не голубые.
– Лёш. Напомни маме про костюмы для снежинок.
– Она помнит. Не успевает только.
– Как не успевает? Послезавтра Утренник!
Лёша молча развёл руками.
Катя от возмущения покраснела.
– Что же делать-то? – На секунду она замерла и тут же решительно выпалила: – Я завтра после работы приду. Помогу.
– Значит, завтра Настю не забирать? – тут же сориентировался Лёша.
– Пусть дядя Алексей нас на машине заберёт. Маму предупреди.
Лёхач недавно стал гордым обладателем подержанного жигулёнка, катал на нём своих друзей бывших десантников, громко слушал музыку и курил, выдувая клубы сизого дыма прямо в открытое боковое окно.
Пока они договаривались, Настя притоптала вокруг Филиппа рыхлый снег. Обходя его, держалась то за одну, то за другую руку и заглядывала в лицо.
Катя довела их до ворот и вышла на узкую дорожку тротуара, присыпанную песком.
– Поторопитесь. Быстро темнеет.
– До свидания, Екатерина Михайловна, у вас очень красивое пальто, – вдогонку крикнул Филипп.
Катя не ответила, но улыбнулась. Комплимент от подростка, да ещё такой бесхитростный, всё равно польстил. Лёхач тоже так умел: забалтывать и укладывать на лопатки даже таких отличниц и серьёзных девочек, как она.
На следующий день Лёхач не приехал. Кипя от гнева, Катя шла к дому Антоновых и тащила за руку Настю. Нервно дёргала и поторапливала:
– Горе ты луковое, не отставай!
Настя сопела и молча шлёпала по лужам, прижимая к себе котёнка. Подобрала его на повороте у магазина и, несмотря на угрозы Кати, не отдала и не положила обратно на холодные ступеньки. Прижала крепко и решительно насупилась.
Это был не первый и даже не второй раз, когда Настя подбирала уличных животных или прикармливала через забор бродячих собак. Лёхач рассказывал, что половина их кошачьего зоопарка – это приёмыши Насти. Чаще всего она тащила домой увечных: со сломанными хвостами, порванными ушами и перебитыми лапами. Вот и этот котёнок напоминал больше крысу, к тому же без глаза.
Дорогу к Производственной улице не расчистили, пришлось пробираться по тающему снегу. Больше всего от непогоды досталось дальним отделениям и их посёлкам: Степному и Садовому. Поля придавило ватным снегом, сады укутало метельной паутиной. Совхозный посёлок, в котором жили Антоновы и семья Кати, вплотную примыкал к Славянску-на Кубани. По факту был частью города, своеобразной границей являлась каменная арка с логотипом «Сад-Гиганта». Совхозный упирался в посёлок Прибрежный, названный так за близость к реке. Вода на Протоке промёрзла, но недостаточно глубоко, чтобы бесстрашно ходить по тонкому льду. За эту неделю трое школьников получили взбучку за то, что выбрались на хрусткую корку и едва не утонули. Катя не сомневалась, что там бродили и старшие Антоновы, но без последствий и без свидетелей. Вишневый посёлок первый отряхнулся от снега, солнце облизывало его крайние улицы и постепенно приближалось к остальным отделениям. Снег таял, ночью застывал в причудливых формах, а днём снова плавился.
Катя не любила такую слякотную зиму, скучала по долгоиграющему морозу и белым просторам. Сапоги промокли, нижний край хвалёного пальто покрылся грязными кляксами, шапка над влажной чёлкой скособочилась. Преодолев очередной подтаявший сугроб, Катя остановилась отдышаться. Настя пошла дальше, пришлось снова повышать голос:
– Ну куда ты прёшься?! Прямо в лужу. – Катя оглядела притихшую девочку и устыдилась своей несдержанности. – Прости. Неизвестно ещё, что там с костюмами. Может, до утра шить будем. И котёнок ещё этот, Вонючка. Заругают тебя за него.
Настя прижала его ещё сильнее и на всякий случай отвернулась.
– Пусть ругают.
– А тёти почему твоей маме не помогают?
– Тётя Лида поженилась и уехала.
– Вышла замуж, – машинально поправила Катя. – А тётя Тамара?
Настя задумалась, котёнок пискнул.
– Тётя Тома не надевала белое платье.
– Но уехала?
Настя задумчиво кивнула.
– Её дядя увёз.
– Понятно.
Катя снова взяла Настю за руку, но уже не сердилась ни на слякоть, ни на предстоящую вынужденную работу, её грела приятная новость. Сестры Алексея уехали, а это значит, когда выйдет за него замуж, она станет в Большом доме полноправной хозяйкой. Старшие Антоновы пожилые и в принципе приятные люди. Бабу Васю за глаза называли прижимистой, но Катя считала её бережливой, а это хорошее свойство хорошей хозяйки. Очень полезно уметь перешивать шторы на платье и растягивать одну курицу на десять блюд.
Дед Витя, слава богу, слыл трудоголиком и большим любителем рыбалки, там и проводил свободное время. Их младший сын Михаил свил своё гнездо и жил отдельно по соседству. Что было одновременно и хорошо, и плохо. Большой дом достанется Алексею, не нужно будет уживаться с его сёстрами-перестарками, но придётся считаться с семьёй Михаила. Помогать Катя шла не только из добрых побуждений, но и с вполне конкретной целью – подружиться с Полиной. Ходили слухи, что к ней прислушивается Лёхач, и столуется он именно в доме младших Антоновых. Так что был шанс пальнуть сразу по двум зайцам: увидеть любимого вертихвоста и перетянуть Полину на свою сторону. Женская солидарность и желание пристроить ветреного деверя должны сыграть не последнюю роль.
Сама Полина в женской дружбе не нуждалась, да и подруг у неё не было и не могло быть. О её ревности по городу ходили слухи. Своего муженька она оберегала от любого женского внимания, изучала каждый волос на его одежде. Как-то даже Кате досталось за то, что она кружит вокруг драгоценного Миши. Катя призналась, что кружит, но не около Михаила, а около его старшего брата, и ревность поутихла. Общались они мало, в основном насчёт Насти, но, потеряв седьмого ребёнка, Полина перестала приходить в садик за дочкой, и виделись они теперь только на праздниках и собраниях.
С малышом приключилась какая-то тёмная история. Полина была уже на восьмом месяце и рожала не в первой, но сын, а это был мальчик, не выжил. Никто в окружении Кати не знал подробностей, а Лёхач не делился с чужими личным. Почти месяц Полина лежала в больнице, возвратилась печальная и молчаливая и стала брать заказы на шитье. Вот и заведующая доверила ей новогодние костюмы. И теперь танец снежинок оказался под угрозой.
Катя снова вернулась мыслями к Лёхачу. Может, сводить его к цыгану-сапожнику? Стукнувшись лбом об эту мысль, Катя резко остановилась. А вдруг он скажет, что они не пара? Нет, слишком рискованно. Несмотря на все Лёшины выкрутасы и порой обидное равнодушие, Катя его действительно любила и мечтала увидеть отцом своих детей. Двух, нет, лучше трёх, а может, и четырёх. Антоновы отличались плодовитостью, у них в роду встречались и двойни. После яблочной бормотухи и ласк Алексей как-то признался, что у него был брат-близнец, но умер, едва родился. В память о брате без имени осталась яблонька. Катя видела Живой сад цветущим и видела странные деревья, хотя не особенно верила в их волшебство. Втайне надеялась вытравить эту дурь из головы мужа, когда у неё на это будут официальные права.
В доме младших Антоновых их встретили тепло. Правда, случилась небольшая заминка в дверях. Полина удивилась:
– А Лёхач где? Он что, не встретил вас? – Увидев котёнка, она устало вздохнула: – А это что за чудо-юдо?
Катя не успела ответить, в дом следом за ней ввалился раскрасневшийся и взмыленный Алексей.
– Догнал!
Полина нахмурилась:
– Ты что, не забрал их?
Лёша открыл рот, но не успел сказать ни слова.
– Мы пешком пошли, – торопливо вмешалась Катя, – погода хороша, решили прогуляться. Я и забыла, что Алексей за нами приедет. Котёнка Настя подобрала. Я не смогла его отнять.
Настя вручила котёнка Лёхачу, разулась и убежала по коридору на кухню, а Катя застопорилась в прихожей, почувствовала, как Алексей погладит её по спине, а потом и немного ниже. Склонившись, он прошептал.
– Спасибо, Катюша. Ты настоящий друг. Я и правда забыл. Вообще из головы вылетело. – И уже громче добавил: – Отнесу Селёдке этого Рэмбо. Может, приголубит найдёныша, а может, сожрёт.
Алексей ушёл на кухню вслед за Настей, а Катя побрела за Полиной в зал. Семья Кати приехала в Славянск лет десять назад, и она никак не могла привыкнуть, что на Кубани большую комнату называют именно так – зал. Тоже мне парадная приёмная!
У Антоновых зал выглядел слишком просто для такого громкого названия. Мебель старая и разномастная, «стенки» с сервизами и книгами нет, только сервант, на вид – ровесник деда Вити. Что в коридоре, что в гостиной, да и в других комнатах на полу лежали ковры, коврики и дорожки, цветные, узорчатые с бахромой и без, некоторые самодельные и сильно потёртые. На стенах тоже висели цветастые пылесборники, правда, выглядели они ярче и любопытнее. Настоящим богатством можно было назвать разве что цветы: плетущиеся лианы, цветущие фиалки всех сортов и огромные, похожие на деревья, фикусы. Даже кактусов наблюдалась целая полка, от плоских до шарообразных. Судя по всему, сажали их во что придётся, на подоконниках и полу кучились вёдра, отбитая, отслужившая посуда, горшки и ополовиненный футбольный мяч. Если в детском саду требовалось озеленение, обращались за «рассадой» именно к Антоновым. Отщеплённые листья, обломанные веточки и «детки» из зелёного царства приживались легко и быстро.
Полина вернулась к швейной машинке и кивнула на кресло, усыпанное отрезами марли.
– Нужно подъюбники накрахмалить. Я сейчас закончу строчить, и займёмся ими, а пока пришей ленты.
Кате вручили заготовки будущих кофточек и усадили на диван. Тут же расположилась Вероника. Она старательно пришивала пуговицы, поглядывая на бормочущий телевизор, там шла очередная серия «Богатые тоже плачут», но звук приглушили до минимума, чтобы не мешал разговорам. Прямо на полу, втиснувшись между столом и тумбой, Арина разрисовывала обрывок обоев: ловко выводила алые буквы «С Новым годом, с новым счастьем!» Получалось красиво и ровно. Катя и сама бы лучше не сделала, а ведь Арине не так давно исполнилось десять. Девочку точно стоило отдать в художественную школу или хотя бы сводить к учителю рисования.
Чуть дальше за пределами цветастого ковра Филипп и Лёша давили скалкой стеклянные игрушки. Они смеялись и толкались плечами, но, увидев Катю, поздоровались чуть ли не хором.
У окна в шахматы играл муж Полины и дед Витя. Они синхронно кивнули Кате и снова погрузились в игру. Фигуры двигались медленно, надолго замирали на позициях. Игроки обсуждали политику, громко, эмоционально, но не ссорились. С их стороны то и дело долетали громкие фразы:
– Нету совхоза. Слопали. Вот увидишь, растащат сейчас все по закоулочкам, останутся одни бараки, яблони пустят на стулья. Тракторы первые умыкнут.
– И не такие потрясения трепали наши сады. В зиму, когда Тамара родилась, погибло восемьдесят тысяч деревьев. Выстояли. А когда в семьдесят шестом стали землянику выращивать по новой технологии, все говорили, дурью маемся, не на то упор делаем, и что в итоге? Лучшая клубника с кулак растёт у нас! Так что выживем, – уверено отбил дед Витя.
– Тут бы самим выжить.
Полина откусила нитку и неожиданно вмешалась в разговор:
– А может, так и лучше? Не придётся кормить голодные республики, наконец-то всё для страны будет. Наши дети увидят новый мир. Большой и открытый.
Михаил хмыкнул.
– Ну-ну. Вот ты, Поля, записалась на покупку стенки их трех секций, потому как на пять не хватало, а теперь три секции как пять стоят. И это всего за неделю. Большовский и растопыренный мир, говоришь? Дорого он нам обойдётся. Кого-то затопчут, кто-то поднимется.
Катя невольно перевела взгляд на Филиппа. Черных точно поднимутся, уже сейчас мастачат что-то, порождающее слухи и зависть. Судя по всему, так думала не только Катя, на Филиппа посмотрела и Полина.
Дед Витя передвинул ферзя и откинулся на спинку кресла:
– Зубы об нас обломают. Сад спас нас в голодомор тридцатых и кормил в военные годы.
Михаил явно не был настроен оптимистически и громкие лозунги своего отца воспринимал недоверчиво.
– Не дай Боже жить в интересное время.
Спорщики снова погрузились в игру, Катя продолжила шить. Получалось не так ловко, как у Полины, но будущие свёкры, кажется, оценили её старательность. Время от времени Катя поднимала взгляд и осматривала комнату. Обстановка небогатая, но уютно, пахнет по-особенному – яблоками и дрожжевым тестом.
Лёхач ещё не пришёл из кухни, но прибежала Настя, с наколотой на вилку котлетой. На неё тут же шикнула бабушка Вася:
– Не кусочничай. Нормально поешь. Лёхачу скажи, чтобы яйца не трогал, это на шарлотку.
Настя убежала, но почти сразу вернулась с тарелкой. Из горки макарон выглядывала надкусанная котлета и болотно-зелёный солёный огурец. Придерживая еду ладонью, Настя прошла вдоль стенки и села рядом с Филиппом. Он на секунду отвлёкся и потрепал её по макушке. Настя зажмурилась, как котёнок, и потянулась за его рукой. Придвинувшись вплотную, уткнулась лбом в его плечо и забыла про тарелку с ужином.
Катя перевела взгляд на Полину, потом на Михаила. Кажется, никто из них не видел в поведении младшей дочки ничего особенного, все занимались своими делами. Переговаривались, шутили и обсуждали новогодний стол и тайные места, где можно раздобыть консервированную горбушу для салата, мужчины постоянно возвращались к политике, а Катя шила, слушала и ждала Лёхача. В большой семье Антоновых она ощущала себя неловко и неудобно. Вроде бы вели себя вежливо, дружелюбно, но как-то настороженно и немного зажато. Будто что-то недоговаривали и нарочно просеивали шутки, как бывает, когда в доме посторонний человек. При этом чужак Черных явно вписывался в предновогоднюю мирную идиллию и ощущался её частью, а не пришлым гостем.
Филипп закончил бить игрушки, продемонстрировал блестящую россыпь. Полина кивнула.
– Достаточно, мельче не надо, Лёш, клейстер развёл?
– Даже намазал первую корону.
– Так чего ждёте? Посыпайте. Нужно ещё девять таких сделать.
Пока они украшали картонные заготовки, Настя доела макароны и отнесла тарелку. Вернулась снова к Филиппу и, обхватив руками за шею, повисла за его спиной, как рюкзак. Он не попытался её отогнать и не ругал за назойливость, мастерил короны, стараясь не задеть и не уронить. Настя болтала ногами, смеялась ему на ухо и с детской непосредственность выражала откровенную симпатию.
Катя заёрзала. Ей было и завидно, и неловко. Мелкая Настя не отлипала от Филиппа и не стеснялась этого. Антоновы, видимо, привыкли к её поведению настолько, что не видели в этом ничего предосудительного или необычного.
Швейная машинка перестала стрекотать, Полина вскинула юбку, и ткань тут же надулась парусом.
– Насть, иди мерить.
Все замерли в восхищённом ожидании, будто боялись, что наряд где-то не сойдётся или повиснет мешком. Белая юбка топорщилась расклешённым подолом и красиво облегала талию.
– Подъюбник накрахмалим, встанет колом.
Михаил оглядел дочку.
– Ну прям снежинище антарктическое! А ну-ка покрутись.
Настя послушно покрутилась.
Филип поднял сверкающую корону.
– Надевай.
– А дождик? – всполошилась Полина и кинулась искать в ворохе белой ткани серебристые ленточки.
Настя застыла напротив Филиппа. Пока он аккуратно надевал на её голову блестящую корону, не дышала и не двигалась, зачарованно смотрела прямо на него, будто он посвящал её в рыцари или надевал на палец кольцо. Когда он опустил руки, она медленно вышла на центр зала, боясь уронить некрепкий, пропахший клеем головной убор.
Дед Витя хмыкнул.
– Зачем вообще снежинкам короны?
– Красиво же, – восхищённо выдохнула Полина.
– Ага. Тебе геморрой. Их же десять штук нужно сделать.
– Осталось два костюма. Короны мальчишки почти сделали. – Она развернулась к Филиппу: – Кстати, тебе уже домой пора. Мама будет волноваться.
– А дождик?
– Катя пришьёт.
Катя кивнула. Пришьёт, куда она денется. Не так она себе представляла сегодняшний вечер. Лёхач исчез вместе с котёнком, а она засела тут в зале с иголками. Да у мелкой коронованной Настьки больше шансов заполучить жениха, чем у неё!
На следующий день танец снежинок произвёл фурор. Короны блестели, как драгоценные, а юбки топорщились параллельно полу. Катя хлопала в ладоши осторожно и негромко. Исколола накануне пальцы. Ну, хоть не зря старалась. На утренник пришёл Лёхач, он и привёз свежеиспечённые костюмы снежинок. Пока водили хоровод вокруг ёлки и фотографировались с дедом Морозом, Алексей заласкал Катю в подсобке среди пыльных декораций для Масленицы, в компании огромной заячьей головы из папье-маше.
И день можно было бы считать удачным, если бы в конце праздника Настю не увезли на скорой. Подобранный котёнок наградил её поносом и рвотой. В итоге Настя пролежала под капельницами все новогодние праздники. Катя чувствовала свою вину и ходила её навещать. Нужно было отобрать этого котёнка. Поплакала бы и успокоилась. В конце концов, Настя ребёнок, должна слушаться взрослых.
Дважды она сталкивалась в палате с Филиппом. В первый раз он принёс ароматные мандарины и монпансье, а во второй раз сплёл из капельницы золотую рыбку. С самодельной игрушкой Настя не расставалась ни на минуту и, судя по тому, как часто её целовала, вполне могла задержаться в больнице с какой-нибудь новой инфекцией.
За несколько дней до выписки Катя застала в палате Лёхача. Всю неделю он избегал общения, куда-то ездил, много курил и таинственно сверкал глазами. Катя не знала, что и думать. Может, нашёл себе новую любовь. А может, готовит ей предложение руки и сердца?
Погладив Настю по макушке, он кивнул на двери.
– Настюш, мы на пару минут выйдем.
– Хорошо. – Она тут же забралась на подоконник и подняла к стеклу рыбку. Затёртая и пожелтевшая, она светилась в лучах солнца подобно янтарю.
Алексей вывел Катю под козырёк у входа и сразу же закурил. Несколько минут они молчали, разглядывая блестящие сосульки. С ледяных пик то и дело срывались капли и вонзались в рыхлый снег.
Катя первая не выдержала тишины.
– На выходных в клубе дискотека. Давай сходим?
– Дискотека? Опять «Комбинация» и «Ласковый май». Нет уж, вырос я из ваших танцев.
Катя насупилась, «ваших» прозвучало намеренно обидно, с намёком на разницу в возрасте. Тридцатисемилетний Лёхач вёл себя порой как его племянник-подросток, а тут вдруг вспомнил, что он старше.
Сигаретный дым облаком застыл между ними. Катя закашлялась.
– Давай тогда вдвоём куда-нибудь сходим?
– Нет, Катюш. Я завтра уезжаю.
– Куда?
– В Москву.
Катя растерялась, глаза помимо воли наполнились слезами.
– Как? Зачем?
Он поцеловал её в лоб сухими пропахшими табаком губами.
– Надо. Там сейчас судьба страны решается. Всё там.
– А ты при чём?
– При всём. Я же десантник. Мы не умеем стоять в стороне.
– Бывший.
– Не бывает бывших десантников.
Катя затрясла головой. Никак не могла вникнуть, о чём толкует Алексей, но совершенно точно поняла, что замуж её не зовёт.
– Время неспокойное, а ты в самое пекло лезешь.
– Перемен требуют наши сердца… – пропел Алексей, изображая игру на гитаре.
– Что?
– Не что, а кто. – Он щёлкнул её по носу, едва не засыпав пеплом с тлеющей сигареты. – «Кино». Группа такая.
– Не знаю их.
– Ну вот, как с тобой любиться, если ты «Кино» не слушаешь. – Он щелчком отбросил окурок и обнял Катю за плечи. – Береги себя.
Она всхлипнула.
– Лёш, я тебя люблю. Может, не надо ехать?
– Надо, Федя, надо.
Катя, уже не сдерживаясь, разревелась. Уткнувшись носом в свитер Лёхача, оплакивала несбывшиеся мечты: неродившихся детей, не доставшийся ей Большой дом с садом, несостоявшиеся семейные вечера, на которых она будет чувствовать себя так же уютно, как Филипп.
Вечно Лёхач лезет туда, где кипят события и вершится история. Такие, как он, скорее в пекло полезут, чем в загс.
