Татьяна Алюшина
Невероятная очевидность чуда
– Ну, раз вы видели Ангелину Львовну и даже перекидывались с ней фразами и имели более продолжительную беседу, думаю, вам этого общения вполне достаточно, чтобы сложить о ней хотя бы приблизительное мнение. К тому же, согласитесь, Пал Андреич, не обратить внимание на Ангелину Львовну и не запомнить ее навсегда совершенно невозможно, поскольку человек она, прямо скажем, весьма выдающихся достоинств, – усмехнулась Ева.
– Это да, – согласился Орловский, – монументальная во всех отношениях женщина, и голос такой… трубный, я бы сказал.
– Угу, – покивала Ева, – Ангелина Львовна дама неординарных голосовых данных и больших корпулентных достоинств, – выделила она голосом слово «больших», – чудовищного характера и своеобразного отношения к людям и к жизни как таковой. Это танк, закамуфлированный в женскую одежду, как физически, так и напором ее темперамента и целеустремленности. Она была первой женой моего дядюшки, маминого родного брата Николая. Где-то случайно в компании познакомившись с дядь Колей, теть Аля просто решила для себя, что хочет замуж за этого парня, и сделала все, чтобы его заполучить, не сильно-то заморачиваясь вопросом, а хочет ли сам мужчина жениться на ней. Там была какая-то история с многоходовым и тщательно продуманным обманом, который Ангелина Львовна устроила, чтобы захомутать дядюшку, и который достаточно быстро вскрылся после их женитьбы, но ей было глубоко по барабану на все обвинения и собственные «камин-ауты», от нее такая ерунда отскакивает, как виноградные косточки от брони, не оставляя даже царапин. И тем не менее они прожили с дядь Колей аж целых два года. Он потом признавался, что так долго ее терпел, потому что постоянно находился в состоянии бодрого охренения: ржал до слез, диву даваясь ее закидонам и поражаясь до изумления, что человек способен таким вот образом коммуницировать с другими людьми и никогда, ни при каких раскладах не чувствовать себя виноватым, даже если такого начудил, что хоть «Конституцию выноси» и в кутузку сажай. А потом он устал от этой бесконечной танковой атаки и развелся. Но! – подняла палец вверх Ева, жестом подчеркивая особую важность момента. – Он-то с ней развелся, все по закону и без проблем, поскольку детей у них не было, и свалил подальше, только вот теть Аля с ним не развелась. В том смысле, что расставаться с бывшим теперь уже мужем и терять навсегда отношения с ним и в целом с нашей семьей, которая ей не просто понравилась, а «очаровала навеки», она не собиралась и как бы «взяла нас в родственники». Назначила, так сказать. Объяснять же ей, что наша семья вроде как и не горит особым желанием продолжать с ней дружить и общаться, отказать от дома или просто тупо разругаться было без вариантов – когда теть Аля что-то для себя решила, то переиграть и изменить это ее решение не под силу уже никому, она непробиваемая, как та самая броня. Могла заявиться к нам домой или сюда в Калиновку в любой момент, который посчитала удобным для себя – никакого такта и простого, элементарного уважения к мнению, желаниям и правам других людей. Сладить с ней могли только папа и дед. Разругаются, бывало, ужасно, отвадят от дома, разобидятся, один раз дед Олег даже полицией ей пригрозил. Ангелина Львовна пропадала на какое-то время, а потом снова являлась, как будто и в помине не было никакого скандала. Но такие вот разборки случались не очень часто, всего несколько раз, когда она уж совсем краев не видела и доводила мужчин до крайности. А так родные с ней вполне ладили и даже находили общий язык и интересы. Ведь надо честно признать, что Ангелина Львовна таки добилась своего и все же стала, скорее, тем самым «катаньем», а никак не «мытьем», частью нашей семьи в какой-то степени – частью семейного фольклора уж точно. Она вообще-то интересная тетка и личность неординарная, яркая, невероятно начитанная, знания в памяти хранит, как энциклопедия какая, причем глубокие, интересные знания: какие-то малоизвестные исторические факты и случаи из жизни выдающихся людей. Я в подростковом возрасте всякий раз после очередного такого экскурса и рассказа теть Али лезла проверять подлинность озвученной ею исторической справки, даже в архив ходила. И что характерно: всегда находила их подтверждение. Я так думаю, она просто очень одинокий человек. Из родных у нее, насколько мне известно, только какие-то далекие родственники. А дядь Колю она очень любила, замуж после него больше не выходила и детей так и не родила. Она вся погружена в работу и обожает этих своих режиссеров, каждого из которых непременно считает великим, и опекает, как детей. Вот уж с кем она не позволяет себе игнорирования их интересов, прав и желаний, так это с ними. А в остальном это вызывающее и порой дико выбешивающее поведение, как мне кажется, просто такая ее игра с миром и с людьми. И защитная реакция от одиночества.
– М-да, – поделился впечатлением от рассказа Евы Орловский, – может, и так, только думается мне, мы никогда этого не узнаем. Определенно можно утверждать только одно: Ангелина Львовна – человек выдающийся во всех отношениях и смыслах.
– Эт точно, – согласилась с ним Ева и, вздохнув, объявила: – Не знаю, как вы, а я завтра хотела бы сходить на речку и порыбачить. Так сказать, пробная проверка настроений моих и рыбы.
– Составлю вам компанию, – предложил Павел.
– Отлично, – искренне порадовалась Ева и констатировала очевидное: – Тогда надо бы подготовиться, чтобы утром не суетиться лишнего.
– Ну, у меня-то все заряжено, – признался Павел.
– И подкормка, и наживка? – заинтересовалась Ева. – У меня ничего нет. Я, конечно, люблю рыбалку, но все-таки не до такой степени, чтобы разводить и держать в квартире опарышей. Обычно я звоню заранее, предупреждаю Ивана Леонидовича о своем приезде и прошу заготовить для меня подкормку, наживку, червей. Он хорошие делает, последние годы я только его и пользуюсь. Секрета, правда, не выспрашиваю, понятное дело, да и рыбачить приезжала редко. А вчера собралась спонтанно, не успела его предупредить.
– У меня вполне на двоих хватит, – уверил ее Орловский.
– Поделитесь, да? – порадовалась Ева и кивнула довольно: – Отлично. Тогда пойду в мастерскую, посмотрю, что там у меня с мормышками, да и вообще со снастями и удочками. Я уже и не помню, в каком они состоянии. Да и снаряжение проинспектировать и подготовить надо бы.
– Я с вами! – оживился необычайно Орловский и пояснил свое столь горячее желание: – Я вокруг вашей мастерской уж третий день хожу и облизываюсь, так мне интересно обследовать ее содержимое. Иван Леонидович, когда меня селил, только показал этот домик, уведомив, что это мастерская бывшего хозяина, добротная, славная, деловая, да только открывать ее без разрешения хозяйки и пользоваться он и сам не может, и никому другому не позволит.
– Ну да, не может, – задумчиво согласилась Ева, заметно загрустив и отведя взгляд от Павла, посмотрела в окно и вздохнула: – Мастерская. Можно сказать, святилище деда, он в ней разве что только не жил, когда они приезжали в Калиновку, постоянно там находился и все что-то придумывал, мастерил. Он знатным мастером-ремесленником был, как он сам о себе говорил… Ладно, – резко втянув воздух и выдохнув, переключила себя с болезненных воспоминаний на актуальную тему девушка. – Идемте, Павел Андреевич, посмотрите. Тем более вам, может, что-нибудь из инструмента и станков дедовых понадобится, для хозяйских нужд.
– Клонда-а-айк… – протянул уважительно-восторженно, делясь эмоциями от увиденного, Орловский и добавил: – Эльдорадо.
– Да-а… – с гордостью подтвердила Ева. – Дедушка с папой были людьми скрупулезными, продуманными, с системным мышлением и любили во всем четкий порядок. А уж в этом своем «святилище» и подавно: ничего нельзя было без спросу взять. И уж совсем полный «зашквар» наступал, если, не дай бог, какую-нибудь вещь из этого арсенала не туда куда-нибудь положить и где попало оставить. Не кричали и не ругали, но так могли отчитать, что уж лучше бы кричали, – поделилась воспоминаниями Ева.
– Как я их понимаю, – обводя жадным, восхищенным взглядом мастерскую, солидаризировался с дедом и отцом Евы Павел.
Они стояли перед распахнутыми тяжелыми, обитыми клепаным металлом, практически амбарными дверьми, ведущими в одноэтажную крепкую мастерскую, с очень высоким потолком, сложенную из двойного кирпича, и рассматривали ее содержимое.
Верстаки и развешанные на стенах над ними в строго определенном порядке ряды разнообразного инструмента, плиты для правки, плиты для притирки, несколько небольших станков: сверлильный, токарный, заточный, шлифовальный ручной – и многое другое, что обязательным порядком составляло действительно деловую мастерскую. Оборудование и шкафы для крупного инструментария, материалов и готовых форм, дополнительные шкафы, удобный рабочий стол и даже кульман – все находилось в идеальном порядке и ухоженности, словно мастер, трудившийся здесь, вышел всего пару минут назад, любовно обиходив свой инструмент и прибрав за собой.
– Ну что, заходим? – спросила Ева, отчего-то посмотрев на Орловского с еле заметным сомнением.
– Вам неприятно здесь находиться? – уловил он ее настроение и сомнение.
– Наоборот, – покачала она отрицательно головой, – слишком хорошие воспоминания. Очень много теплого и счастливого. Из детства, – и, смутившись своим откровением и проявлением столь читаемых эмоций, она произнесла торопливо: – Ну, вы понимаете.
И первой шагнула в мастерскую.
Орловский, наверное, понимал, но не совсем так, как представляла себе девушка, – скорее теоретически, ему-то терять родных и близких людей, с которыми связано счастливое детство и все то теплое, надежное и защищенное, что дает человеку семья, пока не довелось, слава богу. И пусть как можно дольше и не доведется.
Но он понимал.
Поскольку тоже терял… Друзей. Настоящих. И хороших знакомых. Жизнь, она такая… разная.
В мастерской они провели больше часа, и то только потому, что Ева буквально утащила мужчину после того, как они проверили и собрали все необходимое для завтрашней рыбалки. А так бы Орловский в этой мастерской завис вообще на всю ночь, осваиваясь и приноравливаясь к инструментам, общей «логистике» устройства помещения, и все порываясь опробовать станки.
– Вот бы не подумала, что вы фанатеете от всего этого, – дивилась искренне Ева, ухватив мужчину за локоть и настойчиво выводя того из мастерской.
– Почему не подумали? – спросил у нее Орловский с повышенным интересом и бросил последний взгляд вокруг, явно сожалея, что приходится уходить и оставлять эту «пещеру Али-Бабы» без тщательного и глубокого обследования.
– Хоть вы, как говорит наша нянечка, явно «мужчина не гуманитарный», но к рабочему классу вас можно отнести еще в меньшей степени, чем к гуманитариям, – объяснила Ева.
– А ваш дедушка был из рабочего класса? – усмехнулся Орловский, помогая Еве закрыть тяжелые створки ворот.
– Моего дедушку определенно можно отнести к технически образованному рабочему классу, поскольку свою карьеру он начал простым рабочим, а закончил инженером на одном из крупных заводов Москвы, – пояснила она, запирая мастерскую на два солидных сейфовых замка: верхний и нижний. А закрыв, повернулась к Орловскому и усмехнулась: – У вас сейчас такое выражение лица, Пал Андреич, как у ребенка, у которого отняли конфету в тот момент, когда он ее уже достал из обертки и даже успел надкусить. Но, надо заметить, вы отлично справляетесь с обузданием явного выражения своих чувств.
Орловский рассмеялся, понимая, что девочка-то права – разочарование, которое он испытывал в этот момент, как от отобранной мальчуковой игрушки, имело место, тут уж не поспоришь, как и с тем, что он старался с этой эмоцией совладать.
– Ну что вы грузитесь, Павел Андреевич, – рассмеялась звонко Ева, внимательно следившая за выражением лица мужчины, и протянула ему тяжелую связку ключей: – Вот, держите. Тут все, которые относятся к мастерской, в том числе и от сейфа, бог знает, что там дед с папой складировали. Вот и посмотрите заодно, что там лежит, и от некоторых шкафов, и еще какие-то, понятия не имею, для чего они предназначены, но уверена, вы сами прекрасно разберетесь. Можете в любое время пользоваться мастерской, она в полном вашем распоряжении, да хоть и вовсе в ней поселитесь, раз уж вас эта замануха завораживает настолько сильно. Но если мы завтра все же хотим пойти на рыбалку, то встать надо пусть не в четыре утра, как летом, но часов в восемь желательно. Пока подготовимся, соберемся и до реки дойдем. Пока с местом определимся, высмотрим получше и подкормим. Хотя… – протянула она задумчиво и предложила: – Я и одна могу порыбачить.
– Нет-нет, пойдем вместе, – возразил Павел и посмеялся над собой: – Вы правы, Ева, не могу удержаться, когда вижу классный инструмент, западаю, как пацаненок на пистолетик, который щелкает курком. Пока не осмотрю и не испытаю, все остальное не волнует.
– Понимаю, – кивнула Ева и двинулась по дорожке к дому, видному в стылой, слякотной темноте только благодаря двум горевшим фонарям: одному на веранде, а второму на углу дома. – У меня и свои фетиши имеются, от которых я залипаю конкретно.
– Это какие же? – живо полюбопытствовал Орловский.
– Секрет, – усмехнулась Ева.
Они поднялись по ступенькам, прошли через веранду и зашли в дом.
– Ну что, Павел Андреевич, спокойной ночи, – пожелала ему Ева и спросила: – Свет выключите на веранде и на участке?
– Да, конечно. Идите отдыхать, Ева, я все закрою, проверю и выключу, – пообещал Павел.
– Спасибо, – искренне поблагодарила Ева и призналась: – А то я на самом деле что-то совсем рублюсь. Накатило неожиданно. – И, уже поднявшись было на две ступеньки по лестнице, ведущей на второй этаж, вдруг остановилась и повернулась к мужчине, вспомнила, о чем хотела сказать: – А, да, Павел Андреевич, солянка была потрясающая. Огромное спасибо. Да и отвар реально вкусный, и главное – в самую тему пришел и очень вовремя.
– Вы уже благодарили, – напомнил Орловский, – но все равно: пожалуйста, – и произнес ответную благодарность, подняв руку и демонстративно позвенев ключами: – А вам огромная благодарность за мастерскую. Это подарок из шикарных.
– Ну все, – легко посмеялась Ева, – расшаркались благодарностями, теперь можно и спать.
– Спокойной ночи, Ева, – пожелал ей Орловский.
Свернувшись клубочком под своим теплым любимым одеялом и уже подремывая, Ева улыбалась. Ей очень понравился этот Павел Андреевич, еще в тот момент, когда она буравила его своим особым взглядом и язвила по поводу «полати царской» – тем, как держался, и тем, что постарался сохранять определенный тон и позу, демонстрирующие отсутствие всякой агрессии, чтобы не испугать ее своим внезапным появлением, да и внешне он ей понравился… Ну, как может понравиться мужчина женщине?
Вот так и понравился. Причем здорово так понравился.
Да уж, интересный сюрприз подсуропила ей тетка Аля, думала уже растягивающейся, тающей и исчезающей мыслью Ева, так и продолжая улыбаться своим мыслям и ощущениям, плавно проваливаясь в сон.
Так закончился длинный, полный нервных переживаний, напряжения и странностей день Евы.
Ленивый дождь своим присутствием утро им не испортил – не лил и не шел даже, а так, висел в воздухе какой-то непонятной влажной взвесью, периодически формирующейся в мелкие капли, и снова, словно передумав, повисая распыленной мокротой, что называется «ни два ни полтора». Ну и на том спасибо.
Ночами уже ощутимо подмораживало, но глубокая речка Калиновая, по названию которой, как очевидно, и было дано имя поселку, пока даже легким ледком-намеком по бережкам взялась совсем чуть-чуть. Оно, конечно, рыбалка в ноябре – это такое себе удовольствие, на любителя, к тому же та еще канитель. Не самый рыбный сезон для средней полосы. Как говаривал дедушка Евы Олег Прохорович: «Пришло зазимье, рассветы с сумерками среди дня встречаются – почаевничать с утра не успеешь, как и ночь уж в окошко заходит».
Да уж, вот точно. К тому же промозглая, стылая холодрыга, пробирающая до костей. Но как известно, рыбаки ищут не легких путей, а только знатных уловов. А посему умеют, во-первых, тщательно экипироваться соответственно сезону: теплое термобелье, ветрозащитный и водонепроницаемый, утепленный костюм, лучше с полукомбинезоном, толковые высокие ботинки или резиновые сапоги, перчатки-варежки с откидывающимся верхом и так далее; ну а во-вторых, обладают особым видом терпения и здорового пофигизма, не обращая внимания на мелкие неудобства, прилагающиеся обязательным порядком к столь серьезному занятию, как рыбалка.
Дед Олег был заядлым рыбаком, с малолетства пристрастился и знал, казалось, про рыбу и ее повадки все. И отца Евы, зятя своего, человека им глубокоуважаемого, пристрастил к этому занятию, заразив настоящим азартом и увлечением. А они уж вдвоем, что называется, в тандеме, на пару, в свою очередь, приучили к рыбалке и Еву.
Первую свою рыбку маленькая Ева вытащила лет в восемь или даже раньше, на специально сконструированную и собственноручно сделанную для нее дедом Олегом удочку. И радовалась поначалу такой своей взрослой удаче, ловкости и фартовости. А потом плакала над рыбешкой, жалея маленького окунька, который подергался-подергался на травке, да и затих.
Но ничего, смерть рыбки маленькую Евочку от занятия этого не отвратила, и не передумала она ходить с папой и дедом на «охоту», как они иногда называли это свое любимое увлечение, и рыбу хоть и жалела, но с азартом тащила из воды. Правда, нанизывать червячков на крючок долго не могла – жалела ужасно. Копала и собирала в баночку с энтузиазмом, а вот нанизывать нет, никак, но мужчины с охотой помогали своей маленькой рыбачке с наживкой.
– Не могу, дедуля, – вздыхала скорбно Евочка, глядя, как ловко дед Олег насаживает на крючок извивающегося червяка, – мне за червячка больно.
– Да ему не больно, – успокаивал ее дедушка, – он ничего не чувствует, поскольку у него нет нервных клеточек и окончаний. Зато его рыбка съест.
– Как же она его съест, дедушка, – дивилась внучка, – если я ее за этого червячка вытащу, а потом мы сами ее пожарим и съедим, а червячка выбросим?
– Такой вот круговорот природы, Евонька, – разводил руками дедушка, пасуя перед силами, неподвластными человеку.
– Какой-то он плохой, круговорот, – ворчала внучка, но крючок с приманкой забрасывала в речку с большим азартом.
После того как через несколько лет Ева препарировала свою первую лягушку, червяков на крючки она насаживала – только в путь! – без каких-либо рефлексий и вопросов к природным круговоротам.
Да, что-то ее в воспоминания потащило, тряхнула головой Ева. А вот так, ответила мысленно сама себе, деда вспомнила, его наставления, как он объяснял, что «охота» поздней осени – дело особое, но хороша тем, что крупная рыба по холодам сбивается в стаи и держится одного места. Нашел такое место – считай, удачу рыбацкую словил, и тащи себе спокойно, рыба оттуда быстро не уйдет, и можно хороший улов поднять за короткое дневное время. А на легкие и суперлегкие мормышки можно взять белую рыбку, и лучше всего на опарыши, они дергаются активно и провоцируют поклевку хорошо.
Проверил в речке места тебе знакомые, где, бывало, рыбу в такое время брал, – осмотри их внимательно. Нашел – повезло, тогда грамотно подкорми, ну и лови. Можно плотвы надергать, густеры и даже леща добыть.
К такому вот известному ей месту Ева и привела Орловского. Да только в первом этом затончике клева не было, отправились проверять следующие, а вот там повезло, все по классике дедовой науки – сбилась рыбка стайкой, даже через толщу не очень-то прозрачной воды видно, как перемещаются у дна темные тени. Вот там они уже и встали на охоту. Подкормили, как и положено, и сделали, помолясь, первые пробные забросы.
Ну и пошло.
Когда кто-то с загадочным видом утверждает, что рыбалка – это возможность остаться наедине с самим собой, остановить мысленный бег, и такие у него открываются глубокие, высокие мысли, прямо «медитирует» он – ага! Да конечно, сейчас.
Фигня это все, не верьте. Хотя, может, такие медитаторы и есть, но в числе тех рыбаков, с которыми доводилось встречаться и пересекаться Еве, таковых она не наблюдала ни разу. Все, как правило, признаются, что всякая ерунда в голову лезет, а то и вовсе молчит.
Рыбак же, он что? Он, с одной стороны, как бы расслаблен, а с другой – сосредоточен, собран и готов дернуть удочку в любой момент – такая вот двойственная конструкция вырисовывается. Оттого и мысли в голове крутятся бог знает о чем, параллельно с внимательным наблюдением-ожиданием.
Вон Еву, например, воспоминаниями накрыло так, что слезы предательски к горлу подкатывают, а это на рыбалке последнее дело – печаль свою гонять туда-обратно. Давно замечено бывалыми людьми: если к реке или озеру приходишь с грустными, тоскливыми мыслями и проблемами, можешь и не утруждаться, не удастся охота рыбная, ибо заряженность не та: не на победу и удачу, а тоску свою исцелить, – а это, как говорится, к другим «докторам».
М-да. Что-то ей навеяло из былого, сильно так теплой грустью прихватило. Давно в Калиновке не была, а не рыбачила и того дольше. А тут дедова мастерская, его да папины удочки да снасти… Ну вот и накрыло.
Вон товарищ ее по рыбалке, Павел Андреевич-то, точно рефлексией не грузится – таскает с азартом уж не первую рыбу.
Видно, что доволен.
Ева непроизвольно засмотрелась изучающе-задумчиво на мужчину и чуть было не пропустила нырок своего поплавка. Но не сплоховала – подсекла умело, повела…
Они не стали делать перерыв на речке, чтобы перекусывать. Только горячий чай из термоса периодически попивали, согреваясь, а программы такой договорились придерживаться: день короткий, потому половят часа три, если пойдет и смотря как пойдет, и домой вернутся. Там будут обедать и отогреваться.
И ничего так получилась «охота» – повыдергивали рыбешки вдвоем на хорошую уху, да и даже заморозить с запасом, но увлекаться не стали. Дурь это, лишний улов набирать – ни душе, ни природе, только жадность свою тешить. Уху они сразу и сварили. Ева выступала в роли поваренка, взяв на себя обязанности нижнего кухонного звена-подмастерья: «почисти овощи, порежь, подай-принеси», а Орловский блистал в качестве шеф-повара.
Надо сказать, что уха у него получилась отменная.
– Шикарная! – искренне восхитилась Ева, с удовольствием уплетая ушицу.
– Могем, умеем, практикуем, – не без доли честного бахвальства пошутил Павел.
– Вы повар? – спросила, посмеиваясь, Ева.
– Опять не угадали, – хмыкнул иронично Орловский, отодвинул от себя опустевшую тарелку и, с сыто-довольным видом откинувшись на спинку стула, спросил: – Кстати, а почему вы, Ева, при нашей первой встрече спросили, не шпион ли я? Моя внешность вызывала у вас такие ассоциации?
– Вообще-то вы крутой, – рассмеялась задорно Ева, посмотрев на него, – целые сутки продержались. Я помню, как вы удивились этому моему вопросу, и была уверена, что вы еще вчера вечером обязательно спросите. А вы нет, воздержались, или вас настолько заворожили мастерская и рыбалка, что все остальное уже как бы и по фигу?
– Мастерская меня заворожила всерьез, – улыбаясь, ответил ей Орловский, – да и рыбалка – занятие азартное и увлекательное, без сомнений. Но все же не до такой степени, чтобы я забыл о своем недоумении. Но признаюсь, вы все же правы, Ева: я хотел еще вчера спросить, но удержался, посчитал, что расспрошу вас не на ходу, а когда мы вот так, как сейчас, будем спокойно, никуда не торопясь разговаривать.
– Это была цитата из известного фильма, – пояснила Ева и спросила, увидев, как мужчина покрутил отрицательно головой: – Ну как же вы не помните, это же один из культовых фильмов, можно сказать, классика старого советского кинематографа. Неужели не знаете?
– Напомните, о каком фильме идет речь? – попросил уточнений Орловский.
– Один из числа лучших шпионских, «Адъютант его превосходительства» называется. Там изысканный Соломин играет того самого адъютанта, который по совместительству является разведчиком Красной армии, засланным к белогвардейцам. А один мальчик его заподозрил и спросил напрямую: «Павел Андреевич, вы шпион?»
– А-а-а, – протянул Орловский с пониманием, – теперь понял. Что-то такое смутно припоминаю, – сделал он жест, показывая неопределенность, – но четко, в деталях – нет, не помню. Кстати, а насколько этот фильм старый?
– Ну, если я не ошибаюсь, он вышел где-то в конце шестидесятых годов, – ответила Ева.
– А вторая цитата, что вы там про «полати» допытывались? – продолжил выяснять Павел. – Что-то очень знакомое. Я даже в поисковике не стал искать, решил, что сам вспомню, но нет, – развел он руками, – увы, так и не смог.
– Ну это уже совсем крутейшая классика, только чуть более поздняя, – пояснила Ева, – «Иван Васильевич меняет профессию» Гайдая…
– Точно! – с довольным видом щелкнул пальцами Орловский, порадовавшись, как всякий человек, когда не может вспомнить нечто очень знакомое, что вертится в голове, только никак не дается, и вдруг наконец его озаряет. И повторил: – Точно. Вспомнил, даже помню ту сцену, где Крамаров это спрашивает у фальшивого Милославского, кажется.
– Ну, хоть так, – легко рассмеялась Ева.
– Вообще-то странно, – поделился своими мыслями Орловский, – что в столь юном возрасте вы так хорошо знакомы со старыми фильмами, что легко цитируете фразы из них. Современные девушки, даже те, которые продвинуты в искусстве, и близко не знают тех картин, да и о фильмах более поздних времен той самой советской классики вообще без понятия. Им эти знания ни за каким фигом не сдались, зачем, когда имеется современный, крутой американский контент. У меня есть хороший знакомый, вернее он мамин давний друг и товарищ по работе. Так вот, он преподает в театральном вузе, на отделении режиссуры и продюсирования. Он рассказывает, что к нему на курс приходят учиться студенты, которые не только не знают никаких, даже самых выдающихся, оскароносных, что называется, базовых, тех самых классических советских фильмов, они даже читать текст с книги, с бумажного носителя не умеют, не знают, как это, перелистывать листы в книге. Реально, – покивал он, увидев легкое сомнение, отразившееся на лице девушки. – И это образованные дети, умные, которые поступили в вуз настолько высокого уровня, пройдя через серьезный отбор, где человек по двадцать-тридцать на место.
– Охотно верю. У нас на работе та же история, доводилось сталкиваться, когда практиканты приходят. Дальше смартфона и компа их компетенции не распространяются. От руки что-то написать? Да ладно, это ж архаика голимая, полный нафталин и глухотень задвинутая.
– Вот-вот, – поддержал ее высказывание Орловский и спросил: – И возникает естественный вопрос: как так получилось, что девушка вашего возраста настолько подробно знакома с этой самой «голимой архаикой» и влегкую, буднично и непосредственно использует цитаты из них, если, конечно, она не профильный специалист в области кино и это не является ее профессией?
– Нет, вы тоже не угадали, – вернула Орловскому его «подколки» про профессию Ева, – это не моя специальность. – И, помолчав какое-то мгновение, спросила: – Вам что-нибудь известно о моей семье?
– Нет, увы, – выражая искреннее сожаление, пожал плечами и развел ладони в стороны Павел. – Ангелина Львовна ничего про вас и ваших родных не рассказывала. Сказала лишь, что у вас прекрасный, старый, добротный и очень комфортный, обустроенный современно дом, что хозяева обихаживали его с любовью и заботой многие годы и что сейчас его собственницей являетесь вы, но очень давно не приезжали в «усадьбу», как она назвала ваш дом, в силу сложившихся обстоятельств. Ну а я не стал уточнять и вдаваться в расспросы, решив, что раз она не считает нужным посвящать меня в семейные дела, так и ладно. Это все-таки не мое дело. Но мама уверила, что если Аля рекомендует и предлагает, то смело можно довериться ее рекомендациям и оценкам. А Иван Леонидович, который, собственно, и дал мне ключи и поселил сюда, тоже о хозяевах дома не распространялся, заметил лишь, что молодая хозяйка – девушка серьезная и уважаемая, но, к сожалению, очень занятая и никак не может выкроить время, чтобы приехать. Но она за домом следит через него, постоянно связывается по интернету и все вовремя оплачивает, а при любой необходимости на ремонтников и специалистов не скупится и не экономит. Как-то так.
– Да, – усмехнувшись данной ей высокой оценке, сказала Ева, – Иван Леонидович у нас чиновник весьма мудрый и прозорливый. И инфу не сливает без особой на то надобности. – И предложила: – Пал Андреич, давайте, что ли, сделаем смену блюд, так сказать. Чаю или вашего волшебного отвара заварим.
– А давайте, – выказал готовность и поднялся со своего места Орловский.
Все время, пока они в четыре руки убирали со стола использованную посуду и мыли ее, потом заваривали в большом чайнике шаманский отвар, накрывали наново к чаю стол, расставляя на нем чашки-блюдца и разную «прикусочку», Орловский незаметно наблюдал за девушкой, буквально ощущая напряженность, с которой она что-то обдумывает, явно принимая для себя некое решение.
И когда он водрузил в центр стола на небольшой поднос чайник с отваром и они снова расселись по своим местам, то, коротко вздохнув, Ева произнесла:
– Дело в том, что у меня не очень ординарная семья, – начала и замолчала на пару секунд она…
Орловский понял, что девушка приняла решение рассказать ему о своей семье. И это далось ей явно непросто. Павел непроизвольно даже дыхание замедлил и притушил его звук, чтобы невзначай не спугнуть настрой и решимость Евы – до того ему было интересно и, как с удивлением он признался себе, оказалось важно узнать про ее семью и о ней самой как можно больше.
– Даже, можно сказать, сильно неординарная, – продолжила свой рассказ Ева. – Моя мама родила меня в сорок три года. Я для родителей, да и для всех родственников, явилась эдаким невероятно радостным, счастливым, но все же ошарашивающим нежданчиком. Настолько, что они, надо сказать, сильно обалдели. Особенно если учитывать, что моему старшему брату в этот момент уже исполнилось двадцать лет, а папе шестьдесят три, у них с мамой разница в двадцать лет. Таким вот образом получилось, что я оказалась ребенком сильно возрастных родителей. По этой естественной причине отцовских родителей я не помню, они умерли, когда я была совсем маленькой. А мамины родители являлись практически ровесниками отца: дедушка Олег Прохорович был старше моего папы всего на семь лет, а бабушка Яна всего на два года. Понимаете, о чем я говорю? То есть мой папа – ребенок Великой Отечественно войны, а дедушка был ее участником, воевал на фронте и закончил войну в Берлине. И последующую послевоенную жизнь с ее голодом и разрухой – это все они прошли по полной программе. Такая вот арифметика. Мама моя была самой старшей из детей бабушки Яны и деда Олега, еще у нее имеются два брата, мои родные дядья: Давид и Николай. По сути, меня растили и воспитывали люди, которые годились мне в бабушки-дедушки и, соответственно, в прабабушки и прадедушки, как бы минуя одно поколение, к которому принадлежали родители моих ровесников.
