Татьяна Андреевна Смирнова
Бытопись современной Москвы
Хранитель традиций.
Началось с того, что Кузьмич посадил с парадной стороны дома Елочку. Всю осень мастерил игрушки, а в декабре развесил свои шедевры на ель. Тут были снежинки из пластиковых бутылок, бумажные хлопушки и шары оригами. Весь материал обильно поставляла мусорка. Но жители, зная о увлечении своего дворника, не позволяли выбросить тухлые продукты или очистки вместе с упаковкой. Самые красивые коробки на выброс они специально складывали для рукоделья Кузьмича.
Елка порадовала всех жителей дома. Пенсионеры, вырастившие своих детей и не собиравшиеся украшать квартиру, получили неожиданно для себя настоящий праздник во дворе, и радовались ему как дети. И. заходя в подъезд и встречая соседей, само собой, поздравляли всех с Новым Годом.
Каждую весну Кузьмич натягивал веревки во дворе, чтобы хозяйки сушили белье. Он и сам вывешивал простыни, и любил повторять, что запах чистого выстиранного белья, как запах свежевыпеченного хлеба, лучше всего напоминает о доме. Куличи он не пек, но яйца красил и поздравлял бабушек старинным Окающим «Христос ВОскресе». В свой отпуск уезжал к родителям в провинциальный городок, где, как говорят, рыбачил и собирал грибы. Как не состоявшийся историк, Кузьмич вел летопись дома, где записывал, кто, когда приехал, сколько детей, когда день рожденья. Соседка, в разговоре забывшая имя или возраст, обращалась к дворнику, как к первейшей инстанции. Иногда он напоминал о дне рожденья, поздравляя при входе юбиляра, забывшего о себе. «Радуница сегодня. Выполню все работы вечером, уехал на кладбище». Писал он объяснительную записку на подъезде, и жители задумывались о том, чтобы самим выбраться к близким.
Послесловие
Эпоха «хрущевок» уходит в прошлое, а с ними вместе и белье на веревках, и елка во дворе, и дворник Егор Кузьмич. Ну куда ему тягать мусорные баки с двадцатиэтажных многоподъездных домов. Тут нужны стальные мускулы, а не доброе сердце и восприимчивый ум. Только пусть среди этих многоэтажек новой Москвы найдется место для Черемух, чтобы наши Новые Черемушки именовались так не голословно.
Словесный портрет или на Сейшелы
Она вышла чрез калитку на нерасчищенную от снега тропку, пробиваясь через сугробы в валенках, несколько раз оставляя калошу в толще снега. Каждый раз, ругаясь, она снимала перчатки и рылась в сугробе, нащупывая черную, резиновую изменницу, насаживала ее обратно на валенок и шла дальше. От калитки до остановки было около десяти минут ходьбы, но по сугробам эти минуты разрастались до получаса, а то и больше.
Вот, наконец, и остановка. Она села на исписанную цитатами из тюремного фольклора лавочку и переобулась: вместо валенок надела замшевые черные сапоги на высоком каблуке. И стала всматриваться в дорогу: по расписанию уже давно, как должен был подойти автобус. Автобуса не было и в помине, и, укутавшись поплотнее, она достала из сумочки зеркальце и стала рисовать мордашку. Еле заметные брови вычертила серым карандашом, задумчиво приподняв на изгибе. Подпудрила круги под глазами, придав лицу однотонный, ничего не передающий фон. На этом фоне ярко заалели губки, мазок помады по щеке, несколько раз потереть – и на лице засиял здоровый румянец. Объемная тушь – и ресницы, действительно увеличились в четыре раза, зашторивая часть обзора. Пытаясь разглядеть качество туши, она устремила взор на верхние реснички и через них разглядела появившийся на горизонте автобус. Пшыкнув духами, она убрала все аксессуары и вошла в салон неотразимой незнакомкой, дышащей туманами, цветами жасмина и морозной неизведанностью. Валенки она заблаговременно поместила в пакет Лореаль Париж, и была теперь сама как с картинки французского журнала. Вот и Москва: нырнув в метро, она уже через двадцать минут заходила через стеклянные крутящиеся двери в центральный универсам страны, ГУМ. Забежав в дамскую комнату, она еще раз попудрила носик, зачесала волосы в хвост и приколола пышный кудрявый шиньон. Теперь начиналось действо: она плавно выплыла из уборной и спустилась на балконы, там выбрала столик с прекрасным обзором и заказала себе кофе. Подключила интернет и вышла на сайт знакомств. «Одинокий предприниматель ищет прекрасную незнакомку для романтического вечера на Сейшелах», – это особенно впечатлило. В свои сорок она была-то только в Турции, да и то на четыре дня по горящему туру. С правого фланга фотки всегда выходили удачнее: не так видны были морщины, и улыбка казалась естественней. Улыбнувшись максимально естественно своему телефону, она запечатлела и отправила получившийся потрет в комментарий к объявлению.
– Привет. Как дела?
– Привет. Я – Максим, а тебя как зовут?
На секунду она запнулась. Имя Саша звучало совсем не романтично, и подходила разве что для сельхоз работ, а с Сейшелами ну никак не вязалось.
– Меня зовут Марианна, – написала она, всегда мечтавшая о мягкой согласной в своем имени. Лиза, Рита, Вика казалось ей намного нежнее, чем мужское, мужественное переиначенное на женский род имя Александра.
– Красивая фотка. Ты – студентка? – Продолжал он, пытаясь нащупать хоть примерно ее возраст без неприличных вопросов.
– Аспирантка, – ответила она, мысленно прикинув, что второе высшее плюс две аспирантуры примерно приблизят возраст к ее.
– Ого, а что изучаешь? – Заинтересовался он, смекнув, что девушке где-то около двадцати пяти, и для него, сорока пяти летнего мужика на меньшее и рассчитывать неудобно.
– Русский язык, – не соврала она, с семимесячного возраста до сего дня ежечасно имевшая практику языка в своем селе.
– Давай встретимся, – продолжал он.
– Я освобожусь к вечеру, – прикинула она, что в вечернем свете сложнее будет разглядеть морщины. – Лекции готовлю.
Сделав последний глоток кофе, она спустилась вниз и заказала маникюр – французскую классику: розовый с белой полосочкой по краю, безупречные ноготки белоручек.
Что ж делать с валенками? Она зашла в бутик английской обуви и положила пакет Лореаль Париж в сейф камеры хранения. Ключик освободила от большого пластикового кружка с номером и штрихкодом, сигналящим на выходе. Теперь оставалось небрежно пройти мимо рядов с эксклюзивной, дорогой, как двухмесячная зарплата учительницы, обувью, и удалиться в стеклянные двери.
К пяти часам она ждала его у Воскресенских ворот.
Он появился, такой ароматный и свежий, с первого взгляда совершенно родной, не испытывавший стеснения и дискомфорта.
– Извини, задержался на совещании. Все, выключаю телефон, чтоб меня никто не беспокоил. Ну, рассказывай, филолог.
И они свернули в Александровский сад, мимо грота и Кутафьей башни, вдоль насыпи, с которой на ледянках съезжали дети. У Боровицкой башни он включил телефон и позвонил.
