Татьяна Беспалова
Брат мой Авель
Глава третья. Человек по имени Иннок
Восьмое ноября. Ася с сомнением смотрит на собеседника в шортах и рубахе тропической расцветки. Иннок Табачник. Тучный мужчина 45+. Русская речь с типичными американскими интонациями. Фамилия обычная, еврейская. Но имя… Иннок – это буквально значит то, о чём она подумала? Ой-вэй! Какую-то чушь он там несёт о политике. Асе сейчас не до политики. Ася вся на нервах, а обстановка в аэропорту Бен Гурион не располагает к расслаблению: снующая толпа, гомон, грязь, восточные лица, много арабов, много женщин в хиджабах и военной форме. Лица военнослужащих евреек слишком строги. Не к лицу женщине такая строгость. И Ася лишний раз порадовалась тому, что её невестка, хоть и бестолковая, и ленивая, но стопроцентно русская. У русских женщин не бывает таких жёстких лиц.
– …смотрите на канале «Живой гвоздь», – говорит тем временем Иннок Табачник. – Три галактических бородача: Бунтман, Венедиктов и Явлинский. Это же иконостас синей мечты! Три богатыря…
Иннок рассмеялся с каким-то непонятным Асе злорадством. А тут ещё эта татуировка на его волосатом предплечье. Четыре синие буквы: СССР. Они не очень-то заметны за седеющими волосами. Однако Ася хорошо знает, что они означают.
– А ваш ютюб-канал? – осторожно интересуется она.
– «Право и порядок»? Вау! Я его раскручиваю, как могу. Последний прямой эфир собрал восемьдесят тысяч просмотров. Но политика для меня всего лишь хобби. Я детектив. Розыски пропавших людей – моё основное занятие.
– Вот и давайте сконцентрируемся на этом. На вашем основном занятии…
– Простите, мадам. Я увлёкся. Понимаю, вы нервничаете. Ваш сын… ваши внуки… это такая драма…
– Бен Гурион ужасен. Такая толпа… эти лица… всё чужое. Мусор под ногами. В туалет не войдёшь – грязь. То ли дело у нас в Шереметьево. Чисто, и люди как-то равномерно распределены. Толпы нет…
– Понимаю, мэм…
Иннок Табачник сочувственно склонил голову.
– У меня в Москве бизнес…
– Да-да. Вы мне говорили. Фармацевтика или что-то в этом роде.
– Поэтому мне необходимо срочно вернуться. Я не могу задерживаться здесь…
– Понимаю!
– В этот приезд я надеялась забрать с собой внуков, но их нет…
Глаза Аси внезапно увлажнились. Ком в горле стеснил дыхание. Она закашлялась, и несколько предательских слезинок скатились по её щекам.
– Я понимаю ваше горе, мадам, и готов всячески содействовать его разрешению…
Иннок сочувственно прикоснулся к её руке. Ася отёрла слёзы и продолжила:
– Я плачу наличными, как договаривались. Аванс плюс необходимые расходы. Вот только…
Тучный человек по имени Иннок выжидательно уставился на неё. Лицо приятное, узкое, без свойственных толстым людям подбородков. Этому лицу очень идёт небольшая, ухоженная борода. Ну а в остальном… Зачем эта рубашка цветов американского флага, эти белые и уже запятнанные какой-то едой бриджи, этот перстень красного золота с блестящим камнем, огромный и словно вплавленный в чугунную кисть своего обладателя? Всё это как-то слишком вычурно и бросается в глаза в то время, как детектив должен же быть незаметным. Разве не так?
– Вас рекомендовали с самой лучшей стороны. Рекомендовали люди надёжные, но…
– Не сомневайтесь, мадам. Всё будет сделано в лучшем виде. Если только ваш сын жив…
Ася всхлипнула.
– …если он жив, я доставлю его сюда, в Бен Гурион, и передам вам с рук на руки, ну а внуки…
– Что внуки?
– Со внуками может быть всё не так просто. Не хочу попросту обнадёживать вас, мадам. Но ваш сын молодой, сильный и здоровый мужчина…
– …у него аллергия на глютен!
– Аллергия – это мелочь. В то время, как дети… Шесть лет и два года – это очень маленькие дети…
– Да-да! Маленькие! Старший с особенностями – никак не разговорится. А девочка, младшая…
– …обстановка в Газе, сами понимаете… ну не способствует она выживанию детей. К тому же дети – это товар. Понимаете, мадам? В том смысле, что они являются источником органов…
– …перестаньте, прошу вас!!! Они не в Газе! Они где-то здесь, в Израиле!..
– …относительно детей никаких гарантий дать не могу… И ещё: мне недостаёт информации. Каков род занятий вашего сына и его жены? Может быть, их исчезновение связано с их профессиональными занятиями?
– Ах нет! Что вы! Какие там занятия! Я, конечно, сумасшедшая еврейская мамаша. Слишком сильно любила единственного сына. Мой муж был русский, поэтому я Сидорова. Но он умер, когда Саше было всего пятнадцать. Фирма осталась целиком на моих плечах. Сын, мама, фирма: вот вся моя жизнь за последние десять лет. Кстати, девичья фамилия моей матери – Мосейчук. А моя фамилия по отцу – Меламед. Так что мой сын только на четверть еврей – и мне это его объевреивание не по сердцу. Правда, не по сердцу. Но я его не виню, потому что воспитывали мы его по-еврейски: тряслись над ним, баловали. Сначала спецшкола, потом престижный вуз, женитьба, занятия самоусовершенствованием…
– Чем???
– Саша полиглот. Учит языки. Разные языки. Но как это можно применить?.. Я так думаю: были бы знания, а уж применение им можно найти. Так что их с женой занятия можно охарактеризовать одним словом: домоседы. Иногда небольшие туристические поездки. Последняя обошлась мне недёшево…
– ???
– Седьмое октября Саша и его жена Настя встретили в Германии. Плавали на теплоходе по Рейну. Гастрономический тур. А детей с нянькой оставили в Тель-Авиве.
– Нянька?
– Да. Русскоязычная женщина из Цхалтубо. Манана. Она-то и бегала каждый день с детьми в бомбоубежище. Ах, такая хорошая. Так многим мы ей обязаны. Я, разумеется, отблагодарила и её.
– Она тоже пропала?
– Нет. Она отвечает на мои смс-ки в ватсап. Возможно, она сейчас в Тель-Авиве. Ах, я же и с вами должна расплатиться. Я привезла аванс и необходимую сумму на расходы, как договаривались, в шекелях.
Ася нашарила под собой сумку. Они устроились за крошечным столиком в кафе, на самом проходе. Со всех сторон обтекаемые разноликой вороватой толпой, оба беспокоились не только о сохранении конфиденциальности их неординарной беседы, но и о сохранности крупной суммы в наличных шекелях (таково было условие Иннока), находившейся во вместительной сумке Аси.
Сумка у Аси действительно большая. Такую очень неудобно держать на коленях. Наверное, поэтому Ася продела в ручки сумки свою пухлую лодыжку и сунула сумку под стул, на котором сидела. Так ей казалось и надёжней, и безопасней. Однако теперь, когда деньги уже пора вытащить из сумки и передать Инноку, она запуталась в этих ручках, ножках, замках. Широкие, удобные туфли соскочили с её ног. Живот мешал толком нагнуться. Не становиться же на карачки, право слово. Да и прикасаться ладонями к загаженному полу ей тоже не хотелось. Ася тяжело дышала. Теперь уже не слёзы, а пот залил её лицо. Иннок пришёл ей на помощь. С изяществом и ловкостью, странными для человека его комплекции, он извлёк из-под Аси её сумку и освободил от ручек Асину лодыжку. Затем, опустившись на одно колено, он вернул на место Асины туфли со словами:
– Вот, мадам, извольте. Ваши туфли и ваш саквояж.
Саквояж! Действительно, саквояж! Запертый на замок саквояж. Такой замок не просто отпереть, если руки трясутся. А пот уже течёт между лопаток. Асе хочется назад, в московскую позднюю осень. Пусть темно, пусть ледяной дождь и автомобиль нужно каждое утро отчищать ото льда. Зато не жарко и среди своих. Среди Маш, Тань и Вань. Действительно, что это за имечко такое, Иннок?
– Иннок – это производное от Иннокентий. По советскому паспорту я был Иннокентий Игоревич Табачник. Да-да, мэм. Прежде чем эмигрировать в штат Флорида, США, я успел-таки получить советский паспорт, потому что в тот момент мне было ровно семнадцать лет. А моя мать такая же русская, как любая Наташа из какой-нибудь Твери. Таким образом, мы с вами оба ашкенази лишь наполовину и вам не о чем волноваться. Ваши большие траты не пропадут впустую.
С этими словами он сгрёб со стола объёмистый свёрток с деньгами и поднялся. А вернее было бы сказать, воздвигся над Асей, высокий, широкий, тяжёлый, яркий и странно ловкий для таких впечатляющих габаритов.
– Вам бы стоило переодеться, – пробормотала Ася. – Вы… вы… слишком заметный.
– Это ничего! – Иннок улыбнулся. – Поверьте мне, мэм. Вы имеете дело с мастером маскировки. Итак, остаюсь на связи!
Отсалютовав ей рукой, он слился с яркой, многоязыкой толпой, затерялся в ней и быстро исчез. Из ватной растерянности, в которой Ася провела несколько минут, её вывел звонкий голос, объявивший на трёх языках посадку на её рейс до Стамбула.
* * *
Незнакомец не звонил в дверь. Он каким-то образом проник во внутренний дворик. Отпер отмычкой калитку? Перевалился через двухметровую стену или прошёл сквозь неё? Материализовался из воздуха? Манана узрела его широкую и высокую фигуру среди зелени внутреннего дворика, когда он склонился над фонтанчиком с питьевой водой. Вода намочила его короткую бороду, затекла в вырез яркой рубахи, намочила и её, и светлые штаны. Незнакомец одет по-летнему, словно израильский ноябрь для него слишком жарок, словно он не желает признавать существования зимы. Улыбка его широка, словно нет в Израиле траура. Он не похож ни на араба, ни на иранца. Скорее, ашкенази, а может быть и американец, если судить по расцветке рубахи и ковбойским сапогам. На вора тоже не похож. Воры незаметно шныряют, а этот не таится. Наоборот. Огромный. В яркой рубахе, он скорее желает быть заметным. Бандитом он вполне мог бы быть, но такие неудобные туфли и весь его вид… Манана рассматривала огромную фигуру, пытаясь обнаружить какие-нибудь признаки оружия. Патрульные полицейские в Ашдоде носят на поясе кобуру. Что там в этой кобуре – другой вопрос. Но у этого и кобуры-то нет. А под такой рубахой автомат не спрячешь. Зато в голенище ковбойского сапога вполне можно засунуть нож.
– Сегодня ночью сигнала ракетной тревоги не было, и все мы отлично выспались! – проговорил он, заметив Манану, и заулыбался ещё шире.
Манана молчала, тиская в руках мобильный телефон. Вызвать полицию прямо сейчас или лучше сначала спрятаться где-нибудь в доме?
– Я от Аси Сидоровой. Иннок Табачник, Майами, штат Флорида, детектив.
Манана с облегчением выдохнула. Ах, детектив, американец! Ну, конечно! Ася Андреевна такая предприимчивая дама! Для поиска своих детей она конечно же наняла американского детектива. А кого же ещё ей нанимать? Не самой же искать? Пару минут Манана убеждала себя в том, что всё нормально, но червячок сомнения всё же не умирал. Всё возился где-то под ложечкой.
– Я ждала Асю Андреевну, но она прислала мне только вот это… – Манана протянула тучному незнакомцу разблокированный смартфон.
Тот без интереса пробежал короткое сообщение Аси Сидоровой: «Деньги под расчёт вам передаст Иннок Табачник».
– Иннок Табачник – это я!
И тучный незнакомец помахал перед носом Мананы своим раскрытым паспортом. Манана быстро прочла: Innoc Tabashnic, United States of America, 04 Jun, 1974, Russia.
– Ах! Вы тоже из наших!
– Из каких-таких ваших?
Тучный мужчина в рубашке цветов американского флага уставился на неё.
– Я имела в виду – рождённый в СССР.
– Где родители родили, там и родился. Я не выбирал и не ностальгирую.
– А я скучаю. Училась в Москве, в пединституте. Неплохая была жизнь, пока всё не рухнуло.
– Ничего не рухнуло! Мы же с вами вот стоим, разговариваем…
– Кстати, не хотите ли присесть? Чай? Кофе? Кола?
– И чай, и кофе, и кола – всё у вас есть. Почему же вы утверждаете, что всё рухнуло? Не всё, раз мы с вами остались и говорим в этом прекрасном саду по-русски…
Даже в ноябре средиземноморское солнышко заметно припекало. В садике становилось жарковато, и они проследовали друг за другом по широкой лестнице в дом, на прохладную кухню. Манана Георгиевна для Иннока чашку побольше, сварила кофе, порезала сыр, помидоры и лепёшку. Поставила всё это на широкий семейный стол. Сама присела напротив него. Иннок Табачник был огромен и ярок, и Манане показалось, что за столом у неё сидит большая дружественная компания. Сначала они поедят, а потом и запоют. Вот только в доме у Сидоровых не держат вина…
Иннок расспрашивал её о чём-то. Задавал незначительные, казалось бы, вопросы об обыденных привычках Саши и Насти, об их занятиях, о детях. Манана добросовестно отвечала. Ведь от точности её ответов зависит их судьба. Ведь если она что-то упустит или забудет, поиски Саши, Насти и детей затянутся, их страдания продлятся, а это недопустимо. Манана Георгиевна верила, что Сидоровы обязательно найдутся, а она будет этому всячески содействовать.
– Мы жили дружно. Как одна семья. Ребята бежали от войны, но война настигла их… – проговорила Манана. – Я привыкла бояться. А теперь стала привыкать и к одиночеству. Но когда вы так неожиданно появились, я словно обрела почву под ногами. Словно в родную семью вернулась.
Иннок Табачник смотрел на неё с каким-то непонятным пока сомнением.
– Резюмируем ваш рассказ, – проговорил он. – Саша Сидоров с женой и детьми жили в Израиле тихо и на средства Сашиной матери, потому что никаких особо значимых занятий не имели, дорогу никому не перебежали и, как говорится, на обувь не плевали.
– Почему же! Почему вы сделали из моих слов такой вывод?!! Саша занимался изучением языков программирования. Совершенствовался в IT. Он занимался самоусовершенствованием. Настя тоже… Она художница. Очень хорошо рисует. Я покажу вам её скетч-бук. Думаю, она не возражала бы, если б была здесь…
– Вот я и говорю: вполне мирные бездельники. Городские хипстеры.
– Вовсе нет! Вы не так поняли! Какие же они хипстеры при двух-то детях? Старший мальчик инвалид…
– Инвалид?
Лицо Иннока Табачника сделалось мрачным. Он полез в задний карман брюк, достал оттуда крошечный блокнот и шариковую ручку, раскрыл его, принялся листать.
– Не знал, что старший ребёнок инвалид, а это важная подробность.
– Извините, но инвалидность Тимоши в медицинском смысле не подтверждена. У мальчика всё в порядке с ногами, руками и внутренними органами. Он прекрасно слышит. Есть только одна особенность: в шесть лет он не говорит. Вообще не говорит.
– Вас понял, – Иннок Табачник что-то быстро писал в свой блокнот. – Психиатрия. Разрыв шаблонов. Обычное дело в наше время.
– Как-как, простите?
– У меня есть информация, что мать мальчика, видимо от безделья, слишком увлекалась новомодными течениями. Например, она полагала, что Тимоша не мальчик и не девочка, потому что пока не решил, кто он.
– Ну, это ерунда! К такому нельзя относиться всерьёз…
– Тем не менее эта ерунда очень беспокоит бабушку детей. Впрочем, эта особенность Насти Сидоровой не могла бы стать причиной их похищения.
– Но вы же их найдёте? – срывающимся голосом спросила Манана Георгиевна.
– Их самих или тела обязательно найду. Ну что вы на меня так смотрите? Они скорей всего в Газе, а Газу каждый день обстреливают. Будем надеяться на ловкость их похитителей. Они хотят получить за свой товар живые деньги, поэтому должны представить товар непопорченным.
– Вы отправитесь в Газу?
Манана Георгиевна смотрела на Иннока широко распахнутыми глазами. С таким глубочайшим почтением на мужчину могут смотреть только восточные женщины.
– В Газу, как домой, – важно ответил Иннок. – Вы же сами говорили, что мы, рождённые в СССР, везде чувствуем себя как дома, потому что везде находим своих.
– Но Газа – гнездо терроризма! Вы себе не представляете, каковы эти палестинцы…
– И в Газе тоже есть люди. Наши люди. Я там буду как дома, в СССР. Не волнуйтесь.
Иннок Табачник широко улыбнулся, продемонстрировав Манане два ряда белых крепких хищных зубов.
Глава четвёртая. Встреча в кальянной № 1
Кобальт рассчитывал застать товарища Генерала за его любимым занятием в кальянной на одной из тихих улочек Красной Пресни. Заведение принадлежало новоиспечённому гражданину России Фаруху Закирову, седому и грузному шестидесятилетнему выпускнику Высшего командного ордена Октябрьской революции краснознамённого училища Комитета государственной безопасности СССР имени Ф. Э. Дзержинского. В этот ранний час на стеклянной двери заведения висело лаконичное объявление «закрыто». Кобальт присмотрелся. За стеклянной дверью в полумраке шевелились какие-то смутные тени. Кобальт толкнул дверь, которая оказалась незапертой. Товарищ Генерал обнаружился в самом дальнем углу пустой кальянной и в не самом лучшем настроении. Выглядел он как обычно: среднего роста, нормального телосложения, неопределённого возраста. Черты лица правильные, но красавцем его не назовёшь. Неприметный человек в обычной, но добротной одежде пригласил Кобальта присесть рядом с ним на диван. Фарух тут же поставил перед ними чайник, две пиалы и небольшое блюдо с пахлавой.
– Как обстоят дела у Хоббита? – быстро спросил товарищ Генерал.
– Сейчас он в Израиле.
– В ноябре там хорошая погода. Температура воды двадцать два по Цельсию. Воздух плюс двадцать пять. Прекрасно! Он хорошо проводит время.
– Хоббит – трудолюбивый человек, товарищ генерал. Он в Израиле именно трудится. Работы много. В Израиле сейчас много русских. Из них немало таких, кого возможно рекрутировать для наших целей. Хоббит этим и занят.
– Надо, чтобы Штемп присоединился к нему под каким-нибудь благовидным предлогом. Вы задумались? Нужен предлог? Его должен изобрести я? Всё приходится делать самому!..
– За предлогом дело не станет. Из тех русских, что оказались в Израиле, много пострадавших. Люди в беде, ищут своих родственников. Много личных трагедий.
Кобальт разлил чай по пиалам. Товарищ Генерал затянулся, выпустил из носа струю пахнущего свежим яблоком дыма. Его невыразительное, в общем-то, лицо выражало глубокую печаль.
– Сейчас мир, как сжатая пружина. В каком направлении и когда сработает закон Гука? Кого ударит распрямившаяся пружина? – проговорил Кобальт.
– Философствуешь, товарищ подполковник… – отозвался товарищ Генерал.
– Я к тому, что в Израиле сейчас много наших ренегатов и у них могут быть проблемы. Вот вам и предлог.
– Проблемы – это хорошо. А ренегаты такой продукт, который тоже надо пускать в дело. Как думаешь?
Кобальт пожал плечами.
– Можно. Не пропадать же им даром.
– Тогда подсовывай свой предлог Штемпу и держи меня в курсе. А Хоббиту передай, что нам надо укреплять позиции в Йемене. Йемен – наше приоритетное направление. Надо готовить людей. Надо их мотивировать. Надо смотреть на вещи шире. Понимаешь? Русский человек – лучший воин ойкумены. Согласен?
Кобальт кивал, прихлёбывая чай.
– В этом смысле у России нет границ. Мы должны привлекать всех, до кого сможем дотянуться. И я тебе ещё раз повторяю: людей надо воспитывать. Мужество приходит в бою. Наша цель – сетевая структура. Мы обязаны обрить баки и МИ-6 и МОССАДУ. И мы сделаем это!
Глава пятая. Долгий путь к Мириам
Отец говорил ему: ищи мужские занятия.
И Авель, помимо учёбы в Национальном аэрокосмическом университете имени Жуковского, исправно посещал секцию самбо.
Ещё отец говорил: не подчиняйся женщинам. Женщины хотят рулить, но мужчина принимает решения сам.
И Авель сторонился женщин, считая близость с какой-либо из них делом пустым и обременительным. В этом вопросе он всецело полагался на опыт отца, который, как Авелю казалось, не любил ни его мать, ни обеих любовниц. Действительно, алчность и ограниченность, жёсткость и расчётливость плохо сочетаются с образом нежной фемины, верной подруги, которая пойдёт за любимым в огонь и в воду, полетит на Луну, если потребуется. Иногда Авелю казалось, что он влюблён в Алейду Марч[3] – нежную девушку в хаки, чёрном берете и с винтовкой в руках. Женщины же отца походили больше на богато тюнингованные «жигули» с форсированным движком и логотипом Bentley на капоте – хромированные части блестят, выхлоп ревёт, расход на топливо непомерный, а в остальном совсем не Bentley…
Авель вздохнул, припомнив оставленный в Харькове серебристый «ягуар». Ему нравился запах кожаного салона. Ему нравилось уходить со светофора первым и гонять по пятницам до Одессы, где первоклассный тусич, а ночью можно окунуться на Ланжероне.
Жизнь рухнула в один день. 22 февраля 2022 года Авель поехал с товарищем по секции самбо в гости к его отцу. Тот жил как раз в Кудиевке. В 11.00 «ягуар» Авеля встретился на трассе М-20 с русским танком. Несколько долгих мгновений Авель зачарованно смотрел в чёрный зрак пушечного дула. Вот это была встреча! Вот это экстрим! Русский мехвод рвал гусеницами асфальт, пытаясь догнать «ягуар». Да куда там! Авелю удалось ускользнуть, не намочив штанов. Они ворвались в Харьков сами не свои. Как же! Событие! Вторжение!
Вторжение…
Отец принимал решения быстро, и 23 февраля 2022 года мать Авеля и его сестра улетели в Милан, рейсом Pegasus Airlines через Стамбул. Через пару дней Авель узнал, что любовница отца, некая Влада, отбыла обживать их семейное гнездо в Канаде. Третья женщина Святослава Гречишникова оставалась пока в Харькове, исполняя обязанности при высокой должности в мэрии города.
Отец всё решил за своих женщин. Третья необходима была для каких-то нужд бизнеса в Харькове, потому она и осталась. Авель знал, что эта женщина ещё более русская, чем они с отцом, имеет гражданство эрэфии и хитрые связи в каких-то близких к высоким кругах. Поэтому и нужна.
Авелю отец советовал убираться от Харькова подальше, желательно в ту же Канаду. Отец сказал, дескать, мать будет очень переживать, ведь Харьков обстреливают, в домах перебои со светом и отоплением, но дело не только в этом.
Отец говорил много, пространно.
Зима закончится, наступит весна. Это объективный процесс, он от нас не зависит – мы ему либо соответствуем, либо нет.
С началом войны меняются правила жизни, а через это идеология и политика. Правила жизни – это парадигмы, принятые добровольно большинством. Правила жизни неотвратимы, как смена времён года.
Идеология «деньги как цель» закончила своё существование. На смену ей придёт что-то другое. Что же? Искусство выживания любой ценой?
В ближайшем будущем богатство общества определяется количеством свободного времени, которого будет становиться всё больше и больше, так как идёт вытеснение человека из технических систем. Это свободное время человек обязан тратить на саморазвитие. Но это после войны, а сейчас и на ближайшие десять лет главное – война.
Деньги как цель уходят. В центр становится человек – воин, который доказал, что любит эту страну, готов отдать за неё жизнь, переступая через свой инстинкт самосохранения.
На войне рождаются новые правила жизни. Новая идеология. Новый человек. Новое сознание.
Украинский фашизм – это плохо, но это временная реакция общества на тяжкие испытания, как сыпь при заболевании ветрянкой. Печально, противно, тем более ввязываться в это не стоит. Лучше делать вид, будто никакого фашизма нет.
Отец говорил, меря свой огромный кабинет шагами. Тридцать шагов к двери. Тридцать шагов обратно к столу. На его пути лежала шкура медведя, на которую он почему-то избегал наступать. Авель полулежал на широком и длинном оббитом ароматной кожей диване. Его запах так походил на запах салона «ягуара». Расслабленная поза Авеля не являла неуважения к старшему родственнику, к главе клана. Наоборот. Из всего американского, перенятого русскоязычными людьми за последние тридцать лет, Святослав Гречишников более всего ценил эту расслабленную демократичность манер, без обычной нашей торжественной зажатости, без восточного архаичного нарочитого почитания. Но суть отношений сына и отца от этого не менялась.
Иначе говоря, Авель позу мог принять любую, но принимать решения относительно его действий – это право Святослав Гречишников, следуя патриархальной традиции, оставлял за собой. Авель чувствовал, что и на этот раз отец всё уже решил относительно своего единственного сына. Авель знал и о переносе бизнеса с украинских площадок в Канаду. Неужели отец думает, будто Авель станет проводить время своей жизни в кабинете, в амплуа топ-менеджера, опричника собственного отца?
– Я представляю себя совсем в другом амплуа, – тихо проговорил Авель, когда отец взял короткую паузу.
– Амплуа? – отец усмехнулся. – Я наслышан о твоём увлечении рэпом. Американщина, Голливуд, их поп-культура буквально заполонила всё. Вы, ваше поколение уже безвозвратно скроены по их лекалам. Впрочем, это хобби, которое не должно мешать бизнесу. Ты займёшься…
Когда дело касалось бизнеса, отец умел чётко ставить задачи. Учёба в аэрокосмическом университете имени Жуковского тоже была его установкой. Отец всегда рассуждал здраво, но он упустил из вида главное: Авель – мужчина. А мужчина принимает решения сам, без оглядки на родственников и женщин, просто без оглядки на кого-либо. 1 марта 2022 года Авель Гречишников вступил в батальон «Кракен»[4] именно потому, что его отец утверждал: фашизм – это плохо. В этом глупом, в общем-то, деле помощь ему оказали кореша из секции самбо, которую Авель посещал в течение последних восьми лет.
В «Кракене» командиры приняли Авеля с распростёртыми объятиями. Ещё бы! Сын известного человека, предпринимателя, олигарха, инвестора, стартапера, благотворителя и прочая, и тому подобная! Такая замечательная новость тут же оказалась в лентах новостей Facebook, Twitter и Instagram[5]. Тогда по социальным сетям разбежался короткий ролик: Авель, одетый с ног до головы в пиксель с шевроном «Кракена» на рукаве, в шлем Ops Core, с защитой шеи и плеч, в плитнике, в комплекте баллистики (грудь, спина, бока), защите паха «АРС», с абдоминальным модулем защиты, анатомическим поясом, пятиточечником раскладным, подгранатником, подсумком, аптечкой поясной, сбросом для магазинов и огромным ножом за голенищем берца. Масса всего обвеса составила не менее 15 килограмм, но Авель вполне узнаваем и он читает рэп: «Работа у нас такая, забота наша простая: жила бы страна родная и нету других забот»[6]. Ролик собрал тысячи дизлайков со стороны патриотов и десятки тысяч лайков со стороны противника.
Командир сказал Авелю коротко и веско:
– Это не твоя ошибка, брат. Ролик надо удалить.
До отца новость дошла через двое суток, когда Авель уже отправился на первое боевое задание. Отец мог бы предпринять соответствующие меры незамедлительно, но он выжидал полтора месяца, прежде чем вмешаться.
Впрочем, по порядку, но коротко.
В казнях русских пленных Авелю поучаствовать не довелось. Господь не попустил, а действовал Он руками давнишнего отцова вороватого клеврета, который какими-то мутными путями занял в «Кракене» должность эквивалентную должности завхоза. Этот клеврет пытался оберегать сынка знаменитого человека и собственного благодетеля. Он не столько ограждал от опасностей, сопряженных с участием в боевых действиях, сколько, действуя с прозорливостью взрослого и бывалого в разных передрягах человека, оберегал именно от участия в расправах. В самый решительный момент он выдавал Авелю глупейшие на первый взгляд и трудновыполнимые поручения, которые тот, повинуясь армейской дисциплине, вынужден был исполнять.
Бестолковая суета, связанная с исполнением различных глупых поручений, никакого отношения не имеющая к настоящей боевой работе, Авеля раздражала. Он не понимал, что это и есть везение. Однако везение рано или поздно заканчивается, и ровно через месяц после приёма в «Кракен» Авель, как говорится, наступил на мину.
Вернувшись из очередного «поиска» – искали «спящие ячейки», или, иными словами, выявляли среди деревенских сочувствующих русским оккупантам, – они с отцовским клевретом застали сослуживцев за «разборками с москалями». «Москалями» именовались молодые ребята, скорее всего, с соседней брянщины, из тех, что по мелочи приторговывали, наваривая на разнице цен на топливо, алкоголь, табак и прочую бакалею. Продавали парням, мужикам, бабам, идентичным по уровню достатка, точно таким же, как сами. И называйте их как хотите, хоть хохлами, хоть москалями, сути их идентичности это не изменит. По дурости или по пьяни эти «москали», зарулившие в расположение «Кракена» на пикапе, ради куража ли или просто играючи, нарисовали на кузове автомобиля ненавидимую в Украине большую латинскую букву Z. За это их теперь и казнили. Руководил казнью британский инструктор, человек неопределённых лет, смуглый, как индус, испитой и искуренный, как питерский бомж. Казнили их медленно, мучительно. Инструктор, имени которого Авель не пожелал запоминать, привлёк к процессу мучительства всех, кто попался на глаза. В момент появления Авеля все три «москаля» валялись под ногами у своих палачей в луже крови, но были ещё живы. Они не просили пощады. Только смотрели по-звериному. Страшная в своей средневековой жестокости сцена разыгралась возле гаража, под широким навесом, где хранились канистры с дизелем и всевозможные механические приспособления, необходимые для ремонта колёсной техники. Площадка освещалась двумя прожекторами, и утечь с неё незамеченным не представлялось возможным. Испитой взор англичанина был по соколиному остёр, подмечал все нюансы. Такой спуску не даст.
Верный наперсник Авеля тут же вынул из его рук и разрядил оружие.
– Тебе не надо принимать в этом участия, – прошептал он. – Англичанин хочет повязать всех преступлением, потому что казнь русских – это преступление, которое никогда не простится. К тому же они, как мне кажется, и не военные.
Авель сомкнул веки, пытаясь отгородиться от ада. Он затянул тихо, себе под нос песню. Кажется, то была «Дивлюсь я на небо – та й думку гадаю». Ему хотелось слышать только собственный голос и слова Михаила Петренко, а не вопли истязаемых «москалей». Авель чувствовал и присутствие своего опекуна. Тот стоял совсем рядом, навалившись на Авеля плечом.
Через несколько минут Авель не услышал, но почувствовал, что вопли пленных затихли. Тогда он осторожно приоткрыл один глаз, затем второй. Его взгляд уперся в складчатое и смуглое лицо английского инструктора. Тот смотрел на Авеля внимательно. Примерно с тем же выражением посетители в музее рассматривают живописные полотна малопонятных им постмодерновых художников.
Да, англичанин рассматривал Авеля, как неодушевлённый предмет, и это обстоятельство заставило его вспомнить об огромном тесаке за голенищем. Но способен ли он, сможет ли воткнуть лезвие в глотку англичанина?
Пленники лежали в свете прожекторов неподвижно. Авелю уже доводилось видеть мертвецов. Он уже научился отличать неподвижность спящего или впавшего в беспамятство человека от мёртвой неподвижности тела, разлучённого с душой. Всего их было пятеро, но один отличался от четверых своих товарищей. Прерывисто, неровно он всё ещё дышал.
Англичанин проследил направление взгляда Авеля и произнёс:
– One москаль жив. Сожгите его.
И он указал дулом автомата на канистры, выставленные в ряд у стены гаража.
