bannerbannerbanner
Бриллианты безымянной реки

Татьяна Беспалова
Бриллианты безымянной реки

Полная версия

– Ты и сам говоришь, как пишешь! – улыбнулась Аннушка.

– Ты – ослепительно красивая женщина, но отвратительная секретарша.

– Почему? Разве можно быть плохой секретаршей?

– Ты обязана знать всех в учреждении, а ты не знаешь, что это за скользкий тип.

– Кто?

– Вот опять! Я говорю о моём жестоком информаторе!

Прозрачные глаза Канкасовой увлажнились. Она сжала мою ладонь своими маленькими ручками, а я засмотрелся на неё. Русские женщины обладают замечательным свойством отложенного увядания. Вот Канкасова, к примеру, в свои тридцать два года красотой и свежестью ничем не уступает моим сокурсницам, большинство которых на десяток лет моложе неё. Глянцевая кожа, волосок к волоску, ровные брови, нежные очертания губ, изящные прядки на идеальном лбу – Анна больше похожа на артистку кино, чем на секретаря. Наглухо, до подбородка застёгнутая, идеально белая блузка, чёрная, скрывающая колени юбка, простые туфли – в скромной, предназначенной для работы, одежде Канкасова выглядит довольно аскетично, но я-то знаю её другой! Аннушка, Аня, Анюта. Сколько суффиксов для изъяснения нежности есть в русском языке! Всё ещё непослушными пальцами я расстегнул несколько верхних пуговиц на её блузке.

– Не стоит! – Канкасова закрыла ладонью грудь. – Скоро совещание у Клавдия Васильевича закончится, и все выйдут сюда. Гришкевич опять будет трепаться битый час… – Она забавно сморщила носик. – Приходи ближе к вечеру. К шестнадцати часам папа уедет в главк. Тогда мы сможем закрыться и…

– Кого ты называешь «папой»? Цейхмистера?

– Какая муха тебя укусила? Клавдий Васильевич много для меня сделал, и он твой отец. Я уже десяток лет называю его папой. Forgot?[9]

– Цейхмистер не отец мне. Мой отец – Гамлет Тер-Оганян.

– И ты намерен что-то с этим делать?

– Буду искать своего отца. Настоящего отца!

– How? Where?[10]

– Об этом скажет мне Цейхмистер. Он хоть и мерзавец, но скажет. Иначе… Иначе я напишу в партком!

– Тише!

Я не понял, как Канкасова придвинулась, но объятие её оказалось крепким, а дыхание так сладко пахло ванилью, что я сразу забыл о Цейхмистере. Канкасова водила тёплой ладонью по моей спине вверх и вниз вдоль позвоночника, приговаривая заговорщицким шепотом:

– Тут такая хитрая конструкция кругом… Мы с тобой не слышим, что говорят за этой дверью, в кабинете, но дядя Клава может слышать всё, что происходит в приёмной. Поэтому прошу: keep your voice down[11]

Я отвечал в унисон её интонации так же шепотом. Я рассказал о странной встрече в курилке, о мучительных для меня откровениях неизвестного человека с ускользающим взглядом, о своей страсти к родному отцу, внезапной и иррациональной.

– Ничего нет странного, если человек любит своего отца, – отвечала Канкасова. – У дяди Клавы в подсобке есть хороший коньяк. Выпей одну рюмку. It will make you feel better.[12] Ты читаешь какую-то там «Оттепель», но всё, что писано там, не про меня. Я живу по Ремарку. Remember?[13] Жизнь между двумя войнами. Decadence complete[14]. Наслаждайся сегодняшним моментом, пока за твоим окном не поднялся в небо ядерный гриб.

– Ты же знаешь, Анна, я не пью. Совсем не пью. Не нравится мне ощущение эдакой размазни. Туман в голове, а потом похмелье. Что может быть гаже?

Канкасова отскочила внезапно, оттолкнув меня с такой силой, что я пребольно ударился копчиком об угол её рабочего стола.

В тот же миг дверь, ведущая в кабинет Цейхмистера, распахнулась, и оттуда повалил народ – руководители лабораторий и заведующие секторами «Гидропроекта» шествовали мимо нас, неся на лицах выражения разной степени озабоченности. Некоторые улыбались Анне, и каждый пожимал мою руку. Последним в приёмную вышел сам Клавдий Васильевич Цейхмистер.

– Гамлет, ты? По делу? – спросил он, скользнув по моему лицу таким же озабоченным, как у его подчинённых, взглядом. – Предлагаю переговорить позже, а ещё лучше – дома… Анна!

Высокомерно-покровительственный жест пальчиком – Цейхмистер приглашает сотрудника института – а секретарь тоже сотрудник! – зайти в кабинет. Какая гадость! Я удержал Канкасову:

– Сначала я, потом она!

– С каких это пор ты распоряжаешься? Анна… – Ещё один приглашающий жест, на этот раз более энергичный.

– Мне надо поговорить с тобой о доносе, который ты написал на моего отца в 1949 году.

Я старался говорить твёрдо, громко и отчётливо произнося каждое слово, и я достиг своей цели. Канкасова ахнула, спрятала лицо в ладонях. Низкорослый и толстенький заведующий сектором кибернетики, по неясным причинам всё ещё отиравшийся в приёмной, опрометью выскочил в коридор.

Ни слова не произнеся в ответ, Цейхмистер скрылся в собственном кабинете, со стуком прикрыв за собой обе двери. Я обернулся к Канкасовой.

– Ни один мускул на его лице не дрогнул. Ты видела?

Канкасова покачала головой:

– А по-моему, он расстроился. Не стоило так кричать. Выпей коньяку и иди домой…

– Я должен выяснить всё о моём отце!

– Какая муха тебя укусила? – повторила она тоном, полным искреннего отчаяния. – Твой отец – дядя Клава, и сейчас, только что, ты его ужасно обидел.

Она попыталась меня обнять. Я отстранился. Она настаивала. Пришлось уступить. Она повлекла меня в подсобку.

Забавная женщина эта Канкасова! Меня восхищает её страсть ко всяческим, порой рискованным, эскападам. Я знаю, многие в «Гидропроекте» не одобряют разбитную дочку влиятельного отца. Действительно, Канкасовой позволено много такого, что недоступно другим. В то время как женщины её возраста уже обзавелись собственными семьями и растят детей, Канкасова большую часть свободного от секретарских занятий времени пропадает на вечеринках, близка к богемным, артистическим кругам. Возраст придаёт Канкасовой некий не доступный молоденьким девушкам несоветский шарм. Она всегда изысканно одета и владеет множеством не доступных моим юным сокурсницам женских уловок. Она отважна и умеет превратить рутину в веселье, а печаль в забаву. С молчаливого одобрения Канкасовых и Цейхмистеров Анна увлеклась мною, и теперь я присутствую на вечеринках, модных выставках и богемных квартирниках в качестве её карманной собачонки. Канкасова хороша не только красотой, но и своей открытостью. Однако открытость её носит, так сказать, избирательный характер. Она так же, как и её отец и Цейхмистер, крутит какие-то делишки. Работа секретарём – это просто прикрытие для более важных занятий. Но что это за занятия – мне невдомёк. Меня не посвящают в серьёзные дела, в то время как я, Гамлет Тер-Оганян и не имею ни малейшего желания становиться игрушкой взбалмошной дивы.

В подсобке пахло дорогим одеколоном. Знакомый запах отца… то есть Цейхмистера, подействовал на меня и успокаивающе и возбуждающе одновременно. Всё дело в привычке. Иногда, в отсутствие родителей мы с Канкасовой занимались этим на огромной родительской постели, подушки и покрывало которой основательно пропитались ароматами отцовского одеколона.

– Зачем ты нынче такой бука? – шептала мне на ухо Канкасова. – Relax and have fun[15].

Разум мой сопротивлялся её любви, но тело выдавало безотказный рефлекс, когда я увидел на её груди крошечный золотой православной традиции крестик. На вид этого крестика и на ласку я реагировал, как собака Павлова на загорающуюся лампочку.

В приёмную кто-то входил. Мы оба слышали шаги и приглушенные голоса. Кто-то искал секретаря, кто-то справлялися о Цейхмистере. Время от времени звонили телефоны. Звуки эти действовали на нас обоих возбуждающе. Жизнь катилась в обоих направлениях и полным ходом по дороге, именуемой институт «Гидропроект». А мы, обнажённые, до предела увлечённые друг другом и никем не замечаемые, приютились на её обочине. Минуты текли. Наше увлечение друг другом достигло пика и сошло на нет. Глаза Канкасовой отуманила усталость. Я знал: это ненадолго. Через несколько минут она встрепенётся, и тогда… Я же, как обычно, ощущал прилив бодрости и преисполнился решимости использовать эти несколько минут её обычной вялости для ретирады. Канкасова молча наблюдала, как я одеваюсь. Ленивая улыбка Моны Лизы красила её лицо, казавшееся при иных обстоятельствах совершенно обычным.

 

Зашнуровав ботинки, я шагнул к двери, ведущей в приёмную.

– Ты всё равно сделаешь это… – проговорила обреченным тоном Канкасова. – А не стоило бы. Дядя Клава столько лет заботился о тебе, as a native son[16]!

Выходит, она знала. Знала всегда. Не могла не знать, она ведь на десять лет старше меня, а наши семьи дружат много лет. Вероятно, о встрече Гертруды Тер-Оганян и Клавдия Цейхмистера в Елисеевском гастрономе она узнала намного раньше меня от своего отца, который наверняка уже работал в Елисеевском. Одолеваемый сомнениями, я замер у двери. Да, она умела заставить меня сомневаться!

Канкасова принялась собирать собственную одежду. Каждый предмет своего гардероба она рассматривала так внимательно, словно видела впервые. Одеваться начала, как обычно, с чулок.

– Странно, что ты ничего не знал о пощёчине. Уж это-то вовсе никакой не секрет… Подумаешь! – проговорила она, рассматривая изумительной красоты бельё.

Новая волна любовного дурмана туманила мой разум. Что делать? Уйти или остаться? Ловко – мне нипочём так не удастся – Канкасова застегнула на спине лифчик, накинула блузку, натянула и застегнула юбку, сунула ступни в туфельки. Странно только, что причёска её нисколько не растрепалась. Тем не менее она быстрым движением поправила пряди. Всё! Она готова ко всему, а я так и не успел ретироваться.

– По-твоему, донос – это нормально? – на всякий случай спросил я.

– Конечно! Папа не раз говорил, что для того времени письменное выражение собственного мнения и отправка его почтой в соответствующие компетентные органы являлось обычным явлением. И дядя Клава того же мнения.

– Написать донос и жениться на вдове – это нормально?

– Ты опять закипаешь. Какой донос? Я и слова-то такого не знаю…

Она сделала движение обнять. Я распахнул дверь в приёмную. Она отступила.

– Если это был не донос, то почему была пощёчина?

– Он мстил, твой informant[17]. Ответом на месть всегда является новая месть. Так замыкается порочный круг. Всё по Шекспиру. Мне тебя не остановить. Но если уж решил поступать по-своему, постарайся не горячиться. Не продолжай семейной традиции вражды. Помни о том, что из любви к Гертруде Оганесовне дядя Клава воспитывал тебя, как родного сына.

– Это равнозначно предложению предать родного отца. Если это сделала моя мать, то это не значит, что точно так же поступлю я.

Канкасова не нашлась с ответом, а мне захотелось напоследок хоть как-то уколоть её.

– Этот крест на твоей шее – такое враньё, как многолетняя ложь Цейхмистера! – выпалил я.

– Почему? Он же нравится тебе, – с равнодушным видом парировала Канкасова.

– Сними! Носить крест, не веря в Бога, – это враньё.

– Крест дал мне мой отец. Он носил его всю войну. Или, по-твоему, и он не верит и врёт?

– Откуда мне знать!..

– Какой же ты ребёнок, Гамлет. Пройти войну и не верить в Бога – такого не может быть. Понял?

Она неуязвима! Я выскочил в приёмную, как выскакивает из ведра незадачливого рыбака только что пойманный им карась.

* * *

Уже через минуту я ввалился в кабинет Клавдия Васильевича Цейхмистера – огромную, в три высоких окна комнату. Обстановка знакомая: прямо напротив двери огромный дубовый, крытый зелёным сукном рабочий стол. Левее – длинный стол для совещаний, по обе стороны которого ряды оббитых кожей полукресел. Их всего двенадцать, но совещания в этом кабинете бывают куда более многолюдными. На этот случай вдоль правой стены выставлен ещё один ряд самых простых стульев.

– Я пришёл узнать об отце. – Помня совет Канкасовой, я старался не повышать голоса.

Цейхмистер поднял глаза от бумаг, которыми, как казалось, был чрезвычайно увлечён.

– Что?

– Технорук Тер-Оганян… Где он?

Несколько долгих мгновений я наблюдал смену выражений на лице моего отца… то есть товарища Цейхмистера. Наконец лицо его замерло, приобретя своё обычное, насмешливо-задумчивое, выражение.

– Какая муха тебя укусила, Гамлет? – произнёс он.

– Не твоё дело! Мухи-цокотухи… Шутки-прибаутки… Мне не до смеха! Скажи… – Стальная рука волнения сдавила мне горло.

Я мучительно боялся разрыдаться и потому умолк, оборвав себя на полуслове.

Цейхмистер поднялся, сорвал с носа очки и бросил их поверх бумаг своим обычным жестом. Нет, он не волновался. В противоположность мне и матери, отец… то есть Цейхмистер, как правило, даже в самых сложных ситуациях сохранял хладнокровие.

– Скажи, что случилось с моим отцом? – кое-как справившись с волнением, повторил я.

– С кем?

Как всегда в непростых ситуациях, Цейхмистер притворился, будто недослышит, выигрывая тем самым время для обдумывания ответа.

– Гамлет Тер-Оганян! – провозгласил я.

– Знаю. Гамлет Тер-Оганян передо мной.

– Но есть ещё один Гамлет Тер-Оганян. Преданный женой, забытый. Возможно, он мёртв.

– Ах, вот ты о чём!

Важно прошествовав мимо смятенного меня, Цейхмистер выглянул в приёмную:

– Прошу меня не беспокоить ровно пятнадцать минут, – проговорил он и плотно прикрыл обе двери.

– Ровно пятнадцать минут! На обсуждение судьбы моего отца ты отвёл ровно пятнадцать минут!

– Успокойся, сынок!

Цейхмистер опустил пудовую ладонь мне на плечо. Я рванулся. Он удержал меня за рукав. Казалось, его десница отлита из чугуна. Ткань рубашки жалобно затрещала.

– Присядь, – проговорил он и затолкал в одно из полукресел.

Справился, как с малолетним ребёнком, а я и ростом выше и шире в плечах. Внешняя хрупкость Цейхмистера обманчива. На самом деле он чрезвычайно силён. Подумать только, сожрал моего отца!

Цейхмистер уселся напротив меня. Так, разделённые длинным столом для совещаний, мы провели несколько томительных минут.

– Обещай выслушать меня со спокойствием, – начал человек, воспитавший меня. – Твой отец – не пустой звук, ведь ты носишь его имя. Заметь, тебя не лишили его имени. Ты – Тер-Оганян, а не Цейхмистер.

– И слава богу! Носить фамилию…

– Ты так же горяч, как твоя мать. Пылкий, искренний, справедливый – всё это черты, унаследованные тобой от матери. За то и люблю вас обоих. Но рассуди: сейчас ты горячишься, а ещё сегодня утром судьба твоего биологического отца тебя ни мало не интересовала. Наверное, тому есть причина, и эту причину я обязательно выясню со временем. Скорее всего, меня кто-то оклеветал. А тебе следовало бы поинтересоваться, сколько в речах твоего информатора именно клеветы.

Как обычно, голос и взгляд отца подействовали на меня успокаивающе. Действительно, сначала надо же выяснить. Рассмотреть и принять во внимание различные точки зрения. Не может же быть непререкаемо прав не знакомый мне, неприятный человек, о существовании которого я ещё этим утром ничего не знал.

– Нашелся один… Лицо знакомое, но фамилии не помню… или не знал вовсе я его фамилии…

– А следовало бы поинтересоваться.

– Я не смог… Волновался… Или забыл…

– Странно, что тебе раньше никто не рассказал эту историю. Она известна многим. Я не говорил тебе, потому что судьба Гамлета Тер-Оганяна тебя… ну, словом, до сего дня она тебя не интересовала. Ты не спрашивал об этом.

– Это упрёк? – Я попытался вскочить, но в кабинет вплыла Канкасова с двумя чайными парами и сахарницей на подносе. Разведчица!

– Я просил не беспокоить, – буркнул Цейхмистер.

– Попить водички. – Канкасова улыбнулась ему какой-то и неслужебной вовсе, слишком игривой улыбкой, поставила поднос на середину стола между нами и направилась к выходу.

– Тебе никогда не стать хорошей секретаршей, – проговорил Цейхмистер, обращаясь к её спине.

– Боюсь, что мне никем уже не стать…

Канкасова обернулась и наградила его ещё одной улыбкой. Меня будто не существовало, а ведь несколько минут назад…

– Если ты не будешь работать хоть где-то, хоть кем-то, то тебя в конце концов осудят за тунеядство…

В ответ на его слова Канкасова надула губки и скорчила плаксивую гримасу.

– There is an option[18], дядя Клава…

– Условный срок за тунеядство и высылка за сотый километр – вот единственный вариант. И не надейся, что я или твой отец сможем тебя спасти от этой участи.

– Оption[19] – новое замужество. Домохозяйкам можно не работать.

После этих слов она оделила меня печальным взглядом. Моя мать втайне недолюбливала Канкасову, считая её слишком навязчивой и распущенной. На десяток лет старше, дважды побывавшая замужем, с точки зрения Гертруды Цейхмистер, Анна Канкасова не являлась удачной партией для меня. Но папаша Канкасов заведовал одним из отделов Елисеевского гастронома. Пристрастие моей матери к изысканной еде и красивым нарядам, желательно зарубежного производства, делало Евгения Викторовича Канкасова, обладавшего огромными связями в мире торговли, совершенно незаменимым, ритуально важным человеком.

Так дружба семей Цейхмистеров – Канкасовых и наши с Анной личные отношения балансировали на тонкой грани между взаимной пренебрежительной брезгливостью и преклонением перед возможностями.

– Хорошая домохозяйка не подаст мужчинам остывший чай. Но мало того, что чай чуть тёплый. Ты поставила приборы, чашки и собралась уйти, не разлив чай!..

– Вы же велели не беспокоить!

– Не беспокоить – это значит вообще не заходить. Но ты нарушила запрет, войдя в мой кабинет с остывшим чаем.

– Что же мне теперь прикажете делать?

– Как что?!! Идти в подсобку за коньяком! Там ещё должно оставаться из старых запасов. Принеси тот, что с десятью звёздочками. До десяти считать умеешь?

– Десять звёзд – это галактика!

– И два бокала не забудь. Специальные коньячные бокалы. У нас с Гамлетом серьёзный разговор.

Цейхмистер провожал Канкасову слишком пристальным, далёким от отеческого целомудрия взглядом. Ведущий научный сотрудник института, руководитель, наконец, советский человек – и ТАК смотрит на женщину! Ревность стукнула в мои виски увесистыми молоточками.

Евгений Викторович Канкасов одевал свою единственную дочь, как куколку, потакал малейшим желаниям, обращаясь, как пятилетний ребёнок с любимой игрушкой. Впрочем, несколько грубоватую наружность Анны кукольной не назовешь. Асимметричное лицо с довольно крупными чертами. Фигура монументальная, заметная. В юные годы Канкасова всерьёз увлекалась греблей. Однако спортивным успехам помешали иные увлечения. Канкасова так же, как и моя мать, любила веселую, безалаберную жизнь, чуть больше, чем следовало бы, увлекалась выпивкой, не любила подчиняться дисциплине. Ветреный характер мешал и учёбе. Диплом Института международных отношений дался товарищу Канкасову ценой титанических усилий. Работа по специальности у Анны не заладилась, хоть она и болтала довольно свободно на нескольких языках. А тут ещё грянул второй развод. При таких обстоятельствах на дипломатической карьере можно поставить жирный крест. Тогда-то мой отец… то есть товарищ Цейхмистер, и подставил дружеское плечо. Работая в «Гидропроекте» секретарём одного из ведущих специалистов, Канкасова жила играючи. Ей всё сходило с рук, и я, и Цейхмистер – просто игрушки в её руках. Эдакие пупсы из папье-маше. На короткий миг я вновь почувствовал семейное и товарищеское единство с Цейхмистером. Канкасова нас обоих пристроила в своей детской комнате на одной из полок. Но, как оказалось, не только это объединяло нас.

– Мой отец был твоим другом… – пробормотал я.

– Твой отец – я. Я тебя воспитал. – Цейхмистер смотрел на меня, но в его глазах всё ещё плясали игривые искорки. – Подожди. Не горячись. Сейчас наша новоиспечённая Офелия принесёт коньяк, тогда и продолжим.

 

– У меня от Канкасовой нет секретов.

– Зато у Канкасовой есть секреты от тебя, что и не удивительно. Анна ветрена, но ты… Ты, Гамлет, в свои двадцать два года просто младенец.

Новое появление Канкасовой предоставило Цейхмистеру дополнительное время для обдумывания дальнейших действий. Пока она расставляла бокалы и откупоривала бутылку (откупоривание бутылок – мужское занятие, но Канкасова очень любила это делать самостоятельно), я рассматривал сверкающие бриллианты на её пальцах. На правой руке – крупный розоватый камень в белом золоте. На левой – россыпь мелких камушков оживляла незатейливый орнамент из красного золота.

– Я хочу только знать: ты его предал или нет? И ещё хочу знать, что с ним стало, жив ли он.

– Это три совершенно разных вопроса… Аннушка, налей в бокалы на три пальца в каждый и убирайся вместе с бутылкой. Поторопись! Тут мужской разговор.

Когда за Канкасовой во второй раз притворилась дверь, Цейхмистер, наконец заговорил по существу вопроса:

– Судьба твоего отца обычна для того времени – это ответ и на первый и на второй вопросы. Кое-кто скажет, будто я написал донос на Тер-Оганяна. Что ж, если изложенное в письменной форме опровержение чисто инженерной точки зрения – политика в этом случае осталась в стороне! – это донос, то да, донос был. Мы с твоим отцом были друзьями, но взгляды на профессию у нас были разными. Понимаешь?

Я смотрел, как его грубоватые пальцы тискают тонкое стекло бокала, оставляя на нём заметные следы. У крупного руководителя руки слесаря или токаря или…

– Ты родился после войны и знал лишь благополучную жизнь. Иное дело – мы, повоевавшие…

– Напомню: я родился в ссылке, куда…

– Погоди!

Он наконец поднёс бокал к губам. Сделал два быстрых глотка. Я следил, как двигается его кадык. Он шумно выдохнул. Из-под маски назидательной озабоченности, которую он обычно носил на людях, на мгновение выступил настоящий Клавдий Васильевич, уравновешенный, любящий, ценящий простые удовольствия, преданный семье, совсем чуточку тщеславный человек. Таким я его знал. Неужели ошибался? Смогу ли я привыкнуть к ненависти, или она разобьёт мне сердце?

– Не горячись, Гамлет. Возможно, мне удастся реабилитироваться. – Рот его покривился, словно послевкусие коньяка принесло горечь. – В одна тысяча девятьсот сорок девятом году, за полгода до твоего рождения, в гидротехнической науке разгорелась дискуссия относительно возможности строительства гидроэлектростанций в условиях вечной мерзлоты. Необходимость выработки общей концепции возникла в связи с…

Ну вот, он сел на своего конька! О работе, о науке, о собственной важной миссии, которую он исполняет. Оказывается, в научную дискуссию, разгоревшуюся между ним и моим отцом, вмешались компетентные органы. Вмешались против его воли.

– В наше время об этом говорить не принято, – многозначительно заметил Цейхмистер, проглатывая последние капли коньяка. – Вот ты часто смотришь на мои руки. Недоумеваешь, почему у крупного учёного руки рабочего. Так?

Я испытал знакомое смущение. Цейхмистер поразительным образом умел угадывать мои мысли.

– Я не кабинетный учёный. Не лаборант. Я – полевик. Что ты знаешь о Вилюйской ГЭС?

Похоже, коньяк ударил ему в голову. Сейчас в сотый раз начнёт рассказывать, как в одна тысяча девятьсот незапамятном году разведывал в Якутии створы для будущей плотины, как его руки привычны к веслу, топору и кайлу. И так далее, и тому подобное. Глядя в хмельные глаза Цейхмистера, боролся с нарастающим гневом. Он убежал, скрылся от ответа за техническими подробностями своих с Тер-Оганяном несогласий, за описанием технических трудностей, возникших при проектировании и возведении Вилюйской плотины.

– Ты пей коньяк! Пригуби, Гамлет! Отличная вещь. Как армянин ты должен ценить… – проговорил Цейхмистер в конце своей слишком длинной речи.

– Я не пью, ты же знаешь.

– Сделай исключение ради отца. Нет-нет! Не вспыхивай, хворост! Экий ты пылкий!

Он всё-таки заставил меня выпить. Пахнущий дубовой бочкой и ванилью напиток обжёг горло, пролился в желудок приятным теплом, окутал голову ледяной свежестью.

– Послушай! Надеюсь, теперь ты способен воспринимать мои слова здраво. Я не случайно упомянул о Вилюйской ГЭС…

– Ты никогда и ни о чём не упоминаешь случайно…

– Не дерзи отцу, а послушай. Я растил тебя, как родного сына из любви к твоей матери, на которую ты очень похож. Никогда не давал тебе пустых или дрянных советов. Благодаря мне ты без пяти минут инженер…

– Короче!

– Ты груб. Что ж, постараюсь отнестись к этому с пониманием. Сам-то я прибыл на створ год спустя, весной тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Но это, как говорится, другая история. Итак, в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, когда с расположением створа Вилюйкой ГЭС в целом уже определились. Ранней весной из поселка Мирный на Вилюй отправился не совсем обычный караван. Первым двигался трактор-кусторез. За ним бульдозер. Замыкал колонну тягач с санями. На санях – комплект оборудования для бурения скважины глубиной до ста метров, а также снаряжение, продовольствие и всякая хозяйственная мелочь. Оборудование, продукты, снаряжение – всё выделил трест «Якуталмаз», Алмазники не скупились ведь планируемая к постройке ГЭС была для них очень важна. Отряд комплектовали в Мирном из московских и ленинградских специалистов, любителей, как ты выражаешься, «длинного рубля». Вот только работы по разведке створа плотины, да ещё в условиях Севера – это не работа за кульманом. И не секретарская работа. Всем нам не хватало таёжного опыта…

Цейхмистер указал подбородком на дверь, за которой, как мы оба предполагали, всё ещё находилась Канкасова. Что-то заставило меня подняться с места, проделать путь до двери и выглянуть в приёмную.

– Редко пьёшь, – проговорил мне в спину Цейхмистер. – Надо тренироваться…

Канкасовой в приёмной не оказалось, но эффект присутствия был полный: на спинке стула остался висеть её нарядный жакет. На рабочем столе живописный беспорядок: бумаги, авторучки, блокноты с какими-то записями, в пишущую машинку заправлен лист писчей бумаги.

– Коньяк в подсобке… – кричал мне вслед Цейхмистер.

Я открыл знакомую дверь и в крошечной без окон захламлённой комнате обнаружил девственно пустую бутылку с десятью звёздочками на этикетке.

Цейхмистер прибежал на мой хохот.

– Ах ти! Эта Аннушка! Ну и Анюта! Как корова языком!..

Смешливая гримаса покрыла его лицо тысячью морщинок. Из уголков глаз сочилась влага, но выражение их оставалось серьёзным и… трезвым. Именно в тот момент, в подсобке его приёмной я понял, что Цейхмистер не только чужой, но, в сущности, малознакомый мне человек.

Быстро нашлась другая, менее звёздная, бутылка. Коньяк в ней оказался вкуснее и пьянее. Беседа потекла полноводным Вилюем. Цейхмистер солировал.

– «Якуталмаз» выделил нам сорокалитровую флягу спирта – щедрость по тем временам невиданная. В тайге действовал «сухой закон», и весть о нашем богатстве быстро облетела все окрестности. Нас уважали как людей, которым оказано высшее доверие и выделен «дефицит». Считалось, что в этом отражается важность порученного нам дела. Фляга сослужила добрую службу в установлении административных и хозяйственных контактов. Фигурально выражаясь, именно на запах спирта явился небезызвестный Осип Поводырёв с женой. Как, ты не знаешь Осипа? Впрочем, конечно! Откуда тебе его знать. Так я познакомился с и Архиереевым. Неприличная фамилия, не правда ли? Хе-хе! Сейчас он, наверное, уже очень пожилой человек. Если жив…

Выпитый коньяк действовал на меня усыпляюще. Теперь мой поутихший гнев прорывался редкими протуберанцами.

– Мне нет дела до того, жив он или мёртв, – вяло отозвался я.

– Нет дела? Напрасно. Архиереев устроился в нашу партию официально, с трудовой книжкой, которую я видел собственными глазами. Ценный для нас работник, он имел немалый таёжный опыт. И какой опыт! Он практически всю жизнь провёл в тайге, в местах, как у нас говорят, не столь удалённых, а именно на «Дальстрое».

– Мне нет дела…

– Как это «нет дела»? А не ты ли ворвался сюда час назад с пылающими очами и словом «мерзавец» на устах?..

– Я не называл именно тебя мерзавцем… я не то имел в виду…

– Ты помешал моим занятиям. Я мог бы расценить твоё поведение как оскорбление, но я пытаюсь утолить твою страсть. Послушай же. Мне до сих пор непонятно, кто так мастерски раскочегарил твою ненависть ко мне, но этот неизвестный должен был рассказать тебе и о «Дальстрое»…

Так Цейхмистер в очередной раз повторил слово «Дальстрой».

– Ты в третий раз говоришь мне о каком-то «Дальстрое». Зачем?

– Не третий, а второй. А первый раз ты услышал это слово от кого-то другого.

Цейхмистер вперил в меня свой неестественно трезвый взор. Странное дело, ещё сегодня утром, покидая нашу огромную квартиру на Ленинском проспекте, я был уверен в своей любви и уважении к этому человеку. Именно уважение к нему являлось краеугольным камнем моего бытия. И вот воздушный замок растаял после непродолжительного разговора. С кем?!

Коньячный дурман рассеялся, явив перед моим мысленным взором остренькое с неприметными чертами личико моего мучителя. В русском народе таких лиц тысячи. Они неотличимы одно от другого. Тут же послышался и тихий голос: нейтральные интонации, хорошо поставленная речь, будто зачитывает тезисы съезда милиораторов какой-нибудь отдалённой от Москвы области.

– «Дальстрой» – место ссылки Гамлета Тер-Оганяна, – веско произнёс Цехмистер, и я вздрогнул, услышав собственное имя.

– Да, помнится, он что-то похожее упоминал. Но главное: место ссылки отца было удалено от места ссылки матери и потому они потеряли друг друга из вида.

– Не только это. Гамлет Тер-Оганян не был реабилитирован.

Вот! Он опять произнёс моё имя.

– Но почему?!! Разве это справедливо?!! Разве по закону?!! Разве по-людски?!! – вспылил я.

– О человеческой или, как ты выразился, людской справедливости у нас не принято говорить. У нас есть только Партийная справедливость, а Партия всегда права.

Слава «партийная» и «партия» Цейхмистер произнёс с особым нажимом, и мой пыл мгновенно, в который уже раз за этот день, угас.

– Но по-людски можно… это возможно…

Теперь он смотрел на меня с непонятной жалостью. Почему?!!

– Не горячись. Я объясню. Знаешь ли ты, что такое жизнь при коммунизме?

– Знаю…

– Чисто теоретически. А я при коммунизме пожил. Там, в тайге, разведывая створы будущей Вилюйской ГЭС, мы жили при коммунизме. Каждый работал по мере сил и получал всё необходимое для жизни. До конца апреля нам доставляли необходимое по зимнику, но с таянием снегов в Якутии дороги исчезают. Вскоре от провизии, захваченной из Мирного, в нашем распоряжении остались соль, сахар, мука и крупа. В остальном мы вели натуральное хозяйство. Хозяйственной частью заведовал эвенк Осип Поводырёв. Благодаря ему на нашем столе всегда были свежие мясо и рыба.

Заметив мою обиду и нетерпение, он переменил направление разговора.

– Знаешь ли ты, что такое вечер у костра в кругу верных товарищей? Нет, не говори мне о туристических прогулках по Крымским горам. Я о другом. В дикой тайге, где нет спасательных команд и поликлиник, наше благополучие, успешная работа и сами жизни находились в прямой зависимости от товарищеской взаимовыручки, от честности и порядочности, от готовности прийти на помощь друг другу. В 1958 году на Берегах Вилюя родилась своеобразная общность, коммуна. Это больше, чем родственная связь. Крепче, чем дружба. Мы обходились без телевидения и радио, без газет и книг. Вечерами, располагаясь у палаток, вокруг костра, мы рассказывали разные истории, и, заметь, как потом оказалось, среди нас не было стукачей. Даже Архиереев…

9Забыл?(англ.)
10Как? Где? (англ.)
11Говори потише (англ.).
12Тебе станет легче (англ.).
13Понял? (англ.)
14Полный декаданс (англ.).
15Расслабься и получай удовольствие (англ.).
16Как о собственном сыне (англ.).
17Осведомитель (англ.).
18Есть вариант (англ.).
19Вариант (англ.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru