Татьяна Форш
Призрачный бал
Когда они подъехали к главному входу, у его дверей столпились все охранники, какие только могли. Двое тут же закружились возле Лизы, лично изъявив желание проводить важную гостью к царству модной одежды из лучших модельных домов старушки Европы. За зеркальными стенами девушка попала в цепкие лапки не прекращающих улыбаться ей продавцов‑консультантов. Минуло без малого два часа, когда она вышла из зеркального плена удивительно похорошевшая, в ярко-красном сногсшибательном платье, а стройные длинные ножки были обуты в черные туфли на дерзкой шпильке. Но метаморфозы случились не только с ее телом, нежащимся в непривычной для нее роскоши. Ее рыжие непослушные волосы теперь были собраны на затылке в длинный хвост, идеальными кудряшками падающий на открытую спину. За ней шагали все те же охранники, нагруженные, как верблюды, самыми элегантными нарядами и туфельками.
– Лизавета Сергеевна, куда нести ваши покупки? К машине? Или сразу к вам домой курьером отправить? – приветливо поинтересовался один из них, но Лиза услышала в его голосе раздражение. В сердце тут же плеснула вина и неуверенность. Зачем она сюда приехала? Накупила столько дорогих вещей? Заставляет людей тратить силы и время…
Она обернулась.
– Отнесите пожалуйста все к машине. Я сама отвезу покупки домой. Дело в том, что мне нужно обновить гардероб… У меня скоро будет работа… – Лиза хотела добавить что-то еще, но увидела в глазах помощников только вежливую скуку и безразличие.
Им все равно! Каждому в этом огромном торговом центре наплевать на нее и на ее планы. Все знают, что наследница папочкиных миллиардов – сумасшедшая, и, наверное, воспринимают ее визит сюда как бесплатное шоу! Эти мысли вдруг заставили девушку разозлиться. Не на этих отцовских марионеток, а на всю свою жизнь. На себя за то, что не смогла промолчать о том, что видит маму, за то, что позволила заклеймить себя диагнозом, за то, что не отстояла свой дар и свой талант – жить танцем. А ведь пять лет назад Елизавета стала победительницей на европейском конкурсе бальных танцев среди подростков…
Вскинув голову, она резко развернулась, чтобы продолжить путь, и едва не врезалась в незнакомца, пытающегося проскользнуть мимо нее в бутик, из которого она только что вышла.
Хотя слово «проскользнуть» – было несколько неуместным в отношении этого высоченного широкоплечего детины, наверняка, если судить по фигуре, проводившем все свободное время в тренажерных залах.
– Что ж это вы на людей бросаетесь, девушка! – и голос под стать. Низкий, властный, не признающий в звучании полутонов. Его руки сцепились у нее на талии, защищая от падения, позволив вернуть равновесие, и разжиматься явно не собирались.
Лиза сжалась в комочек, чувствуя себя по сравнению с ним лилипутом. Набравшись смелости, она взглянула на мужчину, собираясь пролепетать извинение, но, встретившись взглядом с его насмешливо прищуренными глазами, вдруг замерла, не смея отвести взор, и неожиданно для самой себя выдала:
– А я местный псих, мне положено! Что касается вашей внешности… я, пожалуй, отнесла бы вас к роду искусителей, а никак не к роду людей. Значит, ваша фраза абсурдна, и в этой ситуации на людей я не бросалась…
– Че-го? – парень явно не ожидал услышать что-то подобное от расфуфыренной девицы и рассматривал ее теперь с нескрываемым изумлением. – Че-го?!
– Так вы еще и глухой? – Лиза сочувствующе вздохнула. Уверенно высвободившись из его рук, она направилась прямиком к выходу, чувствуя буравящий спину взгляд, и, только выйдя под раскаленное солнце, девушка позволила себе испугаться. Интересно, что на нее нашло? Вместо того чтобы извиниться или вообще промолчать, она отчебучила такое! Да еще на глазах у охранников. Теперь все в «Фараоне» узнают об этом, и ее диагноз подтвердится.
На негнущихся ногах она дошла до машины. Не дожидаясь помощи водителя, сама открыла дверь и плюхнулась на заднее сиденье. Когда пакеты с покупками стараниями охранников перекочевали в багажник, Володя вежливо уточнил:
– Куда теперь, Лизавета Сергеевна?
– К моему врачу, – буркнула Лиза и, открыв мини-бар, с наслаждением выудила бутылочку минералки. Наверное, это все жара.
Сигизмунд Маркович ее ждал. Более того, он явно был чем-то взволнован, но заметив Лизу, заставил себя улыбнуться и гостеприимно указать на мягкое кожаное кресло.
– Мое почтение, Лиза. Присаживайся. Мы договаривались встретиться, когда ты закончишь курс лечения, чтобы сравнить наши результаты. Что-то случилось?
– Нет, наверное… – Она прошла в кабинет, но садиться на диван не стала. Опустилась на высокий стул у письменного стола. – Просто я снова увидела маму. Два дня назад, но… наверное, я промолчу о ней. Я понимаю, что, основываясь на показаниях призрака, виновных не накажешь. К тому же отец хочет подарить мне бизнес… подальше от столицы. Я думаю, это идеальное решение проблемы…
Сигизмунд Маркович задумчиво покусал губы и наконец улыбнулся.
– Прогресс налицо! Более того, я могу заявить, что наконец-то ты оправилась от смерти матери. Но… лекарства я бы все же посоветовал попить.
– А сегодня я поняла, что хочу перемен! Я устала сидеть в клетке, выстроенной отцом. Я хочу начать жизнь заново!
– Что ж, это похвальное желание, и оно подтверждает, что ты наконец-то выздоровела. К слову, а что за бизнес тебе предлагает отец? – Врач скрестил пальцы и уставился на девушку немигающим взглядом.
– Гостиница, кажется… – отмахнулась она, – да это и не важно! Наконец-то я смогу избавиться от прошлого! Кстати… в последнее время меня тревожат сны… Вообще-то они мне снились и раньше, но сегодня я увидела свою смерть. А еще мне показалось, будто за окном не двадцать первый век, а глубокое Средневековье. И человек со шрамом на лице… Мне было по-настоящему страшно и тоскливо…
– А что тебе говорил человек со шрамом? – вдруг спросил психолог.
– Ничего. Если честно, я и не помню… – Лиза поежилась, словно был не жаркий день, а вьюжная февральская ночь.
– Ничего страшного. Это твое подсознание хочет тебе что-то сказать. Главное, позволить себе понять. А сейчас, пока ты здесь, мы снова проведем сеанс гипноза. – Сигизмунд поднялся, подошел к Лизе и, взяв ее за руку, мягко, но властно заставил пересесть на диван. – Откинь голову, смотри мне в глаза и слушай. Как только я досчитаю до девяти, ты вновь окажешься в своем сне и будешь рассказывать мне все, что увидишь и услышишь. Договорились?
Лиза кивнула. Она не любила такие погружения. Да! Она что-то видела, рассказывала, но после выхода из транса забывала абсолютно все! И хотя Сигизмунд убеждал, что ничего важного в ее рассказах нет, Лиза знала, что он что-то утаивает.
– Договорились. – Она обреченно уставилась в его темные глаза и вскоре поняла, что слышит голос врача как бы издалека.
– …шесть, семь, восемь, девять…
* * *
Землю накрыли прозрачные летние сумерки. К вечеру душная жара спала, и дышать стало легче. Пролившийся было дождь тяжелыми каплями прибил пыль да распугал назойливую мошкару, а в воздухе стоял запах недавней грозы. По раскатанной дороге плелась телега, запряженная пегой лошадкой. Телега скрипела и стонала, подскакивая на ухабах. Только набившиеся в нее люди не замечали неудобств. На усталых, изможденных лицах не отражалось почти никаких эмоций, точно и не люди это, а чурбаны деревянные.
Возница, молодой крепкий парень, покрикивал на тощую лошадку, виня ее во всех бедах сразу:
– Что же ты, окаянная, едва копытами переступаешь? Мы же из-за тебя до самой ночи не доберемся. Ребятишки хнычут, а тебе хоть бы хны!
– Захар, помолчи чуток, – осадил его старик, сидевший в телеге у самого края, – благодари, что жива еще кобылка, пешком не идем, и то слава богу.
– Степаныч, а давай я тебе козлы уступлю и буду с мягкой соломки тебя хаять. А? Хорошо сидишь-то? Вот и помалкивай, а меня не учи. – Парень что было сил хлестнул лошадку по крупу, отчего та рванула вперед. Из телеги понеслись разноголосая брань и детский плач.
– Вот ведь супостат, – старик покачал головой, вцепился скрюченными пальцами в борт телеги и, оглянувшись на переполошенных людей, спросил: – Все целы? Варвара, угомони пацанят, скоро уж приедем, знаю я эти места. За пролеском усадьба будет, при ней деревенька. Авось и не откажут в ночевке.
Захар примолк, натянул поводья, лошадка пошла потише. Понял, что напрасно сорвался, но виниться не стал. Еще чего не хватало, чтобы Варвара его слабость увидала. Она и без того его к себе близко не подпускает, а чуть покажи себя с дурной стороны, вообще в глаза смотреть откажется. А взгляд у нее точно русалочий. Глазищи большие, зеленые, ресницы пушистые. Да носик вздернутый, весь веснушками усыпанный.
Варя попала к ним совсем соплячкой. Степаныч о том говорить не любил, но вроде как сиротой она осталась. Девчушку ему то ли подкинули, то ли старик сам сиротку пожалел, теперь уже и не важно, прижилась она и к дороге быстро привыкла, почти не капризничала. Только ночами все, как в бреду, мамку звала. Захар тогда уже совсем взрослым был, почитай двенадцатый годок шел, и Варвару он взялся защищать как младшую сестренку. А как подросла, понял вдруг, что пропал. Поначалу и не приходило в голову ничего такого. Отгонял от нее ухажеров, так обидят ведь. Что видеть ее постоянно хочет, опять же надзор. И не ревность это вовсе, как Степаныч любил повторять. А старый черт улыбался, глаз щурил да приговаривал:
– Не твоего она поля ягодка, Захар. Сам видишь, какая красавица выросла, расцвела, что роза в саду царском. Не дури, откажись от помыслов своих, пока не поздно. Сам себя этой любовью погубишь.
Захар отнекивался и огрызался. Какая, мол, Варька роза? Чисто репей. Колючая да вредная. И не ревнует он ее вовсе. Да только как глянет девка взглядом своим зеленым, гривой огненной качнет, так у Захара земля из-под ног уходит. Неужто и правда влюбился? А если и так, то что? Степаныча что ли слушать, который уже и себя не помнит, ему сто лет в обед? Что бы он понимал, старая колода? Варя привыкла видеть в Захаре только брата, но ведь это не беда. Он из кожи вылезет, чтобы она поменялась к нему. Иначе и жить не стоит.
Захар украдкой обернулся, посмотрел на свою зазнобу, едва сдержав улыбку. Вон как она с ребятишками ловко управляется. Только ведь ревели, а теперь, погляди, притихли и жмутся к ней, как котята озябшие. Хотя и не холодно, лето на дворе. Интересно, о чем она сейчас думает? Всяко не о том, о чем он. Что однажды вот так же и их с Захаром ребятишки будут к ней прижиматься и ластиться. И не будет больше этой дороги бесконечной. Осядут они где-то, Захар дом сладит, хозяйство заведут. И заживут душа в душу.
Варя перехватила взгляд возницы, и в зеленых ее очах сверкнула искорка. Парень живо отвел глаза и уставился на дорогу.
Варвара никогда не принимала неумелые ухаживания Захара всерьез. Большой, точно медведь, волосы вихрами нечесаными и груб не в меру. Парень гонял от нее ухажеров, словно была она его собственностью, не иначе. Варя злилась и обижалась. Иногда до того докучал, что хотелось спрятаться, но она считала его родным братом, была за многое благодарна, потому не могла вот так от себя оттолкнуть. Только понимала Варя и то, что Захар от своего не отступится, старалась от него отдалиться, но не сразу, а постепенно. Держалась больше в стороне, на разговоры не шла, сказывалась уставшей, если он звал прогуляться. Высказать бы, что не любит она Захара, облегчить душу, так он ведь сам не идет напрямую. Все увертками да ужимками, извивается, что уж на углях, а не говорит ничего. Уж лучше бы сразу все разъяснить, и буде. Больно ему станет. Так пройдет. Не вечно же страдать и маяться. Встретит другую и забудет Варвару. Да и она не может всю жизнь с артистами кочевать. Устала. Ноги от плясок болят, мозоли почти не заживают. Не ее эта жизнь – чужая. Никто не спросил Варю, хочет ли она себе такой судьбы.
Перед глазами поплыла пелена непрошеных слез, которые принесли воспоминания. Отца своего она не знала, его медведь заломал, когда Варвара и на свет еще не появилась. Матушка, пока не захворала, одна дочь растила. Варе шестой годок пошел, когда матушка померла, промаявшись в горячке три ночи. Ни бабушек, ни дедушек у девочки не осталось, а кому сирота нужна беспризорная? На другой день после похорон матушки к ним в деревню приехали бродячие артисты. Народ собрался поглазеть, а про нее вроде как и забыли. Так и сидела Варя одна на порожке, размазывая кулачком слезы обиды и гладила кота Тимофея. Он ластился к ней и мурлыкал, наверное, потому, что сам был таким же брошенным сиротой.
– А ты чего тут одна сидишь? Почему не пошла представление смотреть?
Варя подняла голову и увидела старика с длинной седой бородой. Тимофей выгнулся дугой и зашипел. Не любил он чужаков.
– Не хочу.
– Как же такое может быть? – старик удивился и пригладил бороду широкой ладонью. – Там леденцы раздают, а тебе теперь и не достанется.
– Не люблю я леденцы. – Варя сжала губки. Леденцов она и вовсе не пробовала. У матушки денег на сладости не хватало. И на ярмарку она Варю водила, только чтобы продать корзинку яиц, что несли куры, да полведерка молока от козы Маньки.
– Все маленькие девочки любят леденцы, – стоял на своем старик.
– Я не маленькая. – Варя подхватила двумя руками котейку и хотела уйти в дом, но услышала окрик соседки тёти Глаши.
– Варька, ты чего тут расселась? Я тебя по всей деревне искала, чтобы на артистов отвести посмотреть. Опять с этим паршивым лобзаешься. Тьфу!
Старик тоже оглянулся на окрик, а потом посмотрел на Варю.
– Тимка не паршивый, у него даже блох нет, – тихонько сказала девочка, прижав к себе несопротивляющегося кота, – а тетя Глаша меня вовсе не искала, я здесь с самого утра сижу. И никому я не нужна, потому как мамка померла, и я теперь…
Она не смогла договорить. В горле встал колючий ком, а из глаз брызнули злые слезы. Кот вывернулся у нее в руках и лизнул в щеку. Но Варя никак не могла успокоиться. Она рыдала в голос, запрокинув голову. Тетя Глаша недовольно махнула рукой и направилась к девочке. Варя знала, что тетка запросто может наподдать, как лупит она своих детей. Испугалась и прильнула к старику, ища защиты. От него девочка чувствовала доброту и потому совсем не боялась.
– Ты что это на мою внучку бранишься? – старик погладил Варю по голове. – Она мне уже рассказала, что никто ее с самого утра не хватился. А если бы дите в лес убежало?
– И не велика беда, – вдруг сорвалась тетка, – у меня своих семеро по лавкам, сладу с ними нет. Не хватало мне еще брошенок подбирать. По доброте душевной присмотрела, вот еще и тумаков получила. И что же ты внучку только теперь вспомнил? Где раньше-то был?
Соседка брызгала слюной и трясла кулаком в воздухе, раскрасневшись, что созревший помидор. А потом плюнула под ноги старику, и не дождавшись разъяснений, пошла прочь.
Варя не хотела отпускать своего спасителя и только крепче прижалась к нему. Старик все понял и, мягко отстранив от себя ребенка, присел перед девочкой на корточки.
– Так ты, выходит, сирота?
Девчушка кивнула, с трудом сдержала вновь набежавшие слезы и уткнулась в мягкий кошачий бок.
– Вот что, собирайся-ка ты, и пошли со мной. Ну, чего стоишь? – увидев Варино замешательство, старик положил широкие ладони ей на плечики и подтолкнул в сторону дома. – Забери, что в дороге пригодится, да поедем.
– У меня нет ничего … дедушка. Только вот Тимка. Но ты ведь его не возьмешь с собой. Зачем тебе лишний рот?
Зеленые, зеленее молоденькой травки, детские глазенки с надеждой посмотрели на старика, и у того сердце едва не выпрыгнуло из груди от жалости.
– Тебя кто таким глупостям научил? – вместо ответа спросил он.
– Тетя Глаша так сказала, когда я к ней жить попросилась, – бесхитростный ребенок выдал правду как на духу. – Она на самом деле не такая злая, только устает шибко, вот и кричит иногда.
– Не злая, говоришь. – Старик взял маленькую Варину ладошку в свою руку, – ну, идём.
Варя отпустила кота и поцеловала его в нос. Тимофей мурлыкнул и остался сидеть на месте. Только взглядом обжег, почти человеческим. Девочка отвернулась и кивнула, давая понять старику, что готова идти.
– А чего это ты друга своего оставила? – усмехнулся старик, забирай с собой, авось не съест он много.
Улыбка на детском личике расцвела ярким маковым цветком. Варя подозвала котейку и сцапала на руки, прижав посильнее, пока этот добрый старик не передумал.
Василий Степаныч был самым старшим в труппе бродячих артистов, никто и не вспомнит, откуда он появился и как собрал вокруг себя народ, но слову его перечить не смели. Поэтому, когда он привел маленькую напуганную девчушку, прижимавшую к груди кота, такого же рыжего, как она сама, ей просто уступили место в телеге и накормили вкуснющей кашей.
Варвара потрясла головой, отгоняя воспоминания. Вокруг уже совсем стемнело, и Захар правил лошадку разве что не на ощупь. Мимо, насколько хватало взгляда, проплывали поля. Зеленые при свете дня, теперь же они казались черными и бескрайними.
– Захар, – от неожиданного окрика Степаныча Варя вздрогнула, – ты куда нас завез? Уже давно деревня должна быть. Или снова придется в поле ночку коротать?
– Степаныч, не шуми, – добродушно ответил тот, – вон впереди огоньки теплятся, авось не промахнусь.
Мужики и бабы, которые до сих пор спали, зашевелились, разминая затекшие ноги, радостно загомонили.
– Тише вы, – осадил Степаныч, – не приехали еще. Кому не терпится, может за телегой бежать.
Несмотря на поздний час, навстречу телеге высыпал народ. Степаныча теперь уже никто не слушал, мужики спрыгнули на землю, помогли выбраться бабам. Сонные ребятишки терли кулачками глаза, но стояли смирно, не капризничали.
На гостей смотрели настороженно. У Вари на душе заскребли кошки от недоброго предчувствия. Чего бы деревенским в такое время по дворам разгуливать? Может, приключилось чего? Да вроде тихо вокруг, даже собаки молчат. Только где-то вдалеке заливается соловей.
– Здравия вам, добрые люди. – Степаныч, кряхтя и постанывая, спустился с телеги. Захар видел, но помогать нарочно не стал, затаил обиду на старика. – Уж простите, что в столь поздний час нарушили ваш покой, но и вы нас поймите. Артисты мы, колесим по деревням да весям, народ веселим плясками, шутками-прибаутками. Заблукали вот. Коли не откажете в ночлеге и ужине, отплатим по совести.
Вперед вышел не старый еще мужик, с буйными русыми кудрями. По выправке похожий на военного, он встал впереди, точно закрывая собою остальных.
– Коли пожаловали, не прогоним. Удобствами особыми не располагаем, переночевать на гумне можете. А отужинать в моем доме милости прошу. Староста я местный.
Степаныч пригладил бороду и посмотрел в стремительно затягивающееся чернотой небо. Тяжелые, бугристые тучи обжигали всполохи молний, а где-то высоко гремели раскаты грома. Не простая была гроза, совсем не та, которая застала их в пути совсем недавно. Тучи, будто живые, бурлили, кипели, точно в небесах разыгрался нешуточный шторм. Гром грохотал все сильнее, заставляя сердце замирать. Молнии вспарывали воздух, змеями вились к земле, точно старались дотянуться до чего-то или кого-то.
Местные в едином порыве бросились креститься и, как показалось Степанычу, посмотрели на своего старосту с надеждой и затаенной мольбой. Тот нахмурил брови, исподлобья оглядел народ, но ничего не сказал, только рукой махнул, приглашая следовать за ним. Развернулся спиной и, ссутулившись, побрел по тропе.
Обратно в телегу никто забираться не стал, пошли пешком.
Захар, воспользовавшись моментом, кинулся к Варваре. Оттеснил от нее Матвея, который уж больно близко подошел и попытался взять девушку под руку.
– Варька, садись, давай я тебя довезу. Со мной не страшно.
Она ловко вывернулась и улыбнулась, вроде как виновато.
– А я не боюсь, Захарушка. С чего ты взял?
– С того и взял, что не слепой! – огрызнулся Захар. Отчего же она колючая такая? Ей богу, репей!
– А коли тебе страшно, то вон за Степаныча держись, – подковырнула его Варя, – не смотри, что старик, он любому молодому фору даст.
Захар надулся, как индюк, влез на козлы и всю дорогу ехал молча. На Варю даже не смотрел. А если бы посмотрел, то увидел, с каким облегчением она приняла его обиду.
Варя вошла в дом старосты последней, хотела дождаться Захара, извиниться. Он неплохой парень, только не понимает, что не пара они. Но тот нарочито медленно распрягал лошадку, потом так же не спеша, точно ленился, стреножил ее и принялся чистить пучком сорванной травы тощие бока.
В небе снова прогрохотал гром, и первые тяжелые капли упали в траву. Варя не стала больше ждать и вошла в душную темноту дома. Под ногой тут же что-то хрустнуло. Наклонившись, девушка пошарила рукой и подняла с пола деревянную лошадку. Значит, в доме есть маленький ребенок, а это его игрушка.
В хате было жарко и тесно от набившегося народа. Варя поздоровалась с хозяевами и поискала глазами место, куда бы можно было присесть.
Степаныч что-то обсуждал со старостой, у печи возилась женщина. Она стояла к Варе спиной, но услышав шаги, обернулась. На ее совсем еще молодом лице застыла печать усталости. Под глазами пролегли тени, лоб расчертили морщинки, уголки губ скорбно опущены, а из-под платка выбивалась серебристая прядка. Недовольно взглянув на еще одну «побродяжку», она вдруг охнула, увидев в руках девушки игрушку, и зажала рот, точно боясь не сдержать крик. Староста, почуяв неладное, тотчас подошел к жене и, обняв за плечи, проследил ее полный удивления и неприкрытого ужаса взгляд. И по мере того как в его глазах появлялся страх узнавания, каменели, становясь жестче, его черты.
– Ты где это взяла? – наконец хрипло спросил он у Вари.
– В сенях нашла. В темноте не рассмотрела и наступила. Я ее не сломала, вот смотрите. – Девушка протянула лошадку старосте, но тот выхватил игрушку и, не глядя, швырнул в печь.
– Настасья, накорми гостей, а потом отведи на гумно для ночевки. Утром они уезжают, – не объясняя, приказал староста старшей дочке и вышел в сени, уводя с собой всхлипывающую хозяйку.
– Хорошо, батюшка! – Из темного угла, где под иконами на большом сундуке жались друг к другу еще две девчушки лет восьми – десяти, тут же вышла девушка приблизительно Вариных лет и засуетилась у печи, где исходил паром котелок.
– Варвара, ты чего натворила? – шикнул Степаныч, после того как за старостой захлопнулась дверь, и подвинулся, освобождая для девушки место на лавке.
– Ничего я не творила. Вошла в дом, а тут эта лошадка… Ну и…
– Батюшка дюже на тебя рассердился. – Варя не сразу поняла, что тихий голосок принадлежал хлопочущей у печи девушке. – Он эту лошадку своими руками выстругал, а потом на могилу Егорушкину снес. Зачем вы ее в дом принесли? Это же грех страшный.
Варя нахмурилась. Какая могила? Она ведь эту игрушку только что с пола подобрала, о чем тут же и рассказала Настасье, но та только покачала головой и отвернулась к печи, проворно наполняя кашей деревянные миски.
Неужели не поверила? И почему все остальные смотрят на Варю и молчат? Осуждают? Да за что же? Она ведь ничего плохого не сделала!
Варя развернулась и со всех ног кинулась прочь из хаты. Пускай думают, что хотят! Еще ни разу она не опорочила себя ложью, а значит, и извиняться не за что!
Дверь распахнулась, выпуская Варю в сени, и она врезалась в могучую грудь великана. Тот не растерялся. Нежно сжал ее своими сильными ручищами, будто бы оберегая от всего враждебного мира, и низким голосом Захара спросил.
– Ну? Куда собралась? Али кто обидел?
И тут Варвара от обиды и растерянности зарылась в его пахнущую потом и лошадьми рубаху и разревелась, как дите малое.
– Кто тебя обидел? – спокойно повторил Захар, но теперь в его голосе послышалась угроза. – Отвечай, Варюш!
– Никто не обидел, Захарушка. – Варя точно снова вернулась в детство. Оказавшись среди чужих людей, она боялась только одного: что ее могут оставить прямо на дороге, и только он мог так же легко, как сейчас, развеять ее страхи. – Дай мне пройти. Хочу на улице воздухом подышать. В доме, видишь, душно.
– Куда ты пойдешь? На дворе, смотри, какой ливень! Пережди, и вместе выйдем, ежели охота. – Он отстранил ее от своей вымокшей до нитки рубахи и отряхнулся, точно медведь, обдав подругу холодными каплями, сорвавшимися с его чернявых, точно у цыгана, кудрей.
– Тогда в сенях постою, – согласилась Варя, отерев с лица дождевые капли. Она прекрасно понимала, что с Захаром не поспоришь. Вроде и не настаивает, а ежели приклеится, так хуже банного листа будет!
– В сенях можно. Тут не каплет! – на его красивом смуглом лице блеснула белозубая улыбка. Он успокоенно захлопнул дверь в избу и прошел к входной двери. – А хошь, дверь открою? Заодно и воздухом надышишься.
Варвара не стала спорить. Только устало кивнула и встала у него за спиной, спасаясь от ворвавшегося в дом ветра, несущего с собой холодные капли и невероятный запах свежести.
Дождь и правда лил стеной. Небо разрывали молнии, ветер гнул деревья, клубя черные тучи. Варе вдруг подумалось, что это боженька гневается за их бессмысленную жизнь, и вот наступил час расплаты.
Куда же их занесло? Что это за деревня такая чудная? И люди в ней какие-то странные…
Едва слышные шаги заставили Варю вздрогнуть. Захар тоже услышал и шагнул вперед, окончательно загородив собой дверной проем.
– А чего в дом не проходишь? – Варя узнала голос старосты. Интересно, куда он ходил в такую погоду? И где его жена? Надо бы извиниться. Хоть и не за что, да мало ли? Может, они все тут душевнобольные.
– Да вот, не серчай, хозяин, подругу вывел воздухом подышать. – Захар посторонился, запуская в сени промокшего насквозь старосту. Тот шагнул, но увидев Варю, на мгновение замер, виновато потупив взгляд. Но уже в следующий момент от неловкости не осталось и следа.
– Не серчай на мою жену, девонька. – Хозяин дома погладил ладонью выбеленную сединой бороду. – Как сына потеряла, так сама не своя стала.
– И вы на меня… – Варя хотела было снова завести разговор о том, где и как нашла злополучную игрушку, но староста ее перебил.
– А что же вы тут-то стоите? Настасья уже всех ваших кашей потчует. Пойдемте же в дом скорее!
Захар взглянул на Варю, точно ожидая соизволения. Та лишь коротко кивнула и позволила ему увлечь ее в дом.
Находиться за столом было тяжко, все молчали, только ложки стучали о деревянные бока мисок. Так бы встать и уйти, да куда пойдешь? За окном буря, ночь, а она одна, в незнакомой деревне.
Хотя нет! Не одна!
Большой и надежный Захар вдруг стал казаться самым близким и родным человеком на целой земле. Варя сидела к нему совсем близко, так, что чувствовала жар, идущий от его могучего тела. Управившись с кашей, он теперь сидел, скучая, и украдкой поглядывал на девушку. Она хоть и не видела, но кожей чувствовала бросаемые им взгляды. Смущалась и ковыряла ложкой вкусную кашу еле-еле.
За этой игрой она едва не пропустила, как ужин закончился. Староста поднялся первым, оглядел враз прекративших стучать ложками гостей и невесело усмехнулся.
– Гроза все не утихает… Видно, судьба вам разделить не только мой стол, но и мой кров. До гумна вам теперь уж не добраться. Думал, до ночи распогодится, ан нет. – И поискал взглядом дочь. – Настасья, укладывай ребятишек на полати, а гостей на полу размести. Да для матушки место не держи. Не будет ее сегодня с нами.
Настасья кивнула и полезла на полати, где, оказывается, тише воды ниже травы весь ужин сидели две ее младшие сестры. Навскидку десяти и пяти лет от роду. После она раздала тулупы и стеганые одеяла, заменив подушки валенками да свертками с овчиной.
Спорить никто не стал. Для кочевого народа пол в теплой хате мягче перины кажется, да еще когда не качается, а уж если есть чем укрыться да что под голову подложить, – вообще счастье!
Вскоре все улеглись. Бабы в одной стороне избы, мужики в другой. Предусмотрительная Настасья даже набросила на натянутую посреди избы веревку небеленую холстину, отгораживая от мужских взглядов и перешептываний полати с детьми и прикорнувших у теплой печи баб.
Варе не спалось. За бревенчатыми стенами завывал ветер. Дождь барабанил в окна, и казалось, что не деревья гнутся и стонут, а страшные темные тени летают снаружи, норовя забраться в дом. Варвара лежала и смотрела в потолок, боясь лишний раз взглянуть в окно. Вдруг заметят и с собой уволокут? И впервые в жизни она пожалела, что нет рядом Захара, готового защищать ее даже во сне.
И вдруг снаружи раздался детский плач. От неожиданности Варя вздрогнула и зажмурила глаза, а когда открыла их снова, увидела перед собой бледное лицо Настасьи. Та, словно привидение в длинной ночной рубахе, приложила палец к губам, поднялась и поманила, приглашая идти за собой. Варя хотела натянуть на голову овчину и проигнорировать это странное приглашение, но отчего-то поднялась и пошла за девушкой.
Ее распущенные волосы струились русой волной, доставая почти до пят, и плащом скрывали фигуру. Выйдя в сени, она остановилась, подошла к окну и прижалась к нему лицом, силясь рассмотреть что-то в обезумевшей стихии.
– Он плачет… – Голос Настасьи прозвучал жутко, и Варя поежилась, как от холода. – Ты его слышишь?
– Кого? – Если она спрашивает, значит, и впрямь плач не почудился. Вот только не станет она сразу раскрывать, что слышала. Перво‑наперво узнает, что здесь творится.
– Егорку. Он в такие ночи всегда плачет. Одиноко ему… и страшно.
– Егорка – это твой брат? Значит, он жив? Тогда почему в дом не идет, раз ему страшно?
– Нельзя ему в дом. Он теперь мой… – Настасья обернулась, и Варя с ужасом увидела, как лицо девушки обезобразили глубокие морщины, глаза провалились и поблекли, затягиваясь белесыми бельмами. Ее фигура ссутулилась, протягивая к Варе руку, в скрюченных пальцах которой девушка с ужасом увидела ту самую деревянную лошадку, что давеча сжег в печи староста. – И ты – моя…
Дикий крик вырвался из груди Варвары, когда она почувствовала, как деревянный пол проваливается под босыми ногами, затягивая в темноту и холод. Она с силой зажмурилась, дабы не видеть более этого кошмара… и распахнула глаза, оказавшись в оберегающих руках Захара. Он сидел, прижимая ее к себе, и гладил по голове, укачивая, как младенца.
Все вокруг спали. Варя даже порадовалась, что легла у самой шторки и появление Захара на женской части дома никого не потревожило.
– Ты чего, Варвара? – испуганно шептал он, наклоняясь к ее ушку так близко, что она смущенно чувствовала жар его дыхания, касающегося кожи. – Сначала застонала, а потом задыхаться начала. Еле добудился! Ты из-за старосты, что ли, так переживаешь? Хочешь, я ему морду набью, если он чем тебя обидел? А Степаныч тоже хорош, не мог заступиться… Эх, меня там не было, я бы тебя в обиду не дал.
