Татьяна Гармаш-Роффе
И нет мне прощения
Вот и в данном случае, ясно осознав подоплеку щедрого предложения от издательши журнала, Манон не стала от него отказываться. Народ – это сила. Бороться с ней бессмысленно, равно как и критиковать. Либо уходи в глухую оппозицию, то есть в никуда… И тогда сиди в своем «никуда», отрицая все и всех, – при этом непонятый и невостребованный. Либо действовать в рамках возможного и реального!
Манон выбрала последнюю опцию. И предложение приняла.
Таким образом, ее деятельность оказалась весьма разнообразной: и киноблог, и роль стилиста в модном журнале, и, самое главное, фонд помощи детям-инвалидам.
Более того, Манон практично рассчитывала, что ее имя на страницах оного журнала послужит рекламой для фонда, существовавшего на благотворительные взносы. Люди устроены таким странным образом, что куда охотнее дадут деньги известному человеку (не потому, что он порядочный – ведь известность не служит гарантией порядочности), чем никому не ведомой девице со странным именем (псевдоним, что ли?) Манон…
При всем этом разнообразии деятельности сама Манон очень мало зарабатывала. Не будь у нее поддержки семьи, она бы никогда не смогла жить на собственные доходы.
Мать говорила: «Мы тебя разбаловали!» – и к месту (не к месту тоже) вспоминала о своей трудной молодости.
Ну, молодость мамочкина трудная длилась недолго: пока она, красавица, начинающая оперная певица, не встретила папу, работавшего уже тогда на высоком посту в Министерстве финансов. С этой самой поры для нее засияли софиты лучших сцен. Усыпанный розами путь Ирины Ласкуновой уперся лишь в единственное препятствие, однако непреодолимое: прелестный ее голос был слабоват в диапазоне. Любая другая оперная певица никогда бы не сделала карьеру, даже отдаленно напоминающую мамину. Но она всегда удачно забывала об этом нюансе и помнила только свою «трудную молодость», служившую ей основанием для вечных попреков младшей дочери (старшей не выговаривали: Аида была безупречна, с точки зрения родителей). Вот маман и твердила постоянно, что Манон жизни не знает, все на блюдечке получать привыкла, к грязной работе не приучена, – и вспоминала, как ей приходилось подрабатывать студенткой консерватории, мыть полы в подъезде. Пока она не встретила папу, разумеется. Он влюбился в нее на концерте, который был устроен выпускниками консерватории и куда притащился министр культуры, а с ним еще несколько важных товарищей. Ирина блистала знойной красотой и чарующим своим голосом, и папа влюбился в тот же вечер.
Он был старше и уже вдовцом, детей не имелось. Брачевание состоялось пять месяцев спустя после их первой встречи. Вскоре после этого мама напрочь забыла, как моются полы. Вспоминала о них исключительно тогда, когда требовались «позитивные» примеры для своенравной младшей дочери…
…Время поджимало. Манон запихнула пылесос в чулан и бросилась в ванную. Ополоснувшись под душем, наскоро навела красоту. Обычно напрягаться не приходилось: Манон в свои двадцать шесть была свежа, как выпускница школы. Однако сегодня она отнеслась к макияжу особенно вдумчиво. Сегодня Павел с Наташей должны снова прийти…
В своем фонде Манон завела жесткое правило: денег не давать никому. Только покупка нужных вещей для инвалидов. Кресла, специальные кровати, лекарства – это пожалуйста. Но деньги – ни-ни! Их разложат по бездонным чиновничьим карманам. Манон все эти схемы слишком хорошо знала и потому, не боясь прослыть сквалыгой, деньги выделяла строго, под конкретные покупки, и еще строже проверяла, как они расходуются.
Павел пришел в ее офис неделю назад, с сестрой лет шестнадцати в инвалидном кресле. Полиомиелит искорежил ее ноги и одну руку, и девочка с чудным живым лицом, на котором отражались мысли и эмоции, оказалась прикована навечно к каталке. Как скупо пояснил Павел, их мама, поддавшись модному веянию, отказалась делать дочери прививки, предписанные в младенческом возрасте… В том числе и от вакцины против полиомиелита. «Мама хотела как лучше, – добавил он безо всяких эмоций. – Вакцины нередко приводят к осложнениям».
Да уж… Манон пока детей не имела и такими вопросами не задавалась, но сейчас вдруг с ужасом подумала, что однажды ей тоже придется делать выбор. Вакцины, она слышала, действительно приводят к осложнениям, но такое «осложнение», как паралич, ведь хуже… Это страшно!!!
Она снова посмотрела на Наташу. Умненькая мордашка ее свидетельствовала о полном осознании беды. И еще о мужестве, с которым девочка сумела ее принять.
Манон часто задавала себе вопрос: если уж человеку суждена инвалидность, не лучше ли уж родиться дебилом? По крайней мере, мозг несчастного хотя бы не будет осознавать всю масштабность несчастья… Страшна ведь не сама беда, а ее осознание. Страшна не сама смерть, а знание, что умираешь… Разве не так?
На старшего брата девочки Манон не сразу обратила внимание: просто кто-то вез инвалидную коляску, некий человек за черной спинкой кресла. И даже когда он пояснил насчет полиомиелита, она на него толком не посмотрела, завороженная лицом девочки. Но потом они расположились у Манон в кабинете, Павел вышел из-за спинки, сел в кресло для посетителей… и устремил на нее светлый, как у сестры, взгляд. Светлый не по цвету глаз, нет, – глаза у обоих были золотисто-карие. Но в них жил свет.
Павел скупо изложил ей ситуацию – такую же печальную, как у многих других ее посетителей. Отец умер, у матери (типографского работника) зарплата маленькая… Необычность же этой ситуации состояла в том, что Павел постарался взять эту ношу на себя. К Манон чаще всего обращались матери больных детей. Реже отцы, иной раз сестры. А вот братья… Кажется, в первый раз.
Вопрос за вопросом, и Манон уяснила, что Павел не смог позволить себе учиться в институте: нужно было помогать семье.
Редкое самопожертвование. Манон хотелось спросить, о какой профессии мечтал Павел, – но воздержалась. Опыт подсказывал, что такого рода вопросы люди склонны воспринимать как участие, что позднее оборачивалось просьбами помочь еще и им. Тогда как у Манон задача была строго одна: помогать инвалидам. Точка.
Они перешли к обсуждению проблемы: Павел просил найти для его сестры приспособление, которое помогло бы ей пользоваться правой непослушной рукой. Левая работает, но печатать да еще управлять мышкой левой (при том, что Наташа по природе правша), это занимает у девочки столько времени, что она тратит едва ли не час на написание одного абзаца.
«Наташа, – говорил он, – не смотрите, что юная, только семнадцать лет, – уже зрелый и умный литературный критик. Она много читает и умеет говорить о книгах так красочно и убедительно, что у нее собираются большие аудитории на одном известном литературном сайте! Пока что пишу за нее… то есть набираю тексты я».
Манон, сама писавшая рецензии на фильмы, обычно собиравшие несколько сотен комментариев, – одновременно и восхитилась, и насторожилась.
– Покажите! – строго произнесла она.
Павел пересел за начальственный стол, следуя приглашающему жесту Манон, открыл в компьютере страничку, где публиковались рецензии Наташи.
В самом деле… – Манон, бегло прочитав пару рецензий, убедилась: Наташа писала не по возрасту зрело. Впрочем, неудивительно: инвалиды нередко дают фору «нормальным» людям на десяток-другой лет зрелости. Болезнь и страдание открывают им истины, которые другим остаются долго неведомы… Если не навсегда.
– Ну что ж, коллега, – кивнула она Наташе, – постараюсь помочь. Существуют программы, которые сами набирают текст под диктовку, и я готова…
– Мы уже пытались с ними поработать, – вежливо перебил ее Павел. – Но они недостаточно хорошо реагируют на голос, делают много ошибок, после них текст все равно надо править. Так что без моего участия не обойтись. А Ната хочет быть независимой в своей работе.
– К тому же я вношу много исправлений, – подхватила Наташа, – а эти программы плохо приспособлены для такой задачи. А я хотела бы… если не держать брата при себе… Он у меня и так как сиделка… А у него ведь своя жизнь!
– Не говори глупостей, Ната. И не ссылайся на меня. Ничего нет стыдного в том, что я тебе… Я Натке мешаю, – обратился он к Манон. – Помогаю, но при этом мешаю! Она переживает, что много правит, – вроде как задает мне лишнюю работу, – или долго раздумывает над тем, как получше сформулировать фразу, и ее стесняет, что я жду… Это не дает ей как следует сосредоточиться, понимаете?
– Разумеется, – кивнула Манон. – Объясните мне только получше, о каком приспособлении идет речь. Я никогда о нем не слышала.
– Мы тоже. Не факт, что оно вообще существует. Но изготовить его просто, мне кажется. У Наты рука парализована от локтя, а выше двигается нормально. Вот если бы к ее предплечью присоединить что-то такое, что могло бы управлять мышкой… Как-то так, – и Павел набросал схему на маленьком голубом листке бумаги для заметок, лежавших на ее столе.
Выслушав, Манон поднялась, чем давала понять, что аудиенция закончена: в приемной ждали еще десятка два инвалидов, с которыми вела предварительную («пропускную») беседу ее секретарь, Надя, отсеивая разного рода мошенников и проныр.
– Я проработаю этот вопрос. О результатах вам сообщим через… ммм… Постараемся уложиться в неделю.
Эти двое даже не подозревали, насколько сложную задачу задали они Манон. Она действительно никогда не слышала о подобных приспособлениях, – никто до сих пор не просил у ее фонда помощи такого рода. Так что требовалось сначала их найти, затем связаться с фирмой-изготовителем и разузнать о технических характеристиках, потом с фирмой сторговаться, по возможности… Деньги у Манон имелись в распоряжении немалые, если считать цифрами. Но если эти цифры поделить на количество людей, просивших ее фонд о помощи, то на каждого получалась ничтожно малая сумма…
Выходя (выезжая…) из ее кабинета, оба, брат и сестра, обернулись. И одарили Манон такими взглядами… такими полными веры в нее взглядами, что у нее коленки ослабли. Она медленно опустилась в свое директорское кресло, уже зная, что для них она в лепешку расшибется, но найдет нужное приспособление! И не только его: она еще задействует все связи, чтобы опубликовать в прессе рассказ об удивительной девушке Наташе и ее брате…
Нет! О ее брате писать совершенно незачем! Накинутся на него толпы неудовлетворенных дамочек, почуяв самоотверженную душу! А Манон… А ей… ей самой хотелось поближе познакомиться с Павлом…
«Потому что ты и есть «неудовлетворенная душа», – с сарказмом констатировала она, посмотрев на себя в зеркало (естественно, в ее кабинете оно тоже водилось). – Если так и дальше пойдет, то придется тебе, милая, – продолжала она свой спич к отражению, – пересесть в инвалидное кресло! Если, конечно, существуют кресла для душевных инвалидов…»
По большому счету, хоть Манон и считала себя полной противоположностью Аиде, но, как и сестра, жила в ожидании высокого накала чувств, который ей однажды принесет великая любовь…
Дело было только за мужчиной, способным подарить ей этот накал. А он все никак не появлялся. Однако Манон дала себе зарок: ошибки Даши она не повторит. И ни за кого «гекторообразного» замуж никогда не выйдет!
Лучше быть одной. Ей вполне неплохо одной, между прочим…
За прошедшую неделю она, не доверив эту работу сотрудникам, сама провела фундаментальное исследование вопроса. Похоже, что приспособление такого рода и впрямь не существовало. Зато она нашла совсем другое: бионический протез. Эта искусственная рука могла управлять пальцами, совершать точные движения – не только печатать на клавиатуре, водить мышку, но даже листать страницы в книге!
Однако не все делается так быстро, как хочется: она начала переговоры о цене, попыталась выбить скидку. На превосходном немецком Манон соблазняла фирму рекламой (мол, распишем, как вы помогаете инвалидам!), прося скостить крутую цену… А фирма отписывала, что «такого рода реклама нам не нужна, иначе все инвалиды кинутся просить нас пожертвовать финансовыми интересами предприятия ради их нужд. Мы очень сочувствуем людям, пораженным недугом, однако не можем отдавать нашу продукцию по заниженной цене! Поймите нас правильно…»
Манон понимала правильно. Не зря она получила отличное образование: все эти тайные и явные финансово-экономические соображения были для нее абсолютно прозрачными.
В конечном итоге, после обмена несколькими письмами с изготовителем, она все же решила выделить огромные деньги – свыше тридцати тысяч евро, почти полтора миллиона рублей! – для Наташи. Более того, теперь она знала, что существуют такого же рода протезы и для ног. С ними Наташа могла бы стать совершенно независимой! Но…
НО. Это стоит о-о-очень дорого. Помогая Наташе, она лишит помощи других людей. Только если постепенно, не сразу, по мере поступления средств… Об этих протезах она пока и говорить не станет. Будут деньги – будет и Наташе сюрприз.
Существовала и другая загвоздка в этом деле: для того, чтобы носить протез, нужно согласиться на ампутацию неработающей части руки (и ног, если финансы пойдут)! Протез, без сомнения, сможет выполнить утраченные функции… Но согласится ли девочка на то, чтобы ее лишили части тела, – пусть и неработающей части, – чтобы вместо нее приставить железку? Умную, работающую, но все-таки железку…
«Стоп, – решила Манон. – Сначала обсудим вариант с рукой. А там видно будет. Если Наташа согласится на ампутацию руки, если сживется с протезом, если поверит в то, что и ноги ее можно таким же образом заменить на искусственные… Тогда и будем думать о денежках для них».
Конечно, она могла бы уведомить о своих находках Павла по телефону. Но ей очень хотелось снова увидеть его и Наташу, их золотистые живые глаза. И она не стала звонить. Пусть придут. Она им расскажет, что сумела сделать за столь сжатые сроки. Они это оценят!
Вот поэтому сегодня Манон накладывала макияж с особой тщательностью.
Подумав, она решила надеть бледно-голубой короткий свитер, связанный редкими петлями из шелковой нити, – так, что под ним просвечивал темно-синий топ. Ну и джинсы, как всегда. Манон терпеть не могла манеру одеваться матери и старшей сестры: все эти тяжелые, душные, дорогие платья с переливами парчи и стразов «от» какой-нибудь очередной звезды шмоточного дизайна. Ладно еще мама: хоть она и ушла со сцены, но ее привычка к блеску понятна. А вот Аиде совсем ни к чему! Это ее старит, делает из нее какую-то куклу…
Стоп! А ведь в прошлый раз… да, точно, в прошлый раз Аида пришла к ней в брюках! Манон тогда еще удивилась: до сих пор сестра категорически не признавала этот вид одежды. Да и вообще Дашка стала одеваться значительно проще, чем раньше. Но Манон забыла спросить, с чем связаны такие эпохальные перемены в ее стиле. Надо будет подъехать к сестрице, разузнать, в чем там дело… Нового кутюрье завела, что ли?
Или все-таки влюбилась?!
Примчавшись к себе в офис, мило и скромно обставленный (было бы верхом безвкусицы обставлять его дорогой мебелью, когда к тебе приходят за помощью бедные люди!), Манон первым делом поинтересовалась у сотрудницы, как там дела с поступлением новых благотворительных сумм. И с неудовольствием услышала, что плохо.
– А что отвечают?
– Ничего внятного. Но смысл один: им надоели разные побирушки.
– Побирушки?!
Манон почувствовала, как у нее зубы заныли от ярости.
…Поначалу многие крупные бизнесмены и прочий богатый люд охотно давали деньги: им нравилось слыть добряками, заботящимися о больных детях. К тому же Манон была известна как дочь своего отца, крупного финансиста, недавнего замминистра финансов, а ныне президента межбанковского комитета и владельца парочки крупных холдингов, – отчего «благотворители» его задабривали взносами в фонд дочери: мало ли, связь с такой фигурой всегда пригодится! Манон слишком хорошо знала эту среду и прекрасно понимала, что каждый имел в этом деле интерес, весьма далекий от инвалидов.
Однако, внеся деньги один раз, – отметившись, так сказать, – все эти граждане больше помогать фонду не хотели. Элементарно жмотились.
Она набрала номер одной редакции.
– Оля? Помнишь, ты печатала мой материал о четырех наших звездах попсы и двух банкирах, которые дали деньги для фонда?
– Конечно.
– Так вот, больше не хотят.
– Не удивила. Они лучше унитаз для своей ж…ы отольют из чистого золота, чем поделятся.
– Давай их прижучим! Я уже статью набросала. Сейчас загружу тебе по мылу.
– Не суетись. Они все в друзьях у нашего главного, не пройдет…
Манон набрала еще несколько изданий, с таким же успехом. Повезло ей на шестом звонке. Знакомая редактор, выслушав ее, сообщила:
– Давай предложим этот материал Александре Касьяновой! Знаешь ее?
– Слышала…
– Она сделает проблемную статью, если заинтересуется.
– Вообще-то я хотела тебе предложить не статью, а небольшую заметку… Ехидную!
– Не пройдет, Манон. Это народец зубастый, с больным самолюбием и с большими связями, затрахают всю редакцию. А Касьянова может сделать проблемную статью, где будут примеры…
– И чем это лучше моей заметки? – почти обиделась Манон.
– Александра умеет написать…
– А я не умею? – возмутилась Манон.
– Подожди, не баламуть. Касьянова умеет написать круто, при этом без конкретных имен. Намек будет прозрачным, но никто из них шум поднимать не станет – не посмеет признаться, что узнал себя в портрете! По принципу «неча на зеркало пенять, коли рожа крива»! Она это отлично умеет, можешь мне поверить. Поставим статью на нашем интернет-портале, там у нас жизнь посвободнее.
– Уговорила… Как с ней связаться?
– Погоди, она, по-моему, сейчас в редакции. Жди у телефона.
Через несколько минут Манон ответил приятный голос: «Александра Касьянова, слушаю вас»… Что-то в нем было золотистое и светлое, как глаза Наташи и Павла.
– Давайте сделаем так, – выслушав, произнесла журналистка. – Через три дня мы всей семьей улетаем в отпуск, так что статью я не могу обещать вам раньше, чем вернусь. Но приходите ко мне в редакцию завтра. Часов в одиннадцать, вас устроит? Обсудим детали, а в отпуске я напишу черновик. Покажу вам по возвращении, внесем уточнения, и тогда уже опубликуем. Лады?
Манон согласилась. По большому счету, выбирать не приходилось. Только если обратиться к папе, чтобы он нажал на нужные рычаги… И тогда деньги ей, без сомнения, понесут… Но ей хотелось, с помощью журналистки Касьяновой, пробудить в людях… в спонсорах… совесть. В конце концов, ее фонд – благотворительный, а это такая вещь… вопрос совести! Они должны, просто обязаны очнуться! Понять, что нельзя тратить по миллиону зеленых на Деда Мороза для грудного ребенка, который ничего не смыслит! Когда рядом есть нуждающиеся, несчастные, больные… Тем более такие светлые люди, как Наташа! И ее старший брат…
Она еще не рассказала о них Александре. Но уже чувствовала, что журналистка на одной с ней волне. Манон приведет ей этот пример завтра. И они вместе сделают такую статью, после которой никто из раздолбаев не посмеет уклониться от взносов в ее фонд!!!
Посмотрев в зеркало, она одернула шелковый свитер и села за стол: сейчас к ней должны прийти Наташа с Павлом…
Однако первым в ее кабинет вломился Петька. Петр Ломов (фамилия очень подходила к его наглой морде!), красавчик, сынок одного банкира.
– Манюша, душенька! «А я денежку принес, – запел он фальшиво, – за квартиру, за…» Как там дальше?
– «за январь».
– Это «Операция Ы»?
– Она самая.
– Я знал, что ты не подведешь, киноманка моя! Так я денежку принес для твоих убогоньких!
– Сядь, – произнесла Манон с легким отвращением.
– И что ж ты меня так не любишь, красавица? – Ломов уселся в кресло, ногу положил на ногу, сверкнув дорогим ботинком.
– С какой стати, Петюня, мне тебя любить? – поинтересовалась Манон.
– Да хоть с такой: я денежку тебе…
– Не мне.
– Ну ладно, на благое дело! – Петя заржал, оскалив великолепные зубы.
– Вот именно.
– Ну, принимай.
И Петя начал отсчитывать купюры. Манон молча следила.
– …сто… сто пятьдесят… двести… четыреста… Следишь?
– Слежу. Ты скажи мне еще раз: зачем наличными приносишь? От налогов безнал лучше действует.
– Да какая разница… Пятьсот… Все. Пятьсот тысяч, принимай! И расписочку выдай. С расписочкой тоже хорошо. Не волнуйся за мои налоги.
– Да мне по барабану, Петюня.
Манон пересчитала деньги и принялась писать расписку.
– Когда вы изволите поужинать со мной, мадемуазель? – задал свой обычный ернический вопрос Петька.
– «Мадам», – хмуро откликнулась Манон.
– Ты вышла замуж? – изумился Петька.
– Нет пока. Но обращение «мадемуазель» во Франции отменили.
Петя присвистнул.
– И что теперь вместо него?
– «Мадам».
– Типа все замуж повыходили?!
– Типа неприлично разделять женщин по признаку семейного положения, – прояснила Манон смысл новейшего течения.
– Ишь ты… выходит, теперь я даже не узнаю, вышла ли ты замуж?
– Как и я: не узнаю, женился ли ты наконец, неугомонный! – засмеялась Манон.
– О, я не женюсь никогда, можешь быть уверена! Я тебе буду верность хранить, Манюша!
Петька был единственным, кто называл ее столь фамильярно: «Манюшей». Знакомы они были по МГИМО, однокурсники, хоть Петька на два года старше: он успел в армии отслужить до поступления. Армия для Пети выглядела весьма щадяще, с учетом положения его папеньки: служил в столице, каждый выходной домой заявлялся – Петюня сам ей рассказывал. Но пунктик этот армейский в его биографии вышел существенный, и в МГИМО его взяли даже без папочкиных связей… Так утверждал Петька.
Он ухаживал за ней еще тогда, в студенческие годы, – но точно так же, как и теперь: ернически, шутливо. Был у них какой-то момент в отношениях, когда Манон почудилось, что Петька всерьез влюблен… Что-то он такое однажды сказал, после занятий, когда они брели по парку, загребая ногами осенние листья, вдыхая их терпкий запах, и он вдруг взял ее за руку, легонько потянул к себе и сказал…
Манон не помнила что. Зато помнила, как вдруг все закружилось у нее внутри. Так сильно, что засосало под ложечкой. И кружение это невыносимое остановилось в тот момент, когда он поцеловал ее. В губы. Тут вдруг все затихло – необыкновенно и странно. Будто она оглохла, и больше ни один звук не долетал до ее слуха. Несколько мгновений они смотрели друг на друга в оцепенении после этого поцелуя.
А потом оба приняли бодрый вид. Словно ничего и не было.
Да, собственно, разве что-то было?
В общем, Петьку нельзя даже назвать ее первой любовью, поскольку о любви речь никогда не шла. Был только поцелуй… Головокружительный и… и ни к чему не обязывающий. Вот и все. Их обоих подобная трактовка устраивала. Ни продолжения, ни претензий, ни лирических воспоминаний. Мало ли, голова кружилась… Подумаешь… Проехали.
Петька наконец свалил. И буквально через две минуты секретарша объявила, что пришли Павел с Наташей.
Манон откинулась в кресле, будто в предвкушении праздника.
«Не прав ты, папа, – она снова возвратилась мысленно к тому давнему разговору, – не прав! В литературе, кино, даже в журналистике тон задают драмы, непременно что-то негативное. В хорошем, в положительном, в счастливом нет драматургии, нет действия, нет течения между разными полюсами. «Они любили друг друга всю жизнь» – разве из этого можно создать произведение? С перепадами, с неожиданными ходами, поворотами сюжета? Нет, разумеется, нет! И твои рассуждения, папа, ни к черту не годятся! Эти великие, на которых ты ссылался, они избирательно описывали негатив! Из чего никак не следует, что все у нас непременно негодяи и алкаши! Видел бы ты эту парочку, брата с сестрой! Видел бы ты эту самоотверженность, любовь, заботу! Романа об этом не написать, – разве только, к примеру, Наташа чудом исцелится, а затем брата предаст. Тогда – о, да! – получится сюжетец для «великих»! Но Наташа не исцелится никогда, чудес не бывает, и брата никогда не предаст… И не напишут о них «великие», потому что драматургии нет, папочка! Так что не стоит судить о народе по книжкам! Даже по самым гениальным!»
– Можно? – Павел приоткрыл дверь.
– Конечно, я жду вас! Проходите… проезжайте. У меня для вас хорошие новости!
И Манон принялась с увлечением описывать свои достижения.
Наташа смотрела на нее с восторгом, словно видела перед собой фею, в складках платья которой прячется волшебная палочка. Павел глядел иначе: с ожиданием. Будто хотел сказать: ну, посмотрим…
Манон не обижалась. Им, этим двоим, должно быть уже не раз что-то обещали… Да воз и ныне там, без сомнения.
– Я даже не знаю, как вас благодарить! – порозовела Наташа от радостной надежды и от смущения. – Вы даже не представляете… это трудно представить здоровому человеку, я понимаю!.. – какой великий подарок вы нам сделали!
– Еще не сделала, – Манон и сама смутилась. – Пока не надо загадывать…
– У вас все получится, я чувствую! Вы такой человек… Вы добьетесь, я точно знаю! И Павлик тогда сможет хоть немного от меня отдохнуть… У него будет время писать иконы…
– Иконы? – подняла брови Манон.
Павел деликатно кашлянул и принялся что-то объяснять по поводу религии и своих убеждений…
Манон не вслушивалась. Она поняла одно: эти глаза светились золотистым светом не для нее.
Ну что ж, она уважает его выбор. И, разумеется, сделает для Наташи то, что обещала. Впрочем, она еще не все им сказала…
– Есть нюанс. Протез этот, Наташа, можно поставить только вместо руки. Вместо.
– Это что значит?.. – оторопела девочка.
– Вы хотите сказать, что… Что руку надо ампу… – заговорил было Павел.
– Ампутировать, – не дослушав, подтвердила Манон. – Протез нельзя прикрепить к действующей части руки, – только вместо нее. Так что подумайте. Вот фотография этого протеза и его описание, – Манон протянула им распечатку, которую самолично перевела на русский язык, – и вот компакт-диск, я записала для вас демонстрационный фильм. Решение за вами. С моей стороны – я, мой фонд, – мы готовы протез оплатить.
Она хотела добавить: это, мол, очень дорого стоит, и, помогая вам, мы обделяем других… Тогда как Наташа, по большому счету, не так остро нуждается, как другие инвалиды, у которых вообще нет близких, которые могли бы за ними ухаживать…
Но Манон не произнесла эти слова. Творческая работа – это кому-то, возможно, и блажью покажется… Только не Манон!
– Сколько у нас времени на размышления? – спросил Павел.
– Сколько угодно. Просто позвоните мне, когда примете решение.
Она поднялась, прошла к двери, распахнула перед братом и сестрой. «Следующий!» – возвестила она и вернулась за свой стол.
Она приняла еще шесть человек, отобранных секретарем, внесла в компьютер необходимую информацию обо всех. Двум Манон сразу приписала: «Отказать». Эти являлись, дыша ей в лицо перегаром, – ясно, что любую помощь, даже в виде конкретных материальных ценностей, – загонят! Будь то специальная кровать, или инвалидная коляска, или костыли, ходунки… неважно, что, – продадут в обмен на несколько бутылок! Надо будет секретарю сказать, чтобы не пропускала таких к Манон.
Еще трем она приписала в своем файле: «Уточнить подробности, проверить состояние». Это касалось тех случаев, когда клиенты пытались выторговать деньги на лекарства или на специальное питание, якобы… а может, и действительно прописанные врачами.
В общем, мороки хватало. Для одних благотворительный фонд – последняя надежда, а для других, ушлых, – чистая халява. Последнего Манон допустить не могла, отчего каждое досье рассматривала с большим пристрастием.
Она откинулась в своем кресле, ощущая усталость. Кому-то, – кто бегает целый день по кабинетам и этажам, кто корпит над проектами или мудреными отчетами, – ее работа могла показаться легкой, без сомнения. Она не бегает и не корпит над бумагами – она сидит в начальственном кресле за начальственным столом, и к ее услугам небольшой, но эффективный штат людей, которые как раз бегают, проверяя информацию. Но эмоционально… Ее работа была эмоционально выматывающей. И завистники – а такие водились, конечно же, – ее поражали. Видеть в течение шести рабочих часов сплошное бедствие и горе – это вам не по этажам бегать, мышцы ног накачивать!
От сострадания устаешь. Сильно. Позавидовать ей мог только человек, лишенный сострадания… Но не дай бог такому оказаться на ее месте.
Именно поэтому Манон занималась приемом клиентов сама. И никому не смогла бы передоверить свой пост. Хотя у нее были для этого финансовые возможности. Вполне могла бы нанять директора-распорядителя…
Она прикрыла глаза. На сегодня все. Чуть расслабиться… и домой!
– Манон, к вам тут посетитель, – проговорила секретарша. – Он не записывался на прием, но сказал, что деньги хочет в фонд внести…
– Запускай через минуту.
Манон села поровнее, быстро припудрила лицо, обновила помаду. Она знала, что ее привлекательная внешность играет не последнюю роль в пробуждении энтузиазма дарителей. Так уж нелепо мир устроен: деньги вроде несут для инвалидов, а меж тем несут их именно в этот фонд (ведь есть еще множество!) ради ее хорошенькой внешности… И ради папочки, разумеется. Кто как. Или по обеим причинам сразу.
Минута прошла. В дверь снова стукнули.
– Да! – откликнулась она.
Приятное лицо. Чувство собственного достоинства сочетается с определенной интеллигентностью.
– Меня зовут Константин… Евгеньевич. Вот моя визитка…
Посетитель вложил ей в руки кусочек плотной черной бумаги, на которой золотом было выведено что-то… Что пока не интересовало Манон.
– Присаживайтесь. Какое у вас ко мне дело?
– Я давно и с удовольствием читаю ваши рецензии на фильмы, если честно… Можно сказать, я ваш поклонник. По крайней мере, фильм смотреть не буду, пока ваше мнение не узнаю, – он улыбнулся, обнаружив ямочки на обеих щеках. – Но только недавно узнал, что вы возглавляете фонд помощи детям-инвалидам… В наше время столько развелось фондов, и большинство из них сомнительных, что я никогда и не помышлял заняться благотворительностью… Однако…
Посетитель застеснялся и умолк в самом интересном месте.
– Вы не помышляли, – сухо напомнила ему Манон, не имевшая склонности покупаться на комплименты. – Но теперь пришли в мой фонд. Что дальше?
– Я деньги для вашего фонда принес…
– Наличные?
Манон вспомнила Петьку.
– Вы что-то имеете против?
– Абсолютно ничего. Я очень рада, что вы хотите помочь больным детям. Но вы могли бы прислать курьера. Вы человек занятой, без сомнения…
Она взяла в руки визитку: «Генеральный директор ЗАО «Знаток». Кажется, это… Крупный интернет-портал плюс несколько печатных изданий, оседлавших тему недвижимости, ремонта, дизайна, архитектурных проектов для квартир и дач… По существу, холдинг. Солидное заведение, тем более что у него водились в основном богатые клиенты, из сегмента «люкс».
Константин Евгеньевич Ерофеев, так звался ее посетитель.
