Татьяна Гармаш-Роффе
Венец Фемиды
– Где-где вас не было?.. – прошептала я, чувствуя, что мне становится дурно. Что бы ни имел в виду этот человек, за его словами рисовалась громада зла. Зла, которое обрушилось на мою маму.
– Эй, ты что, в обморок собралась хлопнуться? Глянь, побелела вся. Давай я тебе что-нибудь налью. Воды? Водки? Может, сок какой-нибудь? Да ты сядь поудобнее, – засуетился он, – вот так… – Мужчина затащил меня поглубже на диван, поскольку я сидела на самом краешке. – Не надо в обморок падать, я ничего плохого не хочу, просто разобраться нужно. Потому что ты ошибаешься на мой счет.
– Воды принесите, – прошептала я. – А лучше чаю.
– Тут чай сделать можно, но надо доставать все причиндалы из коробок… Ладно, в дом схожу. Сиди смирно тут. Я тебя запру.
Мой похититель направился к двери.
– Вас как зовут? – тихо спросила я/
Он обернулся.
– Так ты ведь знаешь! Кончай целку из себя корчить! – заорал он.
Глаза у него округлились, как у совы, губы сжались. И с этим жутковатым выражением лица он смотрел на меня еще несколько секунд. Я уже и не знала, чего дальше ожидать.
Однако лицо его вдруг разгладилось.
– Пока я чай буду делать, ты настройся правильно, Агата, – совершенно спокойно произнес он. – Или мы разберемся и все уладим мирно, или мне придется надрать тебе задницу… Должен ведь я защитить себя, как считаешь? – неприятно хмыкнул он.
– От чего?
– От кого, дорогуша. От тебя. Ты хочешь меня убить. И мне твоя затея совсем не нравится. Или ты ее оставишь и поймешь, что ошибалась. Или…
Он сделал паузу.
– Ну? – подогнала я его.
– Или я сам убью тебя.
С этими словами он вышел в дверь, которая бесшумно закрылась за ним.
* * *
Серега, как договорились, приступил к проверке семейных связей. Он решил времени не терять и не искать, как могли бы познакомиться жены в прошлом, а пойти наиболее коротким путем: установить, знакомы ли они в настоящем. А именно: проверить их телефонные разговоры. Разрешение он уже получил, списки звонков сотовые операторы обещали прислать завтра. И тогда его парни засядут за скрупулезное изучение входящих и исходящих звонков обеих дам.
Алексей тоже решил времени не терять и немедленно навестить обе семьи, не дожидаясь результатов проверки Громова. Начал он со вдовы Захаркина: его похоронили две недели назад, и есть шанс, что вдова уже не так убивается. Если вообще убивалась, конечно.
Он ожидал увидеть знакомое клише: хорошенькую, глупенькую и продажную мордашку. Знакомое не только по фильмам – сыщицкий опыт детектива был достаточно богат, на такие личики он насмотрелся в реальной жизни. И знал, что за ними скрываются слабенькие мозги, неспособные ни на хорошее дело, ни на плохое. И в подобном случае гипотезу сговора можно было бы с легкостью отмести.
Однако не повезло. Вдова Захаркина оказалась не крашеной блондинкой с силиконовыми губами, а рыжеватой брюнеткой с неприветливыми, резкими чертами лица и блестящими, будто отлакированными темными глазами. Детектива это расстроило. За зеркальным блеском глаз мог скрываться хитрый, расчетливый ум. Посему придется Сереге над гипотезой преступного сговора жен все же потрудиться.
Кис же пришел ко вдове с другой целью: подкопать курган прошлого. Там должны быть захоронены сокровища ценной информации, которая – как знать! – могла бы дать сыщику подсказку, где искать киллера. А что искать его надо в прошлом, вытекало из факта отсутствия связей между двумя погибшими в настоящем. За исключением версии сговора семей, конечно. Но Алексей, хоть сам и подал эту идею, в нее почти не верил. Осуществить двойное убийство было бы несложно при наличии профессионального киллера. А вот найти его как раз непросто. И еще труднее было до этой схемы додуматься. Разве только среди жен (или взрослых детей) имеются любители детективов, вычитавшие ее в каком-то романе…
– Вы любите детективы? – спросил он Евгению Ивановну, вдову Захаркина.
– Не особо. Предпочитаю мелодрамы.
«Мелодрамы» – это кино или сериалы. Значит, вдова книг не читает. Впрочем, такой ход со сговором жен вполне мог быть в каком-то фильме. Но Евгения Захаркина не любит детективы.
– А какое отношение это имеет к делу? – поинтересовалась она сухо.
– Человек, увлекающийся детективами, обычно обладает достаточно логическим мышлением.
– И что?
– Собрался развернуть перед вами логическую цепочку моих размышлений, в результате которых я решил посмотреть ваши семейные фотоальбомы.
Алексей нарочно выразился столь витиевато: хотел увидеть, схватит ли мысль хозяйка дома.
– Не нужно мне ничего объяснять, – раздраженно произнесла она. – Можете свои размышления с цепочками оставить при себе. Ищете убийцу – вот и ищите. А фотографии у нас все оцифрованы. Хотя и в альбомах старых есть. Вам какие?
Алексей предпочел рассматривать альбомы. Ведь в них находятся оригиналы, тогда как в оцифрованную коллекцию некоторые снимки могли и не попасть.
Хозяйка кликнула горничную, спросила, где хранятся альбомы. Оказалось, на верхнем этаже, в бильярдной. Отлично! Там детективу мешать никто не станет.
Альбомы были старыми. Об этом свидетельствовали не только потертости, но и дизайн каких-то давних советских годов: тяжеленные фолианты, обтянутые синим бархатом. От родителей еще, видимо, Захаркину достались. И точно, в двух первых разместились фотографии старших поколений. Алексей рассмотрел их тоже, хоть и бегло. Простые крестьянские лица бабушек и дедушек резко контрастировали с поколением помоложе – то есть с родителями Захаркина. Увы, в лицах потомков не прибавилось ни интеллекта, ни просветленности – хуже того, и простота исчезла, будто затертая ластиком. В результате получился портрет вполне типичного уголовника – отца Захаркина. Мать его была невыразительной. То есть ее довольно миловидное личико не выражало ничего. Совсем. На собственной свадьбе, в каких-то компаниях, Люба (как гласили подписи к снимкам) смотрела в объектив одинаково равнодушно. Ни проблеска мысли, ни эмоции. Пожалуй, бандиту именно такая супруга и нужна была. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что некоторые эмоции все-таки озаряли ее лицо на снимках с новорожденным сыном, Захаркиным-младшим…
Третий альбом заполнял явно Семен Захаркин сам, еще в юности – по традиции, привитой родителями, надо полагать. Однако заполнял он его не усердно и вскоре это занятие забросил: фотографии иссякли в начале нулевых годов.
Подписи под снимками были скупы. Захаркин отмечал только годы, изредка приписывал что-то вроде «Днюха у Витька». «Витек», надо думать, это Виктор Клешков. Но даже эта скудная информация была ценной – ведь убийцу следует искать в совместном прошлом обеих жертв.
Детектив целый час неспешно перелистывал плотные страницы, всматриваясь в лица, запечатленные на глянцевой фотобумаге, и переснимал их на свой телефон. В итоге у него сформировался список людей, наиболее часто появлявшихся на снимках вместе. Кроме Захаркина и Клешкова в компанию входили еще четверо. Судя по дачным развлечениям, жили они достаточно близко друг от друга. Вместе ходили на рыбалку, в клуб, жарили шашлыки, отмечали какие-то даты…
В этом доме не осталось никого, кто мог бы дать пояснения к снимкам. Вдова молода, прислуга тоже. Взрослые дети уже не жили с родителями, но и они вряд ли были в курсе юных забав своего отца. Если только…
Алексей подошел к стене бильярдной и принялся рассматривать умело сделанный коллаж из семейных фотографий разных лет. Все лица казались такими славными и счастливыми… Даже сам Захаркин выглядел не уголовником, а милым добрым папочкой… Мог ли кто-то из его взрослых детей задумать двойное убийство?
По просьбе детектива вдова раздраженно пояснила, кто есть кто на снимках.
Дочь Захаркиных от первого брака Алексей отмел сразу: она прижимала к себе малыша и лицо ее сияло. Похоже, именно у этого карапуза был день рождения, во время которого дедушку убили… Дочь не могла нанять киллера, нет. Не могла позволить ему стрелять во время детского праздника, счастливой первой годовщины своего ребенка.
Сын же, судя по выражению лица на фото, был хитроват. А такие люди никогда не страдают повышенной эмпатией. Не выйдет быть хитрым, если жалеешь людей. Однако хитрить и убивать – отнюдь не одно и то же. Недаром «воры в законе» руки кровью никогда не марали.
Впрочем, это, опять же, Серегины теперь дела.
Откланявшись, Алексей не теряя времени отправился в дом Виктора Клешкова, где был встречен куда более гостеприимно.
– Маруся, – кокетливо протянула ему ручку вдовушка.
Она даже не пыталась изобразить горе. Весело предложила чаю и беспечно щебетала, расставляя вместе с горничной вазочки с конфетами и печеньем.
Наконец разлили чай по чашкам, сели. Алексей мягко интересовался семейной жизнью Маруси, и та отвечала весьма охотно.
Выяснилось, что, как и госпожа Захаркина, общих детей с мужем Маруся не завела. А у покойного супруга имеются отпрыски от первого брака, двое сыновей, но они («слава-те-господи», скороговоркой пробормотала Маруся) живут за границей. Там выучились и там же остались работать.
…Значит, версия сговора между взрослыми детьми отпадает, заключил Алексей и набрал сообщение Громову.
– Вы, наверное, удивляетесь, что я не в трауре, – говорила Маруся, подвигая гостю вазочку с французским печеньем «макарон», – а я вот нисколько не горюю и делать вид не собираюсь. Посмотрите на меня, я молодая, красивая…
Кис посмотрел. До этих слов он внешностью вдовы не заинтересовался – ничем она его не зацепила. Но девушка призвала поглядеть на ее красоту, и детективу стало любопытно. На этот раз он окинул ее внимательным взглядом.
Нет, первое впечатление его не подвело. Простенькая, почти дурнушка с ярким макияжем, который, однако, несмотря на безвкусицу, создавал какой-никакой дизайн на ее лице, придавая структуру мелким невыразительным чертам. Выразительными были, пожалуй, лишь ее глаза. Вернее, не глаза, а взгляд, в котором ярко светился вызов. Не детективу, нет – всему и всем.
– …красивая, – продолжала она, – а он мне в папки годился! Так туда же, кобель, изменял! Совсем эти мужчины оборзели, чего им надо-то еще?!
Детективу быстро прискучил ее монолог, и он спросил о фотографиях.
Облом. Альбомов в доме не имелось. Или хозяйка о них не знала. Возможно, где-то есть. Но где – вопрос.
Маруся кликнула горничную, и Алексей вместе с ней принялся изучать содержимое шкафов. Учитывая размеры дома, шкафов в нем имелось великое множество, но детектив благоразумно решил, что искать стоит в книжных: не в посудных же. И не на полках с постельным бельем.
Как выяснилось, из книг в этом доме имелись лишь яркие подарочные альбомы с видами, пейзажами, архитектурными памятниками, зверюшками и прочими приятными глазу вещами. Было их немного, всего один шкаф. Однако семейных фотографий среди них не обнаружилось.
Еще с час Алексей с горничной открывали и закрывали створки, копались в различных ящиках. В конце концов терпение и труд, в соответствии с известной поговоркой, победили: искомое обнаружилось в подвале. Нет, не альбомы – просто два больших бумажных пакета среди пыльных коробок с мини-кассетами от видеокамер, которыми снимали в 90-е. Алексей прихватил все: и снимки, и кассеты.
Однако, изучив их, ничего подозрительного не обнаружил. Иной раз парни выглядели откровенно пьяными, иной раз, похоже, обкурившимися. Часто в обнимку с девушками. Но никакого криминала объективы не запечатлели, даже драки. Что нормально, в общем-то. Темные делишки не стоит фиксировать на пленку для истории, не ровен час, попадет в руки полиции. С другой стороны, «раз пошли на дело», то не до камер и фоток: нужна предельная концентрация внимания. Тогда еще не наступила эпоха соцсетей, когда запечатлевается каждый «пук», образно говоря. Так что не стоило даже надеяться найти в этих записях криминал.
Но кое-что полезное Алексей из них все же выудил. Четверых парней – включая двух ныне покойных – он определил как костяк банды. Без них не обходилась ни одна вечеринка, ни одна посиделка, ни одно развлечение. И было вполне заметно, что остальные парни перед ними заискивали.
Список выглядел следующим образом:
– двое убитых, Семен Захаркин (прозвище Харя) и Виктор Клешков (прозвище, конечно же, Клешня),
– и двое, чьи фамилии он так и не узнал, поскольку и в подписях к фото, и на видео парни называли друг друга либо по имени, либо по прозвищу. Это были два Андрея, один по кличке Колесо, другой – Чача.
Детектив подъехал к Громову, передал ему отобранные фото и выписки с именами и кличками.
– Вот этих надо найти. Максимум информации.
– Быстро ты сработал. Появилась идея?
– Не совсем идея – так, мыслишка: если парни и совершили гнусное дело, то вчетвером. Они повсюду вместе, не разлей вода. Какие делишки за ними водились? Возможно, кого-то постоянно изводили? Издевались, избивали… Помнишь, в школе практически всегда находился мальчишка, из которого делали козла отпущения? Мстить спустя столько лет может только тот, кому они жизнь разрушили. Не просто нагадили, а реально разрушили, понимаешь? Человек пытался жить, как-то справляться с травмой – вот годы и шли. А теперь он понял, что не справиться ему, пока мучители гуляют на одной земле с ним.
– Красиво излагаешь, – задумчиво произнес Серега.
– Такой вариант может как раз объяснить месть двадцать – двадцать пять лет спустя. Пушкинский персонаж, Сильвио, никак не вписывается в картину мести сразу двум мужчинам. Хотя, как и у Пушкина, оба как раз женились относительно недавно на молодухах – но насчет счастья я бы усомнился. Клешков вообще ухитрился новой супруге изменять… У нас все проще и гнуснее, никакой романтики. У нас козел. Отпущения, в смысле. Поэтому очень важно узнать даже о мелких хулиганствах. Главное, чтобы жертвой по ним проходил один и тот же человек. Он вполне может оказаться нашим мстителем, сечешь?
– Секу. Но не убедил ты меня, Кис. Столько лет прошло. Так долго страдать и ничего не предпринимать? Не верится. Почему этот козел отпущения нанял киллера только сейчас? Чего ждал? Ты говоришь, он пытался как-то жить, справляться со своими обидами… Но не двадцать же лет? Уже давно киллера бы нанял!
– Возможно, работал не киллер. Человек мог стрелять сам.
– Так профессионально?
– Этому можно выучиться, Серег. Киллер тоже не в люльке начал с карабином баловаться.
– Годы пришлось бы потратить, годы! Стрелок не промахнулся, первая же пуля попала в цель в обоих случаях.
– Вот наш мститель как раз годы и потратил, – кивнул Кис.
– То есть ты хочешь сказать, что он не просто ждал невесть чего, а стрелять учился?
– Чем не версия? Настоящего киллера найти очень непросто, и стоит он весьма дорого. Если наш мститель и впрямь был козлом отпущения для банды, то вряд ли жизнь его сложилась успешно. У таких людей обычно слабая психофизика, им чрезвычайно трудно пробиться в жизни. И пара десятков тысяч (если не больше) евро, которые стоит киллер, для него сумма астрономическая.
– Хм, не исключено. Любопытная мысль. Правдоподобная. Ты вообще даешь. То у тебя литература, то психология… Но почему бы и нет? Ты качок, Кис.
– Благодарствуйте, барин, – хохотнул Кис.
– Есть еще вариант, между прочим: мститель – один из четверки. Это он был козлом отпущения.
– Теоретически возможно… Иногда таких держали в шестерках, – задумчиво произнес Кис. – Хотя по фотографиям непохоже. Как нынче модно говорить, язык тела никого из них не характеризует как жертву. А вот тебе еще одна версия, попроще: мстит кто-то из детей за родителей. Или младший брат, к примеру, за старшего. За эти годы мститель вырос, но обиды не простил. Зато, опять же, стрелять научился. Ясно одно: за четверкой водится какое-то преступление в прошлом, за которое им мстят сегодня.
– Учитывая, что в настоящем мы ничего не накопали, я склонен согласиться с тобой, – кивнул Громов. – Двоих мститель уже убил. Под прицелом двое оставшихся, оба Андреи, как следует из подписей к фоткам. Так что сейчас задача номер один – выяснить, кто эти два Андрея, установить их личности. И предотвратить два новых убийства.
– А от благодарных спасенных потенциальных жертв ты наверняка получишь информацию об искомом козлике.
– Не наверняка, – не согласился Серега. – А возможно.
– Поправка принята.
Серега обещал рыть землю носом, чтобы найти инфу, которая данную версию подтвердит. Или опровергнет, на худой конец.
* * *
…Когда это началось, Алексей точно не знал. Он не сразу заметил, что взгляд жены стал ускользающим. А когда заметил, то осознал: это длится уже… Сколько?
Он не знал. Сколько-то.
Иногда он чувствовал: Александра смотрит на него, когда он не видит. Смотрит пристально, то ли изучающе, то ли вопрошающе. Он угадывал ее взгляд каким-то боковым зрением. И не представлял, как его расшифровать. Казалось, Саша задается вопросом, как он отреагирует, если она ему скажет…
Скажет – что?
Почему она до сих пор молчит?
Спросить самому? Если проблема со здоровьем, то вопрос будет уместен: он любящий муж, волнуется, понятно. Но если измена? Если Саша все никак не решится ему признаться? А он полезет с расспросами… И будет выглядеть подозрительным ревнивцем. Алексей в этом амплуа себя никак не видел, считая его ниже своего достоинства.
Вернувшись домой, он снова ощутил на себе этот ускользающий, испытующий взгляд жены. Если бы он не знал Александру так хорошо, то вряд ли бы его заметил: она вела себя ровно, с обычной теплотой и нежностью поцеловала мужа, позвала ужинать.
За столом разговоры тоже были обычными: Александра рассказывала о своей работе – у нее всегда находилась какая-нибудь занимательная историйка, она ведь журналистка – и расспрашивала его о текущем расследовании.
Алексей говорил и смотрел на нее, на родные черты. Несколько небольших морщинок-лучиков у глаз, прочертившихся чуть более явственно за последнее время, делали ее будто беззащитнее. Хотелось обнять, заключить в кольцо своих рук, защитить от жестокости Природы. Дарующей жизнь и безжалостно отнимающей ее.
Мечтать о бессмертии бесполезно. Все равно и старость придет, и смерть однажды заявится. Но быть рядом с любимым человеком до конца жизни – это ли не счастье?
Вот только… Надо еще, чтобы любимый человек остался с тобой. Чтобы не ушел, не изменил, не бросил. А если вдруг Александра встретила другого мужчину… И не просто изменила с ним мужу, но планирует соединить свою жизнь с этим человеком…
Жгучая боль внезапно пронзила его живот, будто его взрезали скальпелем. Алексей, с трудом удержавшись от стона, сумел сохранить осанку, не согнуться. Тихо выровнял дыхание и продолжил рассказывать с видимым спокойствием.
И вдруг неожиданное:
– А после встречи с Громовым ты поехал к себе на Смоленку? – прищурилась Саша.
Вопрос совсем нехарактерный для нее, поскольку она обычно в такие нюансы не вникала – когда да куда он поехал. Какая разница? Они рассказывали друг другу о делах, а не о расписании…
– Нет, милая. Сразу домой. Мы с Серегой поздно закончили, я ведь целый день на визиты ко вдовам угрохал, расстояния большие… А ты? Из редакции куда отправилась?
Он решил, что вопрос жены дал ему индульгенцию на аналогичный с его стороны.
– Тоже домой, – задумчиво посмотрела она на Алексея.
– Саш, – вдруг решился он, – мне кажется, ты что-то хочешь мне сказать, но не решаешься… А?
Он обожал ее живое лицо, ее мимику, всегда отражавшую сиюминутную гамму чувств. Ну, почти всегда. Александра умела быть надменной и непроницаемой в тех случаях, когда она считала это необходимым. Обычно же, в кругу близких, она свою мимику не контролировала. Вот и сейчас она сначала усмехнулась (видимо, его догадка была верна и она оценила проницательность мужа), затем нахмурилась (что уже явно относилось к предмету ее озабоченности). А затем лицо ее разгладилось. Саша приняла светский вид.
Значит, не скажет, понял Алексей. Не сегодня, по крайней мере.
Неужели все так серьезно?
И нет, это точно не болезнь. Ее усмешка, полная тайного смысла, никак не вязалась с подобным предположением. А вот с адюльтером…
Очень даже!
Ночью Алексей никак не мог заснуть. Вспоминал, как Александра, когда они только легли, к нему осторожно приласкалась – будто холодную воду проверяла. Он невольно откликнулся с такой же осторожностью. Взгляды их едва пересекались, и у каждого из них в глазах стыл невысказанный вопрос.
Этот фарс следовало немедленно прекратить. Алексей пробормотал: «Что-то я устал, Саш», – и повернулся на другой бок.
Спала ли жена или хорошо притворялась, он не знал. Слушая ее ровное дыхание, он думал о прошедших годах. Прошедших в любви. Взаимной, нежной, сильной, преданной. Любви всеобъемлющей, всехуровневой – физической, душевной и духовной. Такой мощной, что Алексей был уверен: она не иссякнет никогда.
Иллюзия?
И что с ними будет теперь? Теперь, когда у Александры, судя по всему, другой мужчина? Или только начало других отношений. Она все еще любит Алексея – поначалу именно так и бывает…
Он вспомнил Майю. Прелестную рыжеволосую манипуляторшу, которая столь умело вскружила ему голову, сыграв на его рыцарских чувствах, что он повелся, увлекся, воспылал страстью. И любил при этом Александру, ни на минуту не переставал любить. Вот как бывает. Любовь к двум женщинам одновременно, пусть совсем разная, даже несопоставимая. Однако как развивалось бы его чувство к Майе, продлись их отношения? Смогло бы вытеснить его любовь к Александре?
Нет, нет, невозможно.
Но то была женщина, в которой он достаточно быстро разгадал криминальный склад ума и меркантильный дух, что его мгновенно отвратило [3]. А кто у Саши? Супермен, красивый, молодой, сумевший вскружить ей голову? Или интеллектуал, чей культурный багаж превышает на несколько порядков его, Алексея? Кто мог бы всерьез увлечь Александру с ее проницательным умом и ироничным взглядом на людей?
Ему стало почти физически плохо от этих мыслей. Он встал, пошел на кухню выпить воды.
Гнать их, болезненные домыслы. Он не любил, когда воображение разыгрывается, и старался не позволять ему заманить себя слишком далеко – иначе потом не будешь знать, на какой ты планете.
Когда он вернулся в спальню, Саша открыла глаза.
– Все в порядке, солнышко? – спросила ласково.
«Солнышко». Долго ли ему еще быть ее солнышком?..
* * *
Мой тюремщик ушел, ключ проскрежетал в двери. Я бросилась в нелепом порыве ее открыть.
Холод металла меня отрезвил. Повернувшись к ней спиной, я огляделась. Вообще-то, тут должна быть другая дверь, которая ведет дальше… Ну не этот же безобидный кабинет хозяин скрывает за глыбой металла! Тут наверняка целая анфилада потайных комнат… Для чего они построены? И вправду на случай войны? Что-то не верится… Скорее всего, хозяин в прошлом бандит. Я читала, что в девяностые и начале нулевых многие строили домины с укрепленными подвалами (а иной раз и с подземными ходами!), опасаясь разборок… Как их там… Криминальные группировки? ОПГ называются, кажется. Они между собой враждовали и убивали друг друга. Так странно, не слишком давно все это происходило, а поверить трудно. Будто какой-то выдуманный мир, сочиненный романистами-сценаристами. Но этот подвал явно свидетель тех времен: замок-то обычный, с ключом! В наше время был бы электронный…
О чем я? Надо думать, как отсюда выбраться! Где она, другая дверь? Или, как в кино, она открывается с помощью потайной кнопки? Я внимательно оглядела книжные полки. Все строго, аскетично: никаких безделушек, статуэток, фотографий, которые обычно стоят в любом доме на полках с книгами. Только разноцветные корешки. Потрогать их, что ли? Вдруг за одним из переплетов скрывается механизм?
Я подошла к стеллажам и принялась нажимать на все подряд книги. Ничего нигде не открывалось… Но я не отступала, обходя полки. Руслан, между прочим, сказал бы, что я молодец: сейчас мысль моя была логичной, а обычно я с логикой не слишком в ладах. У меня лучше работает интуиция.
Руслан, любимый. Бабулечка. Они волнуются. Уже двенадцатый час, ночь на дворе – а меня дома нет. И позвонить им не могу… Надо поскорее этого дядьку убедить, что я не собиралась его убивать, поскольку не считаю виноватым в смерти моих родителей. Я вообще ничего не считаю – я просто ничего толком не знаю. Только то, что рассказала мне бабушка: они разбились на машине. Сама я не помню тот период моей жизни. Совсем-совсем. Даже маму не помню. Так, смутный образ светленькой девушки в голубом летнем сарафане и венке из ромашек… Да ее ли это образ? А не с открыток, в избытке разбросанных по интернету? Фотографии ее я никогда не видела. Их нет у бабушки, она сказала: пропали при переезде. А о папе у меня не осталось даже самого смутного воспоминания. И как я могу считать кого-то виноватым в событиях, о которых мне ровным счетом ничего не известно?
Надо этому дядьке все объяснить. Он поймет – как не понять такую простую вещь? Вроде бы не тупой, судя по внешности… Не то чтоб лицо его блистало интеллектом, но недоумком он тоже не выглядел. Тяжелые черты говорили о его властном характере. Видимо, где-то занимает начальственную должность.
Я посмотрела на письменный стол. Нет ни папок, ни компьютера. Только мраморный настольный прибор с ручкой, ножом для бумаги и небольшими ножницами. Я из любопытства его приподняла: тяжеленный! Мрамор настоящий. Зачем делают такие громоздкие вещи для письменного стола, непонятно… Старинный, может? Но ручка в корпусе из красного дерева – шариковая… А, да это наверняка чей-то подарок важному дядьке! И он сослал его в подвал за ненадобностью.
Я даже улыбнулась своей догадке. У мамы Руслана много разных подарков такого рода, она складывает их в ларь, который стоит в прихожей. И часто предлагает посмотреть, не приглянется ли мне что-то. И друзьям своим предлагает, я не раз видела.
А это что? На краю стола, в небольшой коробке (тоже красное дерево, кажется) лежала стопка маленьких карточек. Я взяла одну, посмотрела: визитка! Однако на ней ничего, кроме имени-фамилии и номера телефона, не указано. И еще какой-то логотип, мне он ни о чем не говорил.
Ну, хотя бы имя-фамилия. Андрей Борисович, значит. Чачин.
Только это открытие ничему не послужит. Не поможет мне спастись.
Спастись?
По правде сказать, угрозы я не ощущала. Хотя я не из храбрых, совсем нет. Толкни меня, и я улечу, как одуванчик. Наверное, поэтому, осознавая хрупкость своего тела, я невольно опасалась тех, кто выше, крупнее. И этот дядька как раз был из породы массивных. Хуже того, он сказал, что может меня убить. Однако странным образом я воспринимала его каким-то увальнем, что ли… Флегматиком. Не добрым, нет – добродушным. Такими бывают люди, у которых давно все есть и которым уже ничего не надо ни отвоевывать, ни завоевывать…
Вот только на ощущениях далеко не уедешь. Нужно ситуацию обдумать, пока он готовит чай. Хотя я анализировать не умею. Все принимаю как данность – так люди воспринимают природу или музыку. Чувствами, а не мозгами. Но человеческие отношения никак не данность. Они многослойны, в них есть второе дно, третье… Поэтому, чтобы избежать ловушек, их надо анализировать. Так говорит Руслан.
Да только я не умею. У меня созерцательное восприятие, а не аналитическое, как у него. Мне не приходит в голову искать за словами второй смысл, за улыбкой – дурные намерения. Это, к примеру, как если в музыке вычленять лад, ритм, темп вместо того, чтобы ее слушать, – совершенно нелепое занятие, правда же? Поэтому нужно задавать себе вопросы. Кто, что, зачем, почему, каким образом, с какой целью… Это заставляет мозг работать – то есть обдумывать ситуацию. Иными словами, делать как раз то, что у меня не получается автоматически. Руслан старается меня этому научить… Он у меня вообще потрясающе умный. И талантливый. Он написал замечательный роман – красивый, поэтичный, увлекательный… Как еще сказать? Музыкальный, вот как. Слова в нем струятся, как мелодия.
Руслан сам как музыка. Как любимый мой джаз.
Джаз – это удивительно пространственный жанр. Страна, чья география невероятно разнообразна. Там перепады холмов и долин, излучины рек и разливы озер… И музыка по ним скользит, обнимая каждый изгиб пространства… Поэтому он так полифоничен, джаз.
И книга моего Руслана тоже. Полифонична.
О чем я, мамочки. Меня тут в плену держат, а я… Руслан, родной, ты меня ищешь? Ты меня найдешь, правда же?!
И вдруг мне стало страшно. До сих пор я каким-то образом умудрялась не пугаться. А тут…
Это потому, что о Руслане подумала. Сразу себя слабой и маленькой почувствовала. А он у меня сильный. Мужчина. Он классный. Люблю его. Руслан, слышишь? Я люблю тебя!
Так, стоп, хватит. Я не слабая и не маленькая. Я все могу. Просто сейчас нужно все хорошенько обдумать. Задать вопросы, как советовал любимый. И найти ответы, используя факты.
Первый вопрос: кто этот тип?
Исходить можно только из того, что я знаю. А факты мне известны вот какие:
– он жил (или родился) в Колокольцах, в подмосковной деревне, где родилась я;
– он что-то знает о моих родителях (или у меня отца действительно не было?);
– и говорит, что непричастен к смерти моей мамы;
– откуда следует: он знает, как она погибла…
И еще он говорил про лес. Что его не было ни в лесу, ни в машине. С машиной понятно, это та, что убила мою маму. А в лесу что случилось? Когда?
У меня заломило в висках так сильно, что я прижала к ним ладони.
Спрашивать его я не стану. Ни о чем. Бабушка сказала, что мама с папой разбились на машине. Я тоже была в той машине, но выжила. Лечилась в больнице. А потом это происшествие забыла. И никогда вопросов не задавала. Бабушка не хотела, чтобы я спрашивала, – не желала, чтобы меня мучили кошмары.
В то время они у меня случались часто. Бабушка меня даже к психологу водила. Тот сказал, что провал в памяти – это защитная реакция, которая оберегает мою психику.
Потихоньку сны исчезли. Но память о них осталась. Так проходит тяжелая болезнь или сильная боль, оставляя только память о перенесенных страданиях. И страх снова их испытать.
…Собственно, незачем ломать голову. Прости, любимый, но все эти вопросы никуда не ведут. Аналитический подход – это здорово. Но в данной ситуации нужно просто объяснить верзиле… как его… Я снова посмотрела на визитку: Андрею Борисовичу. Объяснить ему насчет моей памяти. И все сразу станет на свои места!
…Чай был слишком горячим. Ложечку он не принес, сахар тоже. Я отодвинула чашку от себя и принялась объяснять: память, кошмары, психолог…
Говорила я несколько минут без перерыва. Он смотрел на меня молча, сосредоточенно. Ни разу не перебил.
– Теперь вы понимаете, что я не могла никого убить? – подытожила я. – Ни убийство, ни месть не вписываются в мою философию, если вы понимаете, о чем я. Но главное, я не могла решить кого-то наказывать за преступления, о которых мне ничего не известно.
