Татьяна Корсакова
Мужчины не плачут
– Уже поздно, – сказала она, высвобождаясь из его объятий, – я разрешаю тебе уйти завтра.
– Что? – Антон смотрел на нее своими необыкновенными, потрясающе красивыми глазами. Длинные ресницы обиженно трепетали.
– Я сделала выбор, ты можешь уходить.
Он не верил. Он просто не мог поверить, что такое может произойти. Наверное, Антон думал, что Маша будет любить его вечно…
А она и любила. Но своего ребенка она любила не меньше. И этот ребенок не требовал, чтобы она совершила убийство в доказательство своей любви к нему, а Антон требовал…
Они стояли друг напротив друга и молчали.
– Ты идиотка! – наконец сказал он. – Ты на себя в зеркало давно смотрела? Ты же уродина! Кому ты будешь нужна брюхатая?! Ни-ко-му!
– Никому, кроме тебя? – спросила Маша, придерживая за ошейник рычащего Тайсона.
– Да ты и мне не нужна, – процедил Антон. – Мне жить было негде. Меня из общаги поперли, а тут такая дура! – Его лицо, такое красивое, такое родное, до неузнаваемости изменила недобрая усмешка. – Жрать готовишь, курсовые за меня пишешь, деньги на пиво даешь, да еще и в постели ублажаешь. В постели, кстати, ты ничего, если глаза закрыть.
Это было слишком. Даже для такой терпеливой дуры, как Маша Литвинова. Наверное, пощечина выглядела бы эффектнее, чем то, что сделала она…
Удар кулаком пришелся в челюсть. Антон взвыл, схватился руками за лицо.
– Ах ты, сука!
Если бы не Тайсон, он бы ее избил, по глазам было видно, но предупреждающий рык Тайсона привел Антона в чувство.
– Убери эту тварь! – прошипел он, пятясь к двери.
– Тише, мальчик, тише. – Маша обхватила пса за шею. – Он сейчас уйдет и никогда больше не вернется.
– Я уйду! – Антон сдернул с вешалки свою куртку. – Только вот смотри, сука, не пожалей!
– Раньше ты называл меня по-другому. – Маша горько усмехнулась. Внутри было пусто, ни боли, ни обиды – ничего.
– Раньше ты была послушной дурой.
– И не била тебя по морде.
– Я приду за вещами завтра! – Он хлопнул дверью.
– Я тебе их даже упакую. – Маша села за стол, задумчиво посмотрела на пламя горящей свечи.
Подошел Тай, положил голову ей на колени.
– Все будет хорошо, – сказала она не то себе, не то Тайсону.
* * *
Ей повезло, что это случилось не дома, а на приеме у гинеколога. Кажется, только что Маша жаловалась врачу на головную боль и отеки, и вот – она уже куда-то проваливается…
…Она пришла в себя на жесткой кушетке. В кабинете царил странный полумрак.
– Что-то случилось? – Говорить было тяжело, каждое слово отдавалось в голове набатным звоном.
– У тебя, девонька, преэклампсия. «Скорую» мы уже вызвали, поедешь в стационар, от греха подальше. – В голосе медсестры слышалась озабоченность пополам с раздражением. – Допрыгалась…
Маша молчала. Из сказанного она поняла лишь то, что ей нужно срочно ехать в стационар, что специально для нее вызвали «Скорую помощь». Но что означает это загадочное слово «преэклампсия»? И почему она допрыгалась? Она следовала всем рекомендациям: пила витамины, делала разгрузочные дни, дважды лежала на сохранении. Разве ее вина, что, несмотря на все старания и разгрузочные дни, ноги все равно отекают так, что ходить она может только в шлепанцах? Разве может она что-то сделать с высоким давлением, которое в последнее время ничем не сбивается?
Впрочем, вина, может быть, и ее. Зарекалась ведь не подходить к компьютеру во время беременности, но как программист может жить без компьютера? Ей необходимо зарабатывать деньги для себя и для ребенка. А есть еще Тай, которого нужно кормить и хоть изредка баловать витаминами.
– Ну, как самочувствие? – В кабинет вошла гинеколог, немолодая улыбчивая женщина, ловко приладила к Машиной руке манжету тонометра.
– Голова болит. – Маша виновато улыбнулась.
– Голова болит потому, что давление у тебя высокое. – Врач не сводила взгляда со стрелки тонометра. – Сто шестьдесят на сто десять, и это после укола. Ну, вот что, красавица, – она успокаивающе погладила Машу по руке, – в больницу тебе надо. И быстренько…
– Я не могу в больницу. – Маша попыталась сесть, в голове тут же что-то взорвалось. Девушка зажмурилась и со стоном опустилась обратно на кушетку.
– Это даже не обсуждается, моя хорошая, – сказала врач с нажимом. – Положение очень серьезное. Тут дело такое – сейчас ты козочкой скачешь, а через мгновение уже в коме лежишь. Вот так-то…
– У меня дома собака…
– А в животе у тебя – ребенок! И в первую очередь ты должна думать о нем. О собаке соседи позаботятся, позвонишь им из больницы. – Врач бросила быстрый взгляд на наручные часы, сказала успокаивающе: – «Скорая» вот-вот приедет, ты не волнуйся.
Маша лежала одна в полутемной палате. Сквозь щель в неплотно задернутых шторах просачивался мутный свет.
– Темнота нужна, чтобы не спровоцировать повторный приступ, – объяснила молоденькая медсестра, плотнее задергивая шторы.
Маша устало прикрыла глаза, свободной от капельницы рукой погладила себя по животу. Ребенок вел себя беспокойно: пинался и без конца ворочался.
– Брыкается? – спросила медсестра.
– Брыкается.
– Что ж ты хочешь? Тебе плохо, и ему плохо…
– А что с нами будут делать? – отважилась спросить Маша.
– Сохранять вас будут, давление держать.
– А если не получится?
– Да получится все, что за мысли?!
– А все-таки…
– Ну, если не получится, придется тебе рожать по-быстрому.
– Еще рано ведь! – всполошилась Маша. – Срок не подошел.
– Рано – не рано, это не нам с тобой решать, на это у нас врачи имеются. – Медсестра проверила капельницу и, аккуратно притворив за собой дверь, вышла из палаты.
К вечеру Маше стало лучше, но вставать ей все равно строго-настрого запретили. Пришлось просить все ту же медсестру, чтобы позвонила соседям, пристроила беспризорного Тайсона.
К обеду следующего дня в палате у Маши появилась соседка, высокая брюнетка, невероятно красивая, даже несмотря на болезненную бледность и огромный живот. Соседку звали Ликой. Они как-то сразу сблизились. Может, оттого, что они были одного возраста и у них обеих оказались схожие диагнозы.
В отличие от Маши, Лика не являлась одинокой. У нее был муж, собственный дом за городом, спокойная и сытая жизнь. Маша стеснялась спросить, почему соседку не навещает муж и почему она, такая обеспеченная, вместо того чтобы обратиться в частную клинику, выбрала обычный роддом.
Лика сама ответила на ее невысказанные вопросы: муж в командировке за границей, а частным клиникам она не доверяет, и вообще слишком скучно лежать в одиночестве в VIP-палате, когда можно пообщаться с нормальными людьми.
Схватки у Лики начались вечером, а ближе к полуночи ее забрали в родзал. Маше не спалось. Она бесцельно бродила по пустой палате, вглядывалась в черный прямоугольник окна, беспокоилась. У Лики было такое лицо… Все боятся родов – это нормально, но в Ликиных глазах стоял не просто страх, а какая-то обреченность.
Маша вышла в коридор, прислушалась – отголоски, женский крик… Лика?..
Сердце вдруг болезненно сжалось, перед глазами поплыл серый туман. Пошатываясь, придерживаясь за стены, Маша побрела по коридору. Она потеряла сознание, не дойдя нескольких шагов до сестринского поста…
– …Как тебя зовут? – Настойчивый мужской голос прорывался в ее безмятежное забытье, не давал покоя, заставлял жить.
– Маша…
– Фамилия?
– Литвинова…
– Сколько тебе лет?
– Двадцать три…
– Сколько видишь пальцев?
Она с трудом приподняла налитые свинцом веки – все тот же серый туман, только не однородный, а рваный. В прорехах тумана что-то маячило…
– Ну, Маша Литвинова, сколько пальцев? – снова спросил голос.
Она попыталась сосредоточиться.
– Три… Нет, четыре!
– Правильно – четыре.
– Что со мной? – Язык был сухим и таким большим, что, казалось, с трудом помещался во рту.
– Теперь уже ничего страшного. – Над ней склонился мужчина в синей хирургической шапочке и с болтающейся под подбородком стерильной маской. – Сделали мы тебе, Маша Литвинова, экстренное кесарево сечение.
Она прикрыла глаза. В мозгу занозой засела какая-то мысль, очень важная мысль… Если бы не туман… Ей обязательно нужно о чем-то спросить этого мужчину…
– Поздравляю, у тебя сын! – В поле зрения появилась та самая, уже знакомая медсестра. – Три семьсот, сорок девять сантиметров. Настоящий богатырь!
– Покажите! – Туман засветился золотым…
– Ишь, шустрая какая! Покажем, только попозже. Сейчас отдыхай, а утром принесут тебе твоего пацана.
Она думала, что никогда и ни за что не уснет. Теперь у нее есть сын, и она будет думать о нем до самого утра, до тех пор, пока не увидит. Какие у него глазки? Какие волосики? Какие ручки?
Она уснула. Золотистый туман растворился в умиротворяющей темноте.
Это было настоящее чудо! Дрожащими руками Маша прижимала к груди крошечный сверток. Малыш не плакал, только забавно гримасничал. Маше казалось, что он ей улыбается.
Их первое свидание было коротким.
– Все, мамка отдыхает, ребенок спит! – Крупная круглолицая медсестра забрала малыша, положила на смешную, похожую на сервировочный столик, тележку. – Молоко-то хоть есть?
Маша покачала головой.
– Ну, ничего! Ты молодая, здоровая – все будет!
– Скажите, – Маша погладила сына по щечке, – а моя соседка уже родила?
Медсестра нахмурилась.
– Родила.
– И как они с ребенком?
– Роженица хорошо, а ребеночек умер… Уж как наши врачи ни старались, а не спасли…
Не спасли… Маша вцепилась в край тележки, не в силах расстаться с сыном.
– Спокойно, мамаша, – беззлобно проворчала медсестра, откатывая от Машиной кровати тележку с ребенком. – Тебе волноваться нельзя. Молоко совсем пропадет. Вон о нем думай, – она посмотрела на младенца. – Всех не оплачешь.
Да, всех не оплачешь, но за те несколько дней, что Маша провела с Ликой, они как-то вдруг стали «нечужими»…
Они встретились на следующий день. Лика пришла к ней сама. Без своего огромного живота она казалась непривычно худой. Маша заревела первой. Лика села рядом, уткнулась лбом ей в плечо.
– Не плачь, Маш, – сказала сдавленным шепотом. – Я не плачу, и ты тоже не плачь.
– Не буду. – Маша погладила ее по голове, тихо всхлипнула.
Они сидели обнявшись. Маша ни о чем не спрашивала, Лика ни о чем не рассказывала. Привезли сына на кормление. Маша с виноватой улыбкой взяла ребенка на руки. Даже сейчас, когда у подруги случилась трагедия, она чувствовала себя безмерно счастливой. Чувствовала и винила себя за неспособность проникнуться чужим горем.
– Чудесный малыш. – Лика перестала плакать, погладила ребенка по крошечной ладошке. – Можно мне его подержать? – спросила с робкой улыбкой. – Пожалуйста, чуть-чуть…
Сердце кольнуло. Ревность?! Маше не хотелось расставаться с сыном, не хотелось отдавать его в чужие руки, даже Ликины…
– Прости. – Наверное, Лика все поняла.
Маше стало стыдно.
– Конечно, можно. – Она протянула подруге ребенка.
– Такой маленький, такой славный. – Лика прижала малыша к груди, рукавом больничного халата вытерла навернувшиеся слезы. – Как ты его назовешь?
– Иваном.
– Иван. Красивое имя. Мне очень нравится. Привет, Ванюша!
Малыш поморщился и заревел.
– Кушать хочет. – Маша взяла сына на руки, расстегнула халат.
Ванька тут же замолчал, сосредоточенно зачмокал.
– Молока мало, – пожаловалась она.
– А у меня наоборот, – Лика улыбнулась. Улыбка получилась такой грустной, что у Маши защемило сердце. – Ребенка нет, а молоко есть. Несправедливо, правда?
Маша не знала, что ответить. Да, несправедливо, да, горько и страшно. И господи, какое счастье, что ее ребенок жив!
– Знаешь, Лика, – Маша накрыла ладонь подруги своей ладонью, – ты хорошая. Нет, ты замечательная. Может, рано об этом говорить, но если вдруг ты захочешь… – Она замолчала, подбирая правильные слова. – У Ваньки есть только я и теперь вот ты. И если ты захочешь стать его крестной…
– Я захочу! – Лика улыбалась сквозь слезы. – Ты даже представить себе не можешь, как мне этого хочется!
Они снова расплакались. Через мгновение к ним присоединился Ванька.
Лику выписали раньше. В день выписки Маша впервые увидела ее мужа. Высокий, импозантный мужчина чуть за сорок. Дорогой костюм, дорогой парфюм, стильная стрижка, очки без оправы, в руках огромный, совершенно неуместный букет роз. Мужчина холодно кивнул Маше, обнял жену за плечи:
– Поехали, дорогая.
Лика, бледная и притихшая, просительно посмотрела на новую подругу.
– Не пропадай, – шепнула Маша.
– Никогда, – Лика всхлипнула.
– Дорогая! – Ее муж выразительно посмотрел на часы.
– Я приеду.
– Мы с Ванькой будем тебя ждать.
– Поцелуй его за меня…
* * *
Тай встретил их радостным лаем. Несколько минут он настороженно разглядывал и обнюхивал спящего Ваньку.
– Это наш мальчик, – шепотом сказала Маша и погладила пса по голове. – Ты теперь за старшего. Не обижай его.
Тай посмотрел на нее умными, почти человеческими глазами, лизнул Ванькину ручку.
– Лизать его не надо, – всполошилась Маша. – Мы будем его купать.
Тай с виноватым видом положил голову на лапы.
– Не обижайся. Если хочешь, можешь его охранять.
Наверное, Тай воспринял ее слова слишком буквально, потому что до самого вечера не отходил от Ваньки ни на шаг. А вечером приехала Лика. Вслед за ней в квартиру ввалились два мужика в синих комбинезонах.
– Ну что, хозяйка, заносить? – спросил один из них.
– Заносите! – скомандовала Лика.
За тот короткий срок, который понадобился Маше, чтобы закрыть в ванной растревоженного Тая и успокоить ревущего Ваньку, ее квартира стала похожа на отдел детского магазина. Роскошная немецкая коляска, такая, о которой она даже не смела мечтать. Кроватка с голубым балдахином. Похожие на луноход ходунки. Манеж, ворох детской одежды и несколько огромных упаковок подгузников. В отдельном пакете лежали игрушки, бутылочки, поильнички, пустышки и еще десяток разных необходимых мелочей.
– Лика, – сказала она растерянно. – Ну, зачем ты? Это же очень дорого…
– Я покупала все это еще во время беременности. – Подруга баюкала на руках притихшего Ваньку. – Мне не пригодилось. Видно, правду говорят, нельзя готовить детское приданое заранее. Я вот приготовила – и мне не пригодилось… – Она грустно улыбнулась. – Зато вам с Ванюшкой пригодится.
Они пили чай. Ванька спал в своей новой суперколяске. Тай развалился кверху брюхом посреди кухни.
– Молоко есть? – спросила Лика.
– Почти нет. – Маша покачала головой. – Делаю все возможное и невозможное, а его все равно нет. Придется, наверное, переходить на смеси.
Лика покивала каким-то своим мыслям, а потом сказала:
– Маш, ты только не обижайся. Можно я буду покупать Ванюшке смеси? На правах крестной…
– Ты и без того очень много для нас сделала. Этого, – Маша обвела взглядом многочисленные подарки, – более чем достаточно.
– Ерунда! – Лика взмахнула рукой, на тонких пальцах сверкнули бриллианты. – У меня есть деньги, но мне не на кого их тратить. Позволь помочь вам с Ванюшкой.
– Не надо, Лика.
– Только детское питание. Для меня мелочь, а тебе уже легче. Я же знаю, сколько оно стоит. Ну, пожалуйста, лишь первое время, пока ты не сможешь работать!
– Только первое время, пока я не смогу работать, – повторила Маша, сдаваясь.
Антона первым заметил Тай.
Маша гуляла с Ванькой в парке, когда пес вдруг ощерился и зарычал.
– Ты что это? – удивленно спросила она.
– …Ну, привет, – послышался за спиной до боли знакомый голос.
Маша вздрогнула, оглянулась. Антон выглядел хорошо: дорогая одежда, модный парфюм, лицо довольного жизнью человека. Похоже, после расставания с ней его дела пошли в гору.
– Гуляете? – Антон окинул многозначительным взглядом ее джинсовый комбинезон, оставшийся еще с беременности, удивленно посмотрел на дорогую коляску, цыкнул на Тайсона.
– Что тебе нужно? – спросила Маша, стараясь, чтобы голос не выдавал обуревающих ее чувств.
– Да так! – Он широко улыбнулся. – Вот прогуливался с любимой девушкой, увидел старую знакомую, решил подойти.
Старая знакомая – это, по всей вероятности, она, а любимая девушка?..
Любимая девушка Антона, неземной красоты барышня, нервно гарцевала неподалеку и бросала на Машу негодующие взгляды. Маша усмехнулась, помахала барышне рукой. В ответ та пожала точеными плечами и демонстративно отвернулась.
– Видала? – Антон самодовольно усмехнулся. – Скажи – шикарная! И вообще, у меня все тип-топ. Работу вот хорошую в Питере предлагают. Наверное, соглашусь.
– Рада, что все у тебя тип-топ. – Маша вежливо улыбнулась. Не то чтобы она была так уж рада, но и переполнявшей ее раньше обиды больше не испытывала. – Чего ты от меня-то хочешь?
На мгновение самодовольное лицо Антона стало по-детски растерянным, точно он и сам не слишком хорошо понимал, чего хочет.
– А я так… Поздороваться подошел. Сколько мы не виделись? А, Маш?
– Я не считала. – Она пожала плечами, покачала коляску с проснувшимся Ванькой. – Ты не хочешь на него взглянуть? – спросила неожиданно для самой себя.
– На кого? На этого? – Антон поморщился. – А зачем? – спросил растерянно. – Зачем мне на него смотреть, Машуль? У меня все тип-топ, мне твои проблемы без надобности.
Ванька не был проблемой ни тогда, когда Маша только узнала о том, что беременна, ни уж тем более сейчас, когда он вошел в ее жизнь и раскрасил эту самую жизнь яркими красками. Ванька не был обузой. Ванька был ее мальчиком, ее любимым и долгожданным ребенком!
– Убирайся! – Маша сжала кулаки. – Уходи! Нам ничего от тебя не нужно! – Сердце колотилось зло и бешено. Проснувшийся Ванька захныкал. Тай угрожающе зарычал.
– А даже если бы и нужно было. – Антон опасливо косился на Тая, но уходить не спешил. – Даже если бы попросила, ничего не получила. Потому что я тебя предупреждал, я сразу тебе честно сказал, что не нужен мне этот твой ублюдок.
– Убирайся! – Маша уже с трудом удерживала рвущегося с поводка Тая. – Уходи, а то я за себя не ручаюсь!
– Спокойно, истеричка! – Антон попятился, развернулся и почти бегом бросился к своей спутнице. – Ненормальная! – крикнул уже с безопасного расстояния.
Маша закусила губу, обвела невидящим взглядом свидетелей этой унизительной сцены, решительно покатила коляску к выходу из парка.
* * *
Маша только-только уложила Ваньку спать, когда в дверь позвонили. Часы показывали половину десятого вечера – не самое подходящее время для визитов. Да и некому было наносить ей визиты. Все друзья и близкие знали – промежуток с девяти до десяти вечера для нее святое, в это время она укладывает Ваньку спать. Она даже телефон отключала, чтобы им никто не мешал.
В дверь продолжали звонить. Маша посмотрела на только что уснувшего сына – Ванька недовольно заворочался, но не проснулся. Она облегченно вздохнула, на цыпочках подошла к двери, заглянула в «глазок». Рассмотреть что-нибудь в полумраке лестничной площадки было трудно – лишь смутный силуэт, кажется, женский…
– Кто там?
– Открывай уж! Сколько можно гостя на пороге держать?! – послышался из-за двери скрипучий голос.
Маша понятия не имела, кому может принадлежать этот голос, но дверь все-таки приоткрыла.
– Ну, наконец-то! – Щуплая, верткая старушка, не дожидаясь приглашения, прошмыгнула в квартиру. – Я смотрю, негостеприимные вы тут, в Москве. Зажрались! – Странная гостья сердито расправила складки на крепдешиновом, лет сто назад вышедшем из моды платье, бережно положила на полку маленькую дамскую сумочку, сняла с головы соломенную шляпку, пригладила редкие волосы, полюбовалась своим отражением в зеркале и только после этого посмотрела на вконец растерявшуюся Машу. – Вот, значит, какая ты! – Блеклые голубые глаза сощурились, тонкие губы изогнулись в насмешливой улыбке.
Маша удивленно вскинула бровь.
– Вы вообще кто? – спросила она не слишком любезно.
– И красотой не одарена, и манерам не обучена. – Игнорируя вопрос, непрошеная гостья сбросила лакированные туфли, потерла деформированные артритом ступни, проворчала: – Чего стоишь? Хоть бы стул принесла. Замаялась я совсем по вашей Москве мотаться.
– А вы кто? – ошалело переспросила Маша.
– Конь в пальто! – беззлобно проворчала незнакомка. – Стул принесешь?
Отчаявшись получить ответ, Маша раздраженно пожала плечами, принесла из кухни табурет, поставила перед гостьей.
– Вот так-то лучше. Хотя воспитанная девица пригласила бы гостя за стол, а не держала бы его на пороге.
Из спальни, зевая во всю пасть, вышел Тай. «Вот тебе и бойцовская собака, – подумала Маша, наблюдая, как Тай щурится от яркого электрического света, – все на свете проспит, лодырь».
– Ой, батюшки! Ой, спасите! – Гостья с неожиданным для ее возраста проворством вскочила на табурет. – Ой, сатана! Ой, чудовище! Караул!
Тай удивленно моргнул, вопросительно посмотрел на Машу.
– Да не кричите вы, – прошипела она, – ребенка разбудите!
– Ребенок! Как же я про ребеночка-то забыла?! – незнакомка всплеснула руками. – А где он, ребеночек-то?
– Какой ребеночек?
– Да, умом тебя, похоже, боженька обделил. А тот ребеночек, которого ты от моего внука непутевого родила! – Вмиг забыв о Тайсоне, бабулька спрыгнула с табуретки, схватила сухонькой ручкой Машу за запястье.
– Вы кто? – в который уже раз спросила та.
– Нет, ну точно дура! – Старушка печально покачала головой. – Я Антонина Артамоновна, бабушка Антона и, стало быть, прабабушка твоего ребеночка. Теперь поняла?
Маша покачала головой, растерянно присела на освободившийся табурет.
– Чего расселась? Хватит сидеть-то! Давай показывай мне его!
– Кого?
– Да правнука! У тебя кто, сын или дочка?
– Сын.
– Это хорошо, что сын. Сын – это продолжатель рода.
– Какого рода?
– Тьфу ты! Да нашего рода, Погореловых!
– У Ваньки моя фамилия.
– Да неважно! Псину убери, хочу с правнуком поздороваться! – Не обращая внимания на Машу и Тайсона, старушка направилась в спальню.
Тай угрожающе зарычал.
– Псину, говорю, убери!
– Тихо, Тай, – пробормотала Маша, придерживая Тайсона за ошейник.
Происходящее никак не укладывалось в голове. Она пыталась забыть Антона как страшный сон. Ей понадобился почти год, чтобы вернуть душевное равновесие после той встречи в парке. Она уже почти забыла. И тут является эта сумасшедшая старуха и требует познакомить ее с правнуком! Неожиданно в душе поднялась мутная волна злости. Решительно встав с табурета, Маша прошла в спальню.
После электрического света темнота в комнате показалась кромешной. Со стороны Ванькиной кроватки доносились странные звуки: не то хихиканье, не то всхлипывание.
– Антонина Артамоновна, – позвала она, на ощупь двигаясь к источнику звуков и на ходу включая ночник.
– Ангелочек! Ну точно Антошка в детстве! – Гостья стояла перед кроваткой и не сводила взгляда со спящего Ваньки. – Грудью кормишь? – спросила, не оборачиваясь.
– Молока нет.
– Плохо. Я своего до двух лет кормила. Иваном, говоришь, мальчонку назвала? Хорошее имя, правильное. – Антонина Артамоновна всхлипнула. – А саму-то как звать?
– Маша.
– Тоже хорошо. Чаю-то хоть нальешь с дороги?..
Они сидели на кухне друг напротив друга и в полном молчании пили свежезаваренный чай.
– Ну вот что, – заговорила наконец гостья, – если ждешь, что я за Антошку стану извиняться, не жди! – Она нетерпеливо взмахнула рукой, пресекая Машины возражения. – Что у вас там с ним было, не мое дело. Сами разберетесь. У меня за мальца душа болит. Одна его растишь?
Маша кивнула.
– Значит, так, – Антонина Артамоновна сделала большой глоток чаю, – если ты в обиде, если прогонишь, уйду. Без лишних слов уеду. Да вот прямо сейчас… – Она вопросительно посмотрела на Машу.
– Не прогоню, – сказала та устало. – Я рада, что вы… что у Ваньки появилась бабушка. Давайте, Антонина Артамоновна, я вам диван расстелю. Время позднее.
– Какая я тебе Антонина Артамоновна?! – Гостья улыбнулась, испещренное морщинами лицо сразу помолодело. – Я тебе теперь баба Тоня. Поняла? Я, конечно, девушка еще молодая, – она кокетливо поправила крашенные хной волосы, – но для тебя и Ванюшки я баба Тоня. Ты только это… при мужчинах меня бабой не называй. Тогда лучше по отчеству, Артамоновна.
Маша понимающе улыбнулась.
– Хорошо, Антонина Артамоновна.
– Баба Тоня.
– Хорошо, баба Тоня.
* * *
Первую неделю баба Тоня просто гостила: знакомилась с Машей, с правнуком, с Машиными соседями, с Москвой, с московскими порядками. На десятый день она уехала в Питер, в гости к Антону, но вернулась неожиданно быстро, всего через сутки. Хмурая, подозрительно молчаливая, она бросила испытующий взгляд на Машу, прошла в спальню к Ваньке. Маша затаилась на кухне, понимала – Антон ее не пощадил, наверняка сказал бабушке, что Ванька не от него. И кому поверит баба Тоня? Ей, девице, которую видит второй раз в жизни, или своему любимому внуку? Маша невесело усмехнулась, с непонятным ожесточением принялась тереть морковку для салата.
Ну и пусть не верит! Жили они сто лет без этой бабы Тони и еще столько же проживут! Она терла морковку и вытирала непрошеные слезы.
– Чего носом шмыгаешь? – послышался за спиной скрипучий голос.
– Ничего, соринка в глаз попала, – сказала она, не оборачиваясь.
– Знаю я, какая соринка тебе в глаз попала. Чай, не первый год на земле живу. – Баба Тоня с Ванькой на руках обошла стол, села напротив Маши. – Ишь, как глазищами зыркает, – сказала старуха беззлобно.
Ванька радостно залепетал, ухватил бабу Тоню за крашеные кудри.
– Я своего мнения не изменю. – Она погладила мальчика по голове. – Нашей породы малец, погореловской. А то, что его папашка непутевый говорит, – она тяжело вздохнула, – наплюй! Наплюй и разотри. Мужики, они такие. Кобели неразумные. – Баба Тоня легонько пнула разлегшегося у ее ног Тайсона. Пес посмотрел на нее с недоумением, обиженно рыкнул. – Молчи, уж! И ты такой же. Все вы одинаковые. – Баба Тоня перевела взгляд с Тайсона на Машу. – Ну что, внучка, давай думать, как дальше жить.
– Как? – спросила она.
– А вот так! Ванюшку надо растить, учить, женить. Одна потянешь?
– До сих пор тянула.
– Так то до сих пор. Пацаненок растет. В общем, слушай, не перебивай…
Баба Тоня говорила, а Маша не верила своим ушам: баба Тоня собиралась растить, учить и женить Ваньку вместе с ней.
– За няньку с дитем посижу, кушать сготовлю, по магазинам побегаю. Пенсия у меня небольшая, зато кое-что на черный день отложено. Ты, Машка, можешь на работу пойти, когда Ванюшка малость подрастет. Лишняя копейка нам не помешает. А если замуж выйти надумаешь, ну что ж… Захочешь – останусь с вами, не захочешь – уеду.
Баба Тоня закончила свой монолог, выжидающе посмотрела на Машу.
– Спасибо! – Маша не удержалась, обняла ее за плечи. – Мы с Ванькой будем вам очень признательны.
На урегулирование организационных моментов ушел месяц, а потом баба Тоня прочно воцарилась в Машиной квартире и Машином сердце.
Временами им было тяжело вместе. Очень часто их взгляды на мир оказывались диаметрально противоположными. С периодичностью раз в неделю они ссорились. Примерно один раз в месяц баба Тоня «смертельно обижалась» и принималась паковать чемодан. Но всякий раз дело заканчивалось тем, что Маша с покаянным видом просила прощения, баба Тоня выслушивала ее извинения, дулась еще минут сорок для проформы, и все становилось на свои места. До следующей ссоры…
* * *
Маша закрыла холодильник, тяжело вздохнула. Стратегические запасы практически закончились. Денег осталось на три дня максимум. Детские она получит только через неделю, но это смешные деньги, что на них рассчитывать! Вся надежда на пенсию бабы Тони…
От мысли, что ей, молодой и здоровой, приходится рассчитывать не на собственные силы, а на пенсию пожилого человека, Маша покраснела. Теперь, когда Ванька, кажется, выкарабкался из бесконечных простуд, самое время подумать о работе.
Она и думала. Даже во сне думала…
Фирма, в которой Маша работала до родов, разорилась, и она пополнила ряды безработных. Да, она перебивалась случайными заработками. Но одно дело – случайные заказы, и совсем другое – постоянная работа.
Поиск работы оказался проблемой, масштабы которой Маша осознала в первый же день поисков, как только получила отказ сразу в нескольких фирмах. Работодатели не были заинтересованы в молодом специалисте, обремененном полуторагодовалым ребенком. Машины клятвенные заверения, что с ребенком проблем не возникнет, никого не трогали. Ей улыбались, сочувственно качали головами, но на работу не брали.
Пошла уже третья неделя Машиных мытарств. В сто первый раз услышав «в ваших услугах не нуждаемся», она почти потеряла надежду и теперь, стоя перед пустым холодильником, лютой ненавистью ненавидела себя за несостоятельность.
Скрипнула входная дверь. В кухню, поскуливая от избытка чувств, ввалился Тай, закружился у Машиных ног, заглянул в пустое нутро холодильника.
– Куда с грязными лапами?! – прикрикнула на него Маша. – Ну-ка, в ванную, мыться!
– Не кричи на него, Машка! – послышалось из прихожей. – Он теперь у нас кормилец! – В кухню, волоча на буксире упирающегося Ваньку, вошла баба Тоня.
За несколько месяцев жизни в Москве она стала настоящей столичной штучкой. Крепдешиновое платье, лаковые туфли и пахнущая нафталином соломенная шляпка канули в Лету. Нынче баба Тоня щеголяла в простеньком, но элегантном брючном костюме и туфлях на каблуке. После долгих уговоров она даже согласилась сменить цвет волос с неуместного для ее почтенного возраста рыжего на благородный платиновый.
– С каких это пор Тай у нас стал кормильцем? – поинтересовалась Маша, закрывая холодильник.
– Да вот с этих самых пор и стал. – Баба Тоня подтащила Ваньку к раковине, поставила на табурет, открыла воду. – Хоть на что-то их кобелиная порода годится.
– На что годится? – Маша подошла к раковине, проверила, теплая ли вода, принялась умывать сына.
– Да на это самое и годится! – Баба Тоня загадочно улыбнулась. – Я ему сегодня подругу сосватала для любовных утех, так сказать. В соседнем дворе живет сучка.
– Какая сучка?
– Да эта самая, для утех. У нее хозяин из этих, – баба Тоня сосредоточенно наморщила лоб, – из новых русских. Ему кобель для псины нужен. Вот я им нашего Тайсона и сосватала. А что?! Он у нас парень хоть куда! С родословной! Новый русский, как про родословную услышал, сразу загорелся. «Одолжите, – говорит, – мне вашего пса на время». Понимаешь?
Маша покачала головой. Сегодня был определенно не ее день, уж больно медленно она соображала.
– Значит, объясняю еще раз! Новому русскому – щенки от нашего Тайсона. Тайсону и сучке – удовольствие. А нам с тобой – денежки. И не лишь бы какие, а самые настоящие, американские. За триста долларов сторговалась.
– За сколько? – Маша присвистнула от удивления.
– Что? Продешевила? – всполошилась баба Тоня. – Вообще-то он мне щенка предлагал, который от любви Тайсона и евонной сучки получится. Говорил, что щенка можно дорого продать. Дороже чем за три сотни. Но я подумала, когда еще этот щенок родится. А вдруг вообще ничего не получится?! Решила – пусть триста долларов, зато сразу. Я таких деньжищ отродясь не видела. Этот новый русский мне и задаток уже дал, ровнехонько сотню. Вот просто взял и достал из кошелька. Представляешь, какие деньжищи люди при себе носят?!
