bannerbannerbanner
Проклятое наследство

Татьяна Корсакова
Проклятое наследство

Полная версия

– Еще раз такое сотворишь, шкуру спущу.

Только получилось совсем нестрашно. Дядька Трофим хоть и выглядел большим и грозным, но на самом деле был добрым, Веньку любил, как родного. И Ксюшу любил, и Петрушу, младшего своего сына. Он даже Анну любил, хотя Анну-то уж точно ему любить было незачем, у него и без того забот хватало. Вместе с дядей Витей на стройке нового моста он пропадал днями и ночами, а когда в городе появлялся дед Кайсы, уходил с ним в лес на охоту. Однажды они даже взяли с собой Веньку и Феденьку, а Анну не взяли, сказали, что мала еще. И это оказалось особенно обидно, потому что Венька был почти на пять лет младше, а двоюродный братец Феденька так и вовсе на шесть. На Феденьку Анна не сердилась, как можно сердиться на братца, хоть и двоюродного, но по сути родного. А вот Венька после той охоты загордился так, что пришлось отвесить ему подзатыльник, чтобы в чувства привести. Они не разговаривали потом почти две недели, на большее не хватило – помирились. Как же не помириться, если Венька ей тоже почти как брат!

Сейчас Анна оглядывалась на свое детство и понимала, что было оно у нее светлое и радостное. И люди ее окружали по большей части светлые: любили, берегли, защищали. С дядей Витей, тетей Настей и дедом Кайсы она могла поговорить о чем угодно, на любой вопрос получить ответ. Почти на любой вопрос… Анне исполнилось семнадцать, когда она начала понимать, что кое о чем и приемные родители, и дед, и дядька Трофим, и даже Ксюша, у которой она никогда ни в чем не знала отказа, молчат. И касается это Чернокаменска, города, в котором она родилась, города, где познакомились и полюбили друг друга мама и папа. Стоило Анне только завести разговор о Чернокаменске и острове с необычным названием Стражевой Камень, как тетя Настя бледнела, а дядя Витя темнел лицом. Дед Кайсы так и вовсе отворачивался и уходил, словно Анна была ему чужой. Сначала этакие странности ее удивляли, потом обижали, а затем заставили задуматься, отчего же любящие ее люди отказываются даже разговаривать об этом загадочном городе. Анна наводила справки, несколько дней провела в городской библиотеке, чтобы узнать о Чернокаменске хоть что-нибудь.

Узнать удалось немного. Похоже, исторического интереса город не представлял, а упоминался лишь в связи с добычей угля, руды, драгоценных камней да охотничьим промыслом. Только однажды Анна увидела коротенькую заметку об обосновавшемся в Чернокаменске известном архитекторе. Архитектора этого звали Августом Бергом, и имя его, сладкое, как липовый мед, отчего-то казалось Анне смутно знакомым. Таким же, смутно знакомым и одновременно тревожным, казался ей изображенный на пожелтевшей от времени фотокарточке замок. Замок возвышался над островом, остроконечной башней нависал над темной водой. И каменные горгульи, одновременно жуткие и притягательные, всматривались в свои отражения. А еще была башня-маяк, нарисованная углем в альбоме для набросков, который некогда принадлежал маме Анны. Башня тоже казалась Анне смутно знакомой, иногда она ей даже снилась. Как снилась ей и женщина удивительной красоты с волосами цвета серебра и такими же серебряными глазами. Во снах женщина улыбалась, гладила Анну по голове, напевала что-то ласковое на незнакомом языке. И только проснувшись, Анна понимала, что эта удивительная женщина – Айви, ее мама. Во снах мама выглядела не так, как на карандашных набросках, во снах она умела превращаться в маленькую ласточку, и Анне тоже так хотелось. И крошечная серебряная ласточка, прощальный подарок родителей, казалась ей не просто украшением, а чем-то куда более значимым.

В ее снах была и еще одна женщина, тоже молодая, тоже удивительно красивая, с белыми волосами, которые она расчесывала костяным гребнем, а потом заплетала в толстую косу. Черными как ночь глазами незнакомка смотрела на Анну очень внимательно, а заплетенная коса точно живая извивалась у ее ног. Анне хотелось потрогать кончик косы, расчесать собственные волосы удивительным гребнем, но всякий раз, когда она пыталась попросить у незнакомки гребень, та исчезала. Иногда растворялась в густом тумане, иногда растекалась серебристой водой, словно ее и не было.

Про эту женщину Анна однажды попыталась поговорить с тетей Настей, подумала, что, возможно, красавица с гребнем может быть частью детских воспоминаний, как мама. Но в ответ тетя Настя лишь покачала головой, обняла крепко-крепко и сказала, что сон – это всего лишь сон, и нет нужды принимать его близко к сердцу. Вот только в голосе ее Анне послышалась тревога. Чего она тревожилась? За кого боялась? Или правильнее будет спросить – кого?

А однажды Анне приснился мастер Берг, тот самый, про которого она читала в заметке. Немолодой уже мужчина с редкими сальными кудрями сидел под цветущей яблоней и держал на коленях котенка. Котенок неказистый, головастый, с трехцветной свалявшейся шерстью тоже казался Анне знакомым, как и дремавший у ног мужчины огромный дог. Впрочем, дога она знала, это был Теодор, ее любимый пес, проживший очень долгую по собачьими меркам жизнь и умерший на руках у дяди Вити. Во сне Теодор был еще молодой и сильный, завидев Анну, он улыбнулся ей своей особенной собачьей улыбкой. А мужчина не улыбался, и на Анну, и на котенка в своих руках он смотрел с одинаковой недоуменной растерянностью, словно не знал, что с ними делать.

Из этого сна Анна вынырнула с твердой уверенностью, что сном его можно считать лишь отчасти, что в большей степени это старые воспоминания, погребенные под ворохом более новых, более ярких, менее опасных… Почему те воспоминания опасны, она не знала, но иррациональной этой уверенности даже не удивлялась, как не удивлялась и внезапно возникшему желанию докопаться до истины. Во что бы то ни стало!

Первым делом Анна написала письмо Августу Бергу. Это было полное неловкости и детских глупостей письмо, отправленное в неведомый Чернокаменск в наивной надежде, что оно непременно найдет того, кому адресовано.

Не нашло. Или нашло, но показалось знаменитому мастеру настолько незначительным, что он даже не счел нужным на него ответить. А может, Август Берг уже умер. Даже в снах-воспоминаниях он выглядел старым, замученным жизнью. А сколько лет прошло? Куда как больше десятка.

На сей раз с расспросами Анна пошла не к тете Насте, а к Ксюше. Сидя однажды на кухне, где Ксюша была единоличной хозяйкой, запивая пирожок с капустой сладким чаем, спросила:

– Ксюша, а ты помнишь Августа? У него еще была трехцветная кошка.

И ведь ничего-то особенного не спросила, только Ксюша вдруг выронила половник, посмотрела испуганно. И по взгляду этому сразу стало ясно – она не просто помнит, она очень хорошо его знает. И значит, Анна тоже знает, вернее, знала, когда была маленькой. Знала, а потом вдруг забыла все напрочь.

– О ком это ты, деточка? – К слову сказать, в руки себя Ксюша взяла очень быстро, подхватила с пола нож, отерла полотенцем. – О каком таком Августе? Не знаю никакого Августа…

Врала. Так же как тетя Настя и все остальные. Любили, баловали, защищали, но отчего-то врали о ее прошлом. Странно. А там, где странно, там и страшно интересно, и разобраться с этой странностью нужно непременно. Вот только как разобраться, когда ты в Петербурге, а Чернокаменск так далеко, что и представить сложно? Да и ты, ко всему прочему, все еще считаешься особой юной и беспомощной.

Вот такой, юной и беспомощной, Анна оставалась еще довольно долго. Непростительно долго оберегали ее и от бед, и от самой жизни. А потом в один не слишком прекрасный день она услышала брошенное ей в спину презрительное – перестарок. Перестарок! И ведь было ей лишь слегка за двадцать, и самой себе Анна виделась той самой юной особой, пусть вовсе не беспомощной, как думалось родным, но уж точно не перестарком! И как-то вдруг оказалось, что все ее подруги давно замужем, а многие из них уже и детишками успели обзавестись, а она вот… все никак не решится даже на такую малость, как путешествие в далекий Чернокаменск.

А город ее не отпускал. Как и черная башня, он являлся во снах едва ли не каждую ночь, манил, шептал что-то неразборчивое. Или это был не шепот, а плеск волн огромного лесного озера? Или всего лишь крики ласточек, парящих высоко в небе?

Снилась Анне и женщина с белыми волосами. Она сидела на большом камне, и коса ее плавала в воде, извиваясь по-змеиному. И там же, в воде, на самом дне озера, Анне чудился кто-то огромный и страшный, уснувший куда более глубоким сном, чем видящая сон девушка, но все равно наблюдающий: и со дна, и из своего сна… В чудище было что-то змеиное, но чешуйчатый бок его покрылся илом, порос ракушками, притворяясь чем-то заурядным, не стоящим Аниного внимания. Вот только шепот… Ее звал не город и не озеро, ее звало вот это страшное, не живое и не мертвое нечто, затаившееся в черной пещере.

Из таких снов Анна вырывалась с отчаянным криком, выпутывалась из влажных от пота простыней, подбегала к окну, чтобы убедиться, что ее мир не изменился, что неведомое чудище не утащило ее на озерное дно. Такие сны особенно пугали тетю Настю, может быть, даже сильнее, чем саму Анну, и поэтому Анна перестала о них рассказывать. Да, иногда ей снятся кошмары, но ничего ужасного – кошмары как кошмары. Ничего особенного, ничего из ряда вон!

Она и себя саму долгое время пыталась убедить, что в этих снах нет ничего особенного. Она ведь умная, образованная, она ведь даже посещает физико-математическое отделение высших Бестужевских курсов, а это кое-что да значит! Помнится, Ксюша все недоумевала, зачем барышне из высшего общества этакое совершенно мужское образование, какой в нем прок? А дядя Витя Анины чаяния неожиданно одобрил, помогал с теми дисциплинами, что давались ей не слишком легко, и гордился ее успехами, как своими собственными. Дядя Витя говорил, что непременно наступят те времена, когда даже в самых наисложнейших науках женщина окажется на передовой рядом с мужчинами. А Ксюша в ответ лишь вздыхала и замечала, что девице не надобно на передовую, девице надобно замуж, и на Анну поглядывала едва ли не с жалостью, так хотелось выдать подопечную замуж, чтобы непременно за хорошего человека, такого вот, как дядя Витя, или на худой конец как Семен Зайцев, сын дяди-Витиного товарища.

 

Семена Анна знала с детства и в качестве кавалера никогда не рассматривала, уж больно незначительным и неинтересным он ей казался. И достоинств особых она в нем не находила, ни ума, ни благородства, ни смелости. А за посредственность замуж не хотелось. Уж лучше на передовую. Глядишь, там, на передовой, ей повстречается тот самый, кто будет во всем похож на дядю Витю.

* * *

«Тот самый» повстречался ей не на передовой, а в читальном зале общественной библиотеки. Это случилось вскоре после того, как Анна узнала, что она перестарок, и почти сразу же после одного из особо ярких, особо запоминающихся кошмаров. Теперь, когда за плечами ее был какой-никакой жизненный опыт и не самое плохое образование, Анна все-таки решила окончательно разобраться с собственным загадочным прошлым и вечерами напролет пропадала в библиотечных архивах, искала даже незначительные упоминания о Чернокаменске и Августе Берге. Хоть о чем-нибудь! И молодого человека, недорого, но опрятно одетого, из-за своих изысканий заметила отнюдь не сразу. Не было ей тогда дела до незнакомцев. А вот молодой человек Анну заметил и, похоже, выделил, потому что как-то так само собой получилось, что они сначала начали здороваться при встрече, а потом и заговорили.

Его звали Михаилом Евсеевичем, но от официального «Евсеевича» они очень быстро перешли к доверительному «Миша». И доверительность эта оказалась уютной и прекрасной. Не было в Аниной жизни мужчины, с которым она могла бы разговаривать на равных, которого бы не удивляло ее пристрастие к наукам совершенно не дамским. Дядя Витя не в счет. Дядя Витя особенный.

Миша тоже был совершенно особенный: скромный, временами застенчивый, но одновременно настойчивый, он умел слушать, задавал вопросы, отвечая на которые, Анна чувствовала себя не просто умной, но и значимой. А еще Миша был очень симпатичным. Красота его оказалась неброской, она пряталась за стеклами очков, и чтобы разглядеть ее и оценить по достоинству, требовалось время.

Время у них было. Оказалось, Миша не просто увлекается историей, а изучает ее глубоко и серьезно, как настоящий ученый. Он и был ученым, пока еще малоизвестным в силу молодого возраста, но очень талантливым. Про то, что он особенный, Анна поняла едва ли не в первую минуту знакомства. Чувствовалось в нем какое-то скромное благородство и то, что в дамских романах принято называть сдерживаемой страстью. Сдерживаемая страсть – это когда не напоказ, это когда хватает одного-единственного взгляда, чтобы сбилось дыхание и замерло сердце. От таких вот взглядов сердце Анны иногда сбоило, и кровь приливала к щекам неловким румянцем, а Миша, казалось, ничегошеньки не замечал. Или замечал, но не придавал значения. Люди науки – они ведь немного не от мира сего. Во всяком случае, Анне так думалось.

Про свои изыскания она рассказала Мише на втором месяце знакомства, и как-то так получилось, что он взялся ей помогать. Надо сказать, что помощник из него получился очень хороший. Было у него то, чего недоставало Анне – опыт, знания и необходимые знакомства. Первым делом Миша навел справки об Августе Берге. Оказалось, что, несмотря на давнее отшельничество Берга, в архитектурном сообществе столицы его помнят и чтят, хоть и считают изрядным чудаком. Оказалось, что свой след он оставил не только в Петербурге и Чернокаменске, но и в Перми. Вот о пермском периоде его жизни информации оказалось как раз больше всего. Мише удалось даже раздобыть старый архитектурный альманах с фотографиями спроектированных Августом Бергом зданий. Среди прочих снимков там нашлись снимки башен. Одна из них, водонапорная, была кряжистой и массивной, поражала воображение этакой средневековой грубой монументальностью. Даже не верилось, что построили ее не для украшения города, а всего лишь для снабжения водой Чернокаменского железоделательного завода. Вторая, часовая, белоснежная, словно сделанная из кружева, тянулась к небу, упиралась остроконечной верхушкой в самые облака.

– Там еще есть фигуры. – Миша ласково погладил снимок. – Бронзовые фигуры дамы, рыцаря и дракона. Говорят, если завести специальный механизм, эти персонажи приходят в движение и появляются в окнах смотровой площадки.

Дама, рыцарь и дракон… Должно быть, это очень красиво и загадочно. Должно быть, создавший их человек – личность незаурядная. Жив ли мастер Берг?

Пожалуй, этот вопрос интересовал Анну больше всего. И Миша ответил на него утвердительно. Для этого ему пришлось связаться со своим бывшим однокурсником в Екатеринбурге, а тому с кем-то в Перми. Вот так, по цепочке, до Анны и доходили бесценные сведения. Теперь благодаря Мише она точно знала, что лесное озеро с островом – это не плод ее детских фантазий, что и озеро, и остров, и даже маяк с замком существуют на самом деле.

Было и еще кое-что, то, о чем Миша долго не хотел ей рассказывать, но потом все-таки рассказал. Этот рассказ больше походил на страшную сказку. Впрочем, Миша, опасаясь напугать Анну, и преподнес его как сказку, местный чернокаменский фольклор. По рассказам местных жителей, в озере жило чудовище! И дань в виде человеческих жизней оно собирало исправно. Его никто не видел, но Анна знала, чудовище это древнее, покрытое почерневшей чешуей и поросшее ракушками. Точно такое, как в ее снах.

– Аннушка, не надо принимать все это так близко к сердцу! – Миша заглядывал ей в лицо, улыбался чуть встревоженно. – Уверяю тебя, в каждой деревне имеется такое озеро и чудовище. А еще непременно найдется клад, который оно сторожит.

Клад… А ведь про клад Анна тоже слышала! Давно, в детстве, которое отчего-то почти забыла. Про клад разговаривали дядя Витя и дед Кайсы. Вернее, не про клад, а про сундук, полный золота и самоцветов. Тогда Анна не знала, что такое самоцветы, а золото казалось ей на удивление скучным металлом. Гораздо больше ее заинтересовала картинка, которую дед Кайсы называл картой. Сохранилась ли карта до этих дней? Захотелось проверить, чтобы убедиться в достоверности воспоминаний.

Свой кабинет дядя Витя никогда не запирал на ключ, не было в их доме тех, от кого стоило бы таиться – все свои. Где лежит ключ от ящика его стола, Анна знала. Не представляла она лишь того, какое у нее возникнет гаденькое чувство, когда она этот ключ возьмет, что почувствует себя настоящей воровкой. Может быть, и остановилась бы, передумала, если бы не сны, если бы не с каждым днем становящееся все сильнее свербящее чувство в голове. Словно бы кто-то смотрит тебе в затылок, словно бы мысли твои читает. И нашептывает что-то непонятное, но очень настойчивое. От этого не отвернешься и про совесть забудешь, потому что страшно, по-настоящему страшно. А еще интересно и до правды хочется докопаться. Пусть и таким путем.

А карта нашлась. Она лежала в лакированной деревянной шкатулке на самом дне ящика. Точно такая же, какой запомнила ее Анна. Пожелтевший от времени, но все еще прочный кусок бумаги. Сделанный тушью рисунок оказался слегка потерт на сгибах, но все равно отчетливо различим. Но был ли этот рисунок картой? Анна не знала. Знать мог Миша. И она решилась на еще один проступок.

Миша изучал карту очень долго и внимательно, то снимал, то снова надевал очки, задумчиво ерошил волосы, а потом сказал:

– Аннушка, это не карта. По крайней мере, не топографическая карта. Это какая-то схема, причем неполная. Вот видишь, – он провел указательным пальцем по аккуратно обрезанному краю, – здесь должно быть продолжение.

– И крестик, – сказала она с невеселой усмешкой.

– Какой крестик? – Миша поднял на девушку удивленный взгляд.

– На всех пиратских картах должен быть крестик, указывающий на место, где зарыт клад.

– Аннушка, это не пиратская карта. – Иногда Миша казался ей слишком уж серьезным. Вот как сейчас.

– Но это ведь карта?

– Определенно.

– А карта чего? – Анне уже было по-настоящему интересно, что же такое она нашла. Ведь очевидно, что это что-то важное, если дядя Витя хранит листок под замком.

– Не представляю. – В глазах Миши светилась уже знакомая Анне жажда познаний. – Но мне бы очень хотелось понять! – Он с нежностью погладил карту. – Это ведь история! Понимаешь?

Она понимала. Возможно, она понимала даже больше, чем Миша, просто пока не все вспомнила, но загадочная карта могла стать тем самым ключиком, который отопрет потайную дверцу с детскими воспоминаниями.

– Я ее перерисую, – сказала она твердо.

– Давай лучше я. В такого рода вещах важна точность и соблюдение масштаба.

Чтобы соблюсти масштаб, они решили не перерисовать, а скопировать, со всей возможной тщательностью перенесли карту на кальку.

– Может быть, у твоего дяди есть вторая часть? – спросил Миша, возвращая Анне карту.

– Вряд ли. – Она покачала головой. Если у кого-то и была вторая часть, то у деда Кайсы. Но дед Кайсы как ветер, никогда не знаешь, когда он прилетит и когда улетит обратно.

Анна так и сказала, еще и руками взмахнула, изображая ветер. Калька с переведенной на нее картой едва не слетела со стола. Миша накрыл ее ладонью, а потом и вовсе сложил вчетверо и спрятал в карман. Подумав немного, он спросил:

– А как ты догадалась про карту? Откуда вообще узнала о ее существовании?

Миша был другом, нет, он был больше, чем другом, и тем вечером в библиотеке Анна рассказала ему все: и о своих детских воспоминаниях, и о своих снах, и о своих страхах. Ведь должна же была она хоть кому-то рассказать! Кому-то, кто не станет ее успокаивать и уговаривать не думать о всяких глупостях. Кому-то, кто поверит этим рассказам.

Миша поверил. Он, чужой человек, вчерашний незнакомец, понимал ее лучше родных людей. Это было немного обидно и одновременно чудесно. Так же чудесно, как их самый первый, такой робкий и такой страстный поцелуй. Миша поцеловал ее, когда по уже заведенной традиции проводил до дома. Движения его были порывистыми и неловкими, а очки едва не свалились на мостовую. Наверное, таким и должен быть первый поцелуй, Анне не с чем было сравнивать. Да и не хотелось ей сравнивать! Сердце переполняло удивительное, доселе неведомое ей чувство, словно бы тело сделалось невесомым и звонким как колокольчик. Этот звон даже на какое-то время заглушил зуд, поселившийся в ее голове.

А ночью Анне приснился кошмар…

На озерном дне было неспокойно. Остовы затонувших лодок качало невидимое подводное течение. Оно же поднимало со дна древние кости, крутило их в водоворотах, а потом выплевывало кое-как собранные уродливые тела. Тела эти были одновременно мертвыми и живыми. Черепа с редкими космами волос, черные глазницы, желтые зубы, скалящиеся в безумной улыбке. И монотонное, словно звук кастаньет, пощелкивание костей. Мертвецы, выходящие из водяных воронок, медленно, но верно брали Анну в плотное кольцо. Их неловкие движения были нечеловеческими, еще более нечеловеческими, чем они сами.

Захотелось бежать и кричать во весь голос, но стоило только открыть рот, как в него хлынула ледяная, пахнущая металлом вода. И бежать не получилось, ноги оплели черно-зеленые водоросли. Ей оставалось только одно – умереть. Наверное, в смерти было ее единственное избавление. Но и умереть в этом жутком мире не получалось. Вода лилась уже сквозь Анну, и водоросли прорастали сквозь… А из недр черной пещеры за ее несмертью и нежизнью наблюдал кто-то настолько же страшный, насколько и древний. Пока только наблюдал, но что случится, если ей не удастся выбраться?..

Страх подстегнул, придал сил. С тихим стоном лопались струны водорослей, просыпались на озерное дно старые кости, а из легких вырывалась уже не вода, а отчаянный крик.

Анна проснулась мокрая от пота и слез, замахала руками, пытаясь высвободиться из страшных объятий сна. Наверное, кричала она лишь в кошмаре, потому что в комнату ее никто не зашел, не попытался успокоить, не предложил теплого молока. Только полная луна равнодушно заглядывала в окошко да расстилала у ног Анны серебристую дорожку.

За молоком Анна спустилась на кухню сама. Согрела большую чашку, а потом еще очень долго грела о ее пузатые глиняные бока озябшие ладони. Решение пришло, когда на дне чашки осталось всего несколько капель. Чтобы не сойти с ума, нужно во всем разобраться. А чтобы во всем разобраться, придется отправиться в Чернокаменск.

* * *

Анна никогда не обманывала своих родных, но после той ночи решилась на обман.

Они бы ее не отпустили. Стоило только сообщить о своем намерении ехать в Чернокаменск, и ее бы не отпустили. Нашлась бы тысяча причин, несомненно, уважительных, очень аргументированных. Или здесь, в Петербурге, случилось бы что-то такое, что заставило бы Анну сначала задержаться, а потом передумать и вовсе остаться. Они, ее родные, поступили бы так не со зла, а из-за любви, из-за желания защитить. Но от чего ее нужно защищать? Или от кого? Уж не от тех ли страшных воспоминаний, которые почти исчезли, а теперь вот пробирались в ее сны и грозились окончательно отнять покой? И все-таки ради успокоения бунтовавшей совести Анна предприняла еще одну попытку. На сей раз заговорила она с дядей Витей.

 

Весна в этом году выдалась ранняя. Пользуясь неожиданно подаренным теплом, уже ставшее традиционным для них двоих субботнее чаепитие перенесли из дома в сад, под цветущую яблоню. От малейшего порыва ветра яблоневый цвет сыпался на застеленный скатертью стол, падал в чашки, но ни Анне, ни дяде Вите это не мешало. Нервничала только Ксюша, то и дело пыталась смахнуть со стола лепестки. Ксюша любила, чтобы во всем был порядок, и от любви этой частенько страдал Венька, который порядок не понимал, а в глубине души так и вовсе презирал, считал глупой дамской блажью.

– От же, окаянный! – ворчала Ксюша и поднимала круглое румяное лицо к синему небу. – Дует и дует!

– Ксюша, все замечательно. – Дядя Витя привык к этому ее ворчанию точно так же, как привык и Венька. – Ты иди, отдохни. Анютка у нас барышня взрослая, образованная, за порядком на столе как-нибудь присмотрит.

Анна закивала, соглашаясь. Лепестки было жалко, даже в чае они ей нисколько не мешали. Ксюша ушла не сразу, обвела стол придирчивым взглядом, таким же взглядом посмотрела на Анну, словно бы решая, можно ли доверить ей столь сложное дело, но все-таки смирилась, покачала головой, поправила льняную салфетку и ушла в дом.

– Красота! – Дядя Витя улыбнулся, а потом, чуть поморщившись, потер ногу.

– Болит? – спросила Анна.

Нога его была некогда сильно поломана. Так рассказывали тетя Настя и Ксюша, а Ксюша со вздохом добавляла, что с этаким переломом всякое могло случиться, но бог миловал, да добрые люди помогли. Под «всяким» имелось в виду что-то очень страшное, может быть, даже смерть. Но о том, при каких обстоятельствах это несчастье с дядей Витей приключилось, никто не рассказывал. Приключилось и приключилось. Шрам на ноге остался жуткий, но зажили кости хорошо, дядя Витя даже почти не хромал. Лишь изредка, чаще всего ранней весной, старая травма давала о себе знать.

– Пустое, Анютка, просто иногда ноет. – Ложкой он размешивал плавающие в чашке яблоневые лепестки, вид у него был рассеянный. Анне показалось, что из-за воспоминаний.

– Ты сломал ногу в Чернокаменске? – спросила она.

Дядя Витя отложил ложку, кивнул в ответ.

– А как?

– Попал под завал.

– Под завал? – Благодаря своим тайным изысканиям Анна знала, что в окрестностях Чернокаменска много угольных шахт. Но что делать дяде Вите в шахте?

– Там есть одно место – особенное. Остров посреди озера. – Он говорил медленно, словно решая, а стоит ли ей вообще что-нибудь рассказывать.

Анна затаила дыхание. Про остров посреди озера она уже знала. Она даже знала, что дядя Витя занимался пуском маяка. Того самого, который спроектировал и построил загадочный Август Берг. Вот почему дядя оказался в Чернокаменске. Его пригласил известный на весь Урал промышленник Сергей Злотников. Про Злотникова Анне обещался рассказать Миша, а пока знала она лишь то, что личностью тот был одиозной, что денег и амбиций у него имелось в избытке, и результатом этих амбиций стал маяк и похожий на средневековый замок дом, построенный на острове посреди Стражевого озера.

– Под этим островом есть пещеры наподобие тех, что я показывал вам с мальчишками на Черном море. Помнишь?

Те пещеры Анна помнила очень хорошо. Как и маяк на берегу моря. Маяк был нарядный, белокаменный, с аккуратным, похожим на игрушечный, домиком смотрителя. Его стены вкусно пахли солью, нагревались на южном солнце и до самого раннего утра хранили тепло, рядом с ним было уютно и спокойно. Их семья приезжала на побережье почти каждый год. Сначала с дядей Витей, которого на маяке любили и всегда ждали, а потом все больше с тетей Настей, Ксюшей, Федей, Венькой и Петрушей. Обитатели маяка, люди, славные во всех отношениях, полюбили и их тоже, каждый год приглашали в гости, ждали и радовались их приезду.

А пещеры были удивительные! Помнится, тетя Настя не хотела отпускать их исследовать, говорила, что это не детские забавы. Тетя даже поспорила из-за этого с дядей Витей, но не сильно – по-настоящему они не спорили никогда, – а так… слегка. Победил дядя Витя, и на следующий день они большой и шумной компанией оказались в настоящей пещере. Тогда Анна впервые увидела сталактиты, а Венька попытался даже обить у одного из них кончик. Разумеется, у него ничего не вышло, но подзатыльник от Ксюши, которая всю дорогу крестилась и охала, он все равно схлопотал.

Та давняя экскурсия показалась Анне увлекательной и совсем нестрашной, про то, что в пещере можно попасть под завал, она даже и не думала. Не оттого ли, что дядя Витя никогда не повел бы их в по-настоящему опасное место?

– Те пещеры, что под островом, совсем другие. – Он подул на и без того уже остывший чай, сделал большой глоток. – Там небезопасно.

– Но ты все равно туда спустился.

– Спустился. – Он искоса глянул на Анну, а потом улыбнулся совершенно по-мальчишески, сказал: – Я ж был молодой, глупый, сунулся и вот… – Он похлопал себя по ноге. – Думал тогда, все, конец мне пришел, уже и смирился. Если бы не Федор, твой отец, не сидел бы я сейчас перед тобой. Он меня спас, рискуя собственной жизнью, вытащил из той пещеры, на лодке отвез в город. Это я тебе, Анютка, сейчас рассказываю не затем, чтобы ты знала, каким я был дураком по молодости, – дядя Витя снова улыбнулся, – а затем, чтобы понимала, каким удивительным человеком являлся твой отец. Я горжусь тем, что он называл меня своим другом, что доверил мне свою сестру.

А ведь дядя Витя и в самом деле гордился и про Аниного папу говорил с большим уважением, несмотря ни на что, несмотря даже на тот проступок, на то страшное клеймо…

Про то, что граф Федор Шумилин – государственный преступник и беглый каторжник, Анне рассказала тетя Настя. Давно рассказала, наверное, сразу после того неприятного инцидента с соседками. Видно, решила, что о вещах таких мучительных и страшных узнавать лучше не от чужих людей, а от самых близких и любящих. Тогда, в далеком детстве, Анну пощадили, рассказали далеко не обо всем, опустили самые мучительные подробности. Их она выяснила уже сама, когда стала взрослой, разузнала все, что смогла, о прошлом своего отца, графа Федора Шумилина. Или далеко не все? Чем больше Анна углублялась в изучение истории своей семьи, тем крепче становилось убеждение, что настоящая жизнь у ее отца началась уже в Чернокаменске, где он повстречал свою будущую жену, где подружился с дядей Витей и где отец с мамой погибли…

Про то, как ушли из жизни ее родители, Анна узнала от деда Кайсы.

– Они ушли, – сказал он строго. – Ушли туда, где им сейчас хорошо.

– На небо?

– Может, и на небо. Главное, они сейчас вместе.

Тогда такой ответ удовлетворил девочку, но чем старше становилась Анна, тем больше вопросов у нее появлялось. Ушли – это не ответ. Как ушли? Почему ушли? Вот на эти-то вопросы ответить ей так никто и не смог. Дядя Витя попытался, но получилось у него не слишком хорошо.

– Понимаешь, Анютка, – он всегда называл ее вот так ласково, – есть вещи, которые простому человеку не дано понять.

Она хотела возразить, что давно уже выросла, и ей можно сказать правду, какой бы горькой эта правда ни была. Ее не нужно оберегать, потому что неведение для нее куда болезненнее даже самой горькой правды. Не сказала, заглянула в глаза дяди Вити и не нашла правильных слов, как-то сразу поняла, что ему от этого разговора едва ли не больнее, чем ей.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru