bannerbannerbanner
Сердце зверя

Татьяна Корсакова
Сердце зверя

Полная версия

– Кошка ушла и не вернулась, – объяснил Виктор, забирая у Анечки котенка. – Настя с Ксюшей малышей выходили и раздали, а эта красотка никому не приглянулась.

Красотка сидела смирно, не вздрогнула, даже когда пес ткнулся носом ей в бок. Смелая.

– А возьму я вашего зверя! – сказал Август, сам дивясь такой безрассудности. Куда ему котенок, считай, дите малое, когда он и с собственной-то судьбой управиться не может! Его ж кормить нужно, лечить… Есть еще возможность отказаться от собственных слов.

Нет, нету уже такой возможности. Анечка обрадовалась, засияла вся и котенка у Виктора забрала, но лишь затем, чтобы передать его Августу.

– Это девочка, – добавила доверительным шепотом. – Она будет вас любить сильно-сильно.

Кошечка выпустила коготки и спинку выгнула под Августовой ладонью, а из тощей ее утробы послышалось неожиданно громкое урчание.

– Вы ей понравились, – заключила Анечка. – Видите?

Скорее, чувствует. Мелкие бусины позвонков, тонкие ребра, обтянутые такой же тонкой шкурой, размеренный рокот и частое биение маленького сердца. Слишком хрупкое, бесполезное существо, за которым теперь придется приглядывать. Но досады нет. И злости тоже. Лишь легкое недоумение оттого, что он согласился.

– Нянька из меня плохая. – Август почесал кошку за ухом. – Сбежишь – искать не стану.

– Она не сбежит, – пообещала Анечка, и отчего-то сразу стало ясно – не сбежит, поселится на маяке, обживется, почувствует себя хозяйкой всему. И Августу в том числе. Станет ловить мышей, но не с голодухи, а чтобы он знал, что она умеет присматривать за хозяйством, что и сама она хозяйка хоть куда, даром что такая неказистая.

Спать в дом Август не пошел, хоть Анастасия и настаивала, улегся в сарае, на свежескошенном, сладко пахнущем сене. И кошка легла рядом, потопталась на льняной простыне, а потом перебралась на живот к обретенному хозяину, выпустила коготки, но не сильно, а так, чтобы не вздумал сбросить, замурлыкала. Под это мерное мурлыканье Август заснул и спал так крепко, как не спал уже много дней.

* * *

Когда на следующий день Берг вернулся на маяк, оказалось, его остров, доселе тихий, практически необитаемый, заполнили люди. Шумные, гомонливые, они нарушили установившийся порядок вещей, потревожили покой и острова, и Августа. Значит, не врали слухи – Злотников возвращается, и к его появлению готовятся, убирают в замке и округе, наводят лоск.

Люди все еще боялись острова, считали его дурным местом, на Августа смотрели как на блаженного, кто с жалостью, кто с отвращением, не могли понять, как можно жить здесь, как можно так жить. Но озеро спало. Или спала та темная сила, что притаилась на его дне? Как бы то ни было, но смерти прекратились. Почти. Полная луна еще требовала свою жертву, но жертва та была малая: утонувший городской пьянчужка, повесившийся на старой вербе калека, утопившаяся от безответной любви девица. Зло если и не ушло окончательно, то хотя бы отступило от берегов Стражевого Камня, и люди это почувствовали. Люди – это ведь те же звери, только на двух ногах, и первобытные инстинкты в них все еще сильны, даром что на дворе уже конец девятнадцатого века.

Кошка затаилась за пазухой у Августа, впилась острыми коготками в живот, не пыталась ни выглянуть наружу, ни сбежать. Если бы попыталась, Август ее не держал бы, но кошка ему досталась умная и острожная, даром что такая никчемная на вид. На берегу острова дремали лодки. Он насчитал пять штук. Горло сдавила злость на чужаков, посмевших нарушить его покой, но Август себя одернул. Пускай! Люди – не помеха, а всего лишь вестники грядущих перемен, с их суетливым присутствием можно смириться. Ведь жил же он раньше среди людей.

Не опасаясь промочить ноги, Берг спрыгнул в воду, вытащил лодку на берег, прихватил приготовленную Анастасией корзинку с гостинцами и зашагал к маяку. В башне царили полумрак и прохлада. Даже в самый солнечный день на нижних этажах было сумрачно, а что делается наверху, на смотровой площадке, Август не знал. Он не поднимался туда с той самой переломной ночи. И в подземелье тоже больше не спускался. Завис между небом и землей, невидимыми цепями приковал себя к перестроенной под кабинет комнатушке, в которой было все самое необходимое для отшельнической жизни: очаг, рабочий стол, шкаф с книгами и чертежами, грубо сколоченный лежак с набитым сеном тюфяком и покрывалом из звериных шкур. Покрывало принес Кайсы. Наверное. Август не помнил точно, но кто еще, кроме Кайсы?

Кошку из-за пазухи он доставал бережно, ощущая, как дрожит под пальцами тощее тельце. Уйдет, подумалось вдруг с тоской. Звери чувствуют зло острее людей. Пускай зло уснуло, но тень его все еще лежит серым пологом и на острове, и на маяке, и на замке, и, надо думать, на самом Августе тоже.

Не ушла – забилась в складки мехового полога, так, что только глаза видны, смотрит внимательно, настороженно, но бежать не пытается, хотя дверь открыта, Август специально не стал ее закрывать, оставляя путь к отступлению и себе, и зверюге.

– Голодная, небось? – спросил он и удивился, как глухо, незнакомо в стенах башни звучит его голос.

Кошка не ответила, лишь раздраженно дернула лопоухими ушами, но Августу и не требовался ответ, он и без того знал, что доставшаяся ему зверюга вечно голодна. В корзине с гостинцами нашлась большая бутыль с молоком. Август плеснул его в найденную в завалах грязной посуды плошку и поставил перед лежаком. Себе налил тоже, прямо в граненый стакан, который до сих пор пах самогоном. А и пусть! Выходить из маяка за водой не хотелось. Все в той же корзине обнаружились фирменные пироги Ксении. Наверное, свежих напекла, специально для Августа. Он впился зубами в пирог, сделал большой глоток молока и зажмурился. Вкусно! Почти как раньше, когда он еще был не сумасшедшим отшельником, а нормальным человеком, когда еще помнил, какая жизнь на вкус, и умел этой жизнью наслаждаться.

– Есть иди, – сказал, не открывая глаз, и услышал не то шелест, не то шорох.

Кошку не пришлось звать дважды, она спрыгнула с лежака, осторожно, словно опасаясь подвоха, подошла к плошке, понюхала молоко, фыркнула. Может, в плошке тоже когда-то раньше был самогон? Август не помнил.

– Ничего, – сказал раздраженно, – и так сойдет. Чай, мы с тобой не баре.

Кошка согласилась, что они не баре, и принялась лакать молоко, сначала осторожно, а потом уже и с жадностью.

– Это теперь твой дом. Не хоромы, конечно, но уж как есть. Мыши тут водятся. И птицы разные гнездятся. Так что, если не будешь лениться, с голоду не помрешь. – Август жевал пирог с зайчатиной и говорил с набитым ртом. – А на меня не надейся. На меня нынче надежды никакой. Поняла?

Кошка ничего не ответила, лишь дернула тонким, облезлым хвостом. Наверное, смирилась с неизбежным. Хорошо ей, вот сам он смириться никак не может. Не оттого ли и не остался в башне, как планировал, а, сунув гостинцы в шкаф с книгами, подальше от мышей и зверюги, вышел на полуденный солнцепек.

Солнце палило нещадно, так, что чистая, выстиранная и выглаженная рубаха почти сразу же пропиталась потом и прилипла к спине. Но жара не доставляла таких мучений, как раньше, лишь легкое неудобство. А в былые времена, помнится, Август жару ненавидел, сердце забивалось, как от быстрого бега, и виски начинало ломить невыносимо. В такие дни он предпочитал отсиживаться в прохладе дома, во двор без лишней надобности не выходил. Еще и хандрил к тому же, словно не было в его жизни большего горя, чем какая-то там жара. Не знал он, глупец, тогда еще, какое горе на самом деле.

А окрестности замка изменились. На этот берег острова Август давно не заглядывал, не интересовался дальнейшей судьбой своего детища, думал, что и остальные не интересуются. Оказалось, ошибался. Определенно, теперь дом был готов не просто для жизни, а для очень комфортной жизни. У него имелось два лица, два фасада. Суровое, с грубыми, четкими линями, присущими замковой архитектуре, смотрело на озеро сквозь узкие прорези окон, нависало громадой восточной башни над самой водой. И притворяющиеся спящими горгульи пристально всматривались в свое отражение. Любовались? Ужасались? К воде же вела мощенная камнем дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней можно было прогуливаться парой. Дорожка вилась между вековыми соснами и упиралась в дощатую пристань. В тени дома прятался колодец, который не решились засыпать, но облагородили новой каменной кладкой и укрыли от посторонних глаз деревянным навесом. Хорошо, что колодец цел, уж больно вкусная в нем вода.

Парадное лицо дома было иным, аристократичным и обманчиво приветливым. Гостям ли, хозяевам ли виделось широкое крыльцо с девятью низкими ступенями, портик с похожими на черные витые свечи колоннами и гостеприимно распахнутая дверь. Неведомый садовник разбил перед крыльцом клумбы, а совершенно бесполезную, ведущую в никуда подъездную аллею обсадил кленами и украсил изящными коваными беседками.

Дом получился прекрасным и уродливым одновременно. Августу удалось создать архитектурную химеру – наполовину замок, наполовину дворец. И химера эта была плотью от плоти острова. Стражевой Камень признал ее и принял в свое лоно. А вот Август принять не мог. Восхищался, удивлялся, испытывал горечь пополам с отвращением, но гордиться так, как гордился своими башнями, не получалось. Было в замке что-то темное, темнее его графитово-черных стен и похожих на оплывшие свечи колонн. И даже яркий солнечный свет не мог рассеять эту черноту. Каменная химера еще спала, но сон ее уже сделался зыбким. Августу не хотелось думать, что станется с теми, кто окажется в ловушке ее стен, когда химера окончательно проснется.

Август вошел в дом со стороны озера. Это лицо, лишенное украшений и придуманных людьми финтифлюшек, казалось ему честнее лица парадного. Внутри было сумрачно и гулко. Разбуженное эхо разносило по бесчисленным комнатам громкие людские голоса и звуки работающих инструментов. Где-то наверху что-то пилили, забивали, двигали мебель, тревожа покой дома. Мебели было много. Наверное, ее переправили на остров, когда Август был в запое. Как и дубовые шпалеры, гобелены и вот эти уродливые, потемневшие от времени рыцарские доспехи, похожие на скелет доисторического чудовища. Кто-то решил, что замку непременно нужны мертвые рыцари? Пускай, это больше не дело Августа Берга. По большому счету он даже не знает, зачем пришел в этот спящий дом.

 

– Мастер Берг, надо полагать? – скрипучий женский голос подхватило эхо, разнесло по дому, и Август не сразу понял, в какую сторону следует смотреть.

Женщина спускалась по лестнице. Высокая, на голову выше его, болезненно худая, с мышиного цвета волосами, стянутыми на затылке в такой тугой пучок, что невыразительные, пепельного оттенка глаза приобрели азиатский разрез, с длинным, похожим на птичий клюв носом, тонкими губами и безвольным, скошенным подбородком, она была поразительно некрасива. Некрасивость эта ослепляла, лишала дара речи, заставляла, забыв о приличиях, бесцеремонно всматриваться в лицо женщины, гадать о том, молода она или уже старуха. Пожалуй, не старуха, но и не девица. Рубеж, отделяющий юность от дряхлости, еще не пройден, но уже скоро, очень скоро…

– Вам следовало явиться многим раньше. – Женщина остановилась на предпоследней ступеньке и теперь смотрела на Августа сверху вниз. Во взгляде ее читалось холодное презрение. – Сразу, как только получили мое послание.

Послание? Не получал он никаких посланий. Или все-таки получал?

– Мне передали, что вы пьете беспробудно. – Тонкие губы скривились, и тонкие же, узловатые пальцы сжали связку ключей, висящую на поясе. – Это недостойно.

– Кого или чего, позвольте полюбопытствовать? – Август опустился в затянутое серой холстиной кресло, скрестил руки на груди. Кресло было слишком глубоким, слишком неудобным, и, чтобы чувствовать себя комфортнее, он вытянул ноги. На подошвы ботинок налипли комья грязи, тоже, наверное, очень недостойные.

– Оказанной вам чести. – Женщина не смотрела на Августа, она не сводила глаз с его ботинок, и лицо ее исказила поистине страдальческая гримаса. – Вы служите такому человеку… – А в скрипучем голосе прорезались новые, доселе неслыханные нотки. – И смеете относиться к своим обязанностям настолько пренебрежительно. Я буду вынуждена доложить Сергею Демидовичу.

Уже доложила, по глазам видно. И понятно, каким был ответ. Злотников не позволил его рассчитать. Для Злотникова он навроде диковинной зверушки, придворный художник с немалым талантом и немалой же придурью. Безобидный художник… Это хорошо, это вписывается в его планы, ради которых Берг даже согласен бросить пить. Все ж таки для того, что он намерен осуществить, голова нужна ясная.

– С кем имею честь? – спросил Август и щелкнул каблуками, стряхивая комья грязи на каменный пол.

– Что вы творите?!

– Я всего лишь поинтересовался, как вас зовут, сударыня.

– Меня зовут Эмма Витольдовна Вершинская, – в голосе женщины послышался странный акцент, не настоящий, а вымученный, этакий артистический. – Я управляющая в этом доме.

– Экономка, – уточнил Август, которого Эмма Витольдовна перестала забавлять и начала утомлять.

– Управляющая! – Связка с ключами многозначительно и раздраженно брякнула. – И в отсутствие хозяина в этом доме все подчиняются мне!

– Третья. – Август почесал подмышку.

– Что значит – третья? – Если Эмма Витольдовна и собиралась спуститься с лестницы, то передумала окончательно. Наверняка Август виделся ей этаким диким существом, неотесанным и, ко всему прочему, возможно, блохастым.

– Первого управляющего рассчитали, а второго, поговаривают, и вовсе убили. Вы, стало быть, третья. Не боитесь, пани Вершинская?

Не боится. Свято верит в своего драгоценного хозяина и в собственные силы. Сиротка тоже верил. Разуверился лишь, когда оказался в когтях албасты. От этих воспоминаний собственные раны Августа открылись, и на свежевыстиранной рубахе проступили кровавые следы.

– Мерзость. – Эмма Витольдовна поднесла к длинному носу белоснежный платочек. – У вас там… кровь.

– На этом острове можно увидеть всякое. – Август пожал плечами. – Вам следует привыкнуть к виду крови, если вы и дальше собираетесь служить Сергею Демидовичу. Вокруг него, знаете ли, подобные казусы происходят довольно часто.

Не поверила. И платочек от носа отняла, посмотрела пристально, холодным змеиным взглядом.

– Не забывайтесь, мастер Берг. Место фаворита, как правило, очень шатко.

– Жаждете его занять? Или, скорее, место не фаворита, а фаворитки?

Он попал. Не в бровь, а в глаз попал, пани Вершинская дернулась, словно от пощечины, и даже ладонь к щеке прижала. А щека осталась по-прежнему бледной, змеи ведь не умеют краснеть.

– Сергей Демидович прибудет через три дня. – В руки она себя взяла очень быстро и даже изобразила подобие улыбки. – Вам, как и остальным… – она сделала многозначительную паузу, – слугам, надлежит явиться в замок и присутствовать при встрече. Это приказ, и он не обсуждается!

Ну что ж, вот он и дождался, потерпеть осталось всего несколько дней. Заныло сердце, и кончики пальцев вдруг задрожали. От нетерпения. От чего же еще?

– Сергей Демидович прибудет один или с супругой? – спросил Август, вставая с кресла.

– С семьей, – ответила Эмма Витольдовна, но не сразу, а после недолгих раздумий, словно была не уверена в сказанном. – Я получила от него письмо с распоряжениями.

– Касательно меня?

– Касательно всего на этом острове. Очень… необычное место.

Наверное, она хотела сказать «отвратительное», но побоялась, что Август передаст Злотникову. Остров ей не нравился, как и дом-химера, спроектированный по приказу хозяина. Где она провела молодость? Где нашел ее Злотников? Чем она, такая некрасивая, такая сухая, привлекла его внимание? Злотников любил красивых женщин. Мари Кутасова не в счет. Мари для него не женщина, а объект сделки.

– Я родилась в Варшаве. – Она сказала это так, словно один только факт рождения делал ее на голову выше всех остальных. – В моих жилах течет дворянская кровь, род Вершинских – очень древний род.

И ко всему прочему обнищавший, коль уж вельможная панночка со всем ее шляхетским гонором пошла в услужение к какому-то богатому мужлану. Вот и платье на ней не просто скучное, но явно дешевое, по подолу так даже и латаное. Эмма Витольдовна поймала взгляд Августа и все-таки покраснела. Румянец ее был не смущенный, а злой. Август понял, такое унижение пани Вершинская ему не простит ни за что. Да и бог с ней.

– Варшава красивый город. Я бывал там в юности.

– Меня не интересует, где вы бывали, мастер Берг. Меня волнует лишь одно, на встречу с Сергеем Демидовичем вы должны явиться трезвым и опрятным, а не вот таким, как сейчас.

Румянец сменила привычная для пани Вершинской бледность, по всему видать, аристократическая.

– Я трезв. – Август потрогал дубовую шпалеру, и Эмма Витольдовна скривилась, словно прикоснулся он не к дереву, а к ней, и прикосновением этим очень сильно оскорбил. – А что касается опрятности, это уж как получится. Обещать ничего не могу. Всего доброго! – Он отвесил шутовской поклон и вышел из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь. Дом не виноват, что в нем поселилась пани Вершинская. Дом не знает, что его ждет. Или знает и готовится к встрече?

Албасты сидела на его лежаке, а кошка игралась с кончиком ее косы. Идиллическая картинка, если разобраться.

– Не знал, что животные тебя не боятся. – Август устало опустился на стул, стянул рубаху, осмотрел открывшиеся на плече раны.

– Обычно боятся. – Кончик косы дернулся, отползая от кошки, и та, выпустив когти, накрыла его лапой. – Этот котенок необычный. – Албасты осторожно, словно опасаясь причинить вред, погладила кошку по голове. Та прижала уши, но ни убегать, ни отпускать добычу не спешила, смотрела на албасты, щурилась. – От него пахнет девочкой. Моей девочкой.

– Это подарок. Анечка подарила мне… это.

– Кошку.

– Кошку. Сказала, что она очень умная и станет меня любить.

– Она и в самом деле умная. – Албасты отняла косу, перебросила через плечо, но та соскользнула обратно, снова потянулась к кошке. – А что касается любви… не знаю. Любовь приносит одни лишь страдания.

С этим Август был готов согласиться. Сначала счастье, а потом страдания. Так и есть.

– Ты поговорил с ними?

– Поговорил. – Август достал приготовленную Ксенией свежую рубаху, надел. – Сегодня же Анечку отвезут в Пермь. Ты же не дотянешься до Перми?

Понимает ли албасты, о чем он говорит, знает ли, что это за город такой – Пермь? Август принялся мысленно подсчитывать версты, когда она сказала:

– Без зеркал и твоей помощи не доберусь. Я привязана к озеру, далеко от него мне не уйти. А ты был сегодня в доме.

Не вопрос, а констатация факта. На острове от глаз албасты не спрятаться. Там, где есть вода, там есть и она, а вода тут кругом. И даже снизу.

– Он возвращается.

– Хорошо. Ты ведь этого и ждал.

Ждал, а теперь вот думает, хватит ли у него отчаяния и решимости свершить правосудие.

– Я могу помочь, только скажи. – Албасты переместилась, оказалась рядом с Августом, так близко, что от исходящего от нее холода он снова стал замерзать. Она не изменилась, не перекинулась из девицы в старуху, но это не имело значения, холод никуда не делся. Как и страх. Не тот парализующий, от которого сердце перестает биться, а привычный, как ноющая зубная боль. К боли тоже можно привыкнуть.

– Злотников – мой. – Он покачал головой. – Ты знаешь, в моей жизни больше не осталось радости.

– Она будет длинной, твоя безрадостная жизнь. – Кончик серебряной косы, которой еще минуту назад игрался котенок, погладил Августа по щеке. Прикосновение было… скользким, неприятным, но вполне терпимым. Оказывается, к нежити тоже можно привыкнуть. – Те, кто отмечен серебром, обычно живут долго, дольше обычных людей.

– Значит, мне некуда спешить. – Он улыбнулся, и албасты улыбнулась в ответ, обнажая острые зубы. – Я хочу, чтобы он мучился. Чтобы все они мучились.

– Так и будет, человек. Я чувствую твою боль и твою ярость, я помогу. Если попросишь.

– Злотников мой, – повторил он с нажимом.

– Я найду себе другие забавы. – Албасты качнулась и вдруг очутилась снова на лежаке. – Скоро на острове будет очень много людей.

– Ты не должна их убивать.

– Почему?

Прежний Август сказал бы, что убивать людей плохо, но Август нынешний произнес другое:

– Потому что, если начнут погибать люди, Злотников испугается и сбежит с острова.

– А если люди станут всего лишь исчезать? – Албасты снова улыбнулась, на сей раз улыбка ее была снисходительной. – Ты слишком плохо обо мне думаешь, человек. Я не-живу уже так долго, что научилась справляться со своими желаниями.

– Но Анечка…

– Я не хочу рисковать. Это не случайный человек, это моя девочка, плоть от плоти, кровь от крови. И зов крови очень силен. Для такой, как я, это настоящее проклятье. Айви знала. Девочка должна подрасти прежде, чем я смогу с ней встретиться. А пока она растет, мы с тобой можем развлечься. Все-таки какая удивительная кошка! – Албасты обернулась, посмотрела на котенка. – Она меня не боится.

– А должна?

– Крысы боятся. – Албасты пожала плечами. – И волки тоже.

– А птицы?

– Птицы – это другое. Птицы провожают души в Нижний Мир, им незачем бояться таких, как я.

* * *

Ко встрече со Злотниковым Август подготовился. Не пил, чтобы не утратить ясность мышления, чтобы не глушить терзающую душу боль, а, наоборот, заточить до остроты клинка. Специально переодеваться не стал, надел рубаху, на которой уже появились свежие пятна. Сумасшедшему гению дозволены слабости. Перед тем как отправиться к замку, подошел к памятнику. Каменная Евдокия стояла над самым обрывом, скрестив руки на груди, смотрела в небо и улыбалась. Улыбка ей очень шла, делала еще моложе, еще красивее.

– Уже скоро, Дуня. – Август погладил каменную ладонь. – Сегодня он возвращается. Я знаю, ты бы не одобрила, но я так не могу. Нет в моей жизни больше никакого смысла. И, знаешь, я никогда не стану таким, какой была ты. Жертвенность не в моей натуре, любимая.

К каменным ногам он положил цветы, синенькие вперемешку с беленькими. Евдокия их любила и даже рассказывала Августу, как они называются, но он не запомнил. Тогда это казалось ему неважным.

А замок тем временем уже был готов к встрече с хозяином. На пристани шеренгой выстроились слуги. Август насчитал десять человек во главе с Эммой Витольдовной. По такому торжественному случаю пани Вершинская сменила скучное серое платье на не менее скучное коричневое, но с кружевным воротом, и стала похожа на престарелую гимназистку. На Августа она посмотрела сквозь презрительный прищур, едва заметно кивнула и поманила пальцем. Становиться в общий строй он не стал – не дождутся! – остановился у одной из сосен, привалился спиной к ее шершавому, нагретому солнцем стволу, запрокинул лицо. В переплетении ветвей было видно небо, а стоило опустить голову чуть ниже, и взгляду представала свинцово-серая, идущая мелкой рябью вода озера и черной кляксой на горизонте корабль, видать, Злотников побрезговал лодками.

 

Сердце забилось быстрее, засбоило, и дышать стало тяжело. Август расправил плечи, заставил себя успокоиться. К этой встрече он готовился много месяцев и не допустит ни единой ошибки. Если придется, станет унижаться, просить своего врага о милости, лишь бы Злотников оставил его на острове.

Пани Вершинская тоже смотрела вдаль, козырьком приложив ко лбу узкую ладонь. Поза ее выражала нетерпение.

– …Она сказала, будет весело, – послышался за спиной хриплый голос.

Август обернулся, рядом, всего в шаге от него, стоял юродивый Гришка, мял в огромных лапищах картуз. Он так же, как и сам Август, прикипел к острову, сделался его частью. Гришку пробовали гнать, но он всегда возвращался, и к его молчаливому присутствию привыкли, нагружали черновой работой, подкармливали.

– Экономка? – спросил Август, думая о своем.

– Ведьма. – Гришка мотнул головой. – Она сказала, что змей уснул и на острове теперь будет много людей.

Значит, ведьма. Албасты нашла себе еще одного собеседника. Или жертву? Август Гришку не любил, помнил, каким тот был в прошлом, при Сиротке, но и смерти юродивому не желал. Тот уже поплатился сполна за все свои прегрешения, собственным разумом поплатился.

– А она, – Гришка указал подбородком в сторону экономки, – злая. Не пускает меня на пристань. Всех пускает, а меня нет. – Он тяжко вздохнул и надел картуз на голову. Получилось кособоко.

Корабль приближался стремительно, и Август подумал, что, по всей вероятности, Злотников купил себе теплоход. Наверное, обтесался в европах, приобщился к прогрессу. А когда денег много, отчего же не заплатить за прогресс? На пристани засуетились, из одной шеренги перестроились в две, а Эмма Витольдовна подошла так близко к краю, что еще шаг и свалилась бы в воду, но ее озеро не пугало, беспорядок и отсутствие дисциплины беспокоили ее куда сильнее.

Корабль оказался паровым катером. Небольшой, юркий, с белоснежными бортами и валящим из трубы сизым дымом, он был чужд и острову, и озеру. Не оттого ли озеро злилось, морщилось, билось волнами о каменный берег? Августу стало интересно, так интересно, что вслед за зачарованно улыбающимся Гришкой он подошел к самой пристани. На борту катера густой черной краской было выведено «Счастливчик». Похоже, Злотников все еще считал себя баловнем судьбы. Приблизившись к пристани почти вплотную, «Счастливчик» приветственно загудел. Громкий голос его спугнул с деревьев стаю птиц, они закружили над островом, загомонили тревожно. А катер уже швартовался, и в том, с какой ловкостью капитан управляется с механической монстрой, была своя магия. Мужики, согнанные на пристань, зашептались, кое-кто испуганно перекрестился, а Август подумал, что Федору бы корабль непременно понравился. Федор любил все эти технические штучки, чувствовал их механическую душу. Но его больше нет, а Августу чужая, пусть даже и механическая, душа без надобности. Он пришел по одну-единственную душу. Или не по одну?..

Злотникова Август узнал по росту и осанке. Высокий, широкоплечий, вихрастый, хозяин поместья, засучив рукава белоснежной рубахи, помогал матросам швартоваться. И по лицу его было видно, что механическая игрушка ему еще в диковинку и ужасно нравится. А лицо ведь совсем не изменилось, по-прежнему породистое, цыганисто-красивое, с белозубой улыбкой. Разве что усы отпустил и бородку, наверное, в угоду европейской моде.

Мари Кутасова стояла в сторонке, опершись о перила, она смотрела на замок, и выражение ее ставшего еще более некрасивым лица было престранное. Удивление, отвращение и страх – вот что увидел Август. Мари не желала становиться хозяйкой острова, не желала жить в доме, построенном на чужих костях и чужой крови. Уж не потому ли, что была причастна к тем смертям? Была! Евдокия в этом не сомневалась: Мари знала о всех преступлениях своего драгоценного супруга, знала и покрывала. Муж и жена – одна сатана. Вот уж точно – сатана…

Несмотря на жару, Мари куталась в шаль, кисти которой так и норовили лизнуть волны, но не дотягивались и в бессилии отступали. А она переводила взгляд с замка на мужа и кривила тонкие губы в вымученной улыбке. Не принесла ей счастья семейная жизнь, построенная на чужих слезах. Вот только поняла ли она это? Август не знал, но в самое ближайшее время собирался это выяснить.

Злотников сошел на пристань первым, и пани Вершинская шагнула ему навстречу с совершенно неподобающей экономке девичьей какой-то стремительностью. Порыв этот не остался незамеченным. Улыбка Мари сделалась презрительной. Август ее понимал, Мари удалось встретить женщину, которая была еще более некрасива, чем она сама. Не понимал он лишь одного, готова ли Мари мириться с присутствием в своем доме соперницы, пусть и такой некрасивой.

А Злотников, казалось, ничего не замечал. Едва кивнув пани Вершинской, он устремил взгляд на замок, и черные глаза мужчины вспыхнули азартным огнем. Если бы не ненависть к хозяину поместья, Август, пожалуй, почувствовал бы себя польщенным, потому что было очевидно, что каменная химера, притворяющаяся замком, Злотникова очаровала.

– Невероятно! Просто невероятно! – Он говорил по-хозяйски громко. – Я повидал многое, но это! Это превосходит все!

Он видел многое! Наверное, в Европе. Где же еще сын золотодобытчика, разбойник и убийца мог приобщиться к прекрасному, где набрался этой вальяжности и лоска, который не купить за деньги, которому многие учатся годами! Но он способный, он счастливчик, и судьба сама преподносит ему ключи от всех дверей. И пускай ключи эти всего лишь висят на поясе старой девы, цепляющейся за свои шляхетские корни, неважно. Ключи есть, и Злотников сумеет ими воспользоваться. Если ему никто не помешает…

Дожидаться, пока на берег сойдет жена, Злотников не стал, отмахнувшись от пани Вершинской, не обращая внимания на притихшую прислугу, он широким шагом пошагал к дому. Мари спускалась по сходням, опершись на руку немолодого, но бравого вида капитана, во взгляде ее, устремленном в спину мужа, была тоска, на замершую на причале экономку она даже не взглянула. А зря, лицо пани Вершинской стоило того, чтобы запечатлеть его на холсте, столько эмоций разом Август не видел.

А Злотников тем временем приближался. Увидев Августа, он сошел с дорожки, направился прямо к нему.

– Мастер Берг, позвольте выразить вам свое восхищение! – вот как заговорил, почти высоким штилем, и руки раскинул, словно хотел Августа обнять. Не обнял, слава богу. А то бы Август не сдержался, ударил, и все его планы пошли бы прахом. – Дом прекрасен!

– Я старался. – Он выдавил из себя улыбку. Улыбка получилась неискренней, такой же вымученной, как у Мари.

– Все-таки вы гений. – Злотников, продолжая улыбаться, разглядывал его пристально, ощупывал глазами с ног до головы. Что хотел увидеть? Кого? Старого пропойцу, сломленного смертью жены? Чудаковатого гения, для которого на первом месте искусство? Как угадать? – Но выглядите вы плохо, Август Адамович. Мне писали, что вы пьете.

– Пани Вершинская, надо думать.

– Она очень строгая дама. Признаться, я сам ее иногда побаиваюсь. – Не побаивается. Забавляется, знает о ее чувствах и пользуется. Не изменился нисколько, не помогла Европа. – Ей претит подобное поведение, но вам нечего опасаться, мастер Берг. – Злотников похлопал его по плечу. – Я помню добро и умею быть благодарным.

А сам Август помнил зло. Мстить пока не научился, но непременно научится.

– Мне нравится жить на острове. В последнее время я полюбил уединение.

– Я слышал о вашем горе. Как ее звали, Елизавета?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru