Татьяна Корсакова
Усадьба ожившего мрака
– Как девочку зва…
Договорить Влас не успел, Гриня дернул его за плечо, впечатал в стену и зажал рот рукой так, что ни вздохнуть, ни пикнуть. Вырываться Влас не стал, понял, что к чему. Мимо метрах в десяти прошел немецкий патруль.
Гриня ослабил хватку, лишь когда фрицы скрылись за поворотом, сказал виновато:
– Извини, инстинкты…
Влас кивнул, а потом задал свой самый главный вопрос:
– Как звали девочку, Гриня?
Прежде, чем ответить, Гриня на него посмотрел. Вроде бы только в глаза заглянул, а показалось, что в самую душу. Еще и раскаленной кочергой в этой душе пошуровал. А с чего бы еще она так разболелась?
– Ее звали Настей, Влас Петрович, – сказал Гриня почему-то виноватым голосом.
Влас судорожно вздохнул, спрятал лицо в ладонях. Была надежда, что это «не та» Настя, но правду он уже знал. Ту правду, из-за которой перекапывал в овраге братскую могилу, из-за которой, как одержимый, рвался в Гремучий ручей.
– Родственница твоя? – Послышался над ухом голос Грини.
– Племянница, – сказал он, не открывая глаза. – Единственная. В подпольщицы записалась. Хотела, как я, но знала, что не позволю, поэтому без моего ведома, против моей воли. Я от Ефима узнал, уже за сутки до операции.
– Потому и пошел сам, вместо связного?
– Да. Я матери ее, сестре своей покойной обещал, что буду за Настеной приглядывать.
– Я тоже много кому обещал, – вздохнул Гриня. – Веришь, до сих пор толком ни одного обещания не сдержал…
– Что с ней стало? – спросил Влас и открыл глаза.
– А сдюжишь, Влас Петрович? – Гриня снова заглянул ему в лицо и удовлетворенно кивнул. – Мне кажется, Ирма сначала ею просто… кормилась.
Влас со свистом втянул в себя воздух. Пусть бы Гриня остановился, пусть бы замолчал! Потому что он не сдюжит, не сможет дослушать все до конца. Но Гриня решил иначе.
– А потом она напоила Настю своей кровью, и девочка стала… ну, ты видел, какими они становятся, Влас Петрович.
– Она еще… жива? – спросил он сиплым голосом. Курить захотелось невыносимо. Где эти чертовы папиросы? – Я не нашел ее тело там… в овраге.
– Ее больше нет, Влас. По-настоящему нет.
– Убили? – И не понять, стало ему легче или еще больнее от осознания того, что Настены больше нет, что она не одна их этих тварей.
– Убили.
– А… кто?
Ответил Гриня не сразу, а когда ответил, Власу подумалось, что правды ему никогда не узнать. Оберегать убийцу Настены Гриня будет всеми силами. И есть в этом свой резон.
– Я не знаю, Влас. Да и тебе лучше не знать, поверь. Убила ее Ирма фон Клейст. А второй раз… это уже была не она.
Умом Влас все это понимал. Умом понимал, а сердце не принимало, обливалось кровью, криком кричало.
– Где она? – только и хватило сил спросить.
– Я их похоронил. И тех девочек из башни, и Настю. Не мог я их там бросить, Влас. Понимаешь? Когда Горыныч разобрался с гарнизоном, я сделал все… Я по-человечески все сделал. Могилку я тебе потом покажу. Если захочешь.
– Я захочу. – Влас вытер сухие, воспаленные глаза. – И спасибо тебе, Григорий.
– За что? – Гриня вздохнул.
– За человечность. – Влас протянул ему руку.
Рукопожатие его оказалось крепким и теплым, в самом деле почти человеческим. В этот миг подумалось вдруг, что человечности в упыре Грине куда больше, чем в иных людях. Вот такие дела…
* * *
Сева проспал. Ну как маленький, честное слово! Проснулся на закате с тяжелой со сна головой, осмотрелся. Тимофей Иванович дремал, прикорнув у стола и положив голову на скрещенные руки. Митяй лежал на диване. Дяди Гриши с Власом Петровичем нигде не было видно. Значит, ушли добывать лекарства.
Первым делом Сева подошел к Митяю, положил ладонь ему на лоб. Лоб был горячий, но, кажется, не такой горячий, как раньше. Однако, дышал Митяй тяжело, со свистом. Наверное, из-за воспаления легких.
На цыпочках, стараясь никого не потревожить, Сева вышел во двор, огляделся в поисках Горыныча. Горыныч не показался. Может ушел с дядей Гришей, а может просто не захотел. И только лохматая собачонка молча выбралась из своей будки, глянула на Севу черными пуговицами глаз и тут же спряталась обратно. Сева тоже уже собрался возвращаться, когда услышал сиплый крик Митяя.
Перед мечущимся на диване Митяем уже склонился Тимофей Иванович. Вид он имел вполне себе бодрый, словно и не спал всего пару секунд назад. У Митяя вид тоже был… бодрый. Он метался, кричал и бился в конвульсиях.
– Ну-ка, молодой человек, помогите мне! – скомандовал доктор. – Держите его за плечи. Боюсь моих сил не хватит.
Сил Севы тоже едва хватало, чтобы удержать на месте Митяя. Но он держал, прижимал друга к дивану, заглядывал в смертельно бледное лицо. Заглядывал, а когда Митяй открыл глаза, все равно испугался, чуть не отшатнулся от неожиданности.
Взгляд у Митяя был пустой и бессмысленный, кажется, он бредил и видел какие-то бредовые сны.
– Больно, – прохрипел Митяй.
– Знаю, что больно. Ты потерпи, скоро полегчает, – сказал Сева и погладил Митяя по голове.
– Мне нужно проснуться, – снова прохрипел Митяй и заметался. – Выпустите! Выпустите меня отсюда!!!
– Тимофей Иванович, что с ним? – теперь уже и Сева хрипел. Наверное, от волнения.
– Разберемся. – Доктор ловко набирал в шприц какое-то лекарство. – Вы главное держите его, молодой человек!
Держать с каждой секундой становилось все тяжелее, пришлось навалиться на Митяя всем весом, придавить к дивану коленом и думать, как это опасно, бы не придушить ненароком.
– Мне нужно проснуться! – уже не хрипел, а кричал Митяй. – Я больше так не могу! Отпустите!!!
– Держите, молодой человек! – отозвался доктор. – Держите, я сейчас! Пару секунд.
– Митяй, не кричи! Сейчас все сделаем, все поправим. Хочешь проснуться – просыпайся! Все будет хорошо…
Сева держал и уговаривал. То ли друга, то ли себя самого. А Митяй вдруг перестал метаться, и взгляд его сделался осмысленным, но все равно пронзительно нездешним.
– Сева?.. – спросил вдруг Митяй шепотом. – Сева, это ты?..
Что-то кольнуло в груди, в том месте, где сердце, что-то отозвалось на это беспомощное «Сева, это ты?..» А потом Митяй снова заметался, закричал:
– Сева, где ты?! Разбудите меня! Пожалуйста, разбудите!!!
– Таня?.. – неожиданно для себя произнес Сева. И оторопел.
Откуда это пришло? Где родилась эта странная и одновременно невероятная уверенность, что невидящими глазами Митяя на него смотрит Танюшка?
– Таня! – крикнул Сева. – Танюшка! Где ты?!
Она хотела ему ответить. Кажется, хотела. Но не успела. Подкравшийся из-за спины Севы доктор вонзил в бедро Митяя шприц. Вонзил и забубнил успокаивающе:
– Вот так, вот так… Держите его, молодой человек… сейчас все закончится…
Оно и закончилось. Закрылись незрячие глаза Митяя. Закрылся канал. И тонкая нить, связывавшая Севу с Танюшкой, оборвалась с пронзительным звоном. Захотелось орать и расшвыривать мебель. Захотелось ударить этого проворного старика, который все-все испортил, который не позволил ей договорить…
Сева не ударил, просто, когда Митяй затих, молча вышел на крыльцо, уселся на ступеньки, сжал виски руками. Завыть бы тихо, по-собачьи, вот как Горыныч…
Горыныч выступил из темноты. Трехглавый красноглазый пес смотрел на Севу и утробно рычал. Или выл?
– Ты ее тоже слышал? – спросил Сева у Горыныча. – Ты ее слышал и пришел на ее зов?
Горыныч вздохнул всеми тремя своими головами. Во вздохе этом Севе послышалось облегчение.
– Значит, слышал. Значит, мне не почудилось.
Горыныч лег у его ног.
– Она спит. Понимаешь? Она где-то одновременно тут и не тут. Не может вырваться из этого своего… сна. Поэтому ты ее потерял, да? Ты просто не чувствовал ее в этом мире, да?
Горыныч качнул одной из своих голов, тихонько заворчал.
– А только что у нее получилось пробиться, да? Не проснуться окончательно, но нащупать дорожку в этот мир, да? Через Митяя нащупать.
На мгновение Севе стало обидно, что она пришла к Митяю, а не к нему самому. У него ведь были такие яркие, такие реалистичные сны, в которых он строил замок специально для нее, для Танюшки. У Ольги Владимировны получилось войти в его сон, а Танюшка не захотела. Или не смогла?
Коленям вдруг стало нестерпимо холодно. Это Горыныч положил на них одну из своих голов, положил, заглянул Севе в глаза. Строго так посмотрел, совсем не по-собачьи.
– А сейчас ты ее чувствуешь? – спросил Сева, проводя ладонью по колючей, пахнущей дымом шерсти. – Ты можешь ее отыскать?
Горыныч зажмурился и на мгновение полностью слился с темнотой, а когда в темноте этой вспыхнули три пары красных огней, Сева уже и сам все знал.
– Она в Гремучем ручье.
Это было очевидным. Это был единственно верный ответ.
Горыныч снова вздохнул, убрал голову с его коленей, отступил в темноту и снова с темнотой этой слился.
– Ты куда? – позвал Сева, но темнота больше не отозвалась. Горыныч исчез.
А во двор вышел Тимофей Иванович, устало облокотился на покосившиеся перила, спросил:
– С кем вы разговаривали, молодой человек?
– Ни с кем. – Сева встал. Неудобно сидеть, когда пожилой человек остается стоять. – Вам показалось, Тимофей Иванович.
– Показалось? – В голосе доктора послышалась усмешка. – У меня проблемы со зрением, но не со слухом. Но будем считать, что показалось.
– Как Митяй?
– Держится жар, но это ожидаемо. Препарат еще не подействовал. Я уколол ему вторую дозу. Надеюсь, господа подпольщики добудут лекарства.
– Какие они вам господа… – буркнул Сева себе под нос, но Тимофей Иванович все равно услышал.
– Благородные господа. Вот в этом контексте нужно рассматривать мое заявление, молодой человек.
Он обошел Севу, тяжелым стариковским шагом спустился по ступеням, с кряхтением присел на корточки перед будкой, позвал:
– Жучка? Ну где ты, моя хорошая?
Собачонка высунулась из будки, глянула на хозяина, заскулила.
– Да что с тобой такое? – спросил Тимофей Иванович. – Заболела ты что ли?
Он погладил собачонку по голове, потрогал нос.
– Мокрый. Не заболела. А чего тогда тихая такая, а?
Сева знал, почему тихая. Из-за Горыныча. Но зачем доктору такие подробности? Он вздохнул и вернулся в дом.
Митяй спал, раскинувшись на диване. Что это был за сон, кто был в этом сне, Сева мог только догадываться. Захотелось схватить Митяя за тощие плечи, затрясти изо всех сил, вызвать ту, что пряталась на дне Митяевых зрачков. Он уже и руку протянул, но тут же отдернул. Митяй ни при чем. Митяй и сам сейчас болтается между небом и землей. Зачем его тревожить?
А вот самому Севе подумать было о чем. По всему выходило, что вместе с фон Клейстом выжила и Танюшка. И держит он ее именно в Гремучем ручье. Потому там и охрана на воротах. Но что с ней?! Почему подать о себе весточку она может только вот так, через Митяя?! И почему именно через Митяя? Что их связывает?
Ответ был очевиден. Митяя и Танюшку связывает только один человек. Нет, не человек! Их связывает упырь! Сначала Отто фон Клейст ставил опыты над Митяем, а теперь ставит их над Танюшкой. Вот такая там связь! Та самая, упыриная, которая как невидимая удавка захлестывается у тебя на шее и тянет, тянет.
От осознания всего ужаса происходящего заломило в висках. Захотелось тут же броситься на поиски Танюшки. Сева бы и бросился, если бы не данное дяде Грише обещание. Если они с Власом Петровичем до рассвета не вернутся, заботы о Митяе и старом докторе лягут на Севины плечи.
Потянулись долгие часы ожидания. Оставаться в доме было невмоготу, и Сева то и дело выходил на крыльцо, вдыхал пропитанный весенней сыростью воздух, всматривался в темноту.
Дядя Гриша с Власом Петровичем Головиным появились, когда заря еще не занялась, но звезды на небе уже потухли. Самый темный час, самый страшный. Наверное, Сева все-таки задремал, сидя на крыльце, потому что, когда кто-то легонько тронул его за плечо, едва не вскрикнул.
– Свои, – сказал дядя Гриша и тут же спросил: – Ну как вы тут?
– Митяй спит. – Сева встал, потер словно песком засыпанные глаза. – А вы? Получилось?
– Получилось. – Дядя Гриша ободряюще похлопал его по плечу, прошел в дом.
Следом на крыльцо поднялся Влас Петрович. Вид у него был странный, какой-то пришибленный. На Севу он даже не взглянул, оперся на перила, закурил. Оставаться рядом с ним было неловко, словно бы Сева напрашивался на разговор. А он не напрашивался, у него и собственных проблем хватало. И обсуждать эти проблемы он станет не с командиром, а с дядей Гришей. Так уж вышло, что только дяде Грише он может доверить эту страшную тайну. Поэтому Сева ничего не сказал Головину, а молча вернулся в дом.
Добыча оказалась богатой. Это если судить по тому, с каким восторгом Тимофей Иванович рассматривал принесенное.
– Прекрасно… великолепно… – бубнил он себе под нос, перебирая многочисленные пузырьки и пакетики. – Отличная работа, господа! Просто великолепная!
Дядя Гриша никак не реагировал на его восторги, он стоял на коленях перед лежащем на диване Митяем, гладил того по белым волосам. Сначала гладил, а потом просто положил одну руку на лоб, а вторую на грудь, закрыл глаза, будто сосредотачиваясь на чем-то понятном только ему одному.
– Как он? – Сева встал за сего спиной.
– Жар спал. – Дядя Гриша обернулся. – И дыхание ровнее.
– Взял бы вас себе в помощники, любезный, – отозвался Тимофей Иванович. – Вы поразительно точно для обывателя оценили состояние пациента. Да, ваш сын стабилизировался. И с добытыми вами препаратами у меня появилась надежда на благополучный исход. Думаю, ему даже не понадобится повторное переливание крови.
– Это хорошо. Спасибо, доктор! – Дядя Гриша встал с коленей, посмотрел на Севу, сказал шепотом: – Выйдем, Всеволод. Разговор есть.
Они тихонько протиснулись мимо увлеченно перебирающего лекарства доктора, вышли во двор, где закуривал очередную папиросу Влас Петрович.
– Что? – спросил Сева нетерпеливо. – Вы что-то видели?
– Видели, – дядя Гриша кивнул. – Еще одного упыря прямо в городе.
– Я не понимаю…
Сева и в самом деле не понимал, откуда взялось столько упырей. Ему думалось, что всех созданных старой ведьмой они убили еще неделю назад, а потом столкнулись на поляне с бывшими односельчанами Митяя: мужиками, бабами, детьми… Откуда они взялись? Кому потребовалось их создавать?
– Фон Клейст? – выдвинул он единственно логичное предположение.
– Зачем ему? – Дядя Гриша пожал плечами. – Он упырь, но не дурак. В первую очередь он должен думать о своей безопасности. А какая тут безопасность, когда по Гремучей лощине шастает столько нежити?! Пойдут слухи, разговоры. Опять же, одно дело – гражданское население, и совсем другое – немецкие солдаты.
– Думали они о своих, когда половину гарнизона в овраге прикопали, – хмыкнул Влас Петрович. – Нет у этих тварей ничего святого.
– Святого точно нет, но чувство самосохранения быть должно. Особенно у фон Клейста. Этот выродок очень осторожен. Я своими собственными ушами слышал, как он с сестрицей ругался из-за этих… – Дядя Гриша замялся, быстро глянул на Власа Петровича, – из-за этих девочек. Из-за того, что она с ними творила, почти не таясь. Нет, это не его рук дело.
– Рук… – снова хмыкнул Влас Петрович.
А ведь и в самом деле, его изменила эта ночная вылазка, произошел в нем какой-то надлом. Из-за упыря? Так он их уже видел. Непонятно.
– Если не фон Клейст и не эта его гадина… – слово «гадина» он процедил сквозь стиснутые зубы с особой какой-то ненавистью. – Тогда должен быть кто-то еще. Этот их третий чокнутый брат, к примеру.
– Он мертв. – Дядя Гриша покачал головой.
– Ты лично видел его мертвым? – спросил Влас Петрович зло.
– Мне тетя Оля сказала. Фон Клейст убил его после того, как меня… – дядя Гриша осекся, так и не договорив.
– А если она ошиблась? Если не доглядела? – продолжал гнуть свое Влас Петрович.
– Не могла она не доглядеть, – сказал дядя Гриша твердо. – Я уверен.
– Ты, Гриня, может и уверен, а вот у меня есть сомнения. Понимаешь, работа у меня была такая – подвергать все сомнению и искать причастных к совершенному преступлению. Так вот я тебе сейчас как следователь говорю: есть кто-то еще, какой-то третий кровосос. И если это не фон Клейст и не та… сука, значит, остается только тот, с кого вся эта свистопляска началась. Как, говоришь, погиб Клаус фон Клейст?
– Порубили его, – сказал дядя Гриша, но как-то не слишком уверенно.
– Порубили. – Влас Петрович кивнул. – А где? Хотя бы приблизительно место преступления указать сможешь?
– Да я и точно могу. Наверное. Тетя Оля сказала, что пряталась в овраге, когда они сцепились. А оврагов там всего несколько. Ты что надумал, Влас Петрович? – спросил дядя Гриша и сощурился.
Севе вдруг показалось, что в темноте его глаза подсветились красным, не так, как у Горыныча, но похоже. Нет, показалось. Наверное, в них просто отразился огонек папиросы.
– Я надумал изучить место преступления и убедиться, что подозреваемый издох, как ты мне тут и толкуешь.
– И что это тебе даст? – спросил дядя Гриша. В голосе его слышалась нерешительность. Словно бы он уже и сам не доверял собственным словам.
– Исключим или добавим в список подозреваемых еще одного кровососа, – сказал Головин с мрачной решимостью. – Хреновый бы я был следователь, если бы хватался за первую попавшуюся версию.
– И когда пойдем… версии проверять? – спросил дядя Гриша мрачно.
– Я бы прямо сейчас и пошел, пока не рассвело.
– Я с вами! – Сева даже сделал шаг вперед, словно до этого его было плохо видно, а чтобы предупредить возражения, сказал: – Митяю уже легче, Тимофей Иванович за ним присмотрит. Ему даже кровь больше не надо переливать. А через несколько часов мы снова вернемся.
– Вернемся и раньше, если не будем дурью маяться, – проворчал дядя Гриша и посмотрел на Власа Петровича: – С дедом сам договаривайся. Как договоришься, догоняй. Мы пошли.
И пошел. Не дожидаясь ни Власа Петровича, ни Севу. Сева рванул следом. Может быть, получится поговорить о случившемся с Митяем без посторонних. Конечно Влас Петрович не совсем посторонний, но только дядя Гриша сумеет его понять. Или хотя бы поверить.
Поговорить наедине не получилось. Головин догнал их через пару минут.
– Договорился, но вернуться обещал к обеду. Так что действовать будем быстро.
– Уверен, товарищ командир? – Дядя Гриша глянул на него как-то странно и ускорил шаг.
Какое-то время Севе с Власом Петровичем еще удавалось держать заданный им темп, но через пару километров они начали сдавать. Головин дышал все тяжелее и, кажется, начал прихрамывать на левую ногу. Сева еще держался, но и у него уже покалывало в боку. И только дядя Гриша казался двужильным. Трудно поверить, что всего неделю назад он был при смерти.
– Ладно, – первым не выдержал Влас Петрович, остановился, уперся ладонями в согнутые колени, часто и шумно задышал. – Твоя взяла, Гриня! Сбавляй темп!
Дядя Гриша остановился, окинул их снисходительным взглядом, кивнул:
– Как скажете, товарищ командир.
Дальше шли уже не так быстро, но все равно споро. Открытые места им удалось пересечь еще потемну, но здесь, в лощине, следовало держать ухо востро. Особенно в лощине!
Сева все надеялся, что объявится Горыныч, но Темный пес, как они еще между собой называли это странное создание, так и не появлялся. Впрочем, за все время им вообще не попалось на пути ни единой живой души. Ни живой, ни мертвой, как сказал Влас Петрович. Лишь один раз, еще в самом начале пути, дядя Гриша заставил их отойти подальше от дороги. Минут через пять по дороге этой проехал грузовик с фрицами. А дальше никого – ни живого, ни мертвого.
Они остановились на самой границе парка напротив безголового фавна.
– На территорию не пойдем, – сказал дядя Гриша твердо и Влас Петрович с ним согласился.
У Севы мнения даже не спросили, но он не обиделся, помнил, кто охраняет периметр Гремучего ручья.
Чтобы обойти усадьбу и выйти к оврагам, пришлось сделать большой крюк. К тому времени солнце уже было высоко, но лучи его почти не прорывались сквозь окутывающую лощину туманную дымку. Дядя Гриша то и дело останавливался, прислушивался к чему-то. Сева тоже прислушивался, но не слышал ничего, кроме шума ветра в кронах деревьев.
– Долго еще? – спросил Влас Петрович шепотом. Похоже, и на него повлияла гнетущая атмосфера этого места. За всю дорогу он даже ни разу не закурил. Наверное, чтобы не выдать папиросным дымом их присутствие.
– Почти пришли, – сказал дядя Гриша и нырнул в тоннель, образованный ветвями старого орешника. – Скоро будем на месте. Не отставайте.
На том конце тоннеля было, кажется, еще темнее. Окружающие деревья тонули в тумане. А от тишины закладывало уши. А дядя Гриша уже ловко орудовал топориком, сначала срубая, потом освобождая от веток, а потом остро затачивая осинки.
– Как говорится, береженого и бог бережет, – сказал он, выдавая им с Власом Петровичем по осиновому колу. Усадьба близко, так что без лишней надобности лучше не палить. Если полезут упыри, придется с ними по старинке.
– А они полезут? – спросил Влас Петрович, взвешивая кол в руке.
– А я знаю? – Дядя Гриша беспечно пожал плечами, шагнул вперед и растворился в тумане.
Головин и Сева шагнули следом, но пройти им удалось немного.
– Стоим, – послышалось из тумана. – Еще два шага – и овраг. Думаю, это он и есть. Смотрите, не свалитесь. Шею тут свернуть – раз плюнуть.
Они сделали два осторожных шажка и оказались рядом с дядей Гришей на краю поросшего кустарником оврага. Дно оврага было скрыто в густом тумане.
– Глубоко тут? – деловито поинтересовался Влас Петрович.
– Не знаю. Но давайте я лучше сам.
– Вдвоем полезем! – В голосе Власа Петровича послышались одновременно решительные и злые нотки.
– Как скажешь, товарищ командир. Но учти, если ноги переломаешь, мы тебя с Севой на своих горбах тащить не будем.
– Я тоже с вами, – быстро сказал Сева.
– Да как же мы без тебя? – буркнул дядя Гриша и начал спускаться.
* * *
В овраг спустились без приключений, ни ноги, ни шею никто не переломал. Лишь почти в самом конце Сева не удержался, кубарем скатился по склону. К чести мальчишки, катился молча, даже не пикнул. И когда уткнулся в то, что осталось от Клауса фон Клейста, тоже не пикнул, лишь тихонечко застонал, отползая от груды чего-то едва различимого в тумане.
Здесь, на дне, воняло падалью. Своим новым обостренным нюхом Григорий почуял это еще там, наверху. А теперь увидел и источник вони – разлагающееся тело одного из псов фон Клейста. Но Сева и Влас смотрели не на пса. Сева и Влас смотрели на куски того, что когда-то, относительно недавно, было человеком. Ладно, не человеком!
Тетя Оля не обманула. Отто фон Клейст порубил любимого братца на куски, а потом куски эти сбросил в овраг. Вместе с мертвым псом. И если пес все еще разлагался, то от Клауса остались только рожки да ножки. Из вороха грязного тряпья торчали лишь неестественно белые кости.
– Это он? – спросил Сева, прикрывая нос рукавом.
– Он. – Григорий пнул носком сапога черепушку, и та покатилась, как мячик.
– А доказательства? – Влас внимательно осматривал то, что считал местом преступления. – Гриня, где доказательства, что это останки Клауса фон Клейста? По виду им уже несколько лет, а ты говорил, что случилось все меньше месяца назад.
– Доказательства? – Григорий пожал плечами, присел над черепушкой, поманил Власа пальцем: – Ну вот любуйся на свои доказательства.
Влас подошел, присел рядом.
– На что смотреть? – спросил мрачно.
– На пасть смотри, – сказал Григорий скучным голосом. – У них после смерти клыки остаются, уже не прячутся никуда. Видишь клыки, Влас Петрович?
– Вижу. – Влас тяжело вздохнул, взял черепушку Клауса в руки, поднес поближе к глазам. Рядом застонал от отвращения Сева. – Любопытное строение челюсти.
– А ты у нас анатом? – усмехнулся Григорий, хотя на самом деле ему было не до смеха. Если Клаус фон Клейст мертв, то вопрос остается открытым. Кто обращает людей в нежить?
– Бывал пару раз в анатомическом театре, – сказал Влас и двумя пальцами ухватился за клык, попытался то ли расшатать, то ли и вовсе вырвать. – По долгу службы, так сказать.
Он обернулся, очень внимательно посмотрел на Григория. В глазах его читался немой вопрос: «У тебя, Гриня, такие же?!» А Григорий и не знал, такие или не такие. Пару раз украдкой разглядывал себя в зеркале. Зубы как зубы! Белые, крепкие! Человеческие! Но ведь зайца он чем-то порвал… Задачка.
Григорий провел языком по своим зубам, едва заметно пожал плечами. Влас кивнул, словно бы его такой ответ устроил. Хотя, ни хрена не устроил! Надо знать Власа Петровича Головина, чтобы понять, что этот, если уж вцепился, то не отстанет, пока не найдет ответы на все свои вопросы.
А дальше Влас Петрович очень удивил Григория. Он подбросил черепушку в воздух, ловко поймал ее налету, а потом сунул в свой вещмешок.
– Зачем, Влас Петрович? – снова простонал Сева.
– Доказательства, Всеволод. Доказательства, – сказал Головин мрачно.
Вот только никакие не доказательства, а охотничий трофей. Уж это-то Григорий знал наверняка. Конечно, с большей радостью Влас сунул бы в свой вещмешок башку Ирмы фон Клейст, но за неимением оной, сгодится и Клаус.
– А представь, что нас остановит патруль фрицев и во время обыска у тебя найдут вот эти… доказательства? – вежливо поинтересовался он.
– До сих пор ведь не остановили, – огрызнулся Влас, а потом сказал: – Ладно, давайте уже убираться отсюда поскорее, а то смердит так, что аж глаза слезятся.
Выбраться из оврага оказалось проще, чем спуститься. Григорий очутился наверху первый, помог подняться Севе и Власу. Тут, наверху, они и стали держать военный совет.
– Ну что, товарищ следователь? – спросил Григорий. Вежливо спросил, без всяких поддевок. – Что нам дальше делать? Как искать нашего душегуба?
– В усадьбу нам надо, – сказал Влас решительно.
– Надо! – горячо поддержал его Сева.
Подозрительно горячо. Что им там всем медом намазано в этой чертовой усадьбе?! Но глубоко в душе Григорий был согласен и с Власом, и с Севой. Корень всех их бед таился в усадьбе Гремучий ручей. Оставалось решить, как туда попасть. Григорий подозревал, что придется по старинке, через потайную калитку. Если калитку после недавной вылазки ребят не заперли к чертовой матери. Но и это невеликая проблема. По крайней мере, не для него. С калиткой он разберется в два счета. Остается вопрос поважнее. Как они будут разбираться с фон Клейстом? Тут нужно подумать. Крепко подумать…
Не получилось подумать, словно кто-то легонько толкнул Григория в плечо. Зашумела, заволновалась лощина, предупреждая о приближающейся опасности.
– Ложись! – велел он и схватил Власа с Севой за загривки. Наверное, маленько перестарался, потому что не просто толкнул, а свалил с ног. – Тихо, – прошептал, глядя в злые глаза Власа. – Кто-то идет.
Просить дважды не пришлось. Сева доверял его феноменальной чуйке, а Влас острому слуху. Лежали все молча, не шевелясь. Еще бы и дышали потише. Григорий успел лишь мысленно порадоваться, что местечко для военного совета они выбрали укромное, в корнях старого, скособоченного дуба, спрятаться за которым мог бы еще пяток человек.
А шаги приближались. Почти неразличимые, крадущиеся шаги. Так мог бы двигаться зверь, вышедший на охоту. Или сам Григорий. Незнакомец был совсем близко, наверное, метрах в десяти. Он шел, не особо таясь, но ни одна ветка не хрустнула у него под ногой. Когда шаги начали затихать, Григорий осторожно высунулся из-за дерева, как раз вовремя, чтобы увидеть серую офицерскую шинель и коротко стриженный белобрысый затылок. Григорию даже не нужно было видеть лица, чтобы понять, что это тот самый эсэсовец, который пытал его в сарае и который до сих пор приходит в кошмарах к Лиде. Та самая белобрысая очкастая тварь!
Григорий нахмурился. Что-то не то творилось у него в последнее время с чувствами. Иногда казалось, что никаких чувств и не осталось вовсе, а иногда накатывало так, что аж челюсть сводило. В случае с Лидой это была горячая, щекотная волна, а вот сейчас накрыло ледяной. Как будто попал он из весны в лютую зиму, а из одежды на нем ничего, кроме ярости.
– Ждите здесь, я сейчас, – прошептал он едва слышно.
Сева уже было дернулся следом, но Влас предупреждающе положил руку ему на плечо, поверх его взъерошенной макушки посмотрел на Григория. Он кивнул в ответ, мол, так надо, товарищ командир.
Больше его никто останавливать не стал. Перед тем, как выйти из укрытия, Григорий разулся, приткнул сапоги между корнями. Подозревал, что и в сапогах смог бы ходить бесшумно, но рисковать не стал. Не время сейчас для риска, нужно узнать, какой черт принес этого гада в овраги.
Гада Григорий нагнал быстро. Собственно, и нагонять особо не пришлось, потому что мимо оврага тот не прошел, остановился, огляделся по сторонам и начал спускаться вниз. На плече его Григорий заприметил армейский вещмешок, на манер того, что был у Власа. Вещмешок болтался тряпкой, значит был пуст.
Он спустился вслед за эсэсовцем в овраг. Сначала таился, дышать боялся, а потом отдался потоку, который все чаще и чаще подхватывал его на свои крылья, вел, подсказывал, как действовать. И получалось хорошо. Быстро, ловко, бесшумно. Точно так же, как ночью в госпитале. Без свидетелей отдаваться этому странному потоку было проще, не приходилось даже задумываться, что нужно сделать в следующую секунду. Или долю секунды. В потоке время как-то неестественно замедлялось. Григорий отчетливо видел мельчайшие детали, просчитывал траектории, практически предугадывал события. Вот и сейчас он уже знал, что увидит. Знал, но все равно удивился.
Эсэсовец методично и неспешно обыскивал дно оврага, находил и запихивал в рюкзак бренные останки Клауса фон Клейста и даже тряпье, которое некогда служило ему одеждой. Нашел все, кроме черепушки. И немудрено, черепушка теперь – охотничий трофей Власа.
Григорий был достаточно близко, чтобы видеть, как на лице эсэсовца появилась гримаса сначала раздражения, а потом едва ли не отчаяния. В досаде он сорвал с переносицы свои очочки, раздавил каблуком сапога хрупкое стекло, словно это именно они мешали ему отыскать пропажу.
Григорий не спешил, наблюдал, присматривался. В подхватившем его потоке и мысли делались острыми, как бритва. Острыми, ясными, логичными. Наверное, если бы не поток, Григорий бы не удержался, подкрался бы к этому эсэсовскому выродку со спины, похлопал бы по плечу, заглянул в испуганные глаза, а потом свернул бы шею. Голыми руками свернул бы. Ему казалось, что этого хватило бы для того, чтобы Лиду перестали мучить кошмары. Ему хотелось так думать. А еще ему хотелось убивать. Голыми руками вершить правосудие. Если бы не поток, он бы так и сделал, но поток притуплял человеческие чувства и страсти, поток делал его отлаженным механизмом, который мог просчитывать будущее на несколько ходов вперед. Поток заставил его думать…
