Татьяна Ковалева
Мери Поппинс для квартета
Глава четвертая
Хочу стать ежиком, взять палочку,
На нее повесить узелок со всякой всячиной
– и медленно уйти
в туман.
те же просторы того же Интернета (с)
Шесть утра. Звонок в дверь.
Мда, вот совершенно не так я планировала первый день отпуска. Но… дочь улыбалась – и это было самое главное.
– Доброе утро, – поприветствовал нас очередной мужчина в черном, волосы которого были подозрительно мокрыми, как и плечи. – Меня зовут Вадим, я ваш шофер.
Но стоило ему увидеть переноску и Клео, как его улыбка померкла.
– Кошечка, – убито сказал он. – А ваша… ко-шеч-ка… она в машине не… того? Дорога длинная. Машина не дешевая.
Клеопатра, наша аристократка и умница, не говорящая только потому, что с презренными людишками ей беседовать было не о чем, укоризненно посмотрела на меня. «Ты уверена, Олеся, что этот человек достаточно разумен, чтобы его можно было пускать за руль? Раз он способен сказать подобную глупость, то… не знаю. Ребенка доверяем все-таки».
– Прости, Клео! – Машка прижала к себе наше сокровище. – Вадим просто тебя не знает. Он не подумав. Не обижайся.
Кошка кивнула. И с тяжелым вздохом, дескать: «Я вас предупреждала», – прошествовала в переноску.
– Вы готовы? – спросил бедный парень, явно не привыкший к такому табору.
– Да, – я кивнула на вещи.
Доска Машки, мой самокат, два рюкзака, огромный чемодан. Ну, и переноска с кошкой. Наша донская черно-розовая сфинксина возлежала в ней с крайне оскорбленным видом.
– Там дождь как из ведра. У вас зонт есть?
Ну надо же. Я была так погружена в свои мысли, что не услышала дождя, барабанившего по стеклам. Растерянно посмотрела на Машку. Вот у меня зонта не было, несмотря на то, что живу в Питере, где, говорят, без этого аксессуара никак. Не знаю, я обходилась.
– Есть! – радостно закричала Машка, подхватила стул и мгновенно забралась на антресоли.
Тут же что-то загрохотало, свалилось вниз – Вадим успел подхватить глиняную статуэтку, что изображала прижимающуюся друг к другу пару. Обнаженную. На мой взгляд, весьма неприличного вида.
– Осторожнее! – я подскочила к табуретке, готовая подхватить Машку.
– Да нормально все, не парься.
Судя по растерянному взгляду водителя, мой взгляд на «произведение искусства», оказавшееся у него в руках, он вполне разделял. Это мужчина остальных богатств на антресолях не видел. Не объяснять же, что у меня есть эксцентричная родственница, стоюродная тетушка, что время от времени нас с Машкой навещает. И мы стараемся ее не огорчать. И расставляем ее подарки по видным местам к ее приезду. Кстати, она считает, что все эти вещи обладают «удивительной магией» и непременно «принесут мне счастье».
Сверху посыпались бусы, браслеты, еще какая-то белиберда. Клео тяжело вздохнула. Острые черные уши-локаторы дрогнули, лицо (практически человеческое, поэтому никаких морд!) собралось и напряглось. Ее подобная суета утомляла.
– Мам! Нашла. Держи.
На меня спикировал совершенно ужасный, совершенно огромный и противно-красный зонт.
На этом мы уехали.
Ну, ничего. Парень уже на выезде из Питера успокоился. Пассажирами мы были привыкшими к поездкам, искренне любившими машину и соскучившимися по дороге.
Как было славно! Скорость, пустая дорога – июнь, шесть утра – красота просто, опытный водитель, хорошая машина – «мерс» все-таки.
Правда, накрапывал дождь. Небо было все обложено тучами, но дождь в дорогу – это же хорошо!
Одно меня тревожило. Я вспоминала разговор с мамой – он получился неприятным. Мама почему-то с крайним отвращением восприняла идею о том, что на лето я нашла себе подработку, да еще такую. Воспитывать четырех взрослых мужчин, да еще и добиваться от них того, чтобы они работали, а не скандалили… Да еще и в доме, который принадлежит их продюсеру… Это же просто дурной тон! Это разврат какой-то. И что скажет муж?!
Вот тут я взбунтовалась совершенно. Напомнила, что прошел уже год с того момента, как мы развелись. И свернула беседу. Кстати, никакие мои доводы, что по осени я имею все шансы закрыть долги, на маму не подействовали. А между тем, господин Томбасов проявил небизнесменскую щедрость в зарплате и пообещал искусившую меня премию, если летние гастроли и осенний концерт в Крокусе пройдет блестяще.
А Машка просто предвкушала, как будет заниматься вокалом и научится так же мощно наращивать звук, не вереща при этом свинкой, и красиво, без взвизга его сворачивать.
– Вот как-то они это делают! – Вчера я еле-еле загнала ее в кровать, настолько перевозбужденной была дочь. – Значит, и я научусь.
Меня же тревожила невыполнимость поставленной задачи. Это легко сказать: «Чтобы они прекратили скандалить – и просто пели». Думаю, эти четверо – не идиоты и прекрасно сами понимают, что им выгодно, а что – нет. Что им жизненно важно не рассориться с Олегом Викторовичем, тем еще Карабасом, надо признать. Важно петь, раз уж у них получилось пролезть, как я понимаю, на Олимп. Важно не растерять аудиторию, а в идеале нарастить ее.
Но… пустились они во все тяжкие. Что там говорил господин Томбасов? Я снова стала листать файлы, что мне пришли на почту.
– Проказница мартышка, осел, козел да косолапый мишка затеяли играть квартет… – проворчала я.
И снова уставилась в фотографии и биографии.
Светленький еще с нормальной прической, так ему значительно лучше, кстати говоря. Иван он – кто б сомневался. Сам по себе симпатичный мужчина, а не помесь болонки королевы и молодого Есенина как сейчас. И не такой уж мальчик молоденький. На данный момент ему тридцать пять, как и мне. С семи лет в интернате при консерватории. Родители-москвичи. Не понимаю я такого. Карьера, возможности, таланты, но отправить ребенка куда-то в таком возрасте… Не знаю. Тенор-альтино, самый высокий. Дирижер, хормейстер… Красный диплом консерватории. Однако. Так это он им вокальные партии расписывает? Любопытно. Женат. Ребенку два года. Мальчик.
Второй – Артур. Тот же интернат при консерватории, те же семь лет. А ты откуда? Москва. Тоже. Что у нас с ним? Тенор, красный диплом. Тоже дирижер. Какие молодцы. Получается, на карьеру заточены с младых ногтей. Что же тогда у них произошло? Что именно прогнило в датском королевстве?
Одно ясно – что-то все-таки прогнило…
Так, Артур у нас разведен, дочери, как и Машке, тринадцать. Развод – свежий. Чуть меньше года. Добро пожаловать в клуб.
Третий. Я вглядывалась в зеленые ехидные глаза следующего персонажа, Льва! И понимала, что вот от этого как раз и будут если не все проблемы, то бо́льшая часть. Москвич, академическая семья. Дедушка – преподаватель консерватории. Мама и папа – гастролирующие пианисты. Красный диплом. Тот же интернат. А этого с чего? Стажировался в Ла Скала? Милан, однако. И с чего тебя в эстрадники занесло?
Бунт? Жажда наживы?
Любопытно…
Как бы то ни было, четырнадцать лет назад – это им было сколько? Совсем маленькие. Их преподаватель собрала группу. О как! Проходил конкурс правительства города Москва. Выиграли. И теперь на официальных мероприятиях представляют столицу.
Пафос, однако. Молодцы.
Что у нас еще… С басами у них сложные отношения. Первый – их однокурсник. Ничего, кроме упоминания, не сохранилось, но убрали его за пару дней буквально до начала конкурса. Что там произошло? Загулял? Не пожелал? Нашел другую работу? За пару дней ввести нового солиста… Что там они исполняли? Классическое произведение, народное и одно на свой выбор.
Вот так у них появился Сергей. Что у нас про него? Высокий мощный брюнет. Он на семь лет постарше ребят. И, получается… Однокурсник жены Томбасова? Точно. Значит, к нему обратились за помощью. Ему решительно не шли смокинги и костюмы – в них он казался тяжеловеснее, чем вот так, в джинсах и футболке.
В прошлом году, выходит, он просто покидает группу. И Томбасов его отпускает.
Про их нового солиста-басиста в папке было только имя и фотография. Странно. Что-то Томбасов задумал. Еще бы сообщил об этом – вообще было бы хорошо.
Я тяжко вздохнула, потом тихонько рассмеялась. Шофер посмотрел на меня вопросительно. Я покачала головой – все хорошо.
Поймала себя на том, что ко мне тихонько подкрался азарт. Вот зачем, а? Ладно, в школе, когда заходишь к выпускному классу – и видишь из года в год одну и ту же картинку: практически никто не собирается ничего учить. И причины самые разные. Кому-то лень, кто-то убедил себя, что все равно не сдаст, кто-то решил, что оно само сдастся – чего напрягаться лишний раз.
И решаешь для себя что-то и говоришь недобро: «Ну, хо-ро-шо!» И дальше начинается выковыривание мозгов чайной ложечкой. Прежде всего – себе. В этом году никакущему девятому классу, от которого отказались все, мне удалось объяснить, как писать экзаменационное сочинение, сразу в сентябре. Выдала им текст и спросила, что такое доброта. А текст был про кошку, в которую злые люди плеснули кипятком.
Девчонки, наши шебутные, непокорные, хабалистые девчонки, с которыми сладить никто не мог, все как на подбор из крайне неблагополучных семей, едва сдерживали слезы, маты и шипели: «Убивать таких надо!» Мы долго разговаривали. И я выяснила про них одну интересную вещь: насколько они не любили людей, насколько были разочарованы в них, настолько обожали кошек и собак. Бездомных, брошенных. На этой почве мы и нашли общий язык. А после того, как пристроили вместе нескольких кошек… Они и сами сдали отлично, и парней заставили.
А тот текст, с которого начался наш разговор, я скачала для первого занятия совершенно случайно. Или случайностей не бывает?
Так что теперь я испытывала похожий душевный подъем. Во мне зудело желание доказать, что я и с этим вызовом справлюсь.
Смешно. Тщеславно… Охо-хо.
На этой плодотворной мысли я и заснула.
Я ведь все понимала. Чувствовала, что машина останавливается, мне подсовывают подушку. Машка негромко смеется, дождь шуршит за окном, тикают дворники, скрипя по лобовому стеклу. Радио хрипит – помехи. Иногда голос диктора прорывается, но потом снова тонет. Водитель почему-то радио не выключает, несмотря на то что в этой части дороги оно совсем не ловит. Мы снова едем. Дочь пытается покормить водителя, Клео забирается ко мне, утыкается носом. Я все это слышу, только глаз раскрыть не могу. Но мне хорошо и почему-то спокойно, хотя я всегда боюсь заснуть в машине – никогда не сплю даже в качестве пассажира. Но сегодня – странный день.
– Сегодня по Санкт-Петербургу и области дожди, ветрено, но уже завтра ветер переменится и….шшшшшш…
Ветер переменится. Переменится ветер…
– Маш, дай-ка плед. Вот так… И сама что-нибудь накинь – сильный ветер…. Зонт! Возьми его…. Взяла? Аккуратно…
В ветер вплетается бархатный голос, он что-то говорит Машке сначала громко, потом шепотом. Я улыбаюсь. Меня подхватывают на руки, шепчут: «Приехали». И мне становится так хорошо, так приятно, как будто я после длинной, бесконечно длинной дороги попала домой. Я обнимаю мужчину – сильного, мощного, притягательного. Утыкаюсь ему носом в шею, вдыхаю легкий, едва уловимый запах ветра и моря. Слышу довольный смешок над собой. Меня несут. Бережно. И я засыпаю окончательно.
Ночь. В окно смотрит луна. Чужой дом, в котором я оказалась. Странно, но нет тревоги. Я поднимаюсь, открываю все двери подряд. Одна ведет в гардеробную, вторая – в лавандовую ванну, третья – в коридор.
В соседней комнате сладко спит Машка, а Клео караулит ее сон.
«Выспалась? – говорит ее снисходительный взгляд. – Да, замучила ты себя изрядно. Иди, отдыхай, я присмотрю».
Я улыбаюсь кошке и уже собираюсь было идти спать дальше, как вдруг… слышу мужские голоса где-то внизу. Слышу свое имя.
Тихонько иду на них – надо же узнать больше, чем мне сказал господин Томбасов. Осторожно спускаюсь по лестнице, держась за перила, не хватало еще споткнуться. Огромный холл едва-едва подсвечен из-за приоткрытой двери, откуда слышатся голоса.
– Слушай, Олег. Не хочу.
Где я эти низкие чарующие звуки слышала?
– У тебя отпуск был годовой.
О, вот этот язвительный и упрямый голос я знаю. И даже коньячные нотки в нем присутствуют, но больше – усталость. Это у нас господин Томбасов собственной персоной.
– Ну, не так я и отдыхал.
– Сереж, ты, конечно, трудился, аки пчел! Писал передачи про музыку на канале «Культура», поучаствовал в проекте Павла Тура…
– Классная, между прочим, рок-опера получилась. Я, кстати, пел за дракона.
Та-а-ак. Получается, что в гостях у Олега Владимировича прежний бас? И они друг друга называют на «ты». Любопытно…
– И так его озвучил, что все до сих пор считают, что Владимир Зубов запел.
– Нет. К этому он абсолютно бесталанен. А вот стихи он читает – заслушаешься.
– И ты не наотдыхался?
– Олег. – Голос вокалиста стал холоден. – Я просто не хочу.
Повисло молчание. Почему-то господин Томбасов не стал включать свое бесподобное «а деньги?» Он молчал. Молчал и его ночной гость.
– Ты же никогда не жаловался. Никогда не ругался. Никогда ничего не доказывал. Ты просто пел. И получал от этого удовольствие. А потом однажды ушел. Типа – делать сольную карьеру. И просто на все забил. Что случилось, Сергей? Я пытался узнать это тогда, но ты просто молчал. Хочу узнать теперь.
– А черт его знает, что случилось, Олег. Понимаешь, меня позвала тогда, много лет назад, Зоя, сдернув с вполне перспективного проекта. Надо было помочь.
– Но моя покойная жена тебя и не обманула.
– Нет, помяни ее Бог. Много работы, хорошей работы. Много денег. Много поклонниц. Но в какой-то момент я понял, что устал. Что чужой. Что топчусь, как медведь.
Стоп! А вот это уже интересно.
– Я просто пел, пытаясь делать это как можно лучше, старался, но все равно все всем было не так.
– Сергей! Да ты с ума сошел!
Я решила, что услышала достаточно. Тихонько стала отступать к своей комнате – и, конечно же, споткнулась. На первой же ступеньке. Вот ведь – бесшумный ниндзя с прокачанной скрытностью.
– Добрый вечер, Олеся Владимировна, – раздалось с первого этажа.
Глава пятая
– Какие ваши любимые мифические персонажи?
– Сон. Спокойствие. И адекватность.
Никогда Штирлиц не был так близок к провалу! Это ж надо… Меня застукали за подслушиванием. Но, вопреки ожиданию, никто меня ругать или стыдить не стал.
– Вы голодны? – спросил у меня наниматель.
Подумала, прислушалась к себе – и кивнула. Щеки, правда, пылали, словно я действительно сделала что-то из ряда вон. Господин Томбасов отчего-то улыбнулся и приглашающе отступил в сторону от дверного проема:
– Заходите в гостиную, я вам сейчас приборы принесу.
Тут я удивилась по-настоящему. Олег Викторович рассмеялся в голос. То ли настроение у него было хорошее, то ли я его смешила своим видом.
– У нас пока все по-походному, Инна Львовна не приехала еще. Мальчишек собирает. Потом все будет правильно. Обед и ужин в столовой и с посчитанными калориями.
Тут стало смешно мне.
– То есть вы не собирались ее увольнять, а меня просто…
– Ну, мне же надо было успеть включить свое обаяние и уговорить вас.
Я вспомнила, как он «включал» свое обаяние.
– Я льщу себе?
Из комнаты, на пороге которой мы застыли, донеслось:
– Олег, может быть, ты представишь меня гостье?
– Прошу.
Гм… Классическая тяжеловесная роскошь – такой навороченный новодел под старину. Высоченные потолки, камин. Белоснежная лепнина. В одной стороне – круглый стол, заставленный всяческими яствами. Там же стоял запотевший графинчик. Судя по блестящим глазонькам мужиков, уже не первый.
– Добрый вечер, – поприветствовала я бывшего солиста.
Вот кто глубокой ночью в гостях у бизнесмена.
– Добрый, – поднялся он.
Мощный, красивый. И с потрясающей энергетикой. Вот непонятно, какой человек, что за характер, а энергией, которая идет от него, просто хочется напиться. А ведь это он еще петь не начал. Мда, такого потерять…
– Позволь представить тебе Олесю Владимировну – сделал широкий жест рукой бизнесмен, не сочтя нужным следовать этикету и первым представить мне мужчину. Но задумываться об этом как-то не хотелось. – Олеся Владимировна, это… Сергей… Гм… Сереж?
– Юрьевич.
– Очень приятно, Сергей Юрьевич, – улыбнулась я.
– С ума сойти, как официально, – широко улыбнулся певец, склонившись над моей рукой.
Теплые губы коснулись моих пальцев. Олег Викторович отчего-то нахмурился и мрачно произнес:
– Олеся Владимировна у нас учитель. И к такому официозу привыкла.
Какие-то еще слова были у него на губах, но он решительно прогнал их – и пошел к выходу из комнаты, проворчав: «Вас надо покормить».
– Олеся Владимировна, не обижайтесь, но… Вы действительно надеетесь справиться? – сел напротив меня певец.
– Главное, в этом уверен Олег Викторович. И переубедить в обратном его не удалось.
– И не удастся! – донеслось откуда-то.
– Как-то так.
– Очаровательно, – улыбнулся солист. – И какие у вас планы?
– Пока наблюдать.
– И что вы увидели?
– Что вы, допустим, человек, не склонный к скандалам. Вы ненавидите выяснения отношений, вы терпеливы, но вашего терпения хватает на одиннадцать месяцев. Потом вы просто уходите без объяснений. Просто… в туман. Никакого плана на сольную деятельность у вас не было.
– Вы ведьма?
– Я – учитель. А на ютубе чудесные ролики, смотреть их – одно удовольствие. И, главное, все с датами.
– И вы их смотрели?
– Я серьезно отношусь к работе.
– Так что же я не стал терпеть?
– Как я поняла, у вас случился конфликт с… Длинноволосый?
– Лева.
– Именно. Вам никто не говорил ничего грубого. Нет. Я так поняла по движениям и жестам, что вокалистам такого уровня это и не надо. Изменились взгляды. К вам просто начали вставать спиной, когда вы пели. Позволяли себе разговаривать или засмеяться, когда у вас был сольный кусок. Беззвучно, чтобы не портить запись. Но вы спиной это чувствовали. Вы старались. Лучше петь, старательнее интонировать. Скинули вес, чтобы выглядеть легче на сцене. Но становилось все хуже и хуже.
– Олег! – Солист откинулся на спинку стула, глядя на меня с какой-то опаской. – Я беру свои слова. И мнение заодно. Все беру обратно. Это не учитель, это – колдунья.
– Ха! – передо мной появились тарелка, вилка и нож.
Я кивнула. А что они хотят – вот много-много лет назад у меня был конфликт в седьмом классе между мальчишками, что дрались серьезно, с упоением, чудом обошлось без серьезных членовредительств… Вот там мы мозги сломали. Что делать? Как остановить, чтобы никто не покалечился? Как произошло? С чего? Вот с чего вдруг в нормальном классе, подобранном и дружном, такая вот… беда.
Разрешилось все случайно. Я шла домой – и услышала около помойки родные до боли голоса.
– Долговцы поганые!
– Свободовцы уродские.
И много других выразительных эпитетов.
Я кинулась туда, на бегу соображая. Свободовцы и долговцы – это было из игры «Сталкер», которая вышла в том далеком году – самая первая, самая-самая. Мужское население фанатело ей до жути. Массово. И нас это не минуло. А мальчишки в классе разделились. Просто разделились на группировки и привнесли это в настоящую жизнь.
Потом на выпускном они говорили, что реально испугались, когда я влетела на ту помойку. Вид у меня был такой, что я сейчас убью всех, не разделяя на группировки. Причем не расстреляю, как военные. Или не пырну ножом, как в пьяной драке, словно другие сталкеры. Нет. Просто порву. На маленькие-маленькие кусочки.
Как адская гончая.
Я сочла это комплиментом, хотя мальчишка, ляпнув, очень смутился.
И как-то все стихло. Ну, после моей проникновенной речи. Или все-таки побоялись, что на самом деле загрызу?
А что? Я вполне была готова.
Вот тогда догадаться, что в головах у подростков, было сложновато. А тут? Видео полно, интервью, где этого Сережу просто затыкали, тоже имелось. Так что… Догадаться было «сложно». Странно, почему обратила на это внимание лишь я.
– Ты почему мне не сказал? – гневался между тем Олег Викторович.
Сергей только смотрел укоризненно.
– На своих не стучим, – перевела я взгляд.
– Я Леву просто пришибу!
– Не надо, – попросила я. – Даст обратный эффект.
Сергей наигрывал на столе на воображаемых клавишах какую-то воображаемую мелодию. Судя по тому, какая морщина прорезала его лоб, то мелодия явно была тяжелая и не получалась.
– Я чуть петь не перестал, – наконец выдохнул он. – С ума сходил. Поэтому просто ушел.
– Зачем? – прорычал хозяин балагана. – Нет, Сереж, у тебя реально с головой проблемы!
Любопытно… Вот людям за сорок, а проблемы те же, что и у подростков. Сразу сказать, сразу возмутиться. Сразу выяснить отношения! Да даже в нос дать! Не, им, вокалистам, наверное, нельзя. Не жизнь, а самоотречение. Семечки нельзя, холодное – табу. Даже водки вдоволь не выпить, если плотный график, а поешь вживую.
Но вот так молчать несколько месяцев… Особенно, если окрысились свои… Не человек. Дуб. Крепкая порода дерева. На весь головной мозг.
– Возвращайся, Сереж, – проникновенно проговорил Карабас. – Я ударю Леву по самому дорогому, что у него есть!
– Надеюсь, не по его эго, – хмыкнул вокалист. – Он не переживет.
– Нет, ваши эго останутся с вами. Вы с ними поете лучше. Я вдарю по кошельку.
Сергей покачал головой:
– Слушай, я ведь смотрел, как ребята мотались в этом году по стране, по миру. И вдруг понял, что… слишком я стар для этого.
– Не выдумывай! Тебе сорок два только.
– Мне уже за сорок. А этим… По тридцать пять всего.
И они синхронно посмотрели на меня. Я же увлеченно ела рыбку – моя страсть, тем более, настолько хорошо приготовленная. Да, и мне тридцать пять – и что с того? У некоторых вот – и в сорок ума нет. И за сорок.
– Сережа. Ты же скучаешь, – решил с другой стороны зайти хозяин балагана.
Тот молча разлил по рюмкам водку. Вопросительно посмотрел на меня. Я покачала головой.
– Может, вина? – спросил господин Томбасов.
– Спасибо, не хочу.
Он кивнул, сразу признавая за мной право не хотеть. Плюс ему в репутацию – потому как достаточно редко кто из мужчин способен сразу услышать и правильно воспринять женское «нет».
Олег Викторович устало посмотрел на вокалиста, вздохнул и тихо проговорил:
– Выручай, Сережа.
