Татьяна Мефодьевна Постникова
Тринадцатая дочь
Меня зовут Неугода. Это не потому, что я такая уж плохая, просто у батюшки с матушкой до меня уже двенадцать дочек было, да и сами они уже на возрасте, а тут я возьми, да и родись не ко времени. Сёстры-то у меня все старше, умнее. А я что не сделаю – всё невпопад.
Да ладно. Речь-то не обо мне. Это я так. Ну, вроде как, для затравки. А речь-то о другом пойдёт. О важном. О том, как пришло в нашу Кокорию настоящее зло и едва всех не погубило.
Батюшка у меня воевода. Дело у него трудное: чуть, где раздор, какой между царями-королями – сейчас войско между ними встаёт, чтобы не передрались государи между собой. Это политика называется. А ещё Навь у нас в Кокории есть. Это всякая нечисть недобрая и тёмные маги. Навь у нас на юге живёт. С нею тоже надо ухо востро держать. Ведь чуть что, она войну затеять норовит. Вот и приходится её, Навь эту, караулить. Иногда по месяцу это делать приходится, иногда и по целому году.
Зато уж, когда войско возвращается, по всей Слободе праздник: жёны, истосковавшиеся лучшие наряды надевают, лучшие яства на столы выставляют. А уж песен и плясок и не счесть!
Только в этот раз всё по-другому вышло. Едет войско по слободской улице, как по кладбищу. На жён и детей и не взглянет никто, от отцов с матерями глаза отворачивают.
Ох, не к добру это!
Въехал батюшка во двор, а матушка к нему с объятиями:
– Ох, Богданушка, заждались мы тебя, родимого!
А он на неё как на бадью с помоями глянул и говорит:
– Уйди, Любава, не люблю я тебя, и знать боле не желаю.
Матушка, как услышала эти слова, так и сомлела, бездыханную в горницу понесли. Она и так здоровьем слабая, а тут такое услышать!
А Батюшка даже и не взглянул в её сторону, приказал коня накормить, баню истопить, а потом в кабак отправился. До утра там просидел, а утром – снова в седло, и поскакал, куда глаза глядят. А за ним и войско всё уехало.
Жутко стало в Слободе. Сидят все по домам за закрытыми ставнями. И носа на улицу не кажут: ни дети не бегают, ни собаки не лают, куры, и те в лопухи забились, будто и нет их вовсе.
Тогда собрала нас всех бабушка Назарея в нижней горнице и говорит:
– Целый год простояло войско у Навьего болота. Всё тепло из мужиков навьи-кикиморы высосали. Одно у нас спасение: найти Жар-цветок, да приготовить из него отвар. Вот только не помню я, как этот Жар-цветок выглядит, но слыхала, будто растёт он в Скалистых горах. Поэтому завтра до света отправляйся ты, Неугода в Скалистые горы. Какой цветок найдёшь, поклонись ему, и попроси позволения сорвать, да ещё, попроси, чтобы седьмицу не увядал он, а то мы в этом сене и не разберём ничего. Ну, а вы, девки, соберите ей вещичек каких, да еды поболе. Не на прогулку отправляем.
Про вещички бабушка не просто так сказала. Дома-то я в простом платье хожу из некрашенной холстины, так за ворота в нём, вроде, и выйти стыдно. Только я ведь за ворота почти и не выхожу никогда, разве за травами с бабушкой. И то больше огородами, или когда все в Слободе ещё спят. А платьев у меня нет, потому что я неудалая у батюшки с матушкой получилась, и не готова наша семья меня невестой кому-то предлагать. Мне даже волосы отращивать не разрешают, так и хожу, как мальчонка стриженная.
Едва на востоке серая ниточка заплелась отправились мы с моим другом Мякишем к Скалистым горам. Мякиш – это ёжик. Ежата всегда мягонькими рождаются. Иголочки у них потом твердеют. Мамку ёжика тележным колесом переехало, вот и остался он сироткой. Ну, я его себе и взяла. За пазухой носила, чтобы не замёрз, с тряпицы молоком поила, потому что соска в крохотный ротик не лезла.
Теперь-то Мякиш вырос таким молодцом – дворовые собаки дорогу уступают. И иголки у него ого-го! Вот только, поверите? Ни разу он меня не уколол!
До Скалистых гор мы за полдня добрались. Красота там несказанная. А цветов столько, что глаза разбегаются. Я таких и не видала никогда. Какой же из них Жар-цветок? Может этот: высокий, статный, лепестки, словно из белого шёлка. А, может, этот: тонкая травиночка, как бисеринками алыми снизу доверху усеяна. А вот этот на солнышко похож, а у этого цветочек сердечком…
Иду, кланяюсь каждому цветочку, а в глазах уже рябит. Да ещё сестрички дорогие снарядили меня, как на бал королевский. Вот сестричка Аглая мне и дала своё платье старенькое с юбкой кринолиновой да ещё всё в кружевах. Так я теми кружевами ни одного сухого куста, ни одного репья не упустила. Иду, как копна, еле поворачиваюсь. А сестрица Конкордия лучшие свои ботиночки отдала. Прюнелевые называются. В них, наверно, только на балах танцевать. Но не в домашних же опорках идти. Только правый ботиночек у меня ещё во дворе шмурыгать начал, а как до гор дошли, так и вовсе раззявился и давай всякие камушки да колючки хватать. Замучилась я с ним. Хотела отвалившуюся подошву шнурком подвязать, да только хуже вышло. Сунула я шнурки в карман – верёвочка-то всегда пригодится, а ботиночки на кустики повесила – может, птахи какие по весне гнёзда в них устроят. Пока с ботинками возилась, поняла, что устала. Да и Мякиш еле ножками двигает, тоже, видать, замаялся, бедолага. Я его хотела в котомку с травами положить, чтобы отдохнул маленько. Да куда там! Встопорщился весь, дескать, сам пойду. Мужик!
А я чувствую, что шагу больше не шагну. Да и есть хочется. Мы же, с утра с Мякишем маковой росинки в рот не положили.
* * *
Вдруг ёжик мой отошёл куда-то, а потом вернулся и тянет меня за кусты. А там пещерка. Небольшая, ладненькая, чистенькая. У входа место для костерка, а в самом уютном уголке сена целый ворох навален и рогожей прикрыт, вроде, как постель. Ну, я, признаться, к сену поначалу даже подходить боялась. Вдруг там мыши! Но Мякиш быстро порядок навёл: мышей разогнал, и даже одну гадюку придушил. У него не забалуешь – он парень серьёзный.
Сели мы с моим другом, хлебушка я нам отломила, молочка налила. Мякишу в мисочку, себе – в кружку. Уж как нам это молоко сестрица Ждана расхваливала: дескать, озаботилась, у самой Зорьки велела надоить, а у неё молоко самое сладкое, ведь эта корова на чистых клеверах пасётся. Только оно всё равно за день-то скисло. Покушали мы с Мякишем, да и завалились в душистое сено. Вроде, даже, подрёмывать начали.
И приснился мне сон. Будто не младшая неугодная дочь воеводы, а всамделишная царевишна-королевишна. Красивая-прекрасивая, даже краше моей старшей сестры Аглаи. И вот опускается прямо с неба перед пещерой нашей золотая карета, серебряными конями запряжённая. И выходит оттуда…
Тут я глаза открываю, и… О ужас! Стоит в проёме нашей пещерки кто-то огромный лохматый страшный и спрашивает громовым голосом:
– Это что за мелочь посмела в заповедную пещеру боевого мага забраться?
А мне хоть и страшно до мурашек, но я вспомнила, что я всё-таки дочь воеводская, встала, оправила платье, как смогла (вроде репьи на нём поровнее свесились), поклонилась, как подобает девице из хорошего рода и ответила, как мне показалось, твёрдым голосом:
– Прошу извинить меня, сударь, что вторглась без спросу в ваши приватные владения, но я не мелочь, какая-нибудь, а младшая дочь воеводы Богдана Евстратовича.
Чучело это словно удивилось даже.
– О! Она ещё и разговаривать умеет! А ты не боишься, что я тебя съем?
(Ага, не боюсь! Конечно! У меня, по чести сказать, так всё прямо и трясётся внутри.)
Но говорить стараюсь твёрдо:
– Не боюсь. Мне бабушка Назарея не раз объясняла, что говорливых девиц есть нельзя – они в зубах вязнут.
– Ну, ты даёшь, воеводина дочь! А звать-то тебя как?
– Неугода Богдановна, с вашего позволения, сударь. Как позволите вас величать, господин?
– Да у меня-то имя простое. Провом меня кличут.
– Очень приятно было познакомиться, но, если мы стесняем вас, господин Пров, мы сейчас, же освободим вашу пещеру.
– Вы? А вас там много что ли?
– Нет. Нас только двое. Мякиш, покажись, пожалуйста, господину Прову.
– Ха! Ёжик! Настоящий! Ну, давай пять, приятель!
Пров опустился на колени и положил раскрытую правую ладонь на землю
Ого, да по такой лопате ёжик неделю бегать будет.
Но умница Мякиш деликатно тронул правой лапкой указательный палец Прова.
Тут я вспомнила обязанности хозяйки (пусть и не совсем законной) и предложила Прову откушать с нами.
Возможно, нам с Мякишем и удалось бы продержаться на наших припасах ещё денёк, но Прову остатков хлеба и молока хватило на один глоток.
Ну и ладно. Что мы взрослый ёж и взрослая девица несколько дней летом в горах не прокормимся? Зато сегодня у нас хороший ночлег и отличный защитник.
* * *
Спать почему-то расхотелось, и мы решили попить чайку и поболтать.
– А давайте какие-нибудь истории придумывать, – предложила я.
– Стрррррашные! – Проревел Пров, жутко вращая глазами.
– Ну, нет. Страшные не надо, – я поёжилась, – лучше про каких-нибудь симпатичных зверушек рассказывать. Ну, вот, к примеру, жила была лягушечка красивая-красивая, вся изумрудно-зелёная и сверкающая, как камни в царской короне. А глаза у неё были большие и голубые.
– Такая что ли? – Спросил Пров, небрежно кивнув мне за спину.
Я обернулась. «Лягушечка» была именно такая. Она переливалась как драгоценный изумруд, но была при этом размером с небольшую деревенскую баньку. Она умильно сощурила свои голубые глаза и ласково проговорила:
– А я ёжиков люблю.
– Я тоже, – отозвалась я, – ну и что?
– А дай мне своего Мякиша – я его съем.
– А шмякиша не хочешь? А то у меня тут припасено с десяток. Специально для таких красоток голубоглазых.
– Не дашь ежа, тебя съем.
– Подавишься, я костлявая.
– А ты за меня не волнуйся, я косточки выплюну.
– Да я и не волнуюсь. С чего это мне за жабу волноваться. Сдохнешь, туда тебе и дорога, а я тебя ещё и за язык укушу, чтобы жизнь мёдом не казалась
Вот, кстати, язык её меня по-настоящему беспокоил. Она вытянула его уже аршина на полтора и продолжала тянуть его в мою сторону.
Что делать?!
Тут я выхватила из костровища кол, на который мы собирались подвесить котелок для чая, и от души пришпилила этим колом лягушкин язык к земле. Тварь заорала так, что я даже испугалась, как бы пещера не рухнула.
Тут Пров подошел и пинком добил лягушку.
– Чтоб не мучилась, – объяснил он небрежно, – жаренную будешь? Или лучше отварить.
– КАК? Её есть?
– Ну да. Ты Неугодка не теряйся. Тут в этих Скалистых горах закон такой: либо тебя съедят, либо ты съешь. Я так предпочитаю второе.
Я поначалу пробовать лягушку не решалась. Вроде только что разговаривали с ней. И вообще… Но Пров с таким аппетитом эту лягуху наворачивал, что я не выдержала, и попробовала кусочек. А жареная лягушка оказалась необыкновенно вкусной, я чуть язык не проглотила от этой вкуснотищи. Да Мякиш уписывал её за обе щёки. Правда, когда я предложила ему добавки, он засмущался и полез Прову в карман.
Ночь прошла спокойно, а утром мы насобирали столько разных трав и цветов, что в моей котомке они и помещаться перестали. Тогда Пров сплёл из веток и сухой травы огромный куль, куда мы и стали складывать нашу добычу. Я этот куль даже и поднять не могла, так и пришлось Прову таскать.
На обед Пров добыл небольшого оленя, и мы решили, отдохнуть и поесть. Пока Пров разделывал добычу, он попросил меня рассказать что-нибудь о себе.
– Да о себе-то мне и рассказывать особенно нечего. Бабушка Назарея говорила, что силы матушкины истощились, потому и последыш получился такой неудачный. И ростом мала, и талантов никаких, ни красотой, ни умом не задалась. Одно слово Неугода. Бабушка Назарея в таких делах понимает. Она ведь настоящей ведьмой была. Магиня второй степени. Во как! Зато остальные дочери у матушки одна лучше другой. Вот Аглая, к примеру, такая красавица, что ослепнуть можно. К ней четыре принца сватались.
– Ну и как?
– Да не заладилось там что-то. Бабушка Назарея говорит, что это всё политика. Бабушка уж и приданое за ней обещает невиданное. А вот политика эта всё никак Аглае замуж выйти не даёт.
– Да, политика – это серьёзно, – согласился со мной Пров.
– Вот и я говорю, с такой красотой и таким приданным да замуж не выйти! Батюшка-то у нас богатый. У него и стада большие, и земель много, и сады-огороды, и пасека, даже пруды с карпами есть. Да и денег ему государь за каждый поход щедро отсыпает.
– Выходит, вы богатые невесты?
– Ну, это кто как. Бабушка Назарея уже решила, что нам с Марьянкой гроша ломанного не причитается. Нам даже волосы отращивать нельзя и в косу заплетать.
– Ну, про меня бабушка говорит, что я неудачная получилась, замуж всё равно никто не возьмёт, и денег на меня тратить не стоит, а про Марьянку – это секрет. Я тебе скажу потихонечку, только ты не проболтайся.
– Я никому-никому, – шёпотом пообещал Пров.
– Марьяна актёркой хочет стать. А ведь это же неприлично!
– Это кто же тебе сказал?
– Бабушка Назарея.
– Какая ду…хм…мающая женщина! Ей бы Государю в советники.
– Нет, Государю в советники надо сестру Беренику. Она очень умная. Её советов многие спрашивают. И купцы разные, а и иногда, и министры. И кареты за ней высылают. Из уважения! Вот такая у меня сестра умная.
А ещё у меня есть сестра Владилея. Она вина делает, да такие, что только бояре пьют. Даже к государеву столу иногда заказывают.
– И впрямь чудо девицы!
– Глафиру в специальную школу приняли, будет нянчить государевых детей. Талант у неё такой.
Дорофея в монастыре живёт, её к постригу готовят. Какой-то старец предсказал, что из неё великая святая получится. Все грехи человеческие замолить сумеет.
Евпраксия на знахарку училась. Да не абы у кого, а у самой нашей главной слободской знахарки Белладонны. Вот траву принесём, она из неё зелье и наварит.
– А что же она сама-то за травой не пошла. Я слыхал, будто знахарки сами травы собирают.
– Да некогда ей. Она у матушкиной постели сидит безотлучно.
– Да, матушку больную не оставишь.
– А Ждана у нас по хозяйству главная. У батюшки хозяйство-то большое, но самому воеводе этим заниматься не пристало. Да и недосуг. Вот Ждана и следит, где чего сколько получат. Всё ей докладывают, а она в специальные книги записывает. А как же? За всем учёт нужен.
Ну, Злата – златошвейка известная. Во многих монастырях её ризы златотканные висят.
Исидора немая от рождения. Она у нас за огородами и садами следит. Она деревья лечить умеет, и всякую дурную траву с огорода гонит. А ещё она Батюшке помогает за оружием ухаживать. Наточит меч или саблю как следует, потом соком какой-то травы протрёт – и пожалуйста: оружие не тупится и не ржавеет.
– Ух, ты! Здорово. Вот бы её секрет узнать!
– Она никому сказать этот секрет не может. Даже бабушка Назарея её секрета не знает. И батюшка с матушкой не знают. Ну, вот, а сестра Конкордия у нас – швея знатная. Самые богатые и знатные дамы даже в очередь становятся за нарядами, какие Конкордия пошить может.
Ну, а сестричка Левона готовит хорошо. Поваров-то да кухарок у нас много, но Левонину стряпню завсегда отличить можно. Так вкусно у неё получается, что пальчики оближешь. Только у меня ничего Левониного нет, и угостить тебя нечем. Ждана сказала, что не-ра-цио-нально в поход деликатесы брать.
А Маремьяна у нас поэтесса настоящая. Вот вроде бы видит, что и мы с тобой: небо звёздное, ручеёк в камушках играющий, бабочку разноцветную, а такими словами опишет, что плакать от счастья хочется.
– Да, сестрицы у тебя прямо ларец с сокровищами. Хоть сейчас сватов засылай.
– А что? И, правда! Женись на какой-нибудь из моих сестёр – не пожалеешь. Честное слово!
– Ладно, с женитьбой погодим. Я пока молодой слишком.
– Сколько же тебе лет?
– Восемнадцать.
– Да ну? А я думала, что ты старый совсем, выглядишь ты на целых тридцать.
– Ну, сказала, так сказала! А тебе самой-то, пигалица, сколько лет?
– Шестнадцать позавчера исполнилось.
– Да ну? А махонькая такая отчего?
А я, действительно ростом мелкая. Я же говорю, со всех сторон неудалая. Даже ростом, и то не вышла.
Тут Пров засмеялся и говорит:
– Ладно, ладно, не дуйся. Поссориться мы с тобой ещё успеем, а ты давай-ка, пока ещё светло, за травками своими собирайся. Я в них всё равно ничего не понимаю, а я пока котёл отмою, мясо варить начну, да рёбра оленьи коптить повешу. Ты только много-то трав не набирай, как станет тяжело, зови.
* * *
Мы с Мякишем ещё и отойти-то далеко не успели и насобирали трав совсем немного, как услышали странный звон, словно кто-то ножи на каменный пол швыряет, да не один, не два, а десятками.
Что такое?
Мы бегом к пещере. А там стоит бедный Пров, а над ним птицы летают. Небольшие, вроде галок. А только перья у этих пташек железные и острые, как бритвы. Пров пытается от этих тварей мечом отмахаться да куда там! А говорил маг боевой. Что же он их магией не прогонит, галок этих? Уж сам весь в крови, бедняга. Особенно страшно перо одно глубоко воткнулось между плечом и шеей. Я знаю, там жила очень важная. Всю кровь потерять можно. Что же делать-то?
Что?!
А шнурочки-то мои от прюнелевых ботиночек вот же они, в кармане лежат. Рогатку смастерить – минутное дело. И вот уже у одной галки голова в одну сторону летит, а всё остальное – в другую. И со второй славненько получилось. Эх, с третьей промазала! Ну, ничего, пристреляюсь. А Мякиш-умничка, мне камушки нужные поближе подтаскивает, чтобы в траве не искать. Тут и Пров сообразил. Отложил меч в сторонку, взял камушек поувесистее и в птичку так швырнул, что только перья дождём посыпались.
Короче, мы даже толком разогреться не успели, как птички кончились.
Мякиш принялся перья железные собирать, чтобы никто из нас ноги не поранил, а я Провом занялась. Я как раны-то ему промыла, так едва не заплакала от жалости. Некоторые перья вскользь пролетели и только царапины глубокие оставили, а некоторые так впились, что даже зашивать раны пришлось. На повязки юбку свою нижнюю порвала – всё равно репьёв на остальной одежде столько, что и не видно есть там под ними нижняя юбка или нет.
Я хоть и не травница, а запас крапивы всегда при себе держу: отвар крапивный хорошо кровь останавливает. Бульоном из оленины раненного напоила, чтобы силы были, а на ночь мяту заварила, на случай жара.
Ночь у нас относительно спокойно прошла. Пров только пить просил, да повязки мятные я ему на лбу меняла, чтобы жар облегчить. Утро выдалось спокойное. Дышал Пров ровно, раны кровить перестали. И решила я сбегать к маленькому водопадику, который ещё в первый день приметила, а то сама и в траве, и в саже, и в крови. Кто незнакомый увидит, решит, что я навья и есть. А по дороге ещё травок наберу.
Только чуть сполоснуться успела: снова-здорово! Опять что-то происходит. Я на себя платье своё репейно-кружевное еле нацепила, котомку с травами подхватила и бегом к пещере.
Ну что опять за напасть?!
Прова судьба росточком-то не обидела. Настоящий богатырь, но рядом с противником своим, пацанёнком десятилетним смотрелся. И самое ужасное, что чучело это, на Прова напавшее, сплошь из камня. Пров по нему мечом лупит, да только искры летят, а этот валун безмозглый как двинет своей дубиной… У Прова уже и рука левая сломана, и стоит он к скале привалившись, видно и нога повреждена, и сквозь повязки вчерашние алая кровь сочится.
Взяла я Мякиша на руки, поцеловала в мокрый носик и говорю:
– Мякиш, миленький, возможно, на смерть тебя посылаю, но, если ты нас не спасёшь, всем пропадать.
Мякиш – он же умница. В тугой комочек свернулся, иглы выставил, а я этот комочек аккурат в правый глаз чудищу и влепила.
Только брызнуло.
Заорал каменюга, и давай Мякиша когтищами своими из глаза выцарапывать, но ёжик и так понял, что загостился слегка, скатился с каменного урода и в кусты. А пока валун окривевший с Мякишем воевал, Пров не растерялся, подхватил дубинку каменную и снёс этой дубиной голову чудищу.
Я Прова даже в пещеру не потащила, чтобы раны на свету рассмотреть. А там такое! Левая рука в двух местах переломана, осколки ребёр сквозь кожу торчат, лодыжка правая разворочена, а вчерашние раны все вновь открылись и кровят. Да на такое смотреть страшно, а мне его лечить надобно.
Ну, я Мякиша за лопушками послала. Они при переломах помогают и отёки снимают, сама к озерцу бросилась, рогоза набрать, чтобы шины временные сделать. Полыни по дороге прихватила, раны гнойные лечить, ну и крапиву с мятой. Куда же без них.
Пока возилась, стемнело уже. Какие уж тут цветы собирать. Только и успела силок поставить. Вдруг попадётся кто. Прову сейчас еда нужна хорошая: бульоны наваристые, мясо нежное, кашка с маслицем. Ну, мы с Мякишем остатки оленины Прову отдали, а сами перекусили, чем пришлось. Я голубики поела, Мякиш корешков себе каких-то нарыл. Он мне, правда, червяка дождевого предлагал, но я отказалась: сам кушай, сил набирайся.
На ночь мы так перед пещеркой и устроились, чтобы раны Прова не бередить. Сенца из пещеры принесли, рогожкой на случай дождя накрылись, я справа легла, чтобы хоть немного теплом своим греть, Мякиш тёплым мягким животиком к ногам Прова прижался.
А Пров угнездился так, чтобы раны поменьше болели, и вдруг попросил:
– Неугодушка, спой мне песенку, чтобы слаще спалось.
Нет, ну вот даёт! Сам сплошная рана, неизвестно до утра доживёт ли, а ему «песенку». Эх, Маремьянку бы сюда. Вот кто поёт славно.
– А я твою песню послушать хочу.
– Ну, ладно, только петь-то я не очень…
– А ты и спой «не очень».
Что же делать? Разве болезному откажешь. Запела, как могла.
«Правду люди бают или снова врут,
Будто есть на свете травка непростая,
Жар-цветком, ту травушку зовут,
И с поклоном люди собирают.
Ни красой, ни высотой не удивляет,
Скромно прячется среди камней,
Только чары навьины снимает,
Возвращает жар в сердца людей.
Муж жену нежнее обнимает,
Дети с ласками к родителям спешат,
Даже бабка с дедом вспоминают,
Те слова, что Жар-травой шуршат.»
Утром встала – вроде всё тихо. Ну, я котёл на огонь поставила, свежей крапивы заварить, а сама решила умыться по-быстрому и силок проверить. Вдруг попался кто. Хоть супчику наварим.
В силок зайчишка попался. Тощенький такой. В другое время я бы его отпустила, но тут хоть бульончику Прову сварю. А обрезки всякие дам Мякишу поглодать – всё еда.
К пещере подходим. Тихо. Неужели сегодня, наконец всё обойдётся?
АГА! Обойдётся! Как же!
Пров лежит, где и лежал. Только связанный крепко-накрепко. А каждая верёвка – с мою руку толщиной. Пров звука не издаёт, а только видно, что верёвки эти муки ему страшные приносят. А почти перед самым входом в пещерку пиявка разлеглась с хорошую корову размером. Да ладно бы просто лежала, она ведь, тварь такая, плюётся ещё. А как плюнет, так из её плевка сразу змея появляется – и к Прову, а на нём уже верёвкой заплетается.
Ну, всё! Кончилось моё терпение!
Сама не помню, как я через эту тварь перепрыгнула, схватила кипящий котёл – да на пиявку. Она и лопнула!
Ну, я ошмётки-то в костёр смела, чтобы не валялась эта пакость под ногами, да не смердела, потом верёвками, что Прова опутывали, занялась. Тронула одну, а она, как лёд холодная. У меня даже руки свело. Каково же Провушке приходится?!
Сделала я факел, да аккуратненько, чтобы Прова не обжечь, ткнула в одну из верёвок. Она враз змеёй оборотилась и тянет морду ко мне, чтобы укусить. Но Мякиш, друг мой верный начеку. Он такое место у змей на затылке знает – один укус – и всё кончено. Я эту змеюку выдернула, оттащила подальше, и мы с Мякишем со второй расправились. Не меньше десятка мы их растащили. Только последняя решила с нами не связываться, а сама в траву уползла.
Освободили мы Прова, а он всё равно, как заледенелый лежит. Я уж ему и руки-ноги растирала, и дыханием согреть пыталась, Мякиш животиком тёплым на грудь лёг. Но всё без толку.
Обняла я Провушку и заплакала. Видно, горючими слёзы мои оказались, оттаивать Провушка начал.
И шепчет мне тихонько:
– Неугодушка, а домой-то тебе не пора? Трав-то ты целый стог набрала. Добираться домой долго придётся.
– Да я всё понимаю, вот только соображаю, как бы мне и тебя и травы дотащить. Эх, пожадничала Жданка, хоть бы какую лошадёнку дала. Травы в Слободе очень нужны. Не принесу вовремя – останутся наши мужчины замороженными без жара в груди.
– Так брось меня тут. Отнеси травы. Потом за мной вернёшься.
– Ага, тебя бросишь. На пять минуточек оставлю, так к тебе всякая нечисть липнет. А пока я с травами туда-сюда ходить буду, тут столько всякого понаползёт, что я тебя и не отрою. Нет, дружочек, нам всем вместе выбираться надо. Вот только как, придумать пока не могу.
– А ты Мякиша запряги.
Шутник!
– И его запрягу, и сама впрягусь, вот только во чтобы впрячься, чтобы тебе остатки костей не переломать.
* * *
Препираемся мы, таким образом, а небо над нами вновь потемнело. Видно, теперь и впрямь конец пришёл. Я даже глаза закрыла, чтобы не видеть, какая очередная пакость нам на голову свалится.
Потом всё-таки приоткрыла щёлочку. Ну, интересно же!
А на полянке стоит карета, точь-в-точь из моего сна: вся золотая, а кони серебряные. Как тряхнут гривами, и словно жидкое серебро струится. Выходит из дивной кареты женщина необыкновенной красоты – настоящая королевишна, и к нам.
– Ну, здравствуй, Провушка, вставай, сыночек, что-то ты залежался.
А тот, как на пружинах подпрыгнул. И все мои повязки, словно осенние листья с него посыпались. А под повязками – вот чудо-то! – никаких ран не осталось. Прямо ни одной царапинки. Никогда мне такой волшбы видеть не доводилось. Я от таких чудес просто окаменела вся. Шевельнуться не могу и не одного слова вымолвить не в силах. А королевишна, магиня великая строго так у Прова спрашивает:
– Это что же такое, Пров? Как это получилось, что ты ни с какой нечистью справиться не смог? Ты же без пяти минут боевой маг, а тебя девочка спасала от неминуемой смерти. Ведь если бы не её отвага да находчивость, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
А Пров голову опустил и пробормотал виновато:
– Прости, мама, правду ты говоришь, если бы Неугода меня не выручала, не миновать бы мне погибели. Вот только почему-то я не одного заклинания в нужный момент вспомнить не мог. Сам не знаю, почему.
Нахмурилась волшебница.
– С тех пор, как Булат умер, странные дела на вашем факультете творятся. Пора бы уже с этим разобраться. А раны ты себе тоже заговорить не мог? Хотя бы временно, чтобы до знахаря добраться?
Тут Пров голову поднял и улыбнулся, да так улыбнулся, словно солнышко взошло.
– Ох, мама, если бы ты только представить могла, как Неугодушка лечить умеет. Вот право слово, так бы болел и болел, только бы она меня всегда лечила.
– Балабол, – засмеялась магиня и хотела шутливо Прова по затылку шлёпнуть, только не достала.
А я так и стояла онемелая перед этими красивыми любящими людьми. Настоящими волшебниками. И платье у меня было из репьёв и соломы, ноги, как копыта у козы, про то, что у меня на голове, даже думать было страшно, да ещё царапина во всю щёку от пера проклятого. Ну, мне-то царапина-другая красы не прибавит, не убавит, а только чувствовала я себя ужасно неловко.
Думаю, в какой куст бы спрятаться, а красавица-магиня прямо ко мне, да в пояс кланяется.
– Ну, спасибо тебе, Неугода Богдановна за сына-недотёпу. Повезло моему последушку-простачку такую девушку замечательную встретить.
А я стою и не знаю, как ей объяснить, что Пров-то хороший, вообще замечательный, а это я недотёпа и простушка.
А волшебница улыбнулась мне ласково.
– Ты молодец, Неугодушка. И я буду очень рада, если мы с тобой подружимся, только сейчас давай поторапливаться. Не успеем сегодня ночью до рассвета всех околдованных отваром Жар-цветка напоить – всё прахом пойдёт. Я потому и бросила все дела и помчалась в Слободу людей спасать.
Тут я отмерла.
– Как же так? – Спрашиваю. – Мне бабушка Назарея седьмицу на сбор цветов и дорогу отвела. У меня же ещё два денька в запасе.
А матушка Прова мне и говорит:
– Ошиблась Назарея маленько. Седьмицу надо было считать от возвращения войска в слободу, вот и выходит, что сегодня последний день. До полуночи надо отвар приготовить, а до рассвета всех напоить.
А Пров мне и говорит:
– Травы я сам в карету отнесу, а ты у меня перчатки из-за пояса возьми, чтобы руки не поранить, да прибери перья бритвопёрых галок. Они дорогие. У тебя их любой кузнец с руками оторвёт.
Перья я по-честному в две рогожки завернула. Себе и Прову. С галками-то мы вместе воевали, значит, и добыча пополам.
Я в каретах в жизни не ездила, да ещё в таких, чтобы по воздуху летали. А это так приятно, что и словами не передать. Жаль, быстро прилетели. Встала карета прямо посреди нашего двора. Выходит из неё Провина Матушка, да как крикнет зычным голосом:
– Эй, тетушка Назарея хватит бока отлёживать, иди делом заниматься!
На неё, конечно, Жданка с Конкордией налетели:
– Кто, ты, дескать, такая есть, что Бабушку Назарею – магессу великую так просто выкликаешь. Да к ней сам Государь без величания не обращается, а ты тут понаехала…
Тут сама бабушка Назарея на галерейку своего терема вышла, да как закричит.
– Светозара? Ты ли это? Цыц, девки бестолковые! Перед вами сама магиня высшей степени Светозара Лучезаровна – племянница моя.
* * *
Тут и мы с Провом из кареты выбрались. То есть Пров-то сразу за Светозарой вышел, а я в своём платье кринолиновом запуталась и вывалилась как куль. Пров меня поднимать бросился, а тут, как на грех и Аглая из окна выглянула, да как закричит во весь голос:
– Ой, гляньте-ка, какого видного жениха наша Неугода отхватила! Скорее свадьбу надо сыграть, пока он не передумал!
– Это кто тут про Неугодкину свадьбу говорит, – рассердилась Жданка, – не может наша семья эту замарашку невестой выставлять. Это же позор какой!
– А если это любовь? – не унималась Аглая.
– Тьфу, на тебя, приличной девице такие слова и говорить-то не положено. Это только в романах любовь, а непристойности порядочным девушкам читать не пристало.
– А откуда же ты знаешь, что там в романах написано, если их читать неприлично?
Короче, такой галдёж подняли. На весь двор. Мы с Провом уставились друг на друга ошарашено. Нет, не то, чтобы мне Пров не нравился, только замуж прямо сейчас выходить я вроде не собиралась. Замуж выходить – это не от волков убегать. Тут как-то спешка вроде и не к чему. И, вообще, мы ни о какой женитьбе даже и не думали. А Аглая со Жданой всё про свадьбу голосят. Тут у Светозары терпение лопнуло, и она строго бабушке говорит.
– Время уходит, Назарея, не успеем до полуночи отвар приготовить, всё прахом пойдёт.
Тут бабушка встрепенулась, цыкнула на Жданку с Аглаей и принялась командовать:
– Девки, вы чистые холсты расстилайте, на них травы перебирать будем. Ты, парень в погребе у нас котёл отыщи самый большой, да отмой его так, что он что изнутри, что снаружи сиял, как полная луна. Светлое волшебство грязи не терпит. Ну, а вы, мужики, костёр готовьте, чтобы всю ночь горел, да столы расставьте так, чтобы каждый мог сесть спокойно, да не спеша, с молитовкой взвар волшебный выпить.
