Татьяна Ларина
Тайна Оболенского Университета
2. Явление демона
После гибели профессора Радзинского расписание занятий в университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то досконально обсудить текст я чувствовала, что простаиваю на месте.
У Павла Аркадьевича диплом писали два студента – я и мой однокурсник Петр Авилов.
Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А я пока находилась в свободном плавании.
Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел смерть и даже знал, как именно все случится. Значит, профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь открытием, но я не могла. Для начала нужно самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, поэтому не просто так решил передать копию гравюры именно мне.
Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за папиной загруженности, поэтому я очень обрадовалась.
– Да, пап.
– Лерочка, детка, как ты? – весьма учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.
– Хорошо, папочка, а ты как? – Я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.
– Неплохо, только соскучился по умнице-дочке. – Я не сомневалась, что он улыбнулся. – Сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.
Как правило, отец трапезничал в столовой, несмотря на то что в доме имелась полностью оснащенная кухня. После расставания с мамой он не женился, а вести хозяйство не умел.
Возможно, ему было бы удобнее в квартире, а не в коттедже, который преподавателю выделил университетский совет, но папа не стал отказываться от дома и долгие годы жил в одиночестве, пока я не перебралась к нему.
После того как я стала студенткой Оболенки, у меня появился выбор – жить с папой или получить отдельную комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше обрести независимость.
– С радостью, папочка! Приду пораньше и приготовлю что-нибудь вкусное.
– Буду ждать тебя, милая, – ответил папа. – До вечера!
– До вечера! – Сбросив вызов и положив телефон на тумбочку, я откинулась на спинку кровати, продумывая, что можно приготовить.
Поскольку многие жители Оболенки, от студентов и преподавателей до обслуживающего персонала, питались в общей столовой, получить продукты было непросто.
Раз в две недели составлялся список покупок, в который каждый человек, прикрепленный к университету, мог внести то, что ему необходимо. Затем несколько служащих, отвечающих за провизию, выезжали в подмосковный гипермаркет.
Закупками для студентов занимался куратор, выбранный на университетском совете. Студенческий список утверждался преподавательским составом. Нам запрещали покупать сигареты, алкогольные напитки и «вредную» пищу. У преподавателей и обслуги подобных ограничений не было. Я не помнила, что осталось у папы с прошлого раза, поэтому не сумела придумать меню, решив сориентироваться на месте.
К шести часам я подходила к дому отца. Это был двухэтажный коттедж с тремя спальнями на втором этаже и просторной светлой гостиной внизу. Тут уютно, тепло даже в самые суровые зимы и по-домашнему хорошо. Такой контраст с московской квартиркой, где жили мы с мамой! Как бы мы могли быть счастливы здесь все вместе… Жаль, что родители не уберегли свою семью. Может, поэтому мне так грустно у отца?
– Лерочка, вот и ты! – обрадовался папа, попивавший дымящийся кофе на крыльце.
– Я ведь обещала быть пораньше, – напомнила я и поцеловала отца в щеку.
– Проходи, милая. – Он открыл дверь и впустил меня внутрь. – Все, что осталось из продуктов, – в холодильнике. Когда будешь решать, что готовить, не забудь, у нас есть бутылочка пино гриджио.
И пусть вино запрещено в Оболенке, но отец иногда позволял мне мелкие нарушения. К примеру, бокал итальянского сухого. Конечно, все должно происходить под его присмотром. Зато съестные запасы оказались довольно скудными, поэтому я остановила свой выбор на стейках из замороженной семги.
Рыба и белое вино – неплохое сочетание.
– Детка, очень вкусно, – прикрыв глаза, сказал папа, пробуя рыбу.
– Я старалась, – улыбнулась я и опустила взгляд, чтобы нагло не демонстрировать, как горжусь собой за отличный ужин.
– Милая, я хотел поговорить про твою научную работу. Тебе пока не назначили руководителя, и это плохо, но я спешу тебя обнадежить. – Папа чуть прищурился и посмотрел на меня. Сразу стало ясно, что ужин он затеял неспроста.
– Чем?
– Завтра приезжает выдающийся профессор-медиевист, – восторженно объяснил папа. – Он получил степень в Болонском университете. Обучался у самого Эко.
– Умберто Эко?[5] – удивилась я, недоверчиво поморщившись.
– Да, и он займет место профессора Радзинского.
Умберто Эко… Человек, которым я поистине восхищалась. Ученый, культуролог, философ и специалист по семиотике – науке о знаках. Он внес колоссальный вклад в культуру двадцатого века. Я мечтала познакомиться с ним, а то, что его бывший ученик будет преподавать в Оболенке, стало для меня действительно шокирующей, в хорошем смысле, новостью.
– Он берет студентов-дипломников? – сразу оживилась я.
– Не знаю, милая, мы пока ничего не обсуждали с ректором. Но я замолвлю словечко, – подмигнул мне папа. – Евгения Матвеевна устраивает приветственный ужин для нового профессора, а я возьму тебя с собой.
– Спасибо, папочка, – искренне поблагодарила я, – если он согласится курировать меня…
– Но ты должна как следует подготовиться, чтобы представить свою работу так, чтобы его заинтересовать, – строго сказал отец.
– Разумеется! – воскликнула я. – Кроме того, мы с Павлом Аркадьевичем уже начали составлять тезисы, исходя из того, что я успела написать.
– Да, – печально пробормотал папа и отпил немного вина, – бедный Павел.
– А я ведь заходила к нему перед отъездом. – То ли алкоголь расслабил, то ли в уютной домашней атмосфере хотелось довериться отцу, но я решила поделиться догадками. – Он показался каким-то странным. Говорил так, будто знал, что не вернется.
– Глупости! – отрезал отец. – И вообще, тебе не стоит думать о подобных вещах. Лера, главное – диплом!
– Но, папа, это вовсе не глупости. – Я поджала губы и отодвинула тарелку с недоеденной рыбой. – Он первым заговорил о том, что я справлюсь с работой и без него. Добавил, что за мной большое будущее, но я не должна забывать, что в любой ситуации надо действовать по совести, а потом…
– Лера, и слушать не хочу! – вдруг вспылил отец и раздраженно бросил на стол салфетку: никогда раньше я не видела его таким. – Забудь все, что тебе сказал Радзинский.
– Папа, что с тобой? – тихо спросила я, и отец понял, что напугал меня.
Он пригубил вина, перевел дыхание и вроде бы успокоился.
– Извини, милая, просто ты многого не знаешь. В последнее время Павел был не в себе. Он рассуждал о всяком непотребстве. Нес околесицу. Я бы даже сказал, что у него развилась паранойя. Я бы не хотел, чтобы ты забивала свою славную головку ерундой.
– Хорошо, папочка, – кивнула я, но лишь затем, чтобы не ссориться. Мое желание разобраться в смерти Радзинского отнюдь не пропало.
Мы замечательно, как самая обычная семья, провели остаток вечера. Усевшись на диване в гостиной, под негромкие звуки Паганини и ароматный бергамотовый чай обсуждали нового профессора. Папа с упоением живописал, какое образование получил преподаватель и у каких выдающихся личностей обучался, да и послужной список написанных им научных работ впечатлял.
Мы оба понимали, что если за мой диплом возьмется такой человек, то развить научную работу в диссертацию не составит труда.
Следующий день для меня был особенно волнительным, ведь предстояло знакомство с профессором. Судя по речам отца, преподаватель станет звездой университета. Почему-то я представляла мужчину лет сорока пяти, в очках, с проседью и животом.
Мое воображение нарисовало ему твидовый пиджак, жилетку и трость. А еще зубы. Они обязательно будут желтыми и кривыми. Не терпелось скорее его увидеть, поэтому я возликовала, что история средневековой мысли стояла первой парой.
Прокручивая в мыслях вчерашний разговор с отцом, я вспомнила и его замечание о Радзинском. Известие о новом профессоре так впечатлило, что я совершенно забыла о том, что должно было тревожить не меньше. Неужели Павел Аркадьевич действительно страдал параноидальными идеями? Возможно, он «заразил» и меня? Что, если его смерть лишь совпадение с изображением на гравюре? И кого я пыталась обмануть… Не бывает таких совпадений, не бывает. Но отец, несомненно, прав в одном: сейчас не стоит забивать этим голову. Главное – диплом.
В аудиторию я пришла одной из первых и заняла привычное место. Аринки еще не было, поэтому я нагло растянулась на парте, положив голову на руки. С трудом продрав глаза после выпитого накануне вина, я не могла найти в себе силы высидеть ровно двадцать минут до начала лекции.
Вот только спать в аудитории я не планировала, однако быстро погрузилась в дрему. Я даже видела какой-то сон, когда кто-то беспардонно нарушил мой недолгий отдых, больно толкнув в плечо.
– Эй, ты охамел? – возмутилась я.
Передо мной стоял незнакомый молодой человек. Не будь его лицо таким сердитым, а взгляд злым, я бы могла назвать его симпатичным, но кислая мина напрочь стирала любые положительные эмоции.
– Вы что себе позволяете? – Гордо вздернув голову и глядя на меня сверху вниз, словно он бог, вопросил парень.
– А что себе позволяешь ты?! Мне больно! – в тон ответила я, обратив внимание, что он чуть ли не побелел от ярости.
– Я считал, что приехал в один из лучших университетов, но на первом же занятии вижу спящую студентку, которая к тому же грубит! – процедил он и, развернувшись, пошел к преподавательской кафедре.
Не нужно было долго думать, чтобы понять, в какую передрягу я вляпалась. Арина до сих пор не появилась. Уж она бы, конечно, разбудила подругу – в отличие от остальных сокурсников, с любопытством разглядывавших меня, как жертву молодого преподавателя.
Я сглотнула, чтобы подавить неизвестно откуда взявшийся ком в горле и подняла взгляд на профессора. Казалось, я вижу исчадие ада, хотя как мужчина он был весьма привлекательным: спортивное телосложение, тонкие черты лица, светло-каштановые волосы и удивительно глубокие сапфировые глаза.
– Ваше имя? – обратился ко мне мужчина таким тоном, словно я самый омерзительный человек, каких он встречал в жизни.
– А ваше? – выдала я, недолго думая.
– Мое?! – гневно переспросил он. – Романов Арсений Витальевич, профессор. Ваш новый лектор.
– Ланская. Валерия Ланская, – представилась я, чувствуя, как от ужаса пересохло во рту.
– Знакомая фамилия. Вы, случайно, не дочь Андрея Николаевича Ланского? – уточнил Арсений Витальевич.
– Да, – подтвердила я.
– Тогда все ясно, – холодно проговорил он и взошел на кафедру.
– И что вам ясно? – не сдержалась я.
Хамское отношение возмущало. Я бы извинилась перед профессором, что случайно уснула, причем до лекции, а не во время оной, – но после подобной грубости не собиралась просить прощения.
– Ясно, что здесь, как и во многих других университетах, дети профессоров пользуются особым блатом, – спокойно ответил новый преподаватель. Он не удостоил меня даже взглядом, рассматривая какие-то бумажки на кафедре.
– Я не пользуюсь тем, что мой отец преподает в Оболенке, – возразила я. – Какое вы вообще имеете право делать подобные умозаключения, даже толком не узнав меня как студента?
– Мне достаточно того, что вы спите на лекциях и дерзите профессорам, – отрезал он, – а сейчас, с вашего позволения, Ланская, я начну лекцию. Советую и вам послушать. Иногда полезно узнавать что-то новое.
Вот так этот наглец в мгновение ока растоптал все мои ожидания. Профессор, ученый, интеллектуал? Нет. Самый настоящий грубиян, напыщенный индюк. И с ним я мечтала познакомиться?
До конца занятия я демонстративно игнорировала Арсения и, кстати, дала себе установку, что не стану звать его по имени и отчеству, кроме как обращаясь к нему лично. Хотя мне не пришлось изображать незаинтересованность.
Лекция молодого профессора показалось мне скучной и поверхностной: ни одного вывода, никакой глубины. Все напоминало урок философии в старшей школе.
После звонка я, не прощаясь, покинула аудиторию, хотя в дверях оглянулась. Профессора это нисколько не задело. Он бросил мне вслед презрительный взгляд. Отлично.
И этого человека мне могут назначить в руководители? Хотя он сам ни за что не возьмет надо мной шефство.
Оставшиеся пары прошли благополучно. Однако Арина не появилась, что начало меня беспокоить. Подруга никогда не пропускала занятия без предупреждения, в Оболенке к прогулам относились очень строго. А после загадочной смерти Павла Аркадьевича в голове моей стали возникать неприятные тревожные мысли.
И, чтобы их развеять, я решила Арину навестить.
У порога Арининой комнаты я услышала громкий кашель. Тяжело вздохнув, я постучала в дверь. Если кто-либо заболевал в Оболенском университете, он был обязан сразу обратиться к врачу, и пациента перевозили в лазарет во избежание заражения других.
То, что Арина скрывала истинную причину прогула, могло повлечь крайне неприятные последствия.
– Можно, Рин?
– Да, входи, – раздался хриплый голос подруги.
– И как это понимать, дорогая? – рассердилась я, когда вошла в комнату и обнаружила совершенно расклеившуюся Арину.
– Не выдавай меня! – взмолилась она. – Ненавижу лазарет, я поправлюсь, только отлежусь сегодня.
– Я не выдам, но кашель сдаст тебя с потрохами. Давай-ка лучше пойдем к врачу, – присаживаясь на стул у кровати, серьезно сказала я.
– Нет, пожалуйста! Мне нужен один денек! Обещаю, если до завтра не поправлюсь, то вместо занятий – в лазарет, – заканючила Аринка и взяла меня за руку. – А теперь выкладывай, что делается в универе.
Я вкратце рассказала, что произошло, не умолчав и про нового преподавателя.
Подруга согласилась, что профессор Романов поступил как настоящий хам, выставляя меня перед студентами в нелицеприятном свете. Она даже предложила ему отомстить, например напакостив в аудитории, но опускаться до подобного я не хотела.
Заставив Аринку принять лекарства, а главное, напоив сиропом от жуткого кашля, я собиралась уходить, но тут в дверь постучали. На пороге стоял университетский доктор, и его лицо не предвещало ничего хорошего.
– Так, значит, это правда? – спросил Михаил Романович, переводя взгляд на Арину, а потом и на меня. – Чем вы объясните, Миланова? А вы, Ланская, похоже, прикрываете больную?
– Михаил Романович, мы как раз хотели к вам обратиться, – оправдывалась я.
– Вы еще и врете? – возмутился врач. – Нам поступила жалоба от вашего соседа, что вы весь день громко кашляете. К тому же вы отсутствовали на занятиях. Арина, собирайте вещи и немедленно в лазарет. Вам выговор. А вам, Валерия, предупреждение.
Арина грустно вздохнула, виновато глядя на меня. К сожалению, у нас не было иного выбора, кроме как признать поражение.
Выговор же означал, что в главном холле университета две недели будет висеть позорное объявление, что студентка Миланова нарушила правило Оболенки. Да еще и преподаватели на лекциях будут обязаны осудить поведение девушки.
Мне захотелось встретиться лицом к лицу с соседом, который заложил Аринку. Я точно знала, что настучал Петр Авилов!
Когда мы учились на втором курсе, Арина и Петя начали встречаться. Роман продлился недолго, и они со скандалом расстались. С тех пор этот гад старался найти повод, чтобы хоть как-то навредить бывшей.
Но сегодняшний его поступок… Петр перешел все границы, и я не собиралась оставлять это безнаказанным.
Я покинула жилой корпус и решительно направилась к спортзалу, где проходила тренировка по баскетболу. Петька, конечно, уже там.
Но я столкнулась с Авиловым даже раньше, чем планировала, когда он выходил из учебного корпуса.
– Эй, Авилов! – крикнула я. – Ты еще не захлебнулся злобой?
– Ланская, бесишься только потому, что я отослал туберкулезницу в лазарет? – ехидно спросил он, мерзко прищурившись.
– Не смей так называть Арину. Ты просто не можешь смириться, что она не бегает за тобой, как какая-нибудь из твоих дурочек! – вспылила я.
– Да больно надо! Я бы с ней снова ни за что не сошелся бы. На ней негде пробу ставить, весь универ ей попользовался, – процедил Петька и зашагал к спортзалу.
Арина действительно была особой ветреной и с толпой поклонников, многие из которых прошли через ее постель. Однако я не могла позволить какому-то придурку оскорблять мою подругу. Не знаю, что на меня нашло, но я взяла горсть земли и швырнула в спину Авилова.
Парень резко повернулся и уставился на меня с такой яростью, что я мигом пожалела о своем поступке. Потом хотел было ринуться ко мне, но замер, а на его лице заиграла недобрая ухмылка.
– Тебе не стыдно, Лера? – нравоучительно заговорил он, чем окончательно меня обескуражил. – Я не собираюсь делать за тебя задание. Когда же ты начнешь учиться, а не пользоваться тем, что в универе преподает твой папочка?
– Авилов, ты совсем идиот?
– Могли бы извиниться, Валерия, – прозвучал позади меня грозный голос. – Вы считаете, что все должны плясать под вашу дудку?
– Арсений Витальевич, вы неправильно поняли, – бросила я до боли избитую фразу безо всякой надежды на понимание.
– На мой взгляд, все очевидно, – холодно сказал он.
– Я пойду, иначе опоздаю на тренировку, – обреченно выдохнул Петя. – Спасибо, что вступились, Арсений Витальевич.
– Разумеется, ступайте. А вы, Валерия, лучше бы занялись чем-нибудь полезным. Например, почитали бы книгу, это, знаете ли, развивает, – усмехнулся мерзавец, глядя на другого удаляющегося мерзавца.
– Кто бы давал мне такие советы! – выпалила я, не в силах терпеть подобное. – Как раз вам не мешало бы побольше читать, возможно, тогда научились бы мыслить, а не пересказывать учебники.
– Что? – прошипел он.
– Ваша лекция была пустой ахинеей, – прямо заявила я, – вы ни черта не смыслите в философии, а можете только пересказывать методичку для старших классов.
Арсений метнул на меня полный ненависти взгляд и приблизился почти вплотную. Между нами были считаные сантиметры.
– Держи свой длинный язык за зубами, девочка, – угрожающе проронил он, – с огнем играешь. – И Романов ушел, оставляя меня в полном ступоре.
Тогда я не приняла всерьез сказанное им в гневе, списав все на злость. Но это были не пустые слова.
Я даже не подозревала, как далеко меня заведет острый язычок.
3. Слабые попытки оправдания
Наиотвратительнейший день! Сначала мерзкий Арсений, потом Миланова со своим обманом, неприступный Михаил Романович с выговором, сволочь Петька и снова чертов Арсений! Да как он смел говорить со мной подобным тоном?! Напыщенный индюк!
Переполняемая яростью, я направилась к себе, но почти у порога комнаты вспомнила: отец обещал договориться с ректором, чтобы новый талантливый преподаватель стал моим научным руководителем. Нет-нет-нет! Такого я допустить не могла и помчалась к папе, но его не оказалось дома. Дозвониться тоже не удалось, сотовый – недоступен. Отец был слегка рассеянным: на лекциях отключал телефон, а после забывал включить.
Я побежала в университет, но и на кафедре папу не нашла, зато застала в аудитории Евгению Матвеевну Селезневу, преподавательницу эстетики. Статная женщина примерно сорока лет всегда выглядела слишком консервативно, и если бы не привлекательное, лишенное морщин лицо, можно было бы смело назвать ее зрелой дамой.
Стоило ее увидеть, и я вспомнила про званый ужин в честь мерзкого нового преподавателя, на который меня пригласил отец.
– Валерия, ты что-то забыла? – Приспустив на нос очки в тонкой золотой оправе, женщина окинула меня строгим взглядом.
– Евгения Матвеевна, добрый день, – учтиво поздоровалась я, – вы не видели моего отца?
– Он уехал в город по университетским делам, – сообщила Селезнева и, все-таки сняв очки, закусила дужку, – но Андрей Николаевич успел предупредить, что ты придешь ко мне на ужин.
– Да, конечно, – наигранно улыбнулась я.
– Тогда до встречи, Валерия! – Селезнева снова нацепила очки и продолжила проверять какие-то тесты.
Я вернулась в корпус совершенно без настроения. И Аринки нет поблизости, чтобы выговориться. Я прилегла на кровать и, прикрыв глаза, задумалась о новом профессоре. Он очень странный и агрессивный, когда общается со мной. По сути, я ничего ему не сделала, малость нагрубила, но ведь это не смертельно. Наверное, есть смысл уладить конфликт? То, что лекция показалась мне поверхностной, могло быть заблуждением, основанным на предвзятом отношении.
Надо бы посмотреть на Арсения с другой стороны. Пожалуй, он переволновался на первом занятии или приберегал свои размышления для другого раза. В любом случае неумение вести лекции не свидетельствует о его глупости. Да и обо мне он сделал преждевременные выводы. Завтра нужно все исправить! С такими мыслями я спокойно уснула.
На следующий день, полная решимости наладить отношения с профессором, я поспешила на учебу. История средневековой мысли будет еще нескоро. Сначала предстояло высидеть латынь и высшую математику.
Как только математик нас отпустил, я сразу направилась на кафедру философии с четким желанием побеседовать с Арсением.
Мне повезло, я застала его одного.
– Арсений Витальевич, можно с вами поговорить? – нервно спросила я.
– Валерия… – Профессор указал рукой на стул, и я послушно присела.
– Арсений Витальевич, вчера у нас произошел неприятный инцидент. Я вам нагрубила и хотела бы извиниться, – начала я.
– Вы умнеете на глазах, Валерия, – пробормотал мой собеседник, уткнувшись в книгу, которую читал до моего «вторжения».
– Но и вы были не правы, – не выдержала я, разозлившись из-за безразличия Арсения.
– Что вы сказали? – переспросил он, оторвавшись от книги, и сапфировые глаза вспыхнули недобрым блеском.
– Вы были не правы на мой счет. Конечно, я поступила некрасиво, когда заснула, но это произошло еще до лекции. У меня был насыщенный предыдущий вечер, – честно выпалила я.
Профессор приподнял бровь после заявления про «насыщенный вечер». Он точно неправильно меня понял, но сейчас это уже неважно – я не прикрываюсь тем, что отец здесь преподает.
– Вы можете во всем убедиться сами. Не хочу показаться нескромной, но медиевистика – действительно тот предмет, в котором я недурно разбираюсь.
– Это все, что вы хотели сказать? – равнодушно уточнил Арсений.
– Да, – пропищала я, чувствуя, что попытка навести мосты потерпела глобальное фиаско.
– Ладно, в таком случае присаживайтесь: сегодня мы проверим, на что вы способны, – вздохнул Арсений, вроде бы обрадованный тем, что мне нечего возразить.
После разговора с Романовым я еще сильнее утвердилась в мысли, что первое мнение о нем было верным. Высокомерие профессора раздражало: теперь стало делом чести доказать, что я и впрямь чего-то стою.
Арсений сказал, что сегодня у меня будет такая возможность. Отлично!
Аудитория постепенно заполнилась студентами, и я с трепетом ожидала начала семинара в надежде блеснуть познаниями. Но преподаватель читал книгу и лишь после звонка обратил внимание на студентов.
– Добрый день, – сухо поздоровался он, – сейчас вы напишете эссе. Хочу понять, умеете ли вы мыслить. Тема: «Логика Аристотеля в синтезе с христианским богословием как основа схоластики». – Профессор Романов для наглядности записал тему на доске, обвел взглядом аудиторию и вновь сел за стол.
Студенты принялись за работу, Арсений углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдала. В этом человеке что-то настораживало. Тема, которую он предложил, слишком обширна, поэтому однокурсники в основном ограничатся общими фразами о логике и религиозной философии – схоластике. Неужели выдающемуся профессору будет интересно читать подобную банальщину? Мне было бы скучно.
Мне и писать-то скучно…
– Валерия! – как гром прозвучал его строгий голос. – Вам требуется особое приглашение, чтобы начать писать?
– Извините, просто обдумывала тему. – Я схватила ручку и принялась строчить определения, не желая раздувать ссору.
Арсений недовольно смотрел на меня, но, когда ручка забегала по бумаге, отвернулся к окну. До конца пары я старалась избегать зрительного контакта, хотя несколько раз чувствовала его взгляд.
Едва очередной звонок известил нас о свободе на ближайшие двадцать минут, я одной из первых сдала работу и практически выбежала из аудитории.
Следующим занятием была физическая подготовка. Она проходила в соседнем корпусе, где, кроме просторного зала, поделенного на секции по видам спорта, имелся бассейн. В отличие от многих других вузов в Оболенке не считали физкультуру чем-то ненужным.
У нас отдавали должное спорту, и каждый студент в обязательном порядке добросовестно сдавал нормативы. Занятия вел Ян Эдуардович Гуревич, кандидат в мастера спорта по легкой атлетике и неоднократный призер российских и международных соревнований. Кроме того, Ян был молодым, привлекательным мужчиной, и многие студентки сходили по нему с ума.
Когда я, переодевшись и взяв бутылочку воды, вбежала в зал, Яна Эдуардовича еще не было. Отсутствием преподавателя не преминул воспользоваться Юрка и напомнил мне о несостоявшемся свидании.
– Я не забыла, Юр, но сегодня мы с отцом идем на ужин к Селезневой, – без энтузиазма отозвалась я: сейчас мысли были заняты другим и совсем съехали с романтического лада.
– Серьезно? – удивился он. – Я тоже там буду. Меня тащит Захар.
– Значит, у Селезневой и встретимся, – улыбнулась я.
– Ага, но от встречи наедине ты все равно не отвертишься, – подмигнул мне парень и ретировался к приятелям, потому что в зал вошел Ян Эдуардович.
Как обычно, Гуревич вытряхнул из каждого душу, заставляя нас отжиматься, приседать, делать выпады и стоять в планке по две с лишним минуты. Когда занятие окончилось, я легла на коврик и невидящими глазами уставилась в потолок.
По мере того как ко мне возвращались силы, я начала рассматривать потолочную роспись, на которую раньше не обращала внимания. Справа от массивной люстры была изображена женщина, стоящая на одном колене у реки и выливающая туда же воду из кувшина. На заднем фоне раскинулся густой лес с детально прописанными деревьями. Но меня привлекла одна деталь. На крайнем дубе четко просматривался повешенный – точь-в-точь такой же, как и на копии гравюры, что передал Радзинский.
Еще раз изучив роспись, я заметила, что она не выглядит целостно, хотя все элементы удачно вписаны, но плохо вяжутся по смыслу с остальными. Здесь не было сюжета, а, скорее, просматривалась какая-то символичность. И я снова вспомнила профессора Радзинского и его загадочную смерть.
Наспех приняв душ и переодевшись, я направилась в библиотеку. В Оболенском университете это святая святых. Несколько огромных залов, соединенных между собой галереями, множество книг на стеллажах, толстые подшивки газет и журналов, архивы и генеалогические древа.
Уже более двадцати лет этим местом управлял Сергей Петрович, наш пожилой библиотекарь. В качестве помощников у него работало несколько методистов, но вся власть оставалась в его руках.
У меня сложились теплые и доверительные отношения с главным книжным хранителем, я часто коротала вечера в его владениях.
– Лерочка, детка, здравствуй! – расплылся в добродушной улыбке библиотекарь, стоило мне показаться в читальном зале.
– Здравствуйте… Как вы? – спросила я.
– Хорошо, милая. Решила позаниматься дипломом?
– Не совсем, – смутилась я. – У вас есть что-нибудь о символике в гравюрах?
– О гравюрах у нас много разного… Что именно тебя интересует? – прищурился пожилой библиотекарь.
– Нам надо написать работу об искусстве гравюры, а я знаю, что в старые времена в книжные иллюстрации любили закладывать тайный смысл. Я подумала, в библиотеке найдется информация по теме.
– Любопытно, – покачал головой Сергей Петрович, – сейчас что-нибудь подыщем. Ты же в курсе, Лерочка, в Европе гравюра возникла примерно в пятнадцатом веке – во время глобальных перемен. Книгопечатание, Великие географические открытия… А что до сюжетов, то они были самыми разными – от библейских до сатиры.
– А можно ли читать гравюры, например, как иконы, где есть устоявшаяся символика? – спросила я.
– В некотором роде. Граверы часто закладывали некий смысл в изображения, посвященные могли его истолковывать, а прочие воспринимали простой картинкой. Например, Альбрехт Дюрер[6]. В гравюре «Рыцарь, смерть и дьявол»[7] он изобразил собственные страхи, но, помимо прочего, детали имеют дополнительный смысл. Доспехи рыцаря означают твердую христианскую веру, песочные часы в руках смерти – короткую человеческую жизнь, – проговорил Сергей Петрович, протягивая мне увесистый фолиант.
– «Искусство гравюры», – прочла я название на обложке. – Спасибо, Сергей Петрович.
– Не за что, Лерочка.
В книге, которую дал мне старый библиотекарь, подробно описывалась история гравюры – от возникновения до двадцатого века. Приводились и примеры символики изображений, однако трактовка зависела от исторического контекста и автора.
Чтобы понять смысл гравюры с повешенным и роспись на потолке спортивного зала, было необходимо выяснить, кто их создал и на чем основывался.
Вернув книгу и попрощавшись с Сергеем Петровичем, я направилась в жилой корпус, но по пути меня перехватил незнакомый паренек с первого курса экономического. Он уточнил, я ли Валерия Ланская, и сообщил, что меня разыскивает ректор. С грустью подумав о том, что планы на горячий душ и любимый домашний халат отодвигаются, я поплелась в кабинет Серова.
Постучав и получив разрешение войти, я открыла тугую дубовую дверь и переступила порог ректорского кабинета. Иван Викторович важно восседал за столом, а перед ним в кожаном кресле сидел мой заклятый педагог.
При виде меня Арсений еле слышно хмыкнул и отвернулся к книжному шкафу, изображая заинтересованность ректорской библиотекой.
Серов пригласил меня сесть, и я устроилась в соседнем кресле.
– Арсений Витальевич, как я уже говорил, Валерия Ланская – одна из лучших студенток университета. К сожалению, трагическая смерть профессора Радзинского оставила нашу дорогую Леру без научрука. Дипломная работа студентки практически окончена, но без опытного шефства – никак. Я назначаю вас научным руководителем Ланской.
Мы с Арсением, изумленно и совершенно не сговариваясь, переглянулись. Ни одного из нас не устраивала совместная перспектива корпеть над дипломом. Но как убедить Серова, что нам не стоит сотрудничать?
