Татьяна Ларина
Тайна Оболенского Университета
– Арсений Витальевич будет для тебя, Лерочка, отличной возможностью написать серьезную работу. Помни, у каких профессоров учился он сам, – вкрадчиво добавил ректор.
– Спасибо, – вымученно улыбнувшись, ответила я.
– Не за что, Валерия, ты свободна.
Кивнув на прощание ректору и проигнорировав нового научрука, я практически выбежала из душного кабинета. Я предполагала подобный исход событий, но надеялась на удачное разрешение ситуации.
Да и Арсений мог бы возразить: очевидно, что ему совместная работа над дипломом нужна как собаке пятая нога. Век бы не видеть профессора, но, к сожалению, сегодня еще придется встретиться с Романовым на приветственном ужине!
Свободное время я решила посвятить учебе. Подготовка к коллоквиуму по эстетике помогла на время избавиться от неприятного гнетущего чувства, засевшего глубоко в душе. Меня ничуть не радовало, что остаток учебного года я буду выслушивать хамские замечания научрука.
Но несколько часов пролетели незаметно, и вот я уже открыла дверь довольному папе, одетому в лучший костюм. Стало даже как-то неприятно, что он так готовился к ужину в честь Арсения.
– Поздравляю, дочь! Профессор Романов теперь твой руководитель. – Отец раскрыл объятья, на которые я нехотя ответила: разделить с ним маленький триумф было выше моих сил.
– Да, – с досадой выдохнула я.
– Я еще вчера договорился с ректором, – похвастался отец.
Знал бы он, что отнюдь не доброе дело совершил!
– А теперь – скорее одевайся! Не будешь же ты у Селезневой в халате?
С тяжелым сердцем я кивнула.
Когда мы пришли в дом Евгении Матвеевны – надо сказать, что я церемонно держала отца под руку, – в ярко освещенной гостиной уже собрались гости. В воздухе ощущался запах готового ужина, помощники из обслуги разливали шампанское, слышался смех преподавателей.
Я окинула взглядом комнату и заметила Нилова, беседующего со своим братом и Аристархом Борисовичем. При виде меня парень тут же бросился ко мне, чему я несказанно обрадовалась, надеясь, что Юрка скрасит скучный вечер.
Нилов поздоровался и протянул мне бокал с соком – студентам даже по праздникам было запрещено употреблять алкоголь – и намеревался пошутить про праздник, но нас прервал ректор, требующий уделить минуту внимания.
Иван Викторович вышел вперед и громко представил нового преподавателя. Я попыталась найти взглядом Романова, но заметила его, только когда он подошел к ректору. Первый раз я увидела его улыбку, и, к моему ужасу, она мне понравилась. Мужчина вообще выглядел безупречно – кипенно-белая рубашка, черный смокинг и бабочка. Он действительно был красавцем, хотя на лекции таковым не казался: равнодушное лицо вкупе с наглым поведением не прибавляли ему обаяния.
Романов поприветствовал коллектив и выразил признательность за теплый прием. Он осматривал собравшихся и наконец встретился взглядом со мной. Не удержавшись, я приветливо кивнула, на что он прищурился и плотно сжал губы, а потом вновь продолжил приветственную речь.
Я разозлила профессора. Неужели одним лишь своим присутствием?
После пафосной речи Романова всех пригласили к столу. Удивительно, как повара столовой, ежедневно пичкающие студентов одними и теми же пресными блюдами, сумели приготовить не меньше десятка ресторанных изысков. Правда, вычурный ужин напоминал хорошо поставленный спектакль: ведь каждый гость играл отведенную ему роль, рассказывая вызубренный наизусть текст. Нудные беседы не скрашивала даже запеченная индейка, на подрумяненное бедрышко которой я сразу положила глаз. Увы, аппетит испортил новый преподаватель. Арсений сел напротив и постоянно кидал на меня сердитые взгляды. Я терялась в догадках, что же сделала этому человеку. Не мог же он быть настолько злопамятным, что мстил за первую встречу. Почему именно я стала объектом вечного недовольства? Поведение его напоминало какую-то нездоровую, маниакальную неприязнь.
Когда он в очередной раз исподлобья посмотрел на меня, терпение лопнуло. Извинившись и сославшись на головокружение, я встала и вышла в сад, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом.
На улице было чертовски хорошо – особенно по сравнению с душной гостиной. Прикрыв глаза, я облокотилась о вековое дерево и мысленно стала вести обратный отсчет до того момента, когда мое отсутствие станет неприличным и придется вернуться.
Неожиданно я почувствовала на плече тяжесть чьей-то руки. Вздрогнув от испуга, я распахнула глаза и увидела Арсения. Не знаю, что это было: чарующий ясный вечер, волшебный свет луны или дьявольские чары преподавателя. Слабый аромат профессорского парфюма дурманил, и все здравые мысли покинули голову, обнажив первобытные инстинкты любой женщины вблизи привлекательного мужчины.
Я чуть подалась вперед и перевела взгляд на его губы. Профессор склонил голову, и мое лицо опалило горячее дыхание с примесью алкогольной горечи.
– Не представляю как, но ты приложишь все силы, чтобы меня сняли с должности твоего руководителя. Я не буду тратить на тебя ни минуты. Выкручивайся как хочешь, но поверь, это в твоих же интересах, – прошептал дьявол в обличье человека.
Я хотела было ответить, но Арсений пошел прочь, не дожидаясь моих слов.
4. Книга в книге
Совершенно сбитая с толку речами профессора Романова, я стояла столбом. Во мне смешались обида, злость и страх, возвращаться на прием совершенно расхотелось.
Видеть сейчас Арсения – все равно что идти к дантисту: нет никакого желания, заранее знаешь, что будет неприятно, но выбора не остается. И если раньше я еще пыталась как-то оправдать профессора, то теперь он переступил черту.
Что же, черт возьми, такого я сделала напыщенному индюку? Его слова звучали как угроза, не хватало только ножа у горла или дула пистолета меж ребер. И как можно было помыслить, что он привлекательный? Наверное, отсутствие мужчины окончательно снесло мне крышу. Впервые за все годы я позволила естественным инстинктам победить разум, но направила либидо отнюдь не туда, куда нужно.
А куда надо? Да и нужно ли? У меня диплом, учеба, а я думаю о любви…
Хотя кто говорил о любви? В конце концов, я – молодая женщина, мое тело требует ласки, что вполне логично. Отсюда и разного рода странные мысли, героем которых вдруг стал новый преподаватель.
Я глубоко вздохнула и задержала воздух мышцами живота. Известное йоговское упражнение должно унять бешеное сердцебиение, а заодно настроить на неизбежную встречу с Романовым.
К сожалению, не очень хорошо получилось, но я убедила себя, что теперь готова вернуться. Однако не успела я двинуться к дому, как налетела на Юрку.
И как же была ему рада.
– Лер, ты куда запропастилась?
– В гостиной духота, вот и решила подышать, – наполовину соврала я.
– Андрей Николаевич волнуется. Давай уже обратно? – Юра приобнял меня за талию, как бы невзначай подталкивая на дорожку, и жеста парня оказалось вполне достаточно, чтобы мои эмоции вылетели наружу.
Я прильнула к Юре, крепко прижавшись к нему всем телом. Мне отчаянно требовалось испытать то же самое желание, что и по отношению к Арсению, доказать таким образом свою правоту, что мне просто-напросто нужен мужчина.
– Лер, ты точно в порядке? – Голос Юры дрогнул, парень был не слишком уверен, ну а дело заключалось во мне. Возможно, считал, что я передумаю.
– Да, я же сказала, – прошептала я и подняла взгляд на его губы, мечтая почувствовать то же, что и к Арсению.
Этого было мало. Словно движимая какой-то невидимой силой, отбросив сомнения, стеснительность и страх, я страстно поцеловала Нилова.
Юрка ответил не сразу, поначалу опешил, не ожидая моей инициативы, но быстро реабилитировался и практически вжал меня в дерево, которое было свидетелем сцены с Арсением.
Запустив руку в густые волосы парня, я потянула Юрину голову назад, тем самым обнажив его шею. Мои губы заскользили вниз, а стоило немного прикусить кожу, как парень издал легкий стон. Но все, что я делала, было лишь игрой.
Мне хотелось чувствовать себя опытной, сильной женщиной, пусть такой я и не являлась. Зато Юрка воспринял происходящее всерьез. Бедром я чувствовала его возбуждение, он уже беспардонно ласкал мою ягодицу одной рукой, в то время как вторая оглаживала вырез платья.
Еще немного, и моя глупая шалость грозила перерасти в серьезную ошибку. Пора это прекращать.
– Нам, правда, нужно возвращаться, – отстранившись и пытаясь восстановить дыхание, проговорила я.
– Хорошо, – с улыбкой мартовского кота ответил Юрка. – Идем. – Он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел к гостям.
Очутившись в гостиной, мы сразу же привлекли к себе внимание. Папа нахмурился и громко отодвинул мой стул, на который я обреченно плюхнулась, получив короткий выговор за долгое отсутствие и неподобающий внешний вид. Растрепанные волосы и распухшие от поцелуев губы практически кричали, чем я минуту назад занималась в саду.
И да, это, конечно, было неуважением к собравшимся, но волновал меня исключительно Арсений. Почему-то перед ним было стыдно, хотя реальной причины на то не имелось. А вот Юрка светился от счастья, игнорируя грозный взгляд моего отца.
К счастью, сразу после ужина виновник торжества удалился, сославшись на необходимость готовиться к лекциям. Но, судя по методике его преподавания, то была пустая отговорка. Только полный идиот не заметил бы, что молодой профессор на званом вечере чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя женская половина преподавательского состава явно им очарована. Чего стоили знаки внимания Селезневой, которая лично подавала гостям десерт.
К одиннадцати часам и мой папа выказал желание уйти. Он, как и положено, поблагодарил хозяйку за изумительный ужин, а коллег – за интересные беседы. Евгения Матвеевна, в свою очередь, предложила задержаться еще на чашку чая, но отец вежливо отнекивался.
Мы шли вдоль преподавательских коттеджей, наслаждаясь ночной прохладой. Тишину нарушали лишь прощальные крики птиц, которые совсем скоро отправятся на зимовку в теплые края. На черном небе холодным блеском мерцали звезды. Но даже это сказочное мгновение не смогло успокоить отца, и он завел разговор обо мне и Юре. Я знала, что папе он нравится, тем более и старший брат парня в свое время учился у отца.
Юрка всегда вызывал папину симпатию своей обязательностью, усердием и умением идти к цели, однако всегда оставался главным заводилой университета. Но как бы хорошо отец ни относился к парню, когда дело касалось единственной дочери, никакие аргументы не принимались.
Выслушав мой рассказ и тяжело вздохнув, папа нехотя дал согласие на свидание с Ниловым, но при условии, что я буду благоразумной. И пусть я выросла, а другие уже имеют опыт общения с парнями и, конечно, не только платонический, я, по мнению отца, – другой случай.
– Я обещаю, что буду благоразумной. Ты ведь меня знаешь. Тебе не о чем волноваться, – взяв отца покрепче под руку, проговорила я.
– Да, Лерочка, но я не могу не тревожиться. Ты – моя гордость, единственная дочь, звезда университета!
– Кстати… пап, я бы не хотела работать над дипломом вместе с Арсением Витальевичем…
– Что?! – Отец остановился и пристально посмотрел на меня. Поняв, что в моих словах нет ни намека на шутку, он нахмурился.
– Дело в том, что у нас сразу не сложились отношения, да и подход к теме совершенно разный. К тому же мы умудрились повздорить. – Я перевела дыхание, чувствуя, как покалывает кончики пальцев под суровым отцовским взглядом.
– Валерия, что с тобой? Романов – блестящий медиевист и талантливый ученый. Даже если у вас разные взгляды на изучаемую проблематику, это только на пользу! Вспомни, еще Сократ[8] говорил, что истину можно найти в споре, и если один из оппонентов считает себя умнее, то должен помочь другому отыскать правду. Он рекомендовал принять позицию противника и вместе с ним доказать ее ошибочность. – Первый шок прошел, и отец, успокоившись, снова повел меня к дому.
– Да? А Ювенал[9] считал, что следует воздержаться от спора, поскольку спор как раз и является самым невыгодным условием для убеждения!
– Именно, Ювенал твердил про убеждение. А вам не надо никого ни в чем заверять! – усмехнулся папа. – Вам необходимо достойно написать работу. Он будет твоим руководителем – и точка. Между прочим, об этом я просил ректора как о личной услуге и не стану идти на попятную.
Я потерпела фиаско. Теперь оставалось сообщить вердикт Арсению, но совсем не хотелось сталкиваться с ним вновь. Промучившись всю ночь от бессонницы, как декабрист перед казнью, утром я поплелась на кафедру к Романову…
Все-таки человеческая психология – удивительная вещь. Мне было страшно встречаться с Арсением, чем ближе я подходила к заветной аудитории, тем тяжелее становилось на душе. Единственное, что хоть как-то подбадривало, – до следующей недели его лекций больше не будет. Может, за несколько дней гнев Романова поутихнет.
Набравшись смелости, я постучалась.
– Войдите, – прогремел голос злосчастного преподавателя.
– Мне надо поговорить с вами, – протиснувшись в полуоткрытую дверь, пролепетала я.
– Слушаю вас, Ланская. – Арсений, как обычно, читал книгу, но на сей раз отложил ее, всецело сосредоточившись на мне.
Под его пристальным взглядом я села за первую парту перед преподавательским столом.
– Арсений Витальевич, я побеседовала с отцом…
– И? Он разрешит нашу проблемку? – воодушевился мужчина, чем напомнил мне десятилетнего паренька, которому пообещали вкусную конфету.
– Вы останетесь моим руководителем, – вздохнула я.
– Что ж, ладно. Пишите ваш диплом. Потом принесете на проверку, когда будет готово.
Такой реакции я не ожидала. Арсению как будто безразлично, останусь я его дипломником или нет, хотя накануне он мне почти угрожал.
Какой странный тип…
– Но, полагаю, диплом практически написан. Осталось всего ничего, дерзайте, – недобро улыбнулся он и опять взялся за книгу.
– Но у меня есть вопросы!
– Вы же умная, Валерия, уверен, что быстро найдете ответы. Я буду ждать готовые главы. А теперь вы идите.
– Надеюсь, вы не перережете мне горло, когда я сдам вам работу? – не удержалась я.
– Нет, Валерия, вы – не та, из-за кого я бы хотел очутиться в тюрьме, – раздраженно бросил он и отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.
Я хотела огрызнуться, но Арсений не дал, указав на дверь.
Без истории средневековой мысли и одного крайне неприятного профессора занятия пролетели мгновенно. Я даже не заметила, как звонок возвестил об окончании последней пары и свободе от учебы до понедельника. Правда, в отличие от сокурсников, для которых пятница являлась днем отдыха, я планировала заняться дипломом. И не последнюю роль в этом рвении сыграл Романов. Хотелось скорее закончить очередную главу, чтобы он не смог придраться к тому, что я плохо работаю.
Я уже почти добралась до жилого корпуса, но вдруг вспомнила про книгу. Ее обещал дать мой прежний научрук, но так и не успел – трагический случай оборвал жизнь Радзинского.
И пусть это нехорошо, но я решила найти книгу в личной библиотеке профессора Радзинского. Дом погибшего преподавателя пустовал, но я знала, что Павел Аркадьевич хранил запасной ключ под цветочным горшком на веранде.
Удача мне сопутствовала: ключ оказался на месте, на улице никого не было, и я беспрепятственно проскользнула в дом покойного профессора.
В нос сразу же ударил неприятный затхлый запах, захотелось распахнуть окно, но это было слишком рискованно. Похоже, в жилище Радзинского не приходили: мебель покрылась слоем пыли, разбросанные впопыхах вещи лежали явно не на своих местах.
Все было так, как в нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Чтобы не нагонять на себя грусть, я направилась в библиотеку и достала с полки нужную книгу.
Вернувшись в гостиную, я не удержалась, открыла фолиант, устроившись на диване, и машинально кинула свою сумку на журнальный столик, как делала всегда, когда приходила к Радзинскому работать над дипломом.
Но сумка не долетела до столешницы. И только теперь я заметила, что столик находится от дивана дальше обычного. Открытие заставило по-новому взглянуть на комнату и обнаружить странные детали.
Столик – дальше от дивана, подсвечники стоят под другим углом, рамки для фотографий немного сдвинуты. Я проводила у профессора дома много времени, поэтому прекрасно запомнила обстановку, в отличие от человека, попытавшегося воссоздать ее по памяти. Но кто это был и что ему надо в доме покойного? Может, искали гравюру, которую Павел Аркадьевич передал мне?
Значит, это мог быть только убийца.
Стоп! Я уже говорю про убийство? А я не сочиняю? Хотя я с самого начала это подозревала. Но что, если взломщик искал вовсе не рисунок? А чего же он хотел?
Наверное, вещь до сих пор находится где-то здесь. Нужно осмотреть дом Радзинского.
Начала я со спальни. Кровать, стол, тумбочка, диванчик, шкаф… Ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Типичная комната одинокого пожилого мужчины. Ванную я осмотрела довольно быстро и тоже ничего не нашла. А вот в библиотеке пришлось повозиться. Я просматривала одну книгу за другой, пролистывая каждую страницу, заглядывая под каждый корешок. Ничего.
Снова ничего. Пока…
Я достала том Линдола Бишопа «Алхимия как путь к истине»[10], открыла его, но вместо страниц с текстом увидела прорезь, где лежала другая, похожая на карманную Библию, книжка. У нее не было ни автора, ни заглавия, только гладкая обложка из темно-коричневой кожи. Но самым интересным оказалось то, что вместо текста в ней были гравюры, причем каждая имела подпись.
Пролистав до середины, я отыскала уже знакомого повешенного. «Предатель».
Итак, гравюра называется «Предатель».
В голове тотчас возникла логическая цепочка и главный вопрос: кого предал Радзинский, что поплатился за это жизнью? Труд Бишопа я убрала на место, а вот таинственный сборник гравюр прихватила с собой.
Уже без особого энтузиазма осмотрела гостиную и кухню и, не найдя ничего интересного, решила вернуться в студенческий корпус. Конечно же, моя дипломная работа моментально ушла на второй план, уступив значимое место размышлениям о Павле Аркадьевиче. Получается, его смерть не несчастный случай и даже не убийство. Профессора приговорили к казни, он был в курсе приговора, поэтому и хотел бежать. Но Оболенка – закрытый университет, куда не так-то просто попасть кому-то со стороны.
Здесь Радзинский находился в бо́льшей безопасности, если только преследователь – не кто-то из Оболенки.
Другой вопрос, мучивший меня: изображение на потолке спортивного зала, ведь роспись также могла нести сакральный смысл. Мне не терпелось поскорее прийти в свою комнату и изучить загадочную книжку. Вдруг я увижу и другие изображения.
Кроме того, я никогда не обращала внимания на потолочные и настенные фрески Оболенки. А они могут быть весьма любопытными.
В детстве мама говорила мне, что на улице нужно быть осторожной. Всегда смотреть по сторонам и себе под ноги, чтобы не споткнуться и ни на кого не налететь.
И почему я плохо ее слушала? Погруженная в свои мысли, не замечала ничего вокруг и уже собиралась завернуть за угол, как вдруг с кем-то столкнулась. Я бы обязательно оступилась или даже упала, если бы кое-кто не успел меня подхватить.
Можно было и не поднимать голову: я сразу угадала, кто передо мной. Терпкий парфюм, как и прошлым вечером, дурманил, стоило только вдохнуть. Он, как ядовитый газ, проникал в легкие, пробирался до сердца, сводил судорогой горло.
Однако я посмотрела на мужчину, заведомо понимая, что окунусь в волну презрения и неприязни.
– Здравствуйте, Арсений Витальевич.
5. Игра
– Валерия, добрый день! – на удивление учтиво поздоровался Арсений и вроде бы приветливо взглянул на меня. – Хорошо, что встретил вас.
– У вас ко мне дело? – удивилась я.
– Да. – Он почесал шею, что выдало его тревогу. – Я ведь ваш руководитель. Мне стоит ознакомиться с вашей работой, прежде чем вы принесете на вычитку новые главы.
– С радостью покажу наработки, – вдохновилась я, а в душе промелькнула надежда, что с Романовым может что-то и получится, если он заинтересуется дипломом.
– В таком случае, если вас не затруднит, занесите черновики завтра в обед.
– Хорошо, в три вам будет удобно?
– Да, буду ждать, – ответил преподаватель. – Мой дом напротив коттеджа вашего прошлого руководителя: тот, что с зеленой крышей.
– Спасибо. Завтра буду у вас.
– Что ж, Валерия, всего хорошего. – Он поклонился, прямо как герой фильма про английских лордов, и пошел прочь.
Пусть не по своей воле, но Арсений попросил принести ему наработки, что не могло не радовать, но сейчас меня вообще не волновал диплом.
Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и принялась ее рассматривать.
Это был не новый экземпляр: пожелтевшие страницы и потрепанная обложка свидетельствовали, что моей находке не один десяток лет, но, судя по прошивке, возраст ее не более века.
Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, увеличенный рисунок с которой украшал спортивный зал, – «Невиновность». А на предыдущих страницах тоже имелись иллюстрации: уже знакомая мне гравюра «Предатель» и другая – «Суд».
Последняя, конечно же в виде росписи, была на северной стене спортивного зала: огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на противоположной. Никогда раньше я не трактовала изображение вот так, полагая, что подразумевалось простое взвешивание продуктов.
Если же проследить последовательность изображений по книге, можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит, предатель ли ты или невинен. Иными словами, над Радзинским вершился суд, а приговор мне хорошо известен. И его исполнения не зря боялся Павел Аркадьевич.
Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка и он нес какую-то околесицу. Нужно выяснить, о чем разглагольствовал Радзинский, чего и кого боялся.
И пусть отец просил не лезть в темные дела, я действительно не могла оставаться в стороне.
Я пришла к папиному дому и уже внаглую хотела потянуть за ручку, как дверь распахнулась и на пороге появилась Лена Королева, студентка отца.
Мы учились на параллельных курсах, но никогда особо не общались. Папа часто хвалил Лену, а ей рассказывал про мои успехи. В общем, мы были знакомы заочно куда больше, чем реально.
– Значит, отец дома, – улыбнулась я, – привет, Лен.
– Ага, он у себя. Мы как раз закончили на сегодня с моим дипломом. – Девушка театрально изобразила облегчение, и мы расхохотались.
– Как продвигается работа?
– Замечательно, Андрей Николаевич мне очень помогает. А ты как? Слышала, работаешь с новым профессором?
– Да, но мы еще не начинали толком заниматься. Завтра принесу ему черновики.
– Ничего, у вас впереди целый год. – Ленка подмигнула мне. – А он красавчик.
– Как-то не смотрела на него в этом плане, – солгала я, в то время как воображение вовсю рисовало его злосчастный образ.
– И правильно, зачем тебе старпер, когда рядом есть Нилов, – заметила девушка, но, взглянув на часы, засуетилась. – Извини, пора бежать.
– Пока!
Отца я обнаружила на кухне, он пил ароматный кофе и совершенно не слышал моих шагов. Пользуясь его задумчивостью, я подошла со спины и крепко к нему прижалась.
Он засмеялся, поставил на стол кружку и развернулся ко мне.
– Лерочка, дочка, ты чего?
– Я не могу навестить папочку? – игриво спросила я, делая глоток из отцовской кружки. – Сахар! Папа, тебе нельзя!
– Всего две ложки. Ты же в курсе, я не могу пить кофе без сахара.
– Тебе бы и от кофе отказаться… – задумчиво проговорила я и, выпутавшись из папиных объятий, вылила остаток напитка в раковину.
– Точно, но что-то вдруг захотелось… Милая, ты зачем пришла? – Он серьезно посмотрел на меня.
– Я соскучилась.
– Тогда пойдем в гостиную.
Папа заварил чай, и некоторое время мы беседовали на самые разные темы, не связанные с причиной моего визита. Но когда речь вернулась к диплому, появился шанс коснуться запретного.
– Кстати, о Павле Аркадьевиче, – начала я, – ты говорил, что в последнее время его тревожили странные мысли.
– Возраст, милая, – развел руками отец, – он на старости лет выдумал невесть что и сам в это поверил.
– Например? – не унималась я.
– Зачем тебе забивать свою прекрасную головку всякой чушью? – Отец подлил мне в чашку кипятка. – Лучше расскажи, как твоя работа с новым преподавателем.
– Но почему глупостями? Я лишь хочу знать, что его тревожило.
– Для чего, Лер? – неожиданно строго вопросил отец, со звоном поставив свою чашку на блюдце.
– Мне нужно, – прошептала я.
– Повторяю, Лера, для чего?
– У меня есть подозрения, что его смерть не была случайной. – Я виновато посмотрела на отца и испугалась его тяжелого взгляда, словно была не его дочерью, а студентом на пересдаче.
– Откуда такие подозрения? – процедил папа.
– Выстроила логическую цепочку. Павел Аркадьевич загадочно вел себя перед отъездом. Его напутствие мне, как будто он не вернется, а потом авария. – Про гравюру я решила умолчать.
– Ты уже говорила кому-нибудь о своих подозрениях? – Отец не на шутку разнервничался, что мне совсем не понравилось.
Неужели он осведомлен куда больше, чем я думала?
– Нет, никому. Только тебе.
– Вот и не говори! – строго проронил он. – Все, что ты сказала, должно оставаться в стенах этого дома.
– Тебе что-то известно?
– Ничего, кроме того, что нельзя забивать голову бредом сумасшедшего, – грозно сказал отец. Еще немного – и он бы повысил голос.
Но я не могла пасовать.
– В чем заключался его бред?!
– Лера!
– Папа!
Отец вздохнул и взял меня за руку. Впервые я смогла победить: ведь всегда безропотно его слушалась.
– Радзинский чрезмерно увлекся средневековыми текстами: алхимия, метафизика и прочее. Он уверовал, что в Оболенском университете правят темные силы. В общем, паранойя.
– Но на чем-то он должен был основываться…
– Да, на книгах, которые прочел. А их – тысячи, – с раздражением буркнул папа, но я не унималась.
– Он говорил что-то конкретное? И что за силы?
– Лера, надеюсь, ты не веришь в подобную чушь?
– Не верю, но хочу во всем разобраться. Папа, я не успокоюсь, пока не выясню, что случилось на самом деле.
– Дочка, ты уже в курсе его трагической кончины. – Отец обнял меня и поцеловал в макушку. – А прочее – только твоя фантазия. Пообещай, что оставишь затею с расследованием и никому не проболтаешься о своих подозрениях.
– Ладно, – помолчав, ответила я.
Отец немного успокоился. Он думал, что я сдалась, хотя это было не так.
Прекратить начатое, когда даже маломальские факты буквально кричали об убийстве? Нет, такое выше моих сил.
Пробыв в отцовском доме еще около получаса, обсуждая все на свете, кроме запретной темы, я поняла, как сильно нуждалась в семье.
Мы не были близки, но я безумно любила отца, и наши нечастые совместные вечера многое для меня значили, а до переезда в Оболенку жизнь была совершенно иной.
Я росла беззаботной девочкой, которую не ругали за четверки, разрешали прогулять физкультуру. Мне постоянно твердили, что я любимая дочурка. Мама была самым близким человеком, а ее гибель оказалась для меня настоящим ударом.
Отец хорошо обо мне заботился, всегда интересовался дочерними делами и успехами, но в отличие от мамы не сумел стать настоящим другом.
Папа мечтал видеть во мне свое продолжение, поэтому воспитывал в строгости и пиетету к учебе. Однако все это способствовало тому, что я постепенно превращалась в робота.
И только почувствовав вкус к жизни в объятьях отца, поцелуе с Ниловым и в том странном чувстве, что возникало рядом с Арсением, я поняла, что не хочу оставаться безвольной куклой, подчиняющейся чужой воле.
Разговор меня расстроил, глупо отрицать, что папа что-то не знает. Я очень боялась, что и отцу грозит опасность.
Промелькнула и другая безумная идея, что папа в чем-то замешан, но ее я быстро отогнала. Чтобы взбодриться, решила принять душ, но даже вода не смыла груз переживаний.
Спать не хотелось, заниматься дипломом тоже. Как раз вовремя раздался стук в дверь.
Мой однокурсник и по совместительству сосед сверху Альберт Шульц, кстати, потомственный немецкий барон, пришел позвать на импровизированную вечеринку.
Шульцы обосновались в России еще при Екатерине Второй, в рамках ее политики по приглашению иностранцев[11]. Предки Альберта учились в Оболенке, но славная семейная традиция была нарушена революцией.
Шульцы вернулись на историческую родину только после падения советской власти, вот тогда Ал и стал студентом фамильной альма-матер.
Обычно я отказывалась от поздних посиделок, но теперь согласилась посетить вечеринку.
Альберт часто по пятницам приглашал к себе ребят, а сейчас у него собрались студенты практически со всех курсов.
Стоило зайти в комнату Ала, как Юрка Нилов, который играл в карты с Петькой, подлетел ко мне.
– Что ты делаешь? – рассмеялась я, когда парень подхватил меня на руки и закружил.
– Радуюсь, что ты пришла, – опуская меня на пол, ответил Юра. – И чего вдруг выбралась потусить, обычно сидишь вечерами затворницей над книгами?
– Захотелось развеяться. Во что играете? – поинтересовалась я.
– Бридж. Присоединишься?
– Я буду лишняя. У вас уже сформированные пары.
– Тогда будешь моей моральной поддержкой, – предложил он и, усевшись на место, похлопал по своей коленке.
– Хорошо, – ответила я и, проигнорировав намек Юрки, поставила рядом свободный стул.
Игра в карты была популярной забавой в Оболенке. Не имея возможности веселиться шумно, мы находили развлечение в картах, нардах или шахматах. Кто-нибудь со стороны решил бы, что мы психи, ведь на дворе двадцать первый век, кругом клубы, бары, выпивка, интернет, в конце концов. Но университет нас выдрессировал: мы панически боялись нарушить здешние правила.
Бридж был одной из любимых забав, правда, играть на деньги запрещалось, но на кон ставились помощь в написании рефератов, составление докладов и прочие полезные вещи.
Я устроилась рядом с Юрой и заглянула в его карты. Расклад оказался неважным, но уж очень хотелось, чтобы парень «сделал» этого выскочку Авилова.
Ему я еще не простила подставу перед Арсением.
– Ну, Лер, как его картишки? – усмехнулся Петька.
– Не беспокойся, он сможет выиграть. – Гордо вздернув носик, сказала я, словно вопрос Авилова задел лично меня.
– Ничего не имею против честной игры, – развел руками парень.
Партия продолжилась, но я вновь погрузилась в размышления, не обращая внимания на ходы ребят, шутки Нилова и грубости Пети.
– Лер, где ты витаешь? – Юрка накрыл мою руку ладонью и чуть сжал. – Мы доиграли.
– Я задумалась…
– О чем?
– О символизме изображений, – честно ответила я и переплела наши пальцы.
– Символизме изображений? – удивилась Лена, незаметно оказавшаяся рядом с нами. – И что?
