Татьяна Соломатина
Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61
© Соломатина Т.Ю., 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2016
* * *
Кадр сорок восьмой
Дурдом: Диалектика
Оксана Анатольевна проснулась не в духе.
Дело в том, что если ты лёг спать ровно полчаса назад, то дух за это время – как раз только успел выбежать за дверь. Он же не знал, в конце концов, что именно в этот момент и постучат. Да ещё и войдут, не дожидаясь ответа.
– Ну, что там ещё? – проворчала временно бездуховная Оксана Анатольевна.
– Там это… Вчерашние роды на дому[2]… Которые в нашем больничном скверике, – почтительно прошептала молоденькая акушерка первого этажа. – Они, вроде как, с ума сошли.
– Кто?!
– Так я же говорю… они… вчерашние роды на дому.
– Чтоб вам! Вызывайте ответственного дежурного врача!
– Так вы же ответственный дежурный врач.
– Тогда вызывайте первого дежурного врача!
– Оксана Анатольевна, первых дежурных врачей отменили. Кто ответственный – тот и первый.
– Вызывайте второго дежурного врача!
– Так вы Тыдыбыра сами отправили в гинекологию, ассистировать на ургентной.
Заведующая обсервацией со стоном оторвалась от подушки. Дух вернулся. Шустрый, сволочь! Легла-то она, может, и полчаса назад, а вот уснуть смогла только пару минут как.
– Какая она тебе Тыдыбыр!
– Ой, простите! – хихикнула акушерочка. – Анастасия Евгеньевна, конечно же!
Поцелуева уже спустила ноги на пол.
– Сейчас приду!
– Вторая первая палата, – услужливо напомнила дева.
– Знаю! – рявкнула Оксана.
«Второй первой палатой» назывался ещё один изолятор, которым обсервация вынуждена была обзавестись. Благосостояние и, как следствие, образование населения вроде как росло. А вот количество разнообразно инфицированных, необследованных и рожавших на дому отчего-то увеличивалось. Вероятно, существовала какая-то взаимосвязь. Неочевидная и прочная. Как второй закон термодинамики. Но Оксане некогда было размышлять. Когда кто-то во вверенном тебе отделении «вроде как сошёл с ума» – не до физических основ натуральной философии.
Акушерка уже стояла у дверей «второй первой» палаты. И даже услужливо распахнула перед заведующей дверь.
На кровати никого не было. Смятое бельё в положенном первым послеродовым суткам состоянии – и никого.
Поцелуева одарила дежурную акушерку вопросительным взглядом, стоимостью куда больше рубля. Даже старорежимного.
– Под кроватью, – зачем-то глянув на потолок, прокомментировала акушерка.
– Так вытащи!
– Она кусается.
Оксана Анатольевна подошла, нагнулась и заглянула… Из-под кровати что-то зарычало.
– И рычит…Да. Её зовут Нана.
– Нана. Наночка, – ласково обратилась к родильнице заведующая обсервацией Оксана Анатольевна Поцелуева. – Наночка, вылезай, детка. Ты теперь мамочка, Наночка. От этого никуда не спрятаться, не скрыться.
– Я к ней зашла. Она под кроватью. Рычит и кусается. Я ребёнка в детское отнесла.
– Орден тебе, – язвительно отозвалась Оксана и протянула руку под кровать.
Нана с глухим рёвом вцепилась зубами в предплечье Поцелуевой. Но, цапнув, быстро отползла в угол. Оксана распрямилась, оглядела полученное ранение.
– Вот, гадина! До крови! Дай мне хлоргексидин, рану обработать и вызывай психиатрическую карету!
– Ей?
– Нет, мне!
– А что сказать?!
– А мне что сказала?
– Что вчерашние роды на дому вроде как сошли с ума.
– Вот так и им скажи!.. Хлоргексидин!
Акушерка бросилась к шкафу с медикаментами, Оксана Анатольевна подошла к умывальнику. Из-под кровати не было слышно ни звука.
Специализированная служба приехала через два часа. Без вины виноватые. Во-первых – их безжалостно сократили, мотивируя тем, что во всех цивилизованных странах функцию «прокатить до дурдома» выполняет полиция и пожарные. И, вероятно, как только у нас станет ещё меньше психкарет, мы сразу же станем очень цивилизованной страной. Во-вторых – Нана все два часа тихо сидела под кроватью. Акушерка только одеяло ей туда подкинула. Так… мол, для уюту.
Врач-психиатр, седенький сухой старичок с ноготок, ничуть не удивился, когда ему сообщили, что родильница сидит под кроватью. Точнее – лежит. В общем, гнездуется. Что правда, слава богу, без новорождённого. Точнее – новорождённой. Хорошенькой девочки, которая появилась на свет вчера, без осложнений, на скамейке больничного сквера. И санитар морга, как раз в этот момент перевозивший на тележке что-то там, опустим подробности про ампутированные в ургентной операционной приёма конечности, справедливо рассудил, что конечностям уже ничего не будет, потеснятся. А вот живая девица, с живым же младенцем, нуждаются в срочной транспортировке в неподалёку расположенный родильный дом. Так Нана с ветерком и доехала. С новорождённой, мешками… ну и ветерком. Крохотную девочку санитар укутал в свой синий байковый халат для выхода. Нана была вроде как не слишком в себе. Но это легко объяснялось: нельзя быть слишком в себе, едва родив на скамейке. Зимой!
В роддоме быстро пришла в норму. Дитя обработано и отдано неонатологам. Родовые пути осмотрены. Согрели, обслужили, воссоединили на совместное пребывание. Паспорт с собой. Всего восемнадцать. Не замужем. Поняла, что рожает – отправилась в роддом. Немного не дошла. С чего вдруг под кровать залезла? Так вот вы нам и расскажите.
– Ясненько-понятненько! – Резюмировал седенький сухой старичок-психиатр и отправился в палату. В сопровождении громадного санитара. С исключительно детским выражением лица. Как это бывает у очень больших мужчин и у очень больших животных. Например, у северо-кавказских волкодавов. Очень большие мужчины и очень большие животные – всё про себя знают. Поэтому имеют тенденцию быть дружелюбными и спокойными. И ещё – надёжными.
Поцелуева, разумеется, отправилась с ними.
Старичок-психиатр довольно ловко присел по-турецки на пол у кроватки. Санитар облокотился на спинку – от чего даже новёхонькая мощная функциональная кровать, вздохнув, уперлась колёсиками в плинтус. Оксана, баюкая укушенную руку, стала у окна.
– Она кусается. И рычит. – Предупредила она старичка-психиатра.
– Это ничего, ничего! – Ласково улыбнулся он в пространство. Затем, чуть пригнувшись, промурлыкал в сторону логова: – Это кто у нас там такой маленький спрятался?
В ответ из-под кровати традиционно зарычало.
– Нэ просто малэнкий, а прямо нано-какой малэнький, да?! – Отозвалась Оксана с нарочитым грузинским акцентом. Санитар одарил Поцелуеву неодобрительным взглядом, как если бы в присутствии доброго великана кто-то мучил котёнка.
– Нана! Красивое имя! – Умилился старичок-психиатр. – Означает: нежная, добрая… А вы, Наночка, рычите. Доктора покусали. Расскажите, Наночка, что вас беспокоит. Мы вас не обидим. Мы вам поможем. Мы всё-всё поймём.
Под кроватью молчало. Но уже хотя бы не рычало.
– Вы, Наночка, стали мамочкой. Вы, мамочка-Наночка, сейчас в компании ваших добрых друзей. Добрых и сильных, – он кинул мимолётный взгляд на санитара. – Добрых и сильных друзей, которые никому вас не дадут в обиду.
Санитар уверенно кивнул в никуда, как кивает в никуда преданный пастуху северо-кавказский волкодав. Оксана открыларот, но старичок-психиатр окоротил её жестом. А ведь он сидел к ней спиной! Вот ведь!
– Расскажите нам, Наночка, что вас напугало?
Шуршание. Все насторожились. Кроме старичка-психиатра, который, согнувшись, кажется уже в три погибели, заглянул под кровать. Его глаза лучились светом, озарившим подкроватное логово… нет, не зверя, а – нашкодившего ребёнка. Без малейших признаков помешательства.
– Он меня убьёт! – Всхлипнула Наночка-мамочка, потянувшись навстречу психиатрическому свету, и пустила слезу.
– Никто вас, Наночка, не убьёт. Мы ему не позволим! – Старичок протянул Нане руку. – Ну, выбирайтесь же, радость моя! Вы, конечно, сущее дитя, но не собираетесь же вы пылиться тут вечно вместе с чужими тапочками за компанию, правда?
Нана несмело протянула маленькую ладошку навстречу ветхому ангелу.
Что-то это напоминало Поцелуевой. Ну да! Сикстинская капелла. Ватикан. «Сотворение Адама». Вот только недавно они с Родиным…
В этот момент в коридоре раздался топот, крики акушерок, похожие на вопли чаек при дележе недоеденного, – и в палату, преодолевая сопротивление, ворвался грузный невысокий мужчина очевидно грузинской наружности. И подкроватное дитя человеческое отдёрнуло руку, так было доверчиво протянутую к свету жизни.
– Где эта шлюха малолетняя?! – Зарычал взлохмаченный сизый посетитель.
Но не успела Оксана – в очередной раз! – рта раскрыть, – как хулиган нежно и ловко был фиксирован громадным санитаром. Оксана не уловила ни малейшего движения. Просто – раз! – и скандалист был обезврежен. Только ножками в воздухе болтал.
– Если вы пообещаете мне не буянить и не сквернословить, я разрешу поставить вас на пол. – Ни на секунду не изменяя ласковым и доверительным интонациям, сказал седенький сухонький старичок-психиатр.
– Да я!.. Да она!.. Опозо… – хрипел мужик, продолжая болтать ногами в воздухе в полуметре от пола.
– Андрей Потапович, не будете ли вы столь любезны вернуть гражданина в естественную среду обитания?
Андрей Потапович был любезен. Но, как только гражданин обрёл почву под ногами – он снова попытался выразить свой непонятный пока Поцелуевой протест, очевидно адресовавшийся подкроватной Нане, сидевшей снова тише мыши. Психиатр сделал санитару бровушками – и сизый снова взлетел.
– Вы не находите, что конструктивный диалог возможен только в тишине и покое? – поинтересовался старичок, и не думая изменять своей позе, всего лишь подняв взгляд вверх.
Багровеющий гражданин, прорвавшийся в отделение через все кордоны, кивнул.
– Вот и славно.
И старичок снова отдал санитару невербальный приказ: опустить. Потапыч послушался, но ворот подопечного пока придержал в лапе. Внимательно просканировав буяна несколько мгновений, старичок-психиатр скорее констатировал, нежели уточнил:
– Вы – отец Наны.
Мужчина кивнул. И снова-здорово стал брызгать слюной:
– Принесла в подоле! Проститутка! Да я…
– Ну как же вы можете говорить такое о своей дочери! Которую вы назвали нежной и доброй! Вас как зовут?
– Автандил, – как-то очень быстро представился мужчина. Возможно от удивления тому, что странный дедуля в белом халате, сидящий на полу, знает значение грузинских имён.
– Прекрасное имя! – Старичок-психиатр аж ахнул от восторга. – Означает: «Сердце Родины». Сердце Родины, родившее нежную и добрую. Как красиво!
Старичок мечтательно уставился в окно, мимо Оксаны Анатольевны, которая наблюдала за происходящим с некоторым недоумением. Но решила ни во что не вмешиваться. В конце концов психиатр – вот он. Пусть и разбирается.
– А я – Пето Бердианович.
Он протянул Автандилу руку. Так и не вставая с пола. Потапыч слегка наклонил мужика, всё так же удерживая его за воротник. Рукопожатие состоялось.
– Нет, я давно уже Пётр Валерианович, конечно же. Но на самом деле я – Пето Бердианович. Пето – камень. Бердиа – дарованный богом. Забавно. Камень, дарованный богом. Моя семья живёт в России с тысячу восемьсот первого года. Переехали аккурат после упразднения династии Багратидов – по их же, заметьте, просьбе. И перехода Грузии под протекторат Российской империи. Но вы грузин, вы знаете нашу историю. У нас сохранилась традиция называть детей грузинскими именами. Предки и потомки очень трепетно, да-с… Так что по паспорту я – Пето Бердианович. А так – Пётр Валерианович. Удобней. Наверное…Поздравляю вас, Автандил! Вы стали дедом. Быть дедом – это прекрасно! Я когда первый раз стал дедом…
– Да у неё мужа нет! Учёба – не окончена! Мать – с ума сойдёт! – Перебил Автандил старичка-психиатра. Было видно, что он уже куда спокойней. Хотя горячка ещё не прошла. – Квартиру ей снимали в центре города, как человеку! Ничего для неё не жалели!
– Когда я первый раз стал дедом, – безмятежно продолжил седенький сухой психиатр, – у моей дочери не было мужа. И когда я второй раз стал дедом – у моей дочери не было мужа. И даже когда я третий раз стал дедом – у моей дочери всё ещё не было мужа. Скоро я четвёртый раз стану дедом – и…
– И у вашей дочери всё ещё нет мужа! – Рассмеялась Оксана Анатольевна.
– Именно, деточка! Именно! – Радостно отозвался он. – Первенький мой внук – брюнет такой кареглазый, прекрасно рисует, очень добрый мальчик. Хотите, я покажу вам его рисунки?
Он вынул из кармана халата айфон, оживил, открыл нужное приложение и протянул Оксане: – посмотрите! Это же новый Нико Пиросмани!
– Я вижу, что не Резо Габриадзе! – Хмыкнула Поцелуева, вскользь пролистывая косорылых собачек, плоских человечков и страшно кривые фрукты.
– Да уж, конечно! Резо – конъюктурщик и подражатель! А у моего первенького внука – свой стиль! Второй мой внук – он прекрасно танцует. Он так исполняет картули! Что вы! Картули – это… – Он посмотрел на Автандила.
– Грузинский народный парный свадебный танец. – Пробурчал тот старичку. – Да отпусти ты! – Это относилось уже к дюжему санитару.
Санитар вопросительно посмотрел на старичка-психиатра. Тот кивнул. Потапыч выпустил мужика – и тот как-то сразу беспомощно опал плечами.
– Вы садитесь, садитесь! – Старичок-психиатр постучал ладошкой по полу рядом с собой. – В ногах правды нет.
Автандил опустился рядом, приняв ту же странную позу по-турецки. Старичок похлопал его по плечу.
– Придон Сулаберидзе! Не меньше! Позвольте? – он протянул Оксане руку – она с радостью отдала старичку его айфон. – Вот, смотрите! – он быстро нашёл в айфоне видео, включил просмотр и протянул незадачливому грузину. В палате телефонно загудели дудки. Автандил беспомощно пялился в экран. Тощий малыш лет пяти яростно перебирал ножками с совершенно зверским выражением лица.
– И какая разница, что для моей дочери никто так и не исполнил узаконенную пляску любви, если у меня есть такой шикарный внук, а?! Что скажете?!
Он пристально посмотрел на Автандила.
– А моя крохотная внучка – она уже сейчас гулит, как… Тамара Гвердцители так «Арго» не исполняет, как моя крохотная Наночка гулит! Сейчас я вам… – Он снова взял свой айфон.
– Нана… – вдруг жалостно обратился Автандил под кровать. – Наночка! Тебя никто не будет ругать! Нана! Кто у меня?.. Внук или внучка?
– Внучка, папочка. Внучка!
Нана очень шустро выползла из-под кровати и бросилась на шею отцу. Она заплакала. Он заплакал. Но это были слёзы радости, прощения и приятия.
– Ну вот и хорошо. Вот и хорошо, – старенький седенький психиатр снова похлопал Автандила по плечу. Санитар помог ему подняться. – Вот и хорошо, вот и славно. Как есть моя семья проживает в Российской империи с тысячу восемьсот первого года и я безнадежно испорчен всем этим русским, я вам так скажу! – Под счастливые всхлипы он обратился почему-то к Оксане Анатольевне: – Не важно, чей бычок вскочил – телёночек-то наш! Или как говорят у нас в Грузии: большое дерево сильный ветер любит. Хотя, может быть, это для другого случая.
– Сюда тоже можно! – кивнула Оксана.
– Автандил наш явно не вчера с гор спустился. Просто горячи мы, грузины. Горячи. Но добры и нежны!
– И отхооооодчивы! – Совсем растёкся по полу новоявленный дедушка, обнимающий свою неразумную юную дочь, ставшую мамой.
– Спасибо вам огромное! – Говорила Оксана Анатольевна, провожая старичка-психиатра к его специализированной карете.
– Ну что вы! Это всего лишь моя работа! К тому же – приятная её часть. Мы с коллегой, – он кивнул на огромного спокойного санитара, – все сутки занимались таким… Лучше вам и не знать, деточка! А тут всего лишь любящие друг друга отец и дочь. Казус недопонимания.
– Но как же здорово, что вы грузином оказались!
– Это вы нашего Петра Валерьяновича ещё таджиком не видали! Абдушукуром Файзиддиновичем! – Впервые за всё время подал голос санитар.
– Просто я старый добрый образованный еврей! – Радушно развёл руками сухонький седенький врач-психиатр, обаятельно улыбнувшись Оксане.
– Но рисунки, рисунки внука!
– Люблю, милая, Нико Пиросмани. Ничего с собой поделать не могу. А при нынешнем развитии технологий разыскать в Интернете что угодно – танец маленького мальчика или песни маленькой девочки – занимает считанные секунды.
– Но у вас же самого есть внуки?!
– Есть. И внуки есть. И внучки. И незамужняя дочь. Тут всё абсолютная правда. От чистого сердца. Любая манипуляция во благо должна быть искренней и происходить от чистого сердца. Без души, так сказать, и помыслов высоких живых путей от сердца к сердцу нет, как сказал немец Гёте. Счастливо оставаться!
Оксана некоторое время смотрела вслед отъезжающей машине. «Были же люди! – думала она. – Почему были? – есть!» Одна такая встреча с таким человеком – стоит того, чтобы жить. Как быстро он всё сразу понял. Как быстро оценил-решил. Ему бы священником. Или – переговорщиком. Ну? А психиатр – он кто? Врачует души. Образумливает. Ведя из тьмы на свет. Словом можно убить, словом можно спасти…
И не заметила как вернулась в кабинет, сварила кофе и…
Оксана Анатольевна оглядела кабинет. Так и не научилась пока говорить о нём: «свой». Не её кабинет. И ремонт этот делался не для неё. Любящая Маргоша отделала всё в бежево-пыльном и бледно-зелёном для своей любимой Татьяны Георгиевны Мальцевой. И даже постер-репродукция анатомического рисунка Леонардо Да Винчи «Плод во чреве матери», вокруг которого некогда разыгралось столько страстей[3],был на месте. Этот рисунок никогда не нравился Оксане Анатольевне. Но снять она его не решалась. Не её собственность. Он как будто бы ждал хозяйку. Давал ощущение уверенности в том, что всё как бы понарошку. Что ты – не заведующая огромным и ответственным обсервационным отделением большого родильного дома, входящего в состав огромной многопрофильной больницы. А всего лишь играешь в заведующую. А когда играешь – ошибки не то, чтобы исключены… В игре ошибки – не фатальны.
Поцелуева смотрела в окно. На подоконнике всё ещё стояла пепельница Мальцевой. Оксана не курила. Но даже убрать эту пепельницу в шкаф – не могла. Как-то раз Тимофеевна, убирая кабинет, убрала пепельницу в ящик стола – Оксана Анатольевна долго, несправедливо и незаслуженно кричала на старую верную санитарку. Потом извинялась. Но пепельницу вернула на место. Как будто без пепельницы и без этого ужасного постера в чёрной рамке – это был не кабинет заведующей, а просто помещение. Безжизненное помещение из поэтажного плана. Как будто эта дурацкая пепельница и ужасающий постер – душа этого отделения… Бред! Больной бред от недосыпа и перенапряжения!
В кабинет забежала встревоженная Разова.
– Оксана Анатольевна! У других родов на дому – позднее послеродовое кровотечение!
Поцелуева спокойно обернулась.
– И чего суетишь? Анестезиолога и в манипуляционную на выскабливание.
– Уже. Вы будете делать?
– Ты будешь! Под моим контролем.
В глазах Тыдыбыра загорелся здоровый хирургический азарт.
Анастасия Евгеньевна очень изменилась. Достаточно будет сказать, что она похудела на тридцать килограммов. И оказалась великолепной тощей блондинкой с точёными чертами лица. Настоящей красавицей. Она не только похудела, но и пошла в спортзал. А главное – стала жить отдельно от любящих мамы и папы. Соответственно – без кулинарных изысков и, что важнее, излишеств любящей родительницы. Так что футболка с принтом «Не подменяй понятия», подаренная ей при вступлении в Общество анонимных врачей[4], теперь стала ей ну полный оверсайз. А ещё Анастасия Евгеньевна окончательно и бесповоротно влюбилась в уже не интерна Денисова. И это было очень печально. Поскольку уже не интерн Денисов не обращал на неё ни малейшего внимания. То есть как – не обращал. Он дружил с Настей. И вот только сегодня ночью они вместе отстояли в ургентной операционной приёмного покоя главного корпуса. Они иногда вместе ходили в буфет. Пересекались, в общем, по работе и по жизни. Но он понятия не имел, что Настя Разова в него влюблена. Не то потому что не заметил метаморфозы. Не увидел, как смешливый блондинистый колобок-разбойник стал настоящей принцессой: стройной, красивой; и подающим большие надежды молодым специалистом. Не то потому что был из малочисленной породы однолюбов, которые уж лучше не будут ни с кем, чем станут не с той.
Но обо всём этом ординатор обсервационного отделения Анастасия Евгеньевна Разова не думала, большой акушерской кюреткой выскабливая послеродовую матку. Она целиком и полностью была сосредоточена на операции. И Оксане Анатольевне нравилось наблюдать эту профессиональную сосредоточенность. Мы – это и наши ученики. Они – наше продолжение. И если повезёт – развитие.
Пройдя за Настей углы и дно, удостоверившись в правильности сделанных назначений, Оксана Георгиевна поднялась на пятый этаж. Сегодня у Родина была плановая. Сложнейшая беременность. Им созданная – как репродуктологом, разумеется. Под его патронатом – как акушера-гинеколога, – проведённая. И, разумеется, кого же он как хирург возьмёт в ассистенты? Любимую жену. Не потому что жена. И не потому что – любимая. А потому что так надёжней. С Оксаной – просто надёжней.
Да, Оксана Анатольевна Поцелуева и Сергей Станиславович Родин скучно поженились. Как чаще всего и делают действительно любящие друг друга достаточно зрелые люди. Зрелые чувствами. Умом. Не потому что устали или объелись – как может подумать менее зрелый всем перечисленным человек, будь он даже глубокий старик. Да, у Родина было в анамнезе три жены. Да, Оксана Анатольевна несколько путалась в количестве своих предыдущих браков, скреплённых печатью. Ей даже пришлось потратить некоторые усилия на разыскивание мужа под последним порядковым номером. Дабы развестись. Как известно, женатых у нас не регистрируют. И Родин дооформил некоторую положенную документацию. После чего они сходили в скучный районный отдел записи актов гражданского состояния, где скучно же и зарегистрировали брак. Без свидетелей, голубей, свидетелей голубей и прочего в периоде. Более непохожих друг на друга – с первого взгляда, и более счастливых вместе людей – трудно было бы прямо сейчас найти на Планете. Поцелуеву всё ещё по привычке именовали Засоскиной (и даже если Анастасия Разова когда-нибудь станет министром здравоохранения, то для некоторых она навсегда останется Тыдыбыром[5]), но желание целоваться в состоянии лёгкого подпития как-то покинуло её. О чём она сама некоторым образом переживала, часто вопрошая у Родина:
– Вдруг я утратила способность увлекаться? Влюбляться? Гореть? Как без этого жить?!
– Ну что ты! – Немного ехидно успокаивал наш рыжий крепыш свою длинноногую красотку-жену. – Кто угодно, но только не ты! Просто или подпития совсем лёгонькие. Или же нет пока достойных объектов для увлечённости, влюблённости и горения. Как только – так сразу первым дам тебе знать.
Но они не находили достойных объектов, увлекаясь, влюбляясь друг в друга, друг другом же и горя. Поцелуева решила, что, наверное, что-то такое есть в рыжих. Он – ничего не решал. Просто любил её.
Сергей Станиславович уже накрыл операционное поле. На месте анестезиолога стоял всё тот же Аркадий Петрович Святогорский, насвистывая песенку про Трёх Китов[6]. Да он и сам был одним из тех китов, на которых покоилась эта многопрофильная больница. И надёжная, как старая потёртая монета на удачу, операционная сестра Любовь – была на месте. На операционном столе лежала женщина лет сорока с чем-то, со слегка тревожным лицом. А кто бы на её месте не тревожился, да?
– Доброе утро, Оксана Анатольевна. – Деловито поздоровался начмед по акушерству и гинекологии Сергей Станиславович Родин. – Всё будет замечательно! – Обратился он к женщине.
– Знаю! – Жёстко сказала она.
– Премедикация! – Только и выдохнул Родин в Святогорского.
– Можно работать.
– Разрез.
* * *
– «Когда б мы жили без затей, я б нарожала бы детей от всех кого любила, всех видов и мастей…». Знаешь такую песенку?
Операция прошла успешно. Свежеиспечённые тройняшки лежали в боксах – на всякие случаи первых суток. Женщина чувствовала себя великолепно.
– Ну?
– Что – ну?
– Ну, знаю.
– Ко мне обратилась очень странная баба… То есть баба – не странная. Красивая, взрослая, обеспеченная такая баба. Та, что мы сегодня оперировали.
– Да. Красивая. Обеспеченная. Поздновато кинулась. Ну да лучше поздно, чем… И всё же в порядке. Ты чего такой? Тройня? Не тебе удивляться. ЭКО же! Ты сколько уже этих троен насоздавал?!
– Это да… – Рассеянно бормотал Родин, заваривая себе чай, а жене – кофе. И продолжил, как будто не заметив её ремарки. – Обратилась со странной просьбой. То есть не с просьбой. А как бы это… С запросом услуги, вот. Тебе как женщине будет интересно.
– Что это за услуга такая интересная, что «как женщине», а не как акушеру-гинекологу? – Оксана Анатольевна уже начинала выходить из себя. – Не тяни резину! Что с этой бабой не так и главное, почему я узнаю это только сейчас?!
– Всё так, всё так… В смысле акушерства-гинекологии и здоровья в целом. Ну, за психическое не берусь, не моя епархия.
– Родин! – Строго уставилась на него супруга.
– Хорошо. Вот почему…
Он недолго помолчал под выразительным взглядом Поцелуевой. Набрал воздуху и…
– Потому что уже есть официально зарегистрированные случаи суперфекундации. В репродуктологическом смысле уже вроде как и ничего такого особенного. А вот как женщине… Точнее: мне будет интересно, что ты как женщина по этому поводу думаешь. Или, вернее сказать – чувствуешь. Потому что я, как мужчина, в тупике.
И Родин рассказал своей возлюбленной вот какую историю.
Пришла к нему на приём действительно очень красивая женщина. Не так, чтобы юная – сорока пяти лет. Весьма обеспеченная. Чем-то она там по жизни занималась. Не то рекламными кампаниями губернаторов, не то пиар-сопровождением революций… не суть. Дела хоть и непыльные, но очень нервные и суматошные. И весьма высокооплачиваемые. И как-то за всеми этими делами, а так же за постройкой роскошного особняка с бассейном на заработанное от всех этих дел, забыла дама замуж сходить. И не то, чтобы забыла, а как-то достойных не подворачивалось. А если и подворачивались – так уже женатые. А дама в любовницах состоять не желала. И ещё забыла ребёнка родить. И не то, чтобы забыла, а как-то не от кого было. А если и было, то… Ну как-то так в общем – ничего оригинального.
И вот – ба-бах! – сорок пять. Секретарша напомнила, что надо паспорт поменять. На последний. Так и сказала: «Елена Павловна, вам надо паспорт поменять на последний». Хорошая секретарша, но дурочка. Что взять. И ударило Елену Павловну. Всё есть. Но – время последнего паспорта. Чего-то не хватает. Мужика? Бог с ним. Сейчас совсем не обязательно. Личного борта? Да ну его! Муторно. Хлопотно. Да и не настолько она богата. Просто, скажем, неплохо обеспечена. Котёнка? Есть коты и кошки. Собаки? Трое алабаев в вольере. Пока Елена Павловна уставилась на секретаршу, размышляя о своём, та и говорит, мымра малолетняя:
– Елена Павловна, если я вам сегодня больше не нужна – я пойду. Мне ребёнка надо из садика забрать.
Вот! Ребёнка!
Конечно же, она отпустила секретаршу.
Елене Павловне не хватало ребёнка. Точнее сказать – детей. Потому что женщине её достатка нужен был не один ребёнок. А трое. (Алабаи не при чём – чтобы кто ни подумал.) За один раз. Чтобы долго не мучиться – да и время поджимает. За один раз – но от разных. Это возможно. Она читала. Не только легенды и мифы Древней Греции, но и разнообразные околонаучные статьи. Наука достигла, учёные добились. Почему от разных? Чтобы разные. Это очевидно. Во-первых – очень интересно. Во-вторых… чтобы не все яйца в одну корзину. Генные комбинации довольно забавная штука. Дети нужны способные. Разнообразно способные. Бизнес. Спорт. Что там ещё? Искусство… Всё вроде.
Оставалось подыскать отцов. С этим были некоторые сложности. Нет, с мужчинами сложностей не было. У красивой и богатой женщины не бывает сложностей с мужчинами. Но нужны были не мужчины. Нужны были отцы. Правильные отцы. Доказавшие свою витальность. Умный и богатый. Олимпийский чемпион (неоднократный, разумеется). И какой-нибудь известный балерун, или художник, или писатель… Музыкант. Но тоже такой. С мозгами и счётом. Хорошим счётом. Чтобы в Форбсе. В детей хотелось упаковать как можно больше потенциальных способностей.
И сначала Елена Петровна пошла к умному и богатому. Логично. Художников со спортсменами хоть пруд пруди. Всегда на виду. А умные и богатые – с ними же как с партизанами: главное – вопрос доверия.
Такой у неё давно имелся в активе. Но не просто имелся. Он ей действительно нравился. Она же женщина, и ничто женское, как говорится… Она даже была в него влюблена когда-то. Страстно. И даже оставалась влюблена по сей день. Правда, уже спокойно. (Ох, уж эта незримая, но незыблемая грань между «когда-то» и «сейчас».) А что?!С женой всё равно никогда не разведётся. (Хотя и тасует молоденьких «просто девушек» на глазах у Елены Павловны, вызывая её жгучую ревность.)Так что? Логично, что после «страстно» и «спокойно» подошла очередь «методично». То есть то, что называется «деловым предложением». И не надо думать, что она хотела предложить ему бабки в обмен на генетический материал. Елена Павловна не стала бы такой, мягко сказать, не бедной – если бы не была умной. Она пришла к умному и богатому товарищу-господину, с которым была знакома уже лет двадцать. И с которым она не раз сотрудничала на нивах разнообразных цветных, цветочных и прочих овощных и фруктовых революций. Лозунги и платформы просто так не рождаются. Кричалки не на майданах сочиняются. А под сенью. Да под трюфеля. Понимать надо.
– Игорь Петрович, есть дело на сто миллионов. Рублей. Но – тоже неплохо.
Игорь Петрович посмотрел на старую боевую подругу крайне заинтересовано. Миллионы он любил. Хоть в чём. Миллион – это сакрально. Осознаваемо. Приемлемо. Понятно, да?
Секретарша принесла свежесваренный кофе, к которому Игорь Петрович присовокупил прекрасный коньяк. И товарищи проговорили часа три примерно. Проект Елены Павловны был великолепен.
В Думе у неё были люди. Ею же туда и посаженные. В стране очень пекутся о репродуктивном здоровье нации и всей этой байде. То аборты грозят запретить. То высшее образование женщинам собираются разрешить получать только по предъявлении карапуза. То материнский капитал с тройным подвыподвертом пытаются (не)выдать. Давят в основном на женщин, дураки. Чем гнев этих самых женщин и вызывают. За что сражались Клара и Роза, в конце-то концов?! Зря, что ли, померла Инесса Арманд? Впустую, что ли, Мура Закревская пощипала Максима Горького и распотрошила Герберта Уэллса?!
И вот, значит, надо в Думе протолкнуть такой законопроект. Мужской такой законопроект. Мужчины – все поголовно – возрастом от восемнадцати и до могилы, – сдают сперму. Чтобы проверить, а как в Рассеюшке дело с самцовостью обстоит?! Чего всё на баб вешать? Ты представляешь, сколько на этом деле можно бабла сорвать? Всей вертикали хватит по три раза!
