Татьяна Тронина
Нежность августовской ночи
Нежность августовской ночи
Серебристый лимузин притормозил у пешеходного перехода, пропуская стайку офисных работников, одетых строго по дресс-коду (было как раз время бизнес-ланча), и снова плавно двинулся вперед.
– Куда теперь? – не поворачивая головы, спросил шофер. Грачев являлся штатным водителем издательства, а вот авто представительского класса было арендовано специально для приема высокого гостя.
– Линкс! Налево, налево! – бодро прокричал Фридрих Бергер.
– О, это дивные места, Фридрих, называются – Замоскворечье, – благостно согласился с Бергером Иван Павлович, руководитель отдела иностранной литературы, мужчина неопределенного возраста, худощавый, лысый и с деликатными манерами. – А там, дальше, располагается знаменитый Солнечный остров, который правительство города собирается превратить в культурный и офисный…
– За-москва-речие… – не дослушав Ивана Павловича, напевно повторил Фридрих, немецкий писатель, живой классик, скандалист и мастер эпатажа. По книгам Фридриха сняли недавно фильм – «9 евро», сразу ставший культовым. – Речие… Речь, да, Глеб? Говорить?
– Нет, река, – возразил Глеб, переводчик. – За Москвой-рекой то есть.
– Я, я, натюрлих… Великая русская река! – страшно оживился Фридрих Бергер. – Голубшик, гони туда!
– Да уж стараюсь, – отозвался вяло Грачев, за свою жизнь перевидавший немало звезд.
Надо отметить, что Фридрих очень неплохо болтал по-русски, и переводчик ему практически не требовался. Но Глеб Мазуров был не простым толмачом, он являлся переводчиком текстов Фридриха Бергера с немецкого на русский, то есть фигурой вполне значимой.
Бергер уважал Глеба необычайно. До того Бергера пытались несколько раз переводить на русский, но дело не шло: отечественная публика почему-то не хотела покупать книги этого автора. Когда же к переводам подключили Глеба, то рейтинги продаж взлетели.
Достоинства Глеба Мазурова не исчерпывались тем, что он являлся профессионалом высокого класса, представителем старой школы переводчиков (хотя по возрасту «старым» его никак нельзя было назвать – сорок лет, разве ж это возраст!), но Глеб еще ко всему прочему очень хорошо чувствовал стиль Бергера, понимал его мысли и настроение и сам обладал, что называется, «легким пером».
Тут следует оговориться. Да, Глеб хорошо понимал Бергера, но это вовсе не значит, что он принимал бергеровскую философию. Пожалуй, Мазуров являлся полной противоположностью Бергера. Глеб, будучи ровесником Фридриха, отличался сдержанностью, невозмутимостью, молчаливостью, не терзался страстями и безудержными желаниями, не стремился к всеобщему вниманию…
Даже внешне они находились на разных полюсах: Бергер – двухметровый нескладный верзила с шевелюрой песочно-рыжего цвета, в джинсах, растоптанных мокасинах и растянутой на локтях шерстяной кофте, словно отнятой у какой-нибудь старушки из Подмосковья. На вечно задранном кверху носу Фридриха красовались дико креативные и дорогие очки от известного европейского Дома моды, но и они напоминали старушечьи и копеечные. К тому же очки сидели на носу у Фридриха всегда криво. Даже на фотографиях Фридрих оказывался запечатлен в этих вечно перекошенных очках.
Фридрих Бергер боролся с буржуазностью, был в центре скандальной хроники, и его обычно называли «анфан терибль»[1] от литературы.
Глеб же Мазуров ни внешностью, ни ростом, ни поведением никогда не выделялся из толпы. Обычный мужчина сорока лет, хорошо выбритый и подстриженный…
Лимузин уже собирался свернуть на набережную, но в этот момент дорогу жезлом перегородил инспектор ДПС.
– Чего там? – высунул голову в окно Грачев.
– Проезда нет. Весь центр перекрыт, – ответил инспектор. – Выбирайте объездной маршрут…
– Как это – проезда нет? – возмутился Грачев. – Это в связи с чем?
– Минутку… Я сам разберусь! – Иван Павлович, сидевший с левой стороны, выскочил из лимузина, подбежал к инспектору и принялся быстро-быстро что-то говорить, то и дело показывая на лимузин и взмахивая тонкими длинными руками, словно собираясь взлететь. Инспектор покачал головой.
Иван Павлович вернулся в машину:
– Вы представляете, проехать на набережную нельзя…
– Что там? – спросил Глеб.
– Президента Франции встречают.
Фридрих, до этого момента внимательно прислушивавшийся к переговорам, разом встрепенулся:
– Ка-ак такое есть?! Из-за этого президента я не иметь право ехать куда хочу? О, абсурд!!! Глеб, Глеб, ты это слышал?.. Глеб, я хочу в За-масква-речие!
– Итить, я и забыл про то, что центр-то перекрыт, – спохватился Грачев, чеша затылок. – Ну что, куда теперь, господин Бергер?
– Куда?.. Туда! – завопил немецкий писатель, указывая направление. – Я хочу туда!
– Так это… Нет проезда. Президент Франции, и все такое… – напомнил Грачев.
– Фридрих, мы еще не были в Коломенском, – примиряюще заговорил Глеб. – Вотчина русских царей…
– Я не хочу Коломенское… доннер веттер![2] Туда, туда!
И Фридрих принялся на немецком очень некорректно отзываться о высоком госте из Франции. Глеб, понимавший каждое слово Фридриха, даже подумал, что у Бергера с президентом Франции какие-то личные счеты, Потом понял – Фридрих Бергер просто считал себя пупом земли и центром вселенной, и даже президенты не были ему ровней.
– Я не знаю, что делать… – дрожащим голосом произнес Иван Павлович. – Глеб, что делать?
– Пошли пешком, – сказал Глеб. – Вот что делать, если охота пуще неволи.
Глеб знал характер неистового Фридриха, презиравшего компромиссы, – тут и до международного скандала недалеко…
– Как это – пешком? – с недоумением спросил Грачев.
– Пешком? – вытаращил глаза Иван Павлович. – Я не понимаю… У нас же была обзорная экскурсия на автомобиле, а этот маршрут мы не разрабатывали… не дай бог…
– Можно ногами тут ходить? – хищно раздул ноздри Фридрих.
– Да, Фридрих, можно, – сказал Глеб. – Это машинам проехать нельзя… А пешком ходить нам даже президент Франции не запретит!
Фридрих Бергер энергично пожал Глебу руку:
– Идем!
– Как это? – застонал Иван Павлович. – Это ж какой риск… Я не за себя боюсь, я за господина Бергера переживаю…
Тем временем Фридрих Бергер выбрался из лимузина, за ним – Глеб.
– Грачев, вы с нами! Вместо охранника… – замахал руками Иван Павлович.
– Палыч, как хошь, а машину я не могу оставить, – рассудительно отозвался шофер. – Я лицо материально ответственное. Я вас тут буду ждать!
– Это что же, тебе машина дороже человеческой жизни? – побледнел Иван Павлович.
– Иван Павлович, он уходит, – обратился Глеб к руководителю отдела иностранной литературы.
– Ой, не могу… – застонал Иван Павлович, глядя в спину стремительно удаляющегося от них Бергера. – И что теперь?
– Следуем за Фридрихом. Да вы не переживайте, Иван Павлович, – сказал Глеб. – Мы в центре Москвы, тут милиции больше, чем прохожих… День вон, светло! Походим да вернемся! Вот скоро ему надоест, и вернемся!
Причитая, Иван Павлович засеменил вслед за звездой европейской литературы.
Однажды Иван Павлович Ряпушкин с гордостью признался Глебу, что он – москвич в третьем поколении. Но при всем при том Иван Павлович, как и большинство жителей Москвы, боялся своего города. И даже – не догадываясь об этом – ненавидел его… Ненавидел пробки, загазованный воздух, столичную дороговизну, ненавидел пафосный центр и криминогенную окраину…
Ряпушкин, формально проживая в Москве, в ней не жил. Он жил в своей квартире. На своей даче. В кабинете издательства. В машине, когда ехал от дома до работы или от дачи до дома. Иногда – в ресторане или тренажерном зале…
Он ходил – пешком, но только по Праге или, например, по Парижу… по Риму… в составе экскурсионных групп. Но по своему родному городу – никогда.
Теперь, выброшенный волею судьбы из авто, Иван Павлович напоминал улитку, лишенную панциря. Он выглядел настолько беззащитным и неуверенным, что Глеб счел нужным его подбодрить:
– Иван Павлович, а погодка-то какая, а? До того две недели дожди были… Грех не прогуляться!
Иван Павлович не ответил, скользнул по Глебу взглядом, полным детской обиды, вздохнул. Потом, пожевав губами, из вежливости спросил:
– А как супруга ваша поживает, Глеб? Хотел еще утром спросить…
– Супруга? Супруга на даче.
– Да? Гм… моя тоже. Вы Ниночке привет передавайте…
– Спасибо. У нас юбилей, кстати, скоро – двадцать лет, – улыбаясь, произнес Глеб. Не мог не похвастаться!
– Двадцать лет? Двадцать лет брака? О-о… – расчувствовался Иван Павлович и даже на какое-то время забыл, что находится в непривычных и некомфортных для него условиях – идет пешком по центру города. – Я вас с Ниночкой поздравляю, от всей души поздравляю…
В это время Фридрих Бергер, шедший далеко впереди, вдруг остановился у ажурного моста.
– Что там? Куда это он?
– Кажется, там причал, – ответил Глеб.
– О господи! – Иван Павлович резво побежал.
Через пару минут они с Глебом тоже стояли на причале под мостом.
– Граждане, приглашаем вас совершить незабываемое путешествие по обводным каналам Москвы-реки… – вещала в микрофон женщина в тренировочном костюме и переднике поверх него.
– Глеб! Глеб, надо плыть! – радостно закричал Бергер. – Мадам, вифель костет… э-э, сколько стоит билет?
– Билет стоит всего пятьсот рублей, – ответила в микрофон женщина.
– Фридрих, вы садитесь, я сейчас куплю билеты! – махнул рукой Глеб.
– Глеб, не сходите с ума… – Иван Павлович повис на локте у Глеба.
– Иван Павлович, вы тоже садитесь, – отцепил его Глеб. – Уж с парохода наш Бергер точно не сбежит. Сделаем круг и вернемся.
– Да. Точно. Лучше уж здесь! – Руководитель отдела иностранной литературы вдруг помягчел, расслабился. Ведь небольшой катер был замкнутым пространством (сродни автомобилю), спасающим от городских ужасов.
Глеб купил билеты и отправился вслед за своими спутниками.
На воде возле причала покачивался с боку на бок небольшой катер с деревянными лавками – человек на двадцать-тридцать. Впрочем, и десяти пассажиров не набралось: в носовой части сидели пять юных девиц, на боковой лавке – пожилая чета японцев с фотоаппаратами… ну, и Фридрих, Иван Павлович, Глеб.
И капитан впереди, за штурвалом. Фридрих Бергер немедленно рванул к нему, заговорил. Капитан, видимо привыкший ко всему и всем, охотно принялся болтать с Фридрихом. Пять юных девиц (в чем-то розовом, гламурном, с голыми пупками, пирсингом и обвешанные бижутерией, словно веригами, немедленно подтянулись ближе), Фридрих заговорил и с ними…
– Все, расслабьтесь, Иван Павлович, это надолго… Сидите и отдыхайте.
– Да, да. Вы правы, Глеб… – утомленно вздохнул тот.
Молоденький матрос в тельняшке принялся распутывать трос на причале.
– Стойте! – По ступеням вниз, от набережной, бежала молодая женщина, с объемной сумкой через плечо. – Эй, меня подождите…
Матрос протянул ей руку, и женщина легко перескочила с причала на катер.
– Спасибо… Еле успела!
– Да как же мы без вас! – хихикнул матрос.
Женщина послала ему воздушный поцелуй и села возле другого борта, как раз напротив Глеба и Ивана Павловича.
Катер затарахтел, сзади, над водой, заклубились облака сизого дыма, набережная стала удаляться.
Иван Павлович поднял лицо вверх, улыбнулся:
– А хорошо-то как, правда… Солнышко, тепло. Не скажешь, что через неделю – осень.
Глеб хотел ему ответить, но не успел, отвлекся. Он кое-что вспомнил.
…Порой случаются странные вещи – вдруг, без всякой причины, всплывает то, что годами и даже десятилетиями лежало на самом дне памяти. Раз – и вспыхивает перед мысленным взором картинка из далекого прошлого – отчетливая, не потерявшая яркости. Хотя, наверное, без причины ничего не происходит.
Какие же причины заставили сегодня Глеба вспомнить «дела давно минувших лет»? Во-первых, ветер – теплый, сильный. Во-вторых, августовское солнце. В-третьих, кроны деревьев – еще зеленые, густые… Ветер уже срывал с них первые пожелтевшие листья, уносил их куда-то. Первый урожай осени. Еще небо – прозрачное, ярко-синее, в легких золотых облаках. Девушка, бегущая по ступеням вниз… Все это сложилось в единое целое.
Глеб внезапно вспомнил себя, юного – как легко было когда-то на сердце, а в груди царила странная пустота, которая вот-вот должна была чем-то заполниться. Чем-то прекрасным, цвета золота… Или первой осенней листвы? Да, именно в такие оттенки была раскрашена картинка из далекого прошлого – нежно-желтые, розовато-рыжие, бежево-коричневые…
Это был цвет любви. Первой любви.
Двадцать пять лет назад, в конце августа, находясь в летнем лагере, пятнадцатилетний Глеб Мазуров встретил девочку… Лену? Да, ее звали Леной. И ей было тоже то ли пятнадцать, то ли четырнадцать.
Она бежала по ступеням в старый парк, ветер трепал зеленые кроны деревьев, вырывая из них мертвые листья, над головой девочки сияло прозрачное, ярко-синее небо, и солнце освещало ее всю – темно-русые волосы, загорелую кожу, платье желтовато-бежевого оттенка.
Ее ноги, тонкие щиколотки, легкие сандалии, складки платья, пряди волос, тонкие руки – все это мелькало в воздухе, смешиваясь в одно золотисто-бежевое, розово-желтое облако.
– Мазуров, привет! – крикнула девочка. И пятнадцатилетний Мазуров вдруг увидел, что губы у нее – как лепестки, и тоже какого-то дивного оттенка, розово-золотые. Эти оттенки кричали о жизни и почему-то – о смерти (хотя осенние листья именно о смерти и должны напоминать). И о любви, которая входит в сердце и остается там навсегда, до последнего вздоха, до того момента, когда погаснут все цвета и воспоминания. И сердце вновь становится холодным и пустым.
– Ленка, привет! – крикнул ей в ответ юный Глеб Мазуров. Она еще что-то сказала, он ответил, и они уже шли рядом по старому парку. Погода, помнится, была какой-то такой… Когда не холодно и не жарко. Тело не чувствует ничего, и это дает странный эффект – ты словно купаешься в молоке. Но это не молоко, это – августовский туман течет среди деревьев и заставляет мальчика и девочку быть ближе.
Побуждает их поцеловаться.
Вкус ее губ тоже розово-золотой. Прохладный и теплый одновременно и влажный, как туман.
Счастье. Господи, господи, вот это было счастье…
А потом лето закончилось, все разъехались, и Глеб Мазуров больше никогда не видел Лену. И не вспоминал о своем первом поцелуе – потому что были и другие поцелуи. Потому что встреча с Ниной, с новой его любовью, стерла все воспоминания.
…А сегодня все повторилось – небо, девушка, солнце. Глеб Мазуров – нынешний, сорокалетний Глеб – вздрогнул и на всякий случай потер глаза. Женщина напротив удивленно улыбнулась ему и отвернулась, опершись на перила катера.
Только тогда Глеб осознал, что таращился все это время на незнакомку.
Это оказалась не Ленка. Ленке сейчас должно быть лет сорок, а этой – гораздо, гораздо меньше. Да и не похожа она на Ленку, если подумать. Ленка уже тогда была высокой, и в будущем грозилась перерасти в каланчу, а эта, напротив, роста чуть ниже среднего. И глаза не такие, и овал лица, и все, все – другое…
Совпали просто цвета, запахи, звуки, температурные перепады, совпали образы – вот и вспомнил Глеб свою первую любовь.
Глеб тоже отвернулся, глядя, как за бортом переливаются блики на зеленовато-желтой, мутной, непрозрачной воде. Дальше возвышалась гранитная набережная, а там – поднимались дома. То новоделы, блистающие мрамором и стеклом, то массивные постройки сталинских времен.
Надо было подойти к Фридриху… Впрочем, зачем? Фридрих занят девицами, он в ударе – орет, декламируя что-то, размахивает руками, девицы визжат, одна вдруг достает из сумочки книгу… О, знакомая обложка. Фридрих Бергер «Садиаль». Перевод Глеба Мазурова.
Визг еще больше усилился. Фридрих задрал нос, очки перекосились на сторону, девицы переводят взгляд с лица Фридриха на портрет, размещенный на обложке… О, как любит живой классик славу!
Фридриху дали ручку, он подписал книгу. Капитан, ставший свидетелем всего этого, тоже попал на крючок чужой славы.
Капитан дает Фридриху Бергеру постоять за штурвалом.
Туристы из Японии тоже вдруг узнали Фридриха. Ахи и охи. Нет, вовсе не обязательно идти туда, Фридрих занят делом – купается в лучах своей славы, а Глеб пока может с чистой совестью отдохнуть.
– Какой же он зазнайка… – отечески-умиленно произнес Иван Павлович. – Хотя, конечно, он гений… Имеет право.
– Ага, – рассеянно ответил Глеб. Набережная была пуста, лишь кое-где стояли припаркованные автомобили. Прохожих почти не видно. Центр города, а какой тихий, безмятежный вид открывался отсюда…
Глеб не хотел поворачиваться. Там, у другого борта, сидела она, незнакомка. Обман. Мираж. Августовское наваждение… А Глеб – нынешний, сорокалетний Глеб Мазуров – уже далек от всех этих миражей. Глупости все это. Прошло – вместе с пубертатом. То, чем он сейчас владеет, в тысячу раз лучше. Сейчас у него есть Нина. И ее любовь. Даже в мыслях не стоит предавать ее – женщину, которая рядом с ним вот уже двадцать лет. Ровно половину жизни.
– Вот я бы так не смог, – бормотал рядом Иван Павлович. – Мне кажется, неприлично привлекать к себе внимание. Вот вы, Глеб… вы ведь тоже человек скромный, сдержанный. Тут дело не в гениальности, а в характере. И куда его все несет, этого Бергера? Третий день с ним по всей Москве мотаемся, и каждые пять минут он что-нибудь придумывает, куда-то бежит, чего-то хочет… Он, конечно, вам как родной, ваш автор, которого вы переводите, но простите меня за откровенность – я уже больше не могу…
Глеб кивнул, буркнул что-то вроде – ну да, ну да.
«Сейчас обернусь. И посмотрю на нее. Если она тоже смотрит на меня, я с ней заговорю».
Глеб обернулся.
Незнакомка сидела к Глебу спиной, держа в руках внушительных размеров фотоаппарат, и сосредоточенно снимала набережную. Ветер трепал пряди ее волос. У нее была сложная прическа в виде небрежно-пышного пучка.
Солнце светило ей в затылок, волосы отливали медовым, маслянистым, густым сиянием. Наверное, эти волосы на ощупь – шелковистые, гладкие, прохладные. Тяжелые. Но ладони по ним легко скользить – как по шелку…
Глеб зачем-то посмотрел на свои ладони.
Незнакомка быстро сменила один объектив на другой. Потом на третий. А затем, когда катер плыл в тенистой части реки, прикрепила к фотоаппарату вспышку. Сняла. Снова сменила объектив, то и дело заглядывая в видоискатель.
«Может, она профессиональный фотограф? Хотя кто разберет… Вон, у туристов рядом – тоже очень мощная «зеркалка»…»
Волосы змеистыми прядями летали вокруг лица женщины, она то и дело убирала их назад. Потом достала из сумки (теперь было ясно, что это специальный кофр для фотоаппаратуры) белую, невесомую даже на вид, нежнейшую косынку. Повязала ее на голову – концами сзади, спрятав непослушные пряди, и снова принялась фотографировать. Теперь она сидела к Глебу вполоборота.
У незнакомки были высокие, гладко очерченные скулы. Очень выразительные… Некоторые женщины специально делают пластику, чтобы у них были такие скулы, а-ля Марлен Дитрих. И верхняя губа – серединка чуть поднята вверх, лепестком цветка… (Говорят, очень модный абрис, Нина все уши прожужжала… Она хотела сделать пластику, потом Глеб отговорил жену.)
Может, эта женщина напротив – не чудо природы, а просто результат мастерства пластического хирурга?
– Глеб, а что вы собираетесь подарить Ниночке на юбилей? Если это не секрет, конечно. У моей Лялечки скоро день рождения… Я всю голову сломал – может, сюрприз какой устроить?
– Нина не любит сюрпризов. – Глеб отвлекся от созерцания незнакомки.
– Не любит?
– Абсолютно. В ней нет этой женской склонности к романтизму, слава богу, – честно признался Глеб. – Она меня об этом предупредила с самого начала, когда мы с ней только-только поженились… Ни перелезаний через балкон, ни миллиона алых роз, разложенных под окном, ни билетов на морской круиз, вытащенных из рукава… Никаких фокусов, никаких неожиданных покупок и поступков – без предварительного ее одобрения!
– Может, за эти годы Нина переменила свое мнение? – осторожно спросил Иван Павлович.
– Нет! – усмехнулся Глеб. – Но подарок на юбилей, разумеется, будет. Золото-бриллианты, она намекала.
– Да? И она полностью доверяет вашему вкусу?
– Прям! Пойдем в магазин, она ткнет в витрину пальчиком, укажет на то, что ей надо… И слава богу, что так, а не иначе, – истово повторил Глеб. – Я уже дарил ей вещи на свой вкус… Не носит.
– Какая она у вас… нормальная. А я вот голову ломаю! – в отчаянии произнес Иван Павлович. – Моя Лялечка обожает романтические сюрпризы, а я, знаете, не мастер придумывать…
Катер свернул в один из обводных каналов, окружающих Солнечный остров, – половина пути была пройдена.
Незнакомка, сидевшая напротив, деловито убрала фотоаппарат обратно в кофр. Поднялась, повесила кофр через плечо и, лавируя среди деревянных скамеек, намертво привинченных к полу, решительно направилась в носовую часть катера.
«Куда это она? – подумал Глеб, провожая незнакомку взглядом. – Тоже с Фридрихом жаждет пообщаться?»
Пока она шла, Глеб еще раз успел оценить ее фигуру – юную и одновременно женственную, с очень тонкой талией. Узкие запястья… Как только она такими тонкими ручками держит массивный фотоаппарат?
Незнакомка подошла к капитану и принялась что-то энергично говорить. Из-за шума мотора слов ее не было слышно. Капитан покачал головой. Незнакомка не отставала.
Потом сунула в карман капитанской рубашки что-то… Деньги? Но зачем?.. Капитан разом потерял свою уверенность, явно задумался. Незнакомка продолжала говорить, одновременно поводя одной рукой вокруг себя – указала на один берег, потом на другой.
– Какая интересная особа… Эта девушка в косынке, – заерзал Иван Павлович. – Чего она хочет от нашего капитана, вот любопытно?
Ответ стал известен через пару минут: катер, пыхтя и фыркая дымом, стал боком, осторожно приближаться к гранитным ступеням, спускающимся прямо в воду. Женщина намеревалась сойти на берег именно здесь.
Незнакомка стояла у борта, терпеливо дожидаясь, пока матросик пришвартует катер. Это были последние мгновения, когда у Глеба был еще шанс познакомиться с девушкой.
Он встал, подошел к ней:
– Куда это вы так торопитесь?
«Дурацкий вопрос!» – мысленно обругал себя Глеб, но ничего умнее этих слов ему сейчас в голову не пришло.
– На Солнечный остров, – даже не повернув головы, с равнодушной улыбкой ответила незнакомка. Голос у нее был спокойный, полнозвучный. Глеб скользнул взглядом по ее профилю, еще раз отметив высокую линию скул. – Центр же перекрыт… Так проще сюда добраться.
– Дороговато – пятьсот рублей за поездку…
– Ну, не каждый же день… – усмехнулась она.
– Ой, супер-супер-супер! – завизжала одна из девиц, показывая пальцем направление. – Там галерея, на бывшем мыловаренном заводе! Пошли туда!
– Какая галерея? – с интересом спросил Фридрих Бергер.
– Художественная! Фридрих, вы там были? – спросила та же девица.
– Найн… Иван, Глеб! – Фридрих опять моментально завелся. – Нам надо срочно посетить эту, э-э… галерей!
Чета туристов из Японии прислушалась к разговору, залопотали на своем, японском, и тоже вскочили с лавки, намереваясь покинуть катер.
– Граждане, да вы что, охренели? – удивленно закричал капитан. – Надо вернуться к месту начала экскурсии… Вообще-то остановки не предусмотрены! Это я так, по просьбе трудящихся… – Он кивнул на незнакомку.
– Ну и что? – закричала другая девица, фамильярно обнимая Фридриха. – Великий французский писатель желает осмотреть Солнечный остров…
Фридрих заржал диким голосом, услышав – «французский», но ничуть не обиделся. На девушек он никогда не обижался.
– Нет, я точно с ума сегодня сойду, – пролепетал Иван Павлович, схватившись за голову, когда понял, что ему предстоят новые испытания.
Первым на небольшой причал спрыгнул Глеб. Протянул руку незнакомке.
– Как вас зовут? – тихо спросил он. Глебу не хотелось, чтобы Ряпушкин слышал его. Только что Глеб хвастался, что у них с женой юбилей, а теперь вот прилюдно кадрится к незнакомой девушке.
– Евгения Владимировна, – в полный голос ответила она, шагнув на землю. – Спасибо.
Далее на берег сошли все прочие. Пустой катер, затарахтев, стал боком, выруливая на середину Москвы-реки.
– Очень приятно. Я – Глеб Мазуров. Евгения, вы не могли бы…
Евгения небрежно стянула с головы косынку, но легкая ткань вдруг скользнула между ее пальцев и полетела… Впрочем, далеко улететь не успела – прибилась к узорному ограждению набережной, затрепетала, обвив перила… Глеб в два прыжка добежал, схватил косынку и принес ее загадочной Евгении Владимировне:
– Вот, пожалуйста…
– Мерси. – Она взяла косынку, скользнула по Глебу насмешливым взглядом: – Так о чем вы хотели спросить?
– Евгения, вы…
Сзади галдели девицы, ржал Фридрих, размахивал руками, словно собираясь взлететь, Иван Павлович… Глеб достал визитку, протянул Евгении:
– Вы не могли бы позвонить мне как-нибудь?
– Зачем? – Она посмотрела недовольно, колюче. Глеб задумался, пытаясь подобрать слова – у него не было опыта такого рода знакомств.
– Просто так, – ответил он.
– Извините, совсем нет времени. – Женщина покачала головой, развернулась и пошла, звонко цокая каблучками.
Спину Евгения держала ровно, шагала четко, едва заметно поводя бедрами, и весь вид ее говорил о том, что она серьезный, занятой человек и ей не до знакомств.
Может быть, у нее кто-то был. Муж, друг, любовник.
Может, ей не понравился Глеб.
Может, она, как и любая современная женщина, не доверяла уличным знакомствам.
Может быть, она вообще не интересовалась мужчинами.
Впрочем, уже неважно.
Сорвалось. Ну, и слава богу… Так, минутное наваждение. Вспомнил о своей первой любви, вот и рассиропился… Дурак.
Глеб вернулся к своей компании. Его отсутствия, кажется, не заметили – Фридрих обличал современное западное искусство, насквозь пропитанное буржуазным духом, Иван Павлович бегал вокруг него и девиц, пытаясь вставить хоть слово. Потом метнулся к Глебу:
– Глеб, что делать?
– Придется идти в музей, что… Девушки, девушки, где этот мыловаренный завод, кто-нибудь знает?
Галдя и шумя, компания отправилась за одной из девиц, которая обещала показать дорогу.
Запищал телефон, и Глеб чуть замедлил шаг. Приотстал… Звонила Нина, жена. Словно шестым чувством почувствовала недоброе…
– Алло, дорогая, как ты?
– Все хорошо… А ты где? Что это за голоса? Ты с кем?
Глеб объяснил, что он с Иваном Павловичем сопровождают Фридриха Бергера и теперь на Солнечном острове собираются посетить художественную галерею, а Фридрих опять умудрился собрать вокруг себя толпу («Нин, ну ты знаешь этого Бергера…»).
– Нина, как ты себя чувствуешь?
– Нормально… Только спала плохо, – ответила она нервно. Видимо, Нину бесили женские голоса в трубке, но она понимала, что Бергер не может без поклонниц.
– Хочешь, я приеду сегодня вечером?
– Ты же занят…
– Но я же не до ночи буду занят, – возразил Глеб. – Нина, я соскучился…
– Милый, я тебя обожаю… Я тоже скучаю без тебя. Но… нет, сегодня ты лучше не приезжай, – заговорила Нина решительно. – Может, я хоть сегодня высплюсь.
– Да, ты права. Отдыхай.
– Я жду тебя к выходным, не раньше. Только не забудь прежде позвонить мне, предупреди, что выезжаешь. Не люблю, когда как снег на голову…
– Да, конечно. Целую.
– И я тебя целую. Много не пей! Я ненавижу, когда ты пьешь.
– А я и не пью.
Глеб нажал на кнопку и прибавил шаг.
…Галерея современного искусства Айрата Тыклера, заведение модное и концептуальное, находилось в помещении бывшего мыловаренного завода. Кирпичная кладка, мрачные своды, гулкие коридоры…
На первом этаже, в одном из залов, располагалась выставка советских плакатов. Фридрих вспомнил о падении Берлинской стены, Глеб не без юмора поведал, как его принимали в пионеры в Мавзолее.
Девицы смеялись – кажется, они не верили ни единому слову, для них те времена были сродни каменному веку. Они уже настолько привыкли к Барби, фастфуду и MTV, что не могли себе представить жизнь на земле без этих достижений цивилизации.
– Девчонки, вы такие милые, такие наивные… – засмеялся Иван Павлович, вытирая платочком глаза. – Сколько ж вам лет?
– Шестнадцать, – нежно пропела одна из девиц.
– А мне четырнадцать! – весело захохотала другая. Они шутили – на вид им было не меньше двадцати, к тому же Глеб слышал отрывки их разговоров – о заваленных сессиях и прочих делах, которые могли происходить только в институте и никак не в школе. Врут. Никакие они не малолетки.
Впрочем, на доверчивого Ивана Павловича этот ответ произвел неизгладимое впечатление. Он вцепился в Глеба и потащил его в сторону:
– Помилуй бог… Они же несовершеннолетние!!!
– А разве Фридрих покушается на их невинность? По-моему, это они на нем виснут.
– Вам все шуточки, а это такой скандал… – зудел руководитель отдела иностранной литературы.
В следующем зале были работы молодых художников.
– Мазня какая-то!
– Это и я так могу нарисовать.
– Ой, вы посмотрите, что это за кляксы тут! – морщились девушки.
– Принцессы, но это есть супрематизм! Конечно, подражание Малевичу, но…
– Фридрих, вот я и говорю – мазня! Намалевал не пойми чего…
– Русский человек любит реализм, – заметил Глеб. – Чтобы все ровно, красиво, аккуратно и, главное, понятно было нарисовано. У табуретки – четыре ножки, у человека – два глаза, осенний лес – это осенний лес, а не компот из сухофруктов…
– Глеб, Глебушка, а ты женат?
Глеб отлепил от себя одну из девиц.
– Фридрих, на втором этаже выставка фото… «Посвящение Москве» называется.
Гурьбой поднялись на второй этаж. Фото Москвы – дома, улицы, какие-то подземелья…
От стены с фотографиями подземелий отделилась фигура – мужчина в странном костюме, то ли военном, то ли спортивном. Длинные волосы увязаны сзади в хвост. Лицо знакомое. А, это известный московский диггер Аким Петров! Часто мелькает на телеэкране, рассказывая о кладах, призраках, Метро-2 и прочих невероятных вещах, которые скрыты под землей.
Надо отметить, что Аким Петров тоже имел нюх на известных людей – мгновенно признал Фридриха Бергера и обратился прямо к нему:
– Добрый день! Позвольте поведать вам о древних крепостных подземельях Кремля и Китай-города, о тайных ходах Боровицкого холма и о том, где может находиться библиотека Ивана Грозного. А также о глубинах под Солнечным островом, на котором мы сейчас, кстати, все находимся! Историй у меня много, отчего бы не присесть где-нибудь?
Фридрих так и вцепился в Петрова. Ну как же – тайны и глубины… Даже девицы у него отошли на второй план.
И как-то так само собой получилось, что известный московский диггер Аким Петров, словно гамельнский флейтист, увлек за собой всю компанию в кафе при галерее – на минус первом этаже, – огромное помещение с арками, сводами, колоннами, напоминающее тронный зал в средневековом замке.
Разговоры, разговоры, разговоры… Даже девицы полностью подпали под обаяние Петрова и теперь внимали только ему. И Фридрих Бергер – большой ребенок, разинув рот, слушал диггерские байки. К компании подтянулись и другие посетители кафе.
