Наталья Швец
Мозаика историй
День в скафандре
Алла Кучер
«Пошли, скрипач, в открытый космос…»«Кин-дза-дза!»
Вы любите Космос? А что вы знаете о нем?
Странный вопрос, наверное. В наше-то время, когда « космические корабли бороздят» и так далее. Когда интернет всегда под рукой, а мы нашпигованы информацией так, что через край…
Это уже банально. И даже запредельно далекое кажется здесь, рядом, под рукой.
Я не знала, как подойти к такой красивой, но специфической для меня теме.
А потом просто надела скафандр.
И понеслось…
Признаюсь, за последние непростые годы я это делала уже не один раз.
Я о скафандре…
Надеваю скафандр, когда хочу отгородиться от чужой глупости, назойливости или просто побыть одна.
В своем Космосе.
На самом деле Космос и я созвучны. Многомерность и завораживающая бесконечность меня притягивают и долго не отпускают. Я часто занимаюсь поиском чего-то, о чем ничего не знаю и куда не попасть просто так.
На моей тумбочке в спальне уютно пристроилась книга.
Это «Вселенная» Стивена Хокинга.
О, там много о чем можно узнать: пространство и время, черные дыры и новые Вселенные. Не то чтобы я эту книгу старательно читаю, но периодически заглядываю. Открываю иногда наугад – что там сегодня? О, это же пророчество:
«Однако, в конце концов у Солнца кончится ядерное топливо. Этого не случится ещё примерно пять миллиардов лет, так что можно не спешить заказывать билет на другую звезду».
Отлично, мне это подходит. Можно даже сказать, дает силы и вдохновляет на завтрашний день.
Книжная чёрная обложка с белыми буквами напоминает тот самый Космос. Великий и необъятный мир.
А недавно я узнала о таком явлении, как Сопряжение Сфер. Но это уводит мысли еще дальше, в другие миры, наполненные магией, фантастическими существами и другими смыслами. Поэтому сегодня смиренно пройду мимо.
Кроме книги у меня есть персональный гид по звездному небу. Проверенный годами и временем. Мой муж умеет «идти по звездам», полагаясь на врожденное чувство пространства и штурманский опыт. А мне достаются облегчённые версии экскурсий среди звёзд.
Пояс Ориона и Дельфин, Альфа Лиры с ярким Сириусом, Кассиопея и Полярная звезда. Я привычно поднимаю голову в далеких странах и пытаюсь найти хотя бы то, что знаю. Свою маленькую точку опоры в чужом месте. А как интересно сравнивать звездное небо северного и южного полушарий.
Однажды занесло на мыс Канаверал во Флориде, А там…
Ну, да, там же Космодром NASA!
Конечно, я для себя нашла оправдание – надо же сыну показать ракеты и космические корабли. Мы на космодроме пошалили, забираясь внутрь ракет, бегая внутри и заглядывая в таинственные отсеки. Я все ждала, что мой сын скажет, что хочет быть космонавтом. Но нет, не сказал. А вот про летчика задумывался.
Там же, во Флориде, состоялся семейный «полет на Марс».
О, Боже! Если эта коротенькая имитация полёта задаёт такие ощущения перегрузок, эмоций приземления, взлёта, то что ж там на самом деле происходит! А этот гул двигателей и дребезжание, и понимаешь, что такое «земля уходит из-под ног». И выходим из космического корабля, пошатываясь, под суровую героическую музыку, такие почти астронавты. Настолько эпично и захватывающе! Это невероятно, но с тех пор я думаю, что на Марсе уже побывала.
Один далекий друг называет меня «инопланетянкой». Это смешно, ведь по знаку я Дева, земная и прагматичная. Но, возможно, он считает это оригинальным комплиментом.
Только иногда он говорит, что смотрит на звезды и думает обо мне. И даже передает какое-то мысленное послание. Вот тут я теряюсь и не знаю, что сказать. Но, если честно, приятно быть для кого то не такой, как все. Пусть даже чуть-чуть «инопланетянкой».
А однажды дело было под наркозом. Отключившись, я попала в лапы страшных видений и думала, что нахожусь среди пришельцев. «Пришельцами» были люди в белых халатах и масках, и мне очень хотелось отбиться от их рук. Но под наркозом не отобьешься. Пришлось терпеть.
А через 5 лет я случайно узнала, что у меня только одна доля щитовидной железы. Врачи озадачены. И я в недоумении. И только муж пошутил по этому поводу: «Может, инопланетяне похитили?»
Вот дела, не знаю. И, кажется, это не смешно. Так и живу, не понимая, куда подевалась половина нужного органа.
А как быть с моей подругой Лунной Кошкой? Уж в её существовании я не сомневаюсь. Эта Кошка знает тайные дорожки среди Звездного неба. Легко прыгает ночью между Вселенными и Мирами. А утром не добудишься, и не потому, что она лентяйка.
Но я в скафандре долго гулять не приспособлена. Не привыкла ещё. Пора снимать и возвращаться домой.
Потому что здесь у меня тоже звездопады с загаданными желаниями или с теми, что пока не успела загадать. И звездная пыль, брошенная маленькой феей Динь Динь, падает на бумагу, осыпается звёздами, и мне опять блуждать среди них бессонными ночами.
И чувствую я себя вечным странником в бескрайнем мире, где каждый стремится отыскать свою звезду.
За все надо платить или самаркандские страсти
Альфия Мансурова
В августе 1973 года, махнув на прощание любимой Казани новеньким дипломом химика, мчусь на отработку практики в центральные Кызыл-Кумы. Есть среди друзей и такие, что крутят пальцем у виска в мою сторону.
Рейс отправляется с большой задержкой, пара часов в Ташкенте, и вот уже сижу в прохладном салоне новенького Як-40.
Через час полёта над пустыней садимся на маленьком пятачке затерявшегося в песках аэропорта. Город-оазис Навои встречает пеклом в 44°С.
На выходе из самолёта колючий ветер обжигает лицо – невольно прикрываю глаза, на зубах скрипит солоноватая песчаная пыль.
Так начинается моя новая эпоха в древнем Туркестане – государстве Саманидов, которая продлится ни много, ни мало, тридцать два года.
Исмат – молодой специалист, стажёр аммиачного производства. Самаркандский таджик. Крепкого телосложения, смугл, вальяжен. Чёрные лоснящиеся волосы прилизаны набок, небольшие глазки слегка прикрыты, нижняя губа оттопырена. Женат.
Закрепили его за опытным аппаратчиком – яркой, острой на язычок, статной блондинкой, Галиной Колесник.
Он не сводил с неё восхищенных глаз – похоже, влюбился не на шутку,
Но «женатику» не повезло – Галина невзлюбила и беспощадно гоняла новичка:
– Почему до сих пор кислород не в лаборатории?
Исмат багровел, швырял все, что под руку попадало:
– ПАчИму я, специалист с высшим образованием, должен носить эти прАклятые вёдра с жидким кислородом?!
Восток – дело, может, и тонкое, но предсказуемое.
Исмат пригласил Галину в путешествие по античной Согдиане, ныне Самарканд – он родом оттуда.
– Повезло, – завистливо мелькнуло у меня в голове.
– Одна не поеду, – отрезала Галина.
На самаркандский вокзал Исмат приехал на чёрной «Волге» с другом Рузи. Друг, понимаю, был предназначен для меня. Ну, спасибо!
Рузи – черноглазый, худощавый самаркандский таджик с весёлыми внимательными глазами. Историк и гид с торопливой русской речью.
С первого взгляда влюбилась я в тебя, Самарканд – один из древнейших городов мира с множеством сногсшибательных объектов ЮНЕСКО!
Великолепная площадь Регистан, легендарная обсерватория Улугбека, средневековый мавзолей Шахи-Зинда – росписи на резном мраморе, мавзолей Гур-Эмир, где под нефритовыми надгробиями покоятся жестокий завоеватель Тамерлан – Хромой Тимур, его сыновья и внуки.
Мавзолей на холме Афросиаб окутан легендами. Там, по преданиям, покоятся мощи библейского пророка Даниила. Ходжи Данияр, называют его мусульмане. Античные мечети и храмы – все эти шедевры покорились нам в этот волшебный день, который завершился бесшабашным ужином в популярном узбекском ресторане.
Андижанскую польку выплясывали под всеобщие аплодисменты и плотоядные взгляды местных джигитов на мою яркую подругу Галинку.
Шурпа из молодой баранины с шалганом и зеленью, знатные шашлыки, бордовое узбекское вино, терпкий зелёный чай.
Ферганский плов с ачик-чучуком так и остался скучать нетронутой янтарно-жемчужной горкой.
Такси. Апартаменты.
Заранее было решено, что мы ночуем одни, но парни напросились на «чай».
Дубовые двери, высокие потолки, дорогая уютная мебель, изобилие курпачей и нарядных плюшевых подушек – чьё же это жилище?
Осмотрев комнаты, Галина приняла решение:
– Будем спать в зале.
А парни и не думали покидать квартиру – обманули, но поклялись не беспокоить.
Исмат попытался поцеловать Галину, но она увернулась, перевела попытку в шутку.
Разошлись по комнатам. Тишина.
Мы наскоро помылись. Прислушались. На цыпочках прошмыгнули в свою комнату.
У Галки сильные руки: ножка стула намертво воткнулась в позолоченную рукоятку двери.
Я вылупила на неё глаза:
– Гал, порядочные парни…
Она усмехнулась:
– За все надо платить, дорогая.
Осторожно волокли мебель, строили баррикаду.
Спать легли вместе на пузатом диване, укрылись курпачами.
Проснулись одновременно, как ошпаренные.
Скрипела дверь – её раскачивали с другой стороны.
Галка сжала мне руку:
– Не бойся! Мы в безопасности.
Движение за дверью усилилось:
– Галина Григорьевна! Альфия! Откройте, по-хорошему!
Голос Исмата менялся, просьбы, требования чередовались с ругательствами, дверь трещала, стул зловеще подскакивал.
Ни один Галин мускул не дрогнул.
Я мелко постукивала зубами – мне было что терять.
Часа полтора парни пытались выдавить дверь.
Упрашивали открыть. Уговаривали, обещали.
Уходили посоветоваться и возвращались. Требовали, угрожали.
Я пыталась образумить Рузи – он был трезвее и спокойнее Исмата.
Облом, мальчики!
В конце концов возня за дверями прекратилась.
– Пфух – выдохнули мы с Галиной и, обессиленные, упали на диван. Проспали до полудня, когда добралось сквозь окно до нас слепящее южное солнце, обещая новый день. Другой.
Торговый центр
Агнес Госсен
Торговый центр располагался в нашем райцентре рядом с рестораном и отделением милиции. Мой отец в те, доперестроечные времена, работал в другом магазине заведующим, но у него в универсаме было много знакомых.
Однажды к нам в гости приехала шикарно одетая заведующая складом сельпо, скажем, Веселова, со своим любовником, артистом Оренбургского театра оперетты. До сих пор не знаю, почему они тогда заехали к нам. Может, у отца была ревизия в магазине, и он пригласил их на ужин после ее окончания, или она сама напросилась, зная, что ей не откажут…
Я тогда училась в седьмом классе, отец купил нам пианино, и я стала учиться играть по нотам у нашей учительницы пения Елены Ивановны, но одновременно разучила сама несколько тогда популярных песен «Огромное небо», про пилотов, которые сами погибли, но город спасли, или про соседа, игравшего на кларнете и трубе, как только наступало утро.
Когда взрослые немного выпили и закусили, отец решил похвастаться моими музыкальными способностями и попросил сыграть что-нибудь для гостей. Я очень неохотно согласилась и сыграла пару песенок, которым наш гость подпевал хорошо поставленным голосом.
Потом артист оперетты из Оренбурга, попавший к нам тогда будучи на летних гастролях, сам сел за пианино и начал петь арии из оперетт и одну песенку про достижения электричества, концовку которой я запомнила, хотя не совсем дословно, потому что моя всегда очень сдержанная мама смеялась над ней до слез. Что-то типа «Мрак электричество для нас развеет, мы с электричеством всего достичь сумеем: нажал на кнопку – чик-чирик – и человек готов!»
Примерно через десять лет мой отец узнал, что наши родственники уезжают за границу и готовы сделать оттуда нашей семье вызов на постоянное место жительства.
Я тогда только начала работать в своей бывшей школе учительницей после литфака, а одна из моих младших сестер была моей ученицей. Вот для нее отцу почему-то понадобилась для ОВИРА характеристика директора школы. Я ничего не знала о том, что он подал туда документы на выезд в Германию. Мы с мужем только построили дом, и никуда переезжать тогда не собирались.
Мой отец встретил возле школы директора, обсуждавшего что-то с физруком. Надо сказать, что он был из наших мест, тоже немцем, но еще и коммунистом, и патриотом, и перевели его директором в нашу школу только пару лет назад. Отец попросил у него характеристику для моей сестры. Директор, узнав для какой цели она нужна, холодно отказал. Мой отец, знавший его еще со времен своей молодости, вспылил и воскликнул:
– Ах, ты, бюрокоат проклятый!
Директор написал в милицию заявление, что он был оскорблен во время исполнения своих служебных обязанностей моим отцом. Физрук школьный подписал его в качестве свидетеля. На следующий день отца посадили на 15 суток в КПЗ и заставили подметать окурки возле торгового центра. Многие его знакомые подходили к нему, расспрашивали, что случилось, кто-то даже угостил обедом в ресторане. Отец, не терявший чувства юмора и даже немного загордившийся своей негласной популярностью, отвечал, что на свежем воздухе и за казенный счет работать даже интереснее…
Позже в доме культуры устроили сельский сход, куда директор заставил пойти всех учителей со своими классами. Мне тоже пришлось туда идти со своими четвероклашками, но поскольку мест свободных уже не было, нам пришлось распределиться вдоль стены стоя. На трибуне выступало колхозное начальство и называло нескольких односельчан, подавших заявления на выезд, предателями родины, которые из-за временных трудностей или из-за того, что им не завезли вовремя угля на зиму, решили покинуть страну. Я чувствовала себя очень одиноко и неловко, потому что фамилия моего отца тоже была названа, а я стояла рядом со своими учениками. Сосед нашей бабушки к концу обсуждения крикнул из зала:
– А что будет дальше? Мы вот их обсудили, можно им теперь ехать?
Все в зале засмеялись, сход был окончен. Конечно же, никому тогда выезд не разрешили. Но еще через десять0 лет мои родители и сестры, переехавшие к тому времени на Северный Кавказ, уже во время перестройки получили долгожданное разрешение на выезд на родину своих предков, переселившихся оттуда после войны с Наполеоном. Из Пруссии они перебрались сначала в Данциг, а потом на Украину в Приднепровье в одно из немецких поселений. С тех пор отец в Германии при случае вспоминал историю о том, как он две недели подметал окурки возле торгового центра и гордился этим наказанием, как медалью.
А мы с сыном и семьей брата уехали через год по вызову родителей, которые там так скучали по внукам. Кто помнит 90-е годы, талоны на сахар, очереди не только за колбасой, но и за солью и спичками, полупустые полки в магазинах (почти, как сейчас, при карантине), но и коррупцию, особенно на Кавказе, наверное, поймут это решение.
А я тогда, когда в печати все больше стали писать правды о тех, кого Высоцкий в одной из своих песен называл «воры-коммунисты», о жертвах Гулага, где в 40 лет погибли оба моих деда, когда прочитала «Реквием» Анны Ахматовой, стала все больше задумываться о том, сколько всего умалчивалось в стране моего счастливого детства. Вспомнила я и рассказы отца, проведшего семь лет своей молодости в трудовом лагере в Перми, где он потерял два пальца на шахте. До нее они каждое утро шли они под охраной в сопровождении овчарок и «шаг право, шаг влево» приравнивался к бегству. Там одна треть российских немцев погибла от голода и непосильной работы…
Я поняла, что моя первоначальная эйфория, вера в чудо перестройки, была преждевременной – она повергла страну в хаос и беспредел. А страх за сына, которого могли забрать новобранцем на войну в Чечне, где позже погибло два его одноклассника, тоже повлиял на мое решение уехать.
Кроме того, Горбачев тогда говорил, что «Европа – наш общий дом», и я так сказать, переселилась из одной комнаты в другую, тогда более спокойную. Поехала не за колбасой, которой в торговых центрах здесь десятки сортов, а я до сих пор люблю докторскую и до сих пор покупаю ее время от времени в русском магазине иногда и сырки, называвшиеся раньше «советскими», и пряники, которые мы здесь называем ностальгическими продуктами.
Родители мои прожили трудную жизнь, но в последние ее годы были счастливы, что дети и внуки рядом, что все выучились и нашли работу в Германии.
Я же была счастлива, что попала в страну, которая вступив в Евросоюз, дала нам такую свободу путешествий, которая нам раньше и не снилась. Я объездила всю Европу, побывала в Канаде, куда после гражданской войны переехали сестры моей бабушки по отцу и тетя моей матери по отцу. Там у нас сейчас почти полторы сотни родственников.
В России я тоже побывала несколько раз, как и многие немцы-переселнецы, имеющие там оставшуюся родню.
Я по-прежнему люблю русскую литературу и почти тридцать лет преподаю русский язык в народном университете. На курсах встречаются жители бывшей ГДР, когда-то учившие русский в школе, но со временем подзабыли. Даже дети немцев-переселенцев второй волны, которые язык еще не совсем потеряли, приходят, чтобы научиться читать и писать.
Многие немцы на мои курсы записываются перед намеченной поездкой в Россию по турпутевке или в командировку. После этих поездок, слышу от них много восторженных отзывов. Я думаю, что это – лучший вид народной дипломатии. Тем же, что не свободны от предрассудков по отношению даже к нам, переселенцам, говорю, что мы приехали сюда не за колбасой и рассказываю, почему моему отцу, так долго добивавшемуся выезда, пришлось подметать окурки на площади между отделением милиции, рестораном и торговым центром.
Маленький
большой человек
Ольга Кузьмина
Почему я так ясно помню его? Последняя наша встреча была случайной – столкнулись на пороге продуктового магазина. Сердце дрогнуло: «Веня!» – и облилось теплом и светом.
Он тоже меня узнал, и залопотал что-то, показывал, какая я стала большая и красивая.
Я взяла его за руки, он долго тряс их: «Ммммм… та-та-та-та-та..оооооооо!»
Положил руку на голову моего сына, мычал восхищённо, показывая, как сильно мы похожи.
Улыбался широко и радостно, сопел и пыхтел. У этого старика по-прежнему были глаза ребёнка… Потом положил сумку с продуктами на санки, такие же маленькие, как он сам, помахал рукавицей и ушёл.
С тех пор я его не видела.
Знаю, что нашего Вени уже нет в живых. А вот глаза его помню.
В нашем посёлке был интернат для глухонемых. Старый зелёный двухэтажный дом. Высокий забор, большие окна. Стоял он в самом центре, но был каким-то мрачным и тёмным. Я не помню, чтоб туда заходили посторонние люди. Живший в нём народ сторонился нас.
Веня тоже жил в доме глухонемых. Я думаю, что он и освещал этот старый дом.
Каждый день в конце пятого урока со стороны котельной школы появлялась маленькая фигурка Вени. Он тащил за собой санки.
Останавливался у крыльца школы и терпеливо ждал. Иногда у нас было шесть уроков. Веня всё равно ждал.
Он заходил в фойе школы, садился на скамейку. Как только звенел звонок с урока, он шёл на улицу и вставал у крыльца с санками. Он ждал нас с Наташкой.
Когда-то случайно Веня увидел, как мы пробираемся к проруби, проверяем лёд на крепость. Кинулся к нам, как коршун, и страшно залопотал, выпучив чёрные цыганские глаза.
Схватил нас за рукава пальто и усадил на санки, портфели сунул в руки. Так, гневно мыча и сопя, Веня довез нас с Наташкой до перекрёстка.
Остановился, показал жестом, чтобы бежали домой.
Веня любил детей. Мне кажется, он был бы лучшим отцом на свете, но судьба не дала ему такой возможности. И всей силой большого сердца он тянулся к нам.
Сначала над нами смеялись – странно выглядела наша троица.
Всю зиму Веня возил нас на санках домой. Как только снег растаял, он просто шёл поодаль, неся наши портфели.
Мы знали, как рассмешить Веню. О, это было легко!
Жестами он спрашивал нас, какие оценки мы получили сегодня. Мы делали печальные глаза и показывали два пальца. Веня смеялся кудахтающим смехом и отрицательно тряс головой.
Потом показывал пять пальцев и кивал головой уже утвердительно. Он радовался – радовались и мы.
Потом все привыкли и перестали смеяться над нами.
Так прошло два года. Мы не боялись бродячих собак и хулигана шестиклассника Женьку – с нами всегда был Веня.
Собаки его любили, а Женька боялся.
Потом Веня исчез.
Детская память короткая. Мы и не вспоминали его уже через неделю. Школьная жизнь – походы, уроки, влюблённости – захватили нас.
Приехал обратно Веня в одном ноябре. Мы уже учились в восьмом классе.
Он был худ и бледен, кажется, стал еще меньше. А глаза остались такими же добрыми и смеялись.
Говорили, что он сильно болел и где-то лечился. И что многие от этой болезни умирают, а Веня выжил.
Завидев нас издалека, Веня махал рукой, снимал шапку и кланялся. Он уже не подходил к нам, видел, что мы гуляем компанией.
Как прежде, ничейные собаки бежали за ним плотной стайкой.
А недавно я узнала, что его звали Бенжамен. Нечаев Бенжамен Аленович. Его отец был француз. Вот такое странное имя было у этого маленького человека.
– Выходит, мы с тобой в первом классе уже по-французски говорили? – сказала Наташка.
И мы улыбнулись.
