Татьяна Веденская
Не торопи любовь
Незамужним девушкам, перешагнувшим тридцатилетний рубеж посвящается
Часть 1. Рыбки в мутной воде
Глава 1. Немного истории (про меня)
Итак, мормоны. Просто позор, на что приходится расходовать Интернет-трафик моих работодателей. На поиски информации о мормонах!!! Никогда бы ни подумала, что подобная история произошла со мной. Впрочем, как говорит моя мама, если бы на то была моя воля, я никогда ни о чем не подумала. Ладно, читаю с экрана компьютера статью какого-то американского умника. Место действия – моя драгоценная каторга. Время – начало июня. Просто глупо тратить начало июня на прояснение ситуации с мормонами, а что делать? «В ответ на все возмущенные возгласы общественности, мормоны уверяют, что, во-первых, многоженство не было у них так уж широко распространено». Ага, не было, как же, если уж добралось до наших московских реалий. «Во-вторых, многоженство среди мормонов было отчасти необходимо из-за того, что уменьшилось количество мужчин». С этим не поспоришь, действительно, мужик нынче действительно перевелся, раз мормоны стали так процветать. Ну ладно, поехали дальше. «В-третьих, многоженство в основном было делом благотворительности, чтобы заботиться о пожилых женщинах и вдовах». Интересно, какое отношение этот бред имеет ко мне? Хотя? Возможно, современные мормоны считают, что тридцатник для женщины – вполне ничего себе пенсионный возраст. Да, пожалуй, третий пункт имеет ко мне самое прямое отношение, как это ни прискорбно, потому что никаких других объяснений, как я умудрилась попасть в такой переплет, у меня нет. Итак, по порядку... Знать бы еще, кого именно призвать к этому самому порядку.
Всю свою сознательную жизнь я прожила самым что ни на есть банальным образом, не совершив никаких экстремально-выдающихся подвигов. Мама говорит, что ту часть жизни, которая является бессознательной, я тоже не отметила ничем особенным, однако я предпочитаю верить, что хотя бы младенцем я была уникальным. В конце концов, каждый человек имеет право видеть в себе изюминку. Однако при заполнении биографии я могу гордиться, что каждый мой пункт будет соответствовать признанным социальным стандартам. Родилась. Росла. Училась в школе (с переменным успехом). Поступила в институт. В педагогический. Произношу гордо, потому что если не буду верить, что это круто, будет сложно объяснить такой, мягко говоря, неэксклюзивный выбор даже самой себе. Если докопаться до первопричины, она будет крыться в географических показателях. От моей родной улицы Бориса Галушкина до Сельскохозяйственной улицы, где дислоцировались будущие педагоги, было всего двадцать минут пешком.
– Дочка, ты уверена, что знаешь, кем хочешь стать? – спросила меня мамочка, когда я думала только о том, чтобы добиться поцелуя от Сережки из параллельного одиннадцатого класса. Ее вопрос поставил меня в тупик. Мой тупик не явился сюрпризом для моей мамы. Она до сих пор считает, что я постоянно нахожусь в состоянии клинического непонимания происходящего.
– Нет, не уверена, – пожала плечами я.
– Тогда почему бы тебе не пойти на факультет делопроизводства в пединститут около ВДНХ, – предложила мама.
– Почему туда? – уточнила я.
– Это близко к дому, а профессия секретаря всегда прокормит тебя. При твоей легкомысленности это будет большим подспорьем, – весомо аргументировала мама. Я не нашла ничего против. Мама оказалась права во всем, кроме одного. Учиться в институте, где на одного мальчика приходилось пятнадцать-двадцать девочек, было довольно скучно. Приходилось искать приключения на свою голову где-то по дороге из института домой. Много ли приключений можно найти за двадцать минут пешей прогулки?
– В этом институте ужасная тоска! – жаловалась я.
– Зато безопасно, – ставила все по своим местам мама. Угроза моей безопасности пугала маму гораздо больше, чем было нужно для дела. Я все-таки умудрилась пережить за время учебы в институте пару-другую завалящих романов. Ни один из них так и не вышел за рамки разумного, чему очень радовалась мамуля, в отличие от меня. Таким образом, проведя под крылом матери двадцать три года, я не удосужилась (по ее же словам) вырасти и превратиться в сознательного члена общества. Поэтому ей пришлось сдать меня секретарем в добрые руки одного старого знакомого по партийной линии, заведующего кафедрой каких-то немыслимых наук в МГУ. Я натянула костюм, принялась отвечать на звонки и печатать на старой печатной машинке бредовые тексты типа: «тенденции экзистенциального подхода в классификации методик религиозного разделения течений в индуистской конформистской этике». Я не понимала ни слова, однако мама решила, что мое будущее вполне наметилось и пора переходить к плану «Б».
– Теперь ты можешь с чистой совестью сосредоточиться на замужестве, – сообщила она радостную новость, вручая мне подарок на двадцати трехлетие.
– А раньше? – решила удивиться я. – Раньше рано было?
– Раньше ты была еще молода. Ты могла бы наделать глупостей.
– Понятно, – протянула я, разворачивая завернутую в цветастую бумагу книгу о семейной психологии. Надо же, никогда не стремилась наделать никаких глупостей, однако в тот далекий день двадцати трехлетия, глядя на символ «очередного этапа становления меня как успешной личности» (книга для семейной жизни), врученный мамой, мне захотелось немедленно пуститься во все тяжкие. К сожалению, двадцать три года – довольно сложный возраст, чтобы начать учиться курить и пить самогон, слушая гитарный вой подростков в подъезде. Пришлось мне в выражении протеста перед деспотией матери ограничиться красивым бурным романом. Первым романом, к которому мама отнеслась с глобальным неодобрением. Первым, в котором взрослый мужчина, намного старше меня, однозначно не собирался ограничиваться поцелуями в кинотеатре и стихами на лестничной клетке.
– Этот мужчина никогда не сможет позаботиться о тебе должным образом, – отрезала мамочка, когда я представила ей Олега Петровича. Мне было непонятно, что за смысл мама вкладывает в выражение «должным образом». На мой глупый взгляд умелые и искушенные объятия Олега Петровича, а также столь мало изученные мной радости секса уже выгодно выделяли его из невыразительной кучки моих прыщавых институтских возлюбленных.
– Я очень люблю вашу дочь и сделаю все, чтобы она была счастлива, – с достоинством оппонировал он. Мама неодобрительно выслушала его уверения, а вечером принялась докапываться, где это я умудрилась откопать такое чудо.
– Мы познакомились в МГУ. Он приходил, чтобы купить какую-то сложную книжку, которую написал твой этот политический знакомый, – попыталась я переложить ответственность за наше с ним знакомство на маму.
– Так Олег Петрович – научный работник? – с сомнением переспросила она. Любые доводы в пользу моего героя романа она брала под сомнения. Как обидно было теперь признать, что мама была права. Есть в этом что-то неправильное, когда твоя мама лучше, чем ты знает, как тебе жить.
– Нет, он не научный работник. Он – бизнесмен. Но он ОЧЕНЬ образован, с ним ОЧЕНЬ интересно, – отбивалась от прародительницы я. Однако наши с ней противоречия зашли в тупик, главным образом из-за того, что Олег Петрович, постоянно работая над вопросом моего счастья, совершенно не греб в сторону ЗАГСа.
– Дорогая, как это ни ужасно, я женат на женщине, которая ничего не значит для меня.
– Как это? – обалдела я, когда услышала про его ОБСТОЯТЕЛЬСТВА в первый раз. – Почему же ты с ней живешь?
– Мы с ней растим ребенка. Я не могу его сейчас оставить, хотя мы с женой спим в разных комнатах, – трагическим голосом заверил меня Олег Петрович.
– Но это же невозможно. Если ты любишь меня, то ты должен это все как-то решить, – выдавила я из себя. Надо признаться, подобные разговоры я заводила всего пару-тройку раз за всю историю наших с Олегом Петровичем отношений. Я, конечно же, хотела замуж. По-крайней мере, я понимала, что должна бы хотеть, но… Мне было двадцать три, ему – чуть за сорок, я не была расположена думать дальше завтрашней распродажи обуви, а он с удовольствием тратил на меня деньги, так что включать «думалку» я не желала. А зря. В любом случае, если уж я и удосуживалась пригвоздить его к стенке, он легко и не напрягаясь развеивал все мои сомнения.
– Дорогая, ты же знаешь, что я люблю только тебя. Сейчас моей дочери десять лет. В шестнадцать ее характер полностью сформируется и я смогу оформить наши отношения по закону. А пока я ведь всегда рядом, верно?
– Верно, – кивала я, наслаждаясь его взрослой стабильностью и уверенностью в себе. В самом деле, мы с ним жили фактически семьей. Он снимал двухкомнатную квартиру на Юго-Западной, где я была эдакой порхающей с ветки на ветку беззаботной хозяйкой. Два или три раза в неделю он приезжал и ночевал со мной, обычно это были будни. В остальные дни я принимала у себя многочисленных подруг, с которыми мы предавались гаданиям и всякой астрологической чуши, от которой получали неземное наслаждение.
– Когда вы поженитесь? – постоянно спрашивала меня мать, пока мне не надоело. Тогда я сказала ей, что мы с Олегом Петровичем УЖЕ поженились.
– Мы поженились в прошлом году, – беззаботно прощебетала я в трубку, чувствуя, что мои щеки пунцовеют от стыда.
– Как это? – опешила мама.
– Он не хотел, чтобы это событие сопровождалось каким-то шумом. В конце концов, он разведенный мужчина, зачем устраивать громкие свадьбы, – с упоением врала я, стараясь одновременно сделать маме приятное и унять постоянно возбуждаемые ее вопросами мысли о шаткости моего истинного положения.
– Но меня ты обязана была пригласить, – обиделась мама. Поверила, значит, с облегчением вздохнула я. Мамуля, конечно, усыпала меня контрольными в голову вопросами, но за все годы жизни рядом с ней уж что-что, а врать я научилась вполне корректно. Слава Богу, ей не пришла в голову простая идея проверить мой паспорт. Впрочем, это не так просто, проверить паспорт двадцати пятилетней женщины, которая уже два года живет с мужчиной под сорок на другом конце города.
После того, как я малодушно проигнорировала проблему, вместо того, чтобы ее решать, мама полностью переключилась на устройство судьбы моего младшего брата, который в тот момент вошел в период армейского призывного созревания. Вся бронебойная мощь маминых ресурсов была направлена на сохранение российской армии от чумы по имени Рома Барков, поэтому судьба Катерины Барковой перестала быть вопросом номер один. Замужем и замужем. Слава Богу. Давай рожай внуков.
– Как ты могла? – спросит меня когда-нибудь мамуля, пристально и с пристрастием сверля меня взглядом. Тогда я взовьюсь ужом и примусь каяться, на полном серьезе признавая, что мама была права во всем, а мне надо было с самого начала устраниться от управления своей судьбой, предоставив все ей. Надеюсь, что этот день никогда не наступит. Вот уже два года как мама с чувством выполненного по отношению к деткам долга живет в деревне, экологически чисто питаясь и угощая нас домашними яйцами и зеленью с огорода. После того, как угроза махать кирзовыми сапогами по просторам Родины перестала нависать над бестолковой головой моего братца, мама как-то расслабилась и решила пожить для себя. Согласно давно разработанному плану, она купила дом в деревне, положила в чемодан все свои вещи, прихватила моего отца, чтобы не пропал без нее, и отбыла на покой. А мы с тех пор пытаемся жить своими головами, хотя это довольно сложно, поскольку все предыдущие годы нас от этого методично отучали. Ромик стал двадцати трехлетним оболтусом, который в основном спит или пьет пиво в ночных клубах. Мы ездим к маме два-три раза в год, где она с укоризной требует хоть от кого-нибудь из нас исполнения биологического долга. Столько же раз в месяц она принимает от нас устный отчет по телефону. В таких условиях мы оба научились лихо и залихватски врать. Это малодушно, я все понимаю, но, воспитанные железобетонно любящей мамой, мы через некоторую долю малодушия сохраняем себя от полного разрушения. Что нам делать, если без ее присмотра мы резко перестали соответствовать высокому званию ее идеальных детей?
– Так, что случилось? Хватит молчать и копаться в Интернете! Откуда вдруг такой интерес к мормонам? – тряхнула меня за плечо подруга, Римма Воронина. Я вынырнула из пучины воспоминаний детства и осознала, что сижу в офисе корпорации «Premier Media World», куда перешла работать года два назад, потому что МГУ с его заумью окончательно перестало платить секретарям. Работать бесплатно в условиях дикой скуки и отсутствия подружек я не могла, однако все так и тянулось бы, если бы добрые люди в лице Исполняющей Обязанности Проведения Риммы не перетащили меня из-за старенькой пишущей машинки МГУ за новенький компьютер «Премьер Медиа».
– У меня горе, – наморщив лоб, попыталась отвязаться от нее я. Однако заявление о горе из моих благополучных и беззаботных уст поразило ее так, словно ромашка заявила, что наконец стала-таки кактусом.
– У тебя? И что же это за горе? Ноготь сломала? – предположила она.
– Мне пришлось бросить Олега Петровича, – раскрыла все карты я.
– Что значит, пришлось? Почему? – заинтересовалась Римка. Я принялась паниковать. Вот уже шесть лет я вела совершенно бесполезный и восхитительный образ жизни, который устраивал меня на все сто, поэтому необходимость что-нибудь менять вводила меня в транс.
– Потому что… Потому что так дальше нельзя, – не решилась сказать ей правду я.
– Что именно нельзя? – нависла надо мной всеми своими девяноста килограммами подруга.
– Ну, он же на мне так и не женился. И потом, я хочу ребенка. И даже двух, – зачастила я, но Римма на раз вычисляла мое вранье.
– На все на это тебе абсолютно наплевать. Что случилось? – приперла меня к стенке она. Я не нашла больше в себе сил сдерживаться и расплакалась. И было отчего.
– Оказалось, что Олег Петрович, столь благородно живущий с женой ради ребенка и со мной ради любви, все время врал мне! – сквозь слезы выдохнула я.
– Да ну, – придвинулась Римма.
– Он поставил сроком своих моральных обязательств шестнадцатилетие своей дочери. Оно как раз должно было совпасть с моим тридцатилетием, вернее, прийтись на один год с ним. Поэтому я думала, что скоро свадьба, потом ребенка рожу, потом… Олег Петрович купит нам с маленьким квартирку, чтобы не снимать чужие углы, я буду лепить с ребенком из пластилина зайцев, кроликов и медведей, запихивать в него кашу и ни разу не скажу, что знаю, кем он должен стать.
– Ну и? – начала раздражаться Римка.
– А Олег Петрович всячески поощрял во мне эту уверенность. Стал последние полгода чаще приезжать и ночевать со мной. Дарил цветы, подарки, был невероятно ласков.
– Не реви. Что случилось? Он тебя бросил?
– Нет, – еще горше залилась я. В самом деле, если бы он меня бросил, это было бы даже легче, потому что не пришлось бы ничего решать, предпринимать. Все решилось бы само. Как я это не люблю, суетиться, что-то там менять. А ведь пришлось, заставили, как всегда.
– А что? – начала терять терпение Римма.
– На той неделе мне позвонила какая-то женщина. Незнакомая. Не представилась, ничего не сказала о себе. Только спросила, я ли Катя Баркова.
– Это что, его жена? – предположила Римма. – Так это естественно, что она сейчас будет бороться за него, ты должна была быть к этому готова. Разве ты согласилась бы на развод так легко?
– Это не жена была, – с досадой взмахнула рукой я. – Это была какая-то посторонняя девушка. Очень уверенный голос, зовут Лидия. Она спросила, живу ли я с Олегом Петровичем. Я сказала, что таки да, живу, но это не ее дело.
– А она?
– Она засмеялась и сказала, что ее звонок – это благо прежде всего для меня. Вот так.
– Это почему? – Римма была настолько заинтересована, что про свои прямые обязанности и думать забыла. Она сидела на столешнице моего стола, опершись массивной спиной на офисную стойку.
– Короче, она тоже живет с Олегом Петровичем, только не шесть лет, а полгода. И она заподозрила его в лицемерии.
– Почему?
– Что ты почемукаешь как попугай, – раздражилась я. – Потому что он никогда ее по имени не называл. Только рыбкой, зайкой или еще какой-нибудь зверюгой. Словно боялся имена перепутать. Она начала за ним наблюдать. Подслушивать разговоры.
– Вот скотина, – всплеснула руками Римма.
– Ага. А я зайчик из плейбоя. Как дура просидела с ним лучшие шесть лет жизни, – обиделась я. – В общем, таких, как я у него еще двое. Он снимает еще две квартиры. Для Лидии. И Ирины. Она совсем молоденькая.
– И все? – деланно пожала плечами подруга.
– Еще жена.
– Ах да, про нее я забыла. Так это он – мормон? – догадалась она.
– Я не знаю. Просто я предположила… Должно же быть этому какое-то объяснение!
– Неплохое ты нашла объяснение. И вообще, нормальные бабы идут и морду бьют, а не ищут объяснения, – возмутилась она.
– Я морду бить ходила. Мы в выходные встречались, – попыталась оправдаться я.
– Кто мы? – вытаращила глаза Римка.
– Я, Лидия, Ирина и его жена. И знаешь что!
– Что?!
– Он и с женой тоже прекрасно живет! У них, оказывается, действительно есть дочь, которой почти исполнилось шестнадцать.
– Хоть в чем-то не врал, – попыталась утешить меня Римма.
– Ага. И сын, которому всего год. И Ирина эта – беременная. А жене пофиг. Она сказала, что давно привыкла, что Олег Петрович полигамный мужчина и не ревнует. Тоже ведь мормонша проклятая. – Я рыдала. Не то слово драма, прожить шесть лет с мужчиной, который казался воплощением идеала, чтобы узнать, что он просто любит жить с разными женщинами.
– Что делать? Ты с ним говорила?
– Говорила, – уныло кивнула я. – Теперь даже жалею.
– Жалеешь? Он тебя обидел? – нахмурилась Римма.
– Эта Лидия предложила поймать его с поличным. Вчера мы засели у нее на квартире (кстати, моя лучше) в засаде. А он, когда нас увидел, так огорчился, что чуть не расплакался. И говорил, что любит нас всех. И был очень искренен, – нараспев прорыдала я, вспомнив его страдающее от неминуемой потери лицо. Наверное, в его возрасте трудно расставаться с любимыми женщинами. Даже если их – толпа.
– От скотство, – воскликнула Римма и оглянулась, видимо, прикидывая, кому первому рассказать столь достойную историю.
– И что он не понимает, что нас не устраивает. Деньги он на нас тратит, не жалеет. Со всеми проводит примерно поровну времени. Признает всех детей и всех любит.
– Ангел! – кивнула Таня Дронова, которая, оказывается, все слушала за стенкой тонкой офисной перегородки. Она высунула веснушчатый нос на миловидном двадцати пятилетнем лице, обрамленном рыжими волосами и с интересом посмотрела на меня. Не каждый день сидишь рядом с жертвой мормона.
– Не то слова. Просто пойди и поищи другого такого. А самое ужасное, что каждой из нас действительно было с ним хорошо! – всхлипнула я. – Я жила за ним шесть лет и ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была вполне счастлива. А теперь получается, что мамочка была права с самого первого дня. Я полная идиотка, а он – недостойная сволочь. И уж то, что мама права, просто ужасно!
– Не реви, – скомандовала Римма. – Ты с ним уже поговорила?
– Ну да! Прямо там, как договаривались. Сначала Лидия, потом я. Встали и сказали, чтобы он не смел больше ни на секунду появляться в наших жизнях. Я потом только подумала, что может, не стоило.
– А он?
– Он сказал, что не против, если это нам действительно нужно. Для него сейчас эта беременная девочка Ирина – задача номер один. И жена. И счастья нам пожелал! – я затряслась в рыданиях. Уже давно я свое счастье связывала только с его седеющим благородным образом. Я, хоть и росла при живом отце, фактически воспринимала его как еще одного захребетника на шее матушки, потому что он был таким же несмышленым сосунком, как и мы с братом. По выходным он тихонько квасил с мужиками за домино. А в будни забивался к телевизору и весь вечер читал газеты. Поэтому Олег Петрович стал для меня всем – мужчиной, любовником, отцом, старшим товарищем. Ответом на все вопросы, возможностью в эти вопросы даже не вникать. А теперь, как по заказу, я заполучила в личное пользование душевную травму и целое ведро вопросов, требующих немедленного разрешения. Где мне жить? Через неделю надо платить за квартиру, а это, между прочим, шестьсот долларов, не хрен собачий. Вся моя зарплата составляет пятьсот, так что это вопрос сразу отнесся к зоне не решаемых. И главное – как сказать обо всем этом маме!!!!!!!
– Будешь маме говорить? – с сомнением спросила Таня. Из-за близкого расположения рабочих мест она полностью владела всей полнотой информации про мою жизнь, впрочем, как и я про ее. Я бы с закрытыми глазами сказала, кто Танька по гороскопу, какой характер у ее мужа и когда у нее в последний раз был пробой в средней чакре, но об этом не буду.
– Не знаю. Думаю, может пока подождать, – затряслась я.
– Чего? Чего ждать?! – возмутилась Римма. – Ты же понимаешь, что ничего не изменить.
– Ничего? – подняла я на нее влажные от слез глаза. Где-то на подкорке я все-таки надеялась, что Римма что-нибудь придумает. Имитировать беременность, опоить и тайно женить на себе, пригрозить, что украду ребенка и заставить… А если Римма говорит, что ничего не изменить, значит все, тупик.
– А что, ты бы хотела вернуть эту многоженскую сволочь?
– Я не знаю.
– Не реви. Вот, читай, – Римма ткнула в экран компьютера, где до сих пор висела статья про мормонов. – «Многоженство в основном было делом благотворительности, чтобы заботиться о пожилых женщинах и вдовах». Ты что, хочешь быть предметом благотворительности? Пожилая ты моя!
– Ничего я не хочу, – насупилась я и пошла мыть лицо холодной водой.
Однако даже после этого рабочее настроение не снизошло на меня. Откровенно говоря, и в лучшие дни я была, мягко говоря, прохладна к своим прямым трудовым обязанностям. А уж в день такого траура стучать по клавиатуре и приятным голосом вещать в трубку мне не моглось совершенно. Я по-тихому срыла от Римкиного навязчивого сочувствия, дорулила до офисной столовой, где под неодобрительные взгляды сослуживцев принялась лить слезы за барной стойкой.
– Еще мартини? – вежливо переспрашивал бармен, а я кивала и пыталась выяснить у него, почему это они – мужики, такие козлы. И, главное, почему это одни (имелись в виду такие, как бармен, мой братец и большинство обычных, не мормонских мужиков) жадятся на каждый рубль и норовят дать жене в нос, если она найдет зарплату, а другие (имелся в виду Олег Петрович) оплачивают по три съемные квартиры и умудряются содержать четыре фактически семьи сразу. И почему это я должна считать мерзавцами последних (Олега Петровича) и пытаться полюбить первых (жлобских подонков). И кому это все надо?
– Ты еще спроси, что делать, Чернышевская! – обиделся бармен и стал недоливать мне мартини. А между тем основную зону проблем он очертил очень верно. Мне, почти тридцатилетней женщине, впервые в жизни предстояло найти ответ на вопрос «Что делать». И надо честно признать, что это меня совершенно не радовало.
