Татьяна Веденская
Такая глупая любовь
© Саенко Т., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
Глава первая
Благородная чета Кошкиных
Чемоданы стояли в углу прихожей, а рядом с ними стояла Мария Андреевна Кошкина – Машенька, и выражение ее милого, нежного и немного детского лица совсем не нравилось Татьяне Ивановне. Не этой легкой улыбки, не этого светлого, даже радостного взгляда с задорной хитринкой ждала от своей двадцатидвухлетней дочери мать. И от того, как мечтательно улыбалась Машка, желание уезжать улетучивалось на глазах. Конечно, никому и в голову бы не пришло требовать от доченьки горестных стенаний и громких рыданий с заламыванием рук, мол, не уезжайте, люди добрые, не оставляйте меня одну-одинешеньку в трехкомнатной квартире с окнами на Сокольнический парк, да на целых три неделечки. Ой, да как же я тут без вас! Нет, конечно. Но ведь и радоваться-то было нечему. А она вот радуется, паразитка. Так откровенно и хищно радуется по поводу отъезда семьи, что хочется подойти и наподдать прям… Но нет. Непедагогично.
Любимое выражение ее папеньки – «непедагогично». Вот и довоспитывались, долиберальничались. Поздно теперь менять педагогическую концепцию. Узнать бы теперь еще, что у нее в голове. В тихом омуте…
Маша маму не замечала, и от подглядывания за дочерью Татьяне Ивановне было немножко стыдно. Совсем чуть-чуть. А с другой стороны – и чего теперь? Караул кричать? Кашлять демонстративно? Вот ведь сияет. Наверное, уже вечером затеяла чего-нибудь… как бы это выразиться… непедагогичное. Может, и ехать-то вовсе не стоит. Это все отец, его спина больная, его кости и суставы – иными словами, опорно-двигательный аппарат – гнали их в санаторий, в эти дорогущие Карловы Вары.
Темноволосая головка Машеньки всегда была для Татьяны Ивановны проблемой. С самого детства Маша все делала по-своему, что означало, как правило, что делала она это не так, как надо. И ведь послал бог внешность – никогда в жизни не скажешь, какие черти прячутся за этой милейшей оболочкой.
Как такую оставлять одну? Это в Москве-то? Да к черту эту ее так называемую работу, пусть бы ехала с нами. К слову, кто же так на работу-то ходит, в таких легкомысленных беленьких платьях с открытыми плечиками! Даже пусть и лето, пусть и жара. Но та-а-ак оголять плечи! О чем только думает эта молодежь! Да бог с ней, с молодежью, знать бы, что в голове доченьки хитрющей и чего она так улыбается, какие такие у нее планы на эти три недели. Не наделала бы глупостей.
Самый большой кошмар – взрослая дочь, вошедшая в самую пору делать глупости. И мать прекрасно знает это, потому что сама была такой, и не так уж давно, чтобы вообще об этом не помнить. Да еще на работе чуть ли не каждый день приходится видеть, слышать, от абортов отговаривать. Дуры бабы, ой дуры. Нет, лучше ни о чем не думать, не накручивать себя, а то… никто никуда не уедет.
– Ждешь не дождешься? – спросила Татьяна Ивановна, и Машка подпрыгнула, как кошка, пойманная над чужой сметаной. Тряхнула блестящими каштановыми волосами и скривила рожицу.
– Ты меня напугала, мам.
– Не знала, что я на Бабу-ягу похожа, – усмехнулась Татьяна Ивановна и покачала головой. Маша делала вид, что ничего не происходит, но взгляд ее то и дело скашивался на чемоданы. Татьяна Ивановна смотрела и думала: чего в ней такого? Вроде бы самая обычная – а взгляда не отвести. Простые карие глаза – но с хитринкой-веселинкой, личико милое, и нежная, не слишком выраженная линия подбородка. Зато кожа такая матовая и ровная, как бархат, к тому же сейчас, с этим неправдоподобно глубоким загаром, смотрится так, будто только что с морей, из Ниццы. Губы небольшие, пухлые, а улыбка милая, даже ангельская, и ямочка на щеке. Фигурой Маша пошла в отца – невысокий рост компенсировался хорошей осанкой и гордым разворотом плеч. Ладно скроенная, Маша обладала очарованием юности и какой-то гармонией. Ну, и кошачья улыбка, конечно. Улыбка была такая, от которой все Машино лицо словно заливалось светом.
– Ты не на Бабу-ягу, ты на владычицу морскую похожа.
– Не заговаривай мне зубы.
– Которые? Импланты твои? – усмехнулась Машка и убежала.
Эх, хороша девчонка. Как бы не задурила! Волосы блестят, лежат покорными ровными прядями. Клеопатра. Только глаза и выдают, беспокойные, мятежные. Но мать-то знает, мать-то не проведешь. Все делает по-своему, и всегда так было. Теперь уж и институт позади, кто бы мог поверить. И, между прочим, совсем не тот институт, что для нее был выбран родителями.
Впрочем, кого винить? Характер. А характером этим в нее пошла, в саму Татьяну Ивановну.
– Печенье не хватай! Подожди Сашку, сейчас завтракать будем, – крикнула Татьяна Ивановна, вытирая пот со лба. Август выдался жарким и сухим, так что ни зонтов, ни тем более курток не доставали – не возникало потребности. Уже пройдя по коридору вслед за дочерью, Татьяна Ивановна оглянулась и нахмурилась. Опять кто-то шуровал в чемоданах. Вот же – открыто. Небось Андрей что-то сунул. Или Сашка?
Несмотря на то что чемоданы упаковывались вот уже, наверное, неделю (мама всегда и во всем любила предусмотрительность), время от времени кто-то все равно подходил и раскрывал один из чемоданов, чтобы доложить какую-нибудь никому не нужную ерунду. Ручной эспандер – это Андрей положил. Наивный, надеется, что будет заниматься-тренироваться. Наколенники, чтобы кататься на роликах. Это Сашкины. Как будто ему разрешат по Карловым Варам беспризорно колесить на роликах. Ему только позволь – и через пять минут он уже окажется где-нибудь в Швейцарии, не заметит, как переехал через Альпы.
Ах ты, опять сунул «лизуна» – последнее увлечение Саши! Татьяна Ивановна всплеснула руками и извлекла из чемодана игрушку – склизкий шар из какого-то прозрачного тянущегося материала, ударишь о стену – «лизун» превращается в лепешку, но дашь ему полежать – собирается обратно в желеобразный «снежок», на котором все домочадцы время от времени поскальзывались и который ненавидели всей душой.
– Нашла? – спросил Саша, подкравшись из-за спины. Голос, конечно, грустный.
– Где ты только их берешь!
– У меня золотой прииск «лизунов», – гордо ответил сын, двенадцатилетний генератор проблем с вихрастой головой и таким же, как у дочери, непредсказуемым характером.
– Я когда-нибудь хребет сломаю на твоих «лизунах».
– Осторожней надо быть.
– Иди завтракать, умник! – хмуро ответила Татьяна Ивановна. Сын покорно пошел. Завтрак в их доме был традицией, нарушать которую было себе дороже, хотя частенько и вставать, и есть в такую рань не хотелось. Но маму не переспоришь.
Семья должна собираться вместе за одним столом. Даже если дети при этом будут пялиться в фейсбуки свои, да и папа тоже – туда же, новости читать, а мама – всех их ругать, ворчать и требовать повыбрасывать все эти гаджеты. Слово «гаджеты» мама использовала как ругательное.
А сегодня тем более никаких гаджетов, будь они неладны. Это же не просто завтрак – прощальный завтрак. Бедняжка Машка остается в Москве совсем одна! Сиди и рыдай. Вместе с «лизуном». Хотя нет, «лизуна» оставь.
– Я, может, тоже хочу остаться в Москве, – буркнул Сашка, но ответа дожидаться не стал, тут же скрылся в коридоре. А то мог бы и огрести – тапкой в спину. Или «лизуном».
Завтракали по давно уже заведенному порядку. Кухня была небольшая, обычная, и стол теснился у стены, отставленный ровно настолько, чтобы вместить за собой очень худых людей. В узком коридоре перед гинекологическим кабинетом Татьяны Ивановны тоже стоял стол, из-за которого пациентки, особенно толстушки, не могли разойтись, постоянно натыкаясь друг на друга.
Утренняя рутина была давно расписана Татьяной Ивановной до мелочей. Мужчины протискивались за стол со стороны стены и чинно ждали, пока их обслужат, все положат, а затем все уберут. А Маша – девочка, так что Маша должна была сидеть рядом с мамой с внешней стороны стола и помогать ей обслуживать мужчин. Помогала она? Как бы не так! Вернее, как придется она помогала! А в последнее время все чаще убегала в холл – разговаривать с кем-нибудь по мобильному. Мама фыркала, требовала от дочери «поиметь уже совесть», но Машка делала круглые глаза и шептала одними своими ярко-алыми губками:
– Это по работе!
– И что? – кипела и переливалась через край Татьяна Ивановна. – Что это за работа такая, ни минуты покоя. У женщины дом на первом месте! Все эти штучки – чистый феминизм!
«Феминизм» у Татьяны Ивановны тоже был словом ругательным. А для Маши, к сожалению, отчий дом не входил даже в топ-10, куда уж там первое место.
Забавно, кстати, что разделение обязанностей на мужские и женские в доме Кошкиных происходило неточно и неполно, так как когда дело доходило до забивания гвоздей, к примеру, Татьяна Ивановна, как правило, забивала их сама. Так, на всякий случай. А то еще попортят чего.
Папа иногда называл их дом приютом матриархата.
– Достань ложки! – скомандовала Татьяна Ивановна Маше, а сама пошла к плите, уверенная в том, что Маша услышала и исполнит ее приказ. Проблема была в том, что Маша в кухне отсутствовала, но Татьяна Ивановна так сосредоточилась на каше, что даже не заметила этого.
– Не хочу я есть! – воскликнул Сашка, сонно зевая.
– Что, успел слопать пряник? – с подозрением спросила мама, а Саша тут же отвернулся к окну. Затем перевел взгляд на мать и скорчил несчастное лицо.
– Отдай «лизуна».
– Коленку покажи, – ответила мать, игнорируя его вопрос.
– Нормально все.
– Покажи, я говорю.
– Хватит меня йодом поливать.
– Хватит коленки разбивать ежедневно, и я перестану.
– Не перестанешь. Тебе нравится людей пытать. Ты даже не дуешь, когда щиплет.
– Господи, да я тебе коленки мажу три раза в день. Должен был бы уже привыкнуть. Думаешь, если родители – врачи, можно вообще не следить, куда ты несешься на своем велике?
– Что за шум, а драки нету? – Голос отца, мужа, почетного врача и члена приемной комиссии медицинского института, и проч., и проч., и проч., а именно – Андрея Владимировича Кошкина – звучал весело и бодро. Он вошел в кухню и бочком, аккуратненько просочился на свое место.
– Вот, Андрей, твой сын мне грубит! – воскликнула Татьяна Ивановна, возмущенно размешивая кашу в кастрюле.
– Что это он у тебя, как только грубит, сразу становится моим сыном? – усмехнулся Андрей Владимирович и уселся на свое место у стены.
– Это все ты, уговорил меня купить ему велик. Ну нет у него координации!
– У меня отличная координация! – возмутился Саша. – Я даже кросс-ап делаю, а его почти никто не делает.
– Кросс-ап? – Татьяна Ивановна отложила ложку. – Это что за напасть? Сломает он голову на этом велике. – И тут она перевела взгляд на мужа. Андрей Владимирович, хотя и излучал довольство и благой настрой, однако за столом сидел в шейном корсете, застегнутом сзади на липучку. – Ты чего в ошейнике-то с утра? Опять пятый позвонок? – нахмурилась мама, глядя, как ее муж стаскивает шейный корсет и кладет его рядом с тарелкой овсянки. Есть в шейном корсете очень неудобно – это они хорошо знали по опыту.
– Ага. Тянет.
– Ох ты ж горе луковое. Это все потому, что ты зарядку никогда не делаешь. Если бы ты зарядку делал, нам бы и в эти Вары ехать не пришлось. И на душ Шарко ты не пошел.
– Слушай, Танюш, не начинай, ладно? – попросил Андрей Владимирович. – Я сам доктор, я знаю, что мне нужно.
– Знаешь – но не делаешь. Тоже мне, спортивный доктор. Сам-то всех отправляешь в бассейны и на физкультуры, да?
– Я ходил на растяжки! – обиженно протянул муж.
– Лежал на кровати, ага, – Татьяна Ивановна кидала ему в тарелку кашу так, словно хотела ее за что-то наказать.
– А чего плохого в Варах? – миролюбиво переспросил отец.
– А чего хорошего? Вот и Маша не может поехать, как я должна ее тут бросить? Маша, а где она? Опять, что ли, ей позвонили?
Татьяна Ивановна бросила две тарелки с кашей на стол.
– Да не волнуйся ты, Татьяна. Она справится! – вступился отец. Как всегда, как всегда.
– Справится она… – В голосе мамы отчетливо слышалось недовольство, связанное главным образом с тем, что крыть ей было нечем. Чего бы ей, двадцатидвухлетней девице с блестящими от радости глазами, не справиться с тремя неделями полной свободы? – Цветы мне поливать не забывай, – строго бросила мама.
– Ну чего тут такого, а?
– Цветы мне загубит, – всплеснула руками Татьяна Ивановна. – Все забудет и перепутает.
– Забудешь тут. Ты ж ей десять инструкций оставила, – хмыкнул отец.
– Когда я уезжала на симпозиум, я просила ее поливать цветы, – ехидно заметила мама.
– Ой, не начинай.
– Я просто так, к слову. Герани еще выжили, а орхидея погибла. Так что мне теперь отчего-то не кажется, что инструкций окажется достаточно. Маша! Маша, где тебя носит? Завтрак остывает! Маша, мы же тебя ждем! – пробормотала Татьяна Ивановна с раздражением, но дочери так и не было. Пришлось идти за ней. Конечно, принцессам – персональное приглашение.
Татьяна Ивановна зашла в Машину комнату, но, к ее большому удивлению, Маши там не оказалось. Татьяна Ивановна огляделась по сторонам – в комнате дочери, как всегда, царил творческий беспорядок. Весь письменный стол был завален какими-то рисунками, созданными на компьютере. На взгляд Татьяны Ивановны, все они были одинаковыми, но она уже знала по опыту, что все эти дизайнерские эскизы – плоды долгих трудов, мельчайших изменений и поисков, которых она не могла (да и не хотела) понять.
Что это за профессия – дизайнер? Могла бы стать педиатром, стоматологом. Или, как мама, гинекологом. А это что?
– Маша, ты где? – крикнула Татьяна Ивановна, подняла с пола парочку блузок и светлых брюк. Видимо, забракованные дочкой вещи. Конечно, зачем идти на работу в приличных льняных брючках и милой шелковой блузке! Голые плечи – как раз то что надо для того, чтобы тебя принимали всерьез в архитектурном бюро. Впрочем, если ее там будут обижать и не ценить по достоинству, даже лучше. Быстрее образумится. Правда, врачом уже все равно не станет. Эх, дети-дети. Училась ведь на одни пятерки. Нужно было отдавать в музыкалку. Тоже, между прочим, Андрюшка. Девочка рисует, у девочки талант! И что теперь? Чертит, где у кого в доме туалеты стоять будут!
– Маша! – прокричала Татьяна Ивановна и пошла к двери. Но стоило ей подойти к проему, как дверь внезапно распахнулась, чуть не ударив по плечу, и на пороге комнаты Татьяна Ивановна увидела Машу со злыми слезами на глазах и с какими-то крупными листами в руках.
– Он все испортил! Он… он…
– Да говори ты толком, – вспыхнула мама. – Не дури!
– Толком? – Маша шмыгнула носом и опустила взгляд вниз, на бумажки в руках. – Мой проект. Он его уничтожил. У меня совещание в двенадцать. Заказчик будет. Мы этот проект готовили месяц. Месяц! А этот мелкий хрящ все испортил за вечер. Какого хрена! Какого хрена он вообще его брал?
– Я ничего не понимаю. Саша! Подойди сюда, – крикнула мама, но результатом, и это было совершенно логично, стало то, что Саша даже не отозвался.
– А чего ты хочешь, чтобы он тебе сказал? Что он ни в чем не виноват?
– Деточка, да что такого? Ну не понимаю, почему нельзя распечатать новые листики?
– Почему? – Маша аккуратно перебрала листы с сияющими красотами загородных пейзажей и красивых домиков. – Можно, конечно. Просто как? На нашем домашнем принтере? Черно-белые листы формата А4?
– Ну нет, завтра, – пробормотала мама. – На работе своей.
– Так я уже сделала! – продолжала негодовать Маша. – Это, между прочим, вообще-то, дорого. Листы дорогие, нестандартные, краска. С меня вычтут за это. – Тут Маша лукавила, никогда еще за дополнительную печать эскизов на дорогом широкоформатном принтере с них денег не брали. Но для пущего эффекта отчего бы не посетовать.
– А зачем ты вообще их привезла домой? – нахмурилась мама. – Если они такие дорогие.
– Зачем я… Что? Постой, ты так ставишь вопрос? – поразилась Маша. – Я не верю своим ушам.
– Я не говорю, что Саша не виноват.
– О, поверь, он виноват! – вытаращилась Маша. – Я привезла эскизы с работы, чтобы подготовиться к презентации. Я все разложила! Какого черта! Они вообще лежали в моей комнате! Этот таракан взял их без спроса, залил каким-то дерьмом, измял и накалякал что-то на обороте.
– Маша, как ты выражаешься? Совсем сдурела? И вообще, не смей называть своего брата тараканом! – тут же уцепилась Татьяна Ивановна.
– Таракан! – крикнула Маша из чистой вредности.
– Не буди во мне зверя! – ответил Саша.
– Ха! Я хомячков не боюсь.
– Маша! Саша! Вы послушайте себя. Да никакая работа не стоит этого. Как ты не понимаешь! Вы – самые родные люди.
– Мы – самые родные люди, только я сейчас его укокошу! – И Маша развернулась, бросила бумаги на пол и побежала, уже не сдерживая ярости, на кухню. Мама вздохнула, услышав, как буря захлестнула островок семейного единения – кухню. Конечно! Зачем завтракать? Кому нужен прощальный завтрак?! Давайте все передеремся, а потом еще и поедем в Карловы Вары, будь они неладны. Начнем отдыхать!
Глава вторая
Говорливый свидетель
Это она из-за работы. И из-за того, что ее действительно не очень-то воспринимали всерьез и не так часто поручали настоящие проекты. Хотя у нее и красный диплом, и сертификаты разные по компьютерному дизайну и визуализации, и образцы работ, из-за которых ее, собственно говоря, и взяли в архитектурное бюро год назад.
Но всего этого, видимо, было недостаточно. Нужно снова и снова доказывать, что ты не верблюд, а очень даже талантливый дизайнер. Да, молодой, да, красивый. Да – девушка. И что? Это не значит, что тебе нельзя доверять серьезные проекты. Не вечно же баннерную рекламу и листовки делать. Маша очень много работала, чтобы все поняли: с ней можно и нужно иметь дела.
А еще – что ее можно пригласить на свидание.
Ой, что это она? О чем это она? Да о белом платье с голыми плечами.
Нет, действительно, у Маши сегодня в двенадцать часов было запланировано очень важное совещание. На нем будет, между прочим, не только их босс Борис Яковлевич Щучка, которого Маша за весь год так и не перестала бояться. Не только сам заказчик, которого они за глаза называли Доном Корлеоне, потому что, хоть он и был из респектабельного семейства с «заводами, газетами, пароходами», поговаривали, что в девяностые эта семья была похлеще итальянской мафии. Теперь же их холдинг строил грандиозный поселок для богатых где-то в лесах замкадовщины.
Главное, ГЛАВНОЕ – на совещании будет их главный архитектор, мужчина, при одном взгляде на которого сердце Маши билось сильнее. А если он еще и возвращал ей этот взгляд, то сердце Маши и вовсе переставало биться в эту секунду. И мир останавливался. И время замирало.
И так – каждый раз, когда Маше удавалось увидеть Роберта Левинского, их очаровательного, талантливого, даже гениального главного архитектора, по которому Маша вот уже год как сходила с ума.
Сегодня был день X. Сегодня вся Машина судьба могла измениться. Сегодня она могла показать на презентации свои эскизы рекламных плакатов этого загородного поселка. И тогда, если бы ей повезло, если все сложилось бы как надо и ее взгляд на проект был бы принят, она бы стала работать над этим заказом вместе с Робертом.
Вместе с Робертом!
И все это теперь оказалось на грани срыва из-за одного мелкого таракана, решившего, что он может уничтожить ее работу, потому что ему нужно нарисовать для друзей какой-то план велосипедных трюков.
Она буквально видела, как происходила эта катастрофа и крушение ее надежд. К ее братцу пришли такие же чокнутые, помешанные на великах мелкие тараканы, и они все вместе налили себе много-много стаканов с мерзким шоколадным молоком, которое они употребляют в неприличных количествах. Затем Сашка, паразит, зашел в ее комнату в поисках бумаги, увидел большие глянцевые листы с «какой-то ерундой» – о, в этот момент Маша была готова ему нос свернуть – и забрал их, даже не удосужившись спросить, что это такое. А затем они чиркали на обратной стороне листов, ставили на них чашки, проливали молоко, мяли, роняли на пол, а затем просто бросили за ненадобностью. Да, так все и было.
Маша бежала по улице, сжимала кулаки и думала о том, как ей не повезло с младшим братом. И самое обидное, все, что он смог ей сказать, – это предсказуемые:
– Я не знал, что они тебе еще нужны. Они валялись на столе.
– Они ЛЕЖАЛИ на МОЕМ рабочем столе, к которому ты никакого отношения не имеешь!
Маша перебирала в памяти этот нелепый разговор. Ничего-ничего, все еще нормально. Она успеет, приедет на работу, распечатает все по новой, поправит прическу и макияж. Не стоило уж в самом деле вцепляться Сашке в волосы, но кто же знал, что он вцепится в ответ.
С мамой, конечно, вышло некрасиво. Она, наверное, обиделась ужасно. Плохо как попрощались. Маша так и вылетела, продолжая сыпать слова возмущения, как песок, набившийся в туфли. Она опаздывала, она не могла остаться, но можно же было как-то по-человечески. Можно подумать, Сашка впервые что-то подобное вытворил. А как насчет тех раз, когда он играл со своими друзьями на ее компьютере? Играл без разрешения и мог занести вирус. А сколько раз он у нее воровал ручки, дорогие специальные карандаши и фломастеры – просто так, чтобы что-то записать. Всего не перечесть. Накопилось.
Ну, накопилось, а мама-то тут при чем?
А при том, что она всегда его защищает. «Маша, ты не должна была оставлять бумаги прямо на столе. Нужна организованность. Положила бы в папки, пронумеровала бы и убрала бы в стол. Защити компьютер паролем. Не срывайся на младшем брате, ты же старше!» Бр-р.
Конечно, Маша знала, как мама относится к ее работе в бюро, к ее жизненным планам и к тому простому факту, что Маша решила самостоятельно выбирать путь в жизни. Самостоятельно – это самое большое ругательство в глазах мамы. Да что там, Татьяна Ивановна была создана, чтобы управлять людьми. Но Маша уже давно бунтовала против материнской власти.
Ну не хотела она быть врачом! Она хотела быть с Робертом! Мама знала, что главный архитектор очень нравился Маше, это было довольно сложно скрыть (хотя она и пыталась). Но что сказала бы мама, если бы узнала о том, что Маша планирует на эти три недели? Страшно подумать! Три недели. Три недели свободы!
Мама так и осталась стоять в холле с огорченным лицом, с кухонным полотенцем в руках, а рядом с ней стояли пузатые, надутые чемоданы. В тот момент Маше казалось, что все это ерунда, но теперь, при мысли, что уже сегодня вечером она придет домой, а там никого не будет, Маше становилось не по себе. Нехорошо они попрощались. Нехорошо. Маша уже чувствовала, как совесть колола где-то из-под солнечного сплетения. Но подчиняться этому чувству не хотелось.
«Я подумаю об этом завтра!»
Сейчас все, на что она должна тратить свою энергию, – достойное выступление на совещании. Ей просто необходимо порадовать Щучку и поразить до глубины души Роберта. Щучку порадовать красивыми рисунками, а Роберта – точеными загорелыми плечиками и платьем, специально выбранным для этого случая. У него самого плечи прямые, осанка гордая, держится всегда с достоинством – как будто потомственный баронет. Высокий и стройный, с тонкими чертами лица, чем-то похож на Олега Меньшикова, когда тот играл в «Статском советнике». Даже не внешностью – общим впечатлением. Маша достала телефон из сумочки и зажала его в руке.
Влетев в метро, пристроилась к кучке студентов, явно стоявших напротив того места, где ожидались двери вагона. Проезжая по маршруту Сокольники – Китай-город каждый божий день, Маша могла рассчитать свой путь до секунды. Уже в вагоне она нашла в телефоне фотографию – единственную, что у нее была, с прошлого Нового года. То, что Роберт пришел на корпоративный вечер, было для всех сюрпризом. Левинский всегда держался особняком: занятой, погруженный в думы о своих грандиозных проектах. Никому не даются просто такие достижения. Их так много – а ведь ему всего двадцать шесть. Страшно подумать, чего он добьется к тридцати! Приходилось жертвовать развлечениями, в том числе и веселыми корпоративами. А тут вдруг решил остаться. Просто проходил мимо.
Маша тогда делала вид, что щелкает камерой телефона всех подряд, но на самом деле она улучила момент и сняла крупным планом его – Роберта. Он так и стоял у стены, не снимая тонкого пальто и длинного бежевого шарфа. Конечно, он не танцевал и почти не пил. Говорил, что не любит сладкие вина. Улыбался легко и иронично и все время порывался уехать домой. Но девчонки из бухгалтерии его не отпускали.
Только одна фотография удалась, и теперь, даже закрывая глаза, Маша могла припомнить ее в мельчайших деталях. На фотографии Роберт не улыбался, он выглядел немного усталым, его красивые глаза были грустны. Он смотрел куда-то пристально, задумчиво, и Маше каждый раз казалось, что смотрит он именно на нее.
Три недели – это двадцать один вечер. И каждый из них Маша может приглашать друзей к себе домой. Пригласить к себе Роберта. От этой мысли у Маши буквально перехватило дыхание, и она воровато огляделась, будто боялась, что пассажиры в вагоне могут прочитать ее мысли. Тогда, на празднике, Роберт подошел к ней, подал ей бокал с шампанским и поздравил с отличной работой. Она тогда с головой ушла в проект визуализации детских идей для научного проекта МГУ. Слайды, плакаты, трехмерные модели. Работать с детьми было интересно. Значит, он заметил. Или… просто сказал из вежливости.
Вежливость – его второе имя.
С того момента прошло уже полгода, Маша жила, сгорая от любви. И если на фотографию она могла смотреть все свое свободное время, то с самим Робертом они виделись только мельком. Никаких совместных проектов у них не было… пока. Пока что не было, говорила себе Маша и еще сильнее прижимала к сердцу сумочку. После сегодняшнего совещания все может поменяться, если ей передадут рекламный контент по поселку «Русское раздолье», главным архитектором которого является Роберт…
«Нужно нам как-нибудь поболтать, познакомиться поближе», – сказал он Маше тогда же, на празднике, и его серые глаза блеснули. Но познакомиться поближе не вышло. Он, наверное, и думать забыл об этом разговоре, но Маша – нет, не забыла. Она думала о нем чуть ли не каждый день, ведь он был где-то рядом, с другой стороны стеклянной двери в его кабинет. Но, конечно, о ее чувствах не знал никто. Ни мама, ни папа, ни даже Машин хороший друг Степа, ее одноклассник, а сейчас программист из их бюро – он-то как раз и выхлопотал в свое время Маше место стажера. Не так-то легко выпускнице факультета графики и дизайна заполучить место в престижном архитектурном бюро.
Маша влетела в офис с пятиминутным опозданием – результат утренних препирательств с противным младшим братом. Она воровато огляделась, прикидывая, кого она опередила, а кто еще принесется ей вослед. Просторное помещение с высоченными, уходящими в небо потолками казалось почти пустым.
Хорошо. Но важно было понять, здесь ли Борис Яковлевич Щучка. Их босс был человеком редких душевных качеств – гестапо сокрушалось бы от того, что он в нем не работает. Среднего роста, крепкого телосложения; у него было широкое лицо, сияющее фальшивым счастьем. Все, кто знал его хоть немного, боялись его «улыбки Чикатило», которая никогда не сулила ничего хорошего. Щучка умел улыбаться только нижней частью лица, а взгляд пронизывал собеседника азотным холодом. Однажды Щучка встретил одного из их дизайнеров не только улыбкой, но и широкими объятиями. Не то чтобы он на самом деле его обнял, но он увидел дизайнера, улыбнулся, раскинул руки и закричал:
– Ба, какие люди!
Надо ли говорить, что к обеду дизайнера уволили с волчьим билетом. К сожалению, в архитектурных кругах Борис Яковлевич был человеком известным и уважаемым, и с его мнением считались.
Маша пролетела через коридор, по пути прикидывая, в каком порядке ей нужно распечатывать листы. Мелкий таракан все спутал, и теперь Маша пыталась вспомнить и порядок работ, и красивую стройную речь, которую она приготовила и заучила. Мысли рассыпались, волнение брало свое. В зале почти никого не было, только уборщица начищала паркет. Видать, дизайнеры поразбежались на объекты.
Их офис располагался в самом центре города, занимал целый мансардный этаж старой фабрики, и урбанистический дизайн выигрышно подчеркивал вкус и мастерство людей, работающих тут. Стеклянная крыша вместо потолка наполняла помещение воздухом и светом. Однако была и проблема. Просторный зал просматривался с миллиона разных точек. Фактически он на двух уровнях был окружен кабинетами со стеклянными дверями. Из-за перил второго уровня, сверху, весь их муравейник вообще был как на ладони.
– Машка, ты чего такая мутная? – Голос раздался почти рядом и так неожиданно, что Маша подпрыгнула и охнула. Это был Степка. Очкастый и лохматый, похожий на черепаху Тортилу, он стоял под лестницей, идущей на второй этаж, и держал в руках какой-то странный металлический ящик с проводами.
– Вот черт! Напугал.
– Говорили мне, что нужно начинать бриться… – усмехнулся Степка.
– Это что ж такое? – усмехнулась Маша. – Бомба?
– Ага, бомба. Давно пора разнести все тут к чертовой матери. Вот только забыл, куда тротил положил.
– Степан!
– Щучка велел установить дополнительный сервер. Куда вы только память деваете? Лопаете ее терабайтами!
– У нас файлы большие, графические, – обиделась Маша, ибо это был стародавний, испокон веков шедший между дизайнерами и сисадминами конфликт. Каждая сторона считала членов другой бездельниками и дармоедами. Взаимопонимания между ними было – кот наплакал.
– Вы бы хоть изредка хоть что-то стирали, а? Есть же такая кнопочка, «del» называется. Нет? Не слыхали? – Степка возмущенно покачал головой и только потом обратил внимание на Машино платье: – Что, Золушка, на бал собралась? Туфелек не дать? У меня в серверной как раз кеды завалялись.
– Иди ты в баню, фея! – отмахнулась Маша. – Жарко на улице, не заметил?
– Так ты приходи совсем голой. С твоей-то фигурой… У тебя тогда, может, карьера в гору пойдет! – предложил Степка с невозмутимым видом.
– Лучше скажи, Щучка здесь?
– Выдохни уже, Золушка, Щучка ушел в кафе кофе пить. Весь наш высосал, теперь пошел осушать «Шоколадницу». Я вообще не понимаю, как от такого количества кофеина он по потолку не бегает.
– Он бегает, просто так быстро, что ты увидеть его не успеваешь. Слушай, ты мне включи широкоформатник, ладно? – подкатила Маша.
– Опять? Вашими картинками можно Красную площадь застелить, – вздохнул Степка, воспринимавший утрату дорогой бумаги крупного формата как собственную потерю, потому что закупка новых тяжеленных пачек почему-то тоже была введена в его обязанности.
– У меня сегодня день Х, – пожаловалась Маша.
