Татьяна Вячеславовна Иванько
Байкал. Книга 5
Часть 21
Глава 1. Ты свободен!..
О, да, я натворил… тут Аяя права.
И даже Вечная не солгала ни одним словом…
Но сейчас я не хотел об этом думать. Что теперь думать, я успел подумать об этом тысячу раз, пока шёл сюда, на Байкал. Я думал, что Он мог бы и помочь мне. Но я знал, что за каплю Его помощи, я отдам море долга. И что это будет за плата, я не хотел даже думать.
А сейчас мы с Аяей, замерли, обнимая друг друга, и она плакала уже беззвучно, от слабости и страха. И ещё от холода. На какую именно гору мы опустились, я не знал, в небе снова сгустился снег, смешивая небо и землю, началось с мелких снежинок, а за ними поднялся и ветер, разматывающий ненастье всё сильнее. А ещё утром мы все думали, что закончилась метель. Вот такое нынче лето на Байкале…
Я поцеловал её в замёрзающие на ветру волосы, в которые набивался снег. Она отодвинулась немного, в страхе прижимая руки ко рту, словно ей страшно было даже говорить, и произнесла, глядя мне в лицо расширенными испуганными глазами:
– Ты… ты… О-ог-ни-ик… ты… ты убил… убил её… Вера-лг-гу… – задыхаясь, и икая от ужаса и плача, проговорила она, таких больших зрачков я не видел у неё никогда.
– Яй… то была не Вералга, – сказал я как можно тише и мягче, снова пытаясь притянуть её к себе.
Она смотрела на меня, ещё не зная, верить мне или нет. Она бросилась защитить меня, но теперь, вновь похищенная мной у всех, она испуганно смотрела на меня, словно не уверенная в том, что я это я.
– Летим отсюда, околеем, – прошептал я, протянув руку к её голове.
Но она отступила и перехватила её своей, уже холодной на этом морозе и ветру, сырой, от тающего на её горячей коже снега.
– Как же ты… как ты околеешь, если?.. ну… если ты…
Я вздохнул, выпуская такое же облако пара, как и она, своим дыханием, впрочем, его тут же снёс ветер, и взял её ладонь, раскрыв рубашку, прижал к своей груди, где билось сердце такое же, как у неё, как у всех людей. Как ужасно, что она увидела то же, что все, увидела меня таким…
– Как… как все люди. Такой же, как был. Только не умру, потому что теперь у меня отняли даже это… Но буду лежать, застывший, недвижимый и глазами лупать, – засмеялся я, стараясь хоть немного ободрить её, хотя меня, как и её, до сих пор била нервная дрожь.
– Ну… и я, должно быть? – улыбнулась она, хотя получилось не очень.
– А куда тебе от меня теперь? – я поцеловал её ладонь. – Мы оба прокляты Печатью Бессмертия. И я изгнан, к тому же.
Она покачала головой, глядя на меня:
– Нет, Огнь, мы изгнаны оба, – тихо сказала она, щурясь от ветра, развернувшегося, похоже, чтобы посмотреть ей в лицо.
Вот это самое дорогое, что она могла сказать теперь. Но я должен бы возразить, она должна знать, что я не хочу насильно отбирать у неё весь мир.
– Ты всегда можешь вернуться и быть среди них, – сказал я, внутренне содрогаясь от этой мысли.
Но Аяя на это покачала головой:
– Вернуться… Как же можно вернуться, Арюша, если я так поступила с Эриком? Нельзя… только в изгнание. Хотя на остальных мне… плевать.
– Ты не виновата в том, что произошло. Виновен я.
– Нет, Ар, мы всё сделали вместе, – твёрдо сказала она, качнув головой, и вытирая остатки слёз и снежинки, что стали прилипать к мокрым щекам. – А что до остальных предвечных, кто так гнал тебя, кто гнал нас обоих… Они ещё позовут тебя, вот увидишь. Сами придут и поклонятся.
Я лишь улыбнулся, не слишком рассчитывая на это. Но мне было безразлично всё, что было за пределами её объятий. Так что примут назад, отвергли навечно… это теперь было неважно.
– Подумаем обо всём после, Яй? Пурга начинается… – сказал я и взял её за руку. – Надо схорониться где-то, согреться.
Снег трепал наши одежды, забивался нам в волосы, надо найти укрытие, жара страшной схватки, оставшейся позади, уже не доставало, чтобы согреть нас.
– Летим на нашу поляну? – сказал я.
– Где земляника?.. – Аяя попыталась улыбнуться.
– Да, теперь поспела точно. Летим, скроемся там от пурги и мороза. Тебе нельзя на морозе, заболеешь, а я не Эрик, исцелять и спасать не могу…
В перемешивающем небо и землю белом море снежинок и белых полей, было сложно отыскать то место, где под настилом сохранялась поляна с ландышами и земляникой. И мы, ослепшие от летевшего хлопьями снега, совсем застыли на ветру, пока я, наконец, увидел приметные деревья, ерник теперь совсем уже засыпало снегом.
– Здесь! – крикнул я и потянул её за руку, кажется, примерзшую уже к моей. Только там, в наших сомкнутых ладонях, между ними, и сохранялось ещё тепло. Летел я, как и всегда прежде, без помощи новых крыльев, я не хотел ими пользоваться, не хотел, чтобы их видела Аяя, не хотел и сам чувствовать их непревзойдённую силу. Не хотел позволить этой силе овладеть мной снова.
…Да, сожженный и выброшенный в прах, из последних сил я вскричал, когда Повелительница, от которой я вырвался только что, с наслаждением поизносила, что она сделает теперь со мной:
– Ты поползёшь к ней таким: у тебя нет ни ног, ни рук, ни глаз, чтобы любоваться ею, ни голоса, чтобы произнести её имя или, хотя бы позвать её. Ты теперь подобен червю, ты бессилен, ты слеп. Но ум твой светел, и ты будешь осознавать весь ужас того, что с тобой… А потому, хотя ты и не служишь мне больше, ты не мой раб, но ты весь в моей власти!
– Нет! – вскричал я, превозмогая великое море боли, которое топило меня…
Но Она не остановилась на том и продолжила:
– Но нет… почему это я должна отпускать такого многоумного и учёного Бога? Нет-нет… – издеваясь, причмокнула Она. – Что-то погорячилась я. Теперь я не могу тебя взять тебя за Завесу, но ведь могу держать тебя возле!.. М-ха-ха-ха!.. – захохотала Смерть, гулом ударяясь во мне.
Каждый звук отдавался болью, все колебания воздуха, хотя не уверен, что здесь, где я был теперь, есть воздух, я не ощущал его, впрочем, я не ощущал ничего, кроме боли.
– Превосходно, Арий! Ты не хотел быть великим Богом Смерти, не хотел быть Анпу! Так станешь калекой-привратником моего Царства! Будешь стоять у моей Завесы. Будешь оценивать тех, кто идёт ко мне и не отпускать назад. Ты не можешь видеть, потому что ты сжёг свои глаза, ты не сможешь стоять, потому что и ноги твои сгорели, но я надену цепь на твою выю, и ты станешь моим верным псом навечно! Не Богом, как по сию пору, ибо ты отверг меня и мою милость, но псом!
– Не-ет! – закричал я.
Моё тело, кожа, глаза всё было сожжено страшным пламенем свободы, но меня схватили вновь и…
– И она узнает это! Она… эта дрянь, что околдовала и ослепила весь мир и тебя, кого я взяла своим Ангелом, сделала равным Богам, настоящим Богом Смерти! Тебя, умнейшего и прозорливейшего, настолько, что ты готов лишиться всего! – упиваясь мстительной злобой, шептала Она прямо в мою голову, даже не в уши. – Непременно узнает, до чего довела тебя! Пусть живёт вечную вечность с Печатью Бессмертия и этим сознанием. А ты станешь вечно выть на цепи, разрывая ей сердце! Вечно!
– Нет! – выкрикнул я снова.
– Навеки станешь чёрной язвой в сердце Богини Любви, которую никто и ничто не исцелит! И от того горя она померкнет! Чёрное горе убьёт любовь… потому что тьма сильнее света, Смерть сильнее Любви.
– Нет! Нет! Этому не быть! Я не… не стану её палачом! – мне казалось, я кричу кровью, я чувствовал её запах и вкус.
– Уже стал! Уже! Всему миру будет объявлено, кем теперь Арий, прекраснокрылый Анпу… – захохотала она, холодом обвиваясь вокруг моей шеи.
– Нет!.. этому не бывать! Не бывать! – задыхаясь, кричал я.
Мне осталось только одно, и я возопил:
– Князь Тьмы! Призываю тебя!
Ответ последовал тут же, я почти не мог видеть, особенно здесь, где я находился на границах миров в ничто и нигде.
– Я здесь, великолепный Арий! – с улыбкой в голосе произнёс Он. – Чего ты просишь? Я могу сделать тебя снова прекрасным, юным и сильным. Могу сделать самым могущественным человеком на земле, хотя могущества тебе хватает от рождения. Могу… впрочем, ты не этого хочешь. Ты хочешь Её? Аяю?
– Нет! – крикнул я, потому что знал, Он не может мне дать её больше, чем она уже была моей.
– Чего же? Скажи… я думал…
– Я не стану рабом Тебе. Дай укорот Своей Сестре! – прошептал я.
– Я этого не могу, Она старше и сильнее меня.
Смерть захохотала, очень довольная этим ответом.
– Ты можешь! Можешь!.. – простонал я, понимая, что теперь я сам сделаю то, чего страшился и от чего предостерегал иных. – Для этого и затеяли всё… Вы двое изначально были заодно, Ты направила копьё Гора Аяе в грудь, и Ты держала её у порога, дожидаясь нас Эриком… Всё продумали заранее. И победили, вдвоём загнали меня в ловушку… Ты знал, что я приду к Тебе, в конце концов…
Он засмеялся, сотрясая воздух, который волнами боли прошёлся по моей сожженной коже.
– Ты умён. За то и ценю тебя. Но и ты всё понял слишком поздно. Твой брат куда холоднее и умнее тебя, ты же горячностью подвёл себя к краю. Но не казнись, Арий, – произнёс Сатана удивительно мягким, даже вкрадчивым голосом, вползая в меня. – Ты ничего не потеряешь. Я не сделаю тебя демоном, великий байкалец, нет-нет, для этого ты слишком одарён и велик. Ты не будешь мне рабом. Я даже не призываю тебя на службу, и этого не будет. Я дам тебе больше, чем ты мог бы просить. Ты станешь мне сыном. Не будешь служить, но свою кровь я подмешаю к твоей… и стану просыпаться в тебе в мгновения, что изберу сам. Что ты просишь за это?
– Свободы! – придушенно прошипел я.
– И только? – хмыкнул, словно разочарованно. – Что ж, будь по-твоему: ты свободен!..
И я полетел кубарем из небытия, безвременья и пустоты.
Вот после этого я и оказался где-то на свалке нечистот в окрестности Фив, где пролежал, сам не знаю сколько, привыкая не стонать при каждом вдохе, терпеть боль, которая сжигала меня, и не кричать от неё всякий миг, и откуда двинулся на Байкал…
Сейчас это всё вдруг всплыло в моей памяти, толкнув во сне…
Мы с Аяей забрались под настил, где, сохранялось тепло, оставленное мною несколько дней назад, земля, согревшись, щедро отдавала его, а высокие снежные стены сохраняли. Аромат и влажность от оттаявшей земли и растений царили здесь, в темноте, они будто выдохнули на нас, когда я приподнял засыпанный снегом настил. Он заскрипел, выгибаясь, грозя сломаться под тяжестью снега, и мы скользнули вниз, где было влажно и так тепло, что после лютого мороза и ветра показалось жарко. Парко точно, влажный воздух и земля будто в ладони приняли нас.
– Свет надо запалить, Яй, погоди… – сказал я. – Тут щепки есть, я оставлял, чтобы костерки делать, целый день туда-сюда летать, согревать очень тяжко было…
– Вот щепки, Ар, – сдавленно прокряхтела Аяя, споткнувшись в полной темноте.
– Ударилась, что ли?
– С-с-с… Немного…
Мы не видели друг друга, как не видели ничего здесь, но я безошибочно поймал её руку, протянувшую мне длинную щепку. В следующее мгновение у нас появился и свет. Неяркий огонёк осветил нашу поляну, мы ахнули, оглядываясь: я поднял наш маленький факел повыше, и стала видна сильно разросшаяся земляника, сразу бросились в глаза яркие капли ягод. Но сама трава изрядно побледнела в темноте за эти дни.
– Давай в лёд вставим лучинки.
– Вставим, да, но долго быть здесь нельзя. Хорошо, что полянку я не слишком маленькую расчистил, но воздуха здесь надолго не хватит, особенно, если огонь будет гореть. Отогреемся, земляники поедим, и надо будет выбираться отсюда, – сказал я.
Аяя посмотрела на меня:
– Куда же… выбираться нам? Кругом снега, у нас ни одежд, ни дома, ни собак…
– Там посмотрим, – сказал я.
– Или ты теперь всё можешь? Если ты… взял Его руку, – она смотрела на меня, немного отодвинувшись. Глаза от расширившихся зрачков казались огромными.
Я с упрёком посмотрел на неё, и сел на землю, подогнув ноги, и взялся собирать ягоды вокруг себя в ладонь.
– Я уже сказал, я тот, что был. Будь иначе, разве шёл бы я столько времени к тебе сожженным и незрячим, чувствуя, что моя плоть с каждым днём всё мертвее, рискуя сойти с ума каждый миг?.. Прилетел бы сразу. Я и крыльев этих… чёрных, не подозревал в себе до того мига, как Смерть с лицом Вералги стала нападать на тебя…
Аяя вздохнула и села возле меня, не прижимаясь, но близко.
– Значит ты… ты всё-таки Огнь? Мой Огник и больше никто и ничто? – она посмотрела на меня, словно пытаясь отыскать, чего же теперь бояться во мне, если я… Но она не хотела найти. И потому обняла меня за шею, порывисто и горячо, как напуганный ребёнок.
Но потом отодвинулась немного и, близко глядя мне в глаза, спросила очень тихо, словно боялась услышать ответ на этот вопрос:
– Арюша, скажи, только честно… как есть на сердце… Ты сделал так, чтобы… чтобы ребёнка не было?
И я солгал, я не мог сознаться. Я ответил:
– Нет, конечно.
Это была первая ложь и единственная, которую я произнёс Аяе. За все годы. Но я не мог сказать правды, я не мог сказать, что едва я узнал, что она носит ребёнка от Эрика, в тот же миг, сам едва не стал тем, Кто объявил меня Своим сыном… Я не могу признать этой вины, я не могу сознаться в этом преступлении ещё и потому что подозреваю, что она и себя мигом запишет в соучастницы… И не простит даже не меня, а себя…
На мой ответ она тихо улыбнулась, а я притянул её к себе и… она хотела было отстраниться, ослабленная, даже измождённая всеми пережитыми потрясениями, но нет, нет, доверилась, отдалась мне, позволила обнять себя и даже заснула в моих объятиях.
Мягкая трава и согревшаяся земля не худшее ложе для нас, запахи травы, земли, тающего льда, все вместе, смешанные с её ароматом, Аяя, моя жизнь… Для меня ты куда более ощутима, важна, чем все окружающее, чем весь мир, и ты больше всего мира для меня, я готов отказаться от всего, но не от тебя…
А мне не спалось долго, и она вскоре пробудилась от своего недолгого сна, с радостью обнаружив себя в моих объятиях. Мы, счастливые друг другом и разгорячённые, смеясь и шутя, мы ели землянику, собирая её прямо с кустов…
А, наевшись земляники, мы, незаметно для себя заснули, утомлённые пережитым, убаюканные окружающим теплом. И в этом сне, одном на двоих мы увидели то, что… что было там и тогда, когда я принял Его руку…
Вздрогнув, я проснулся, и увидел, что Аяя смотрит на меня, она была бледна, насколько я мог видеть в полумраке от лучины. И я понял, что она проснулась, как и я, что мы видели один и тот же сон. Но сон ли то был? Или послание?..
– Ар… Ты видел… Ар, ты понял?.. Ты понял, что Он сказал? – блестя глазами, прошептала она. – Арий… Он сказал… сказал, что ты… свободен… – пошептала Аяя.
В меня проник свет из Аяиных глаз, что рождался не отражением огня, но в самой их глубине, и светил из её души… И я вдруг понял: а ведь верно… Верно! Он сказал мне: «ты свободен!»
А значит…
– Ш-ш-ш, Ар, молчи и даже не думай о том… – тишайше прошептала Аяя, вращая глазами…
– Даже не собирай мысль в слова, – и приложила палец к губам. – Но…
Она обернулась по сторонам, словно боялась увидеть Прародителя Зла рядом с нами, я знаю, что её опасения не напрасны. И прижала палец к губам.
– Похоже… Он перехитрил сам себя… – ещё тише прошептала она.
Моё сердце толкнулось радостно, меня обдало жаром.
– Яй! – и я обнял её, целуя. – Да мы же… тогда…
Но она выпросталась, тихо смеясь:
– Ш-ш-ш! Говорю же: молчи даже сердцем!.. А отсюда выбираться надо, Огнь… задохнёмся!.. да не целуйся ты, шалый!..
Я поворочался в снегу, обминаясь и пытаясь сообразить, цел я или нет. Нигде не было больно, всё двигалось, тогда я открыл глаза. Я видел вокруг только снег и только его и чувствовал, но там, где я находился, он лежал рыхло, оказалось, большая ледяная плита упала, опершись одним концом на край скалы, и создала своеобразную крышу, которая и защитила нас. Нас, потому что я почти сразу нащупал что-то, и это был не я, это была нога Агори в меховом сапоге. Я потолкал и подёргал его, и он зашевелился, стало быть, тоже живой. Я целый и он, это было неплохо. Вокруг не было совсем темно, только очень тихо. Агори, ворочаясь, перевернулся, выплёвывая снег.
– Чё это… живые мы, што ль? – прошептал он, кое-как вытирая лицо от снега. – А?..
– Ты чего шепчешь-то? – проговорил я.
Мы сидели под надёжной «крышей», льдина встала вкось прямо над нами. Агори, подняв голову, увидел её.
– А… п-похоже… повезло нам, а, Эрбин?
– Да уж… ничего не скажешь…
– Интересно, остальные как? – проговорил Агори, копошась в тщании отыскать шапку, потрепал руками по волосам, рискуя со снегом вытрясти последние.
– Выбраться надо, тогда и узнаем, – сказал я. – Ты точно целый, молодец?
– Да вроде.
– Давай, попробуем откопаться.
– А сильнее не привалит?
– А что делать? Сидеть тут? Спасать, боюсь, никто не прилетит, – вздохнул я.
– Ты про них… – Агори сделал «глаза», показав вверх. – Про Ария и Аяю…
– Думаю, они не знают, что нас тут… завалило – сказал я, не сомневаясь в своих словах. – Иначе достали бы уже.
– Думаешь, после того, как их гнали тут, они стали бы нас спасать?
– Они бы стали, – сказал я, кем бы ни был Арик, что бы ни говорила Вералга, что бы я ни видел своими глазами, я не верю, что он бросил бы нас умирать. И уж Аяя тем паче. – А раз нет их, давай-ка осторожно…
– Может, ты снег сдул бы разом, и дело с концом? – сказал Агори.
– А если там остальные, их в пропасть унесёт моим ударом? Вот если бы плиту эту осторожно приподнять… тихонечко…
Агори обрадовался:
– Хо! Так это я легко! – и не поднимая даже рук, просто глядя туда, плавно, словно она был на петлях, как дверь погреба, приподнял гладкую плиту, состоящую из слоев снега и льда за несколько лет смерзшиеся и уплотнившиеся более камня. А там за ней дышал метелью всё тот же странный день. Лето на дворе, день долгий.
– Долго держать сможешь? – спросил я, опасаясь ещё выходить под плиту.
– А сколь надоть? – спросил Агори. – Сколь надо, столько и продержу. Пошли, Эрбин!
И уверенно отправился к выходу на волю. Я поспешил за ним. Оказавшись за пределами нашего убежища, мы обнаружили, что день всё же клонится к закату.
– А мы… долгонько там просидели, в снегу-то, – сказал Агори, гляди, уж к вечеру время… где же остальные?
Я огляделся. Дом, двор, амбар, сараи, всё было завалено и, должно быть раздавлено снегом и льдинами, их обломки торчали теперь из массы снега, обрушившегося на наш уступ. Удивительно и даже смешно, что уцелела только баня, что была ближе всего к скале и под небольшим карнизом.
– Ты держи покамест плиту, молодец, я попробую снег убрать, глядишь, остальных найдём…
Я легонечко стал «сдувать» снег, боясь, чтобы не потревожить раненых. И вскоре один за другим, обнаружились все, оглушённые и пораненные, кого сильнее придавило, кого легче, кто просто начал задыхаться уже, не имея возможности выбраться из сдавливающего снега. Хуже всех был Мировасор, которому большая ледяная глыба отдавила ноги. Все потихоньку приходили в себя, я помог Рыбе, что никак не могла очнуться, Дамэ, едва отдышался, подполз к ней.
– Жива? – он глянул на меня.
Я кивнул:
– Задохнулась малость, грудь освободи ей.
А сам поспешил к Мировасору, хотя его мне как раз спасать вовсе не хотелось, но Викол уже подошёл к нему, без одежды, как и прибыл, он изрядно обморозился, и сейчас, дрожа, держал себя синеющими руками за локти.
– Ч-что с-с-с М-мировас-сс-сором? – трясясь, спросил он, с надеждой глядя на меня.
Тут и голый Орсег подоспел, теперь уже совсем голый, видимо лавина сорвала его покрывало, которым он был прикрыт, когда они явились сюда, и больше похожий на какого-то замороженного тунца, по волосам взялся иней, кожа из бронзовой отливая в сизый, уд он прикрывал ладонью, боясь отморозить, вероятно.
Всё это вкупе с остальным выглядело бы комично, если бы мне не приходилось гнать от себя мысль о том, что Арик опять пропал в мятущемся над нами снеге, что убита Вералга, и этого моему брату точно никогда не простят, а значит, не помогут мне отыскать его… но на что мне его искать? Чтобы отомстить за погубленного нерождённого ребёнка? Или чтобы быть с ним и Аяей рядом?.. Я не только не мог сейчас об этом не думать, но мне хотелось бросить всех и броситься, крича вьялице: «Ар! Арик! Аяя! Вернитесь! Возьмите и меня на свои крылья!»… А потому я наклонился над Мировасором, причём Агори приподнял и эту глыбу, и мы вытащили раненого. Он был без памяти от боли и удара, и оттого, что его придавило массой снега, и от мороза. Пришлось немедля помочь ему.
– Викол, Орсег, идите к пещере, Агори, Рыба, Дамэ, ведите их, разожгите костер, обогреться, не то захвораете все. И так… перемёрзли…
Я срастил Мировасору раздробленные ноги в один миг, а вот тащить его, ещё бессознательного, на себе было делом тяжким и, главное, нерадостным, с куда большим удовольствием я сбросил бы его в пропасть. Когда я добрался до пещеры со своей ношей, мои сотоварищи были почти в том же состоянии, потому что костра зажечь было нечем. Никто из них огнём не владел, мог Арик, как известно, и Мировасор, что бы теперь без памяти. А моих похоронок с огнивом в этой пещере, они, разумеется, не знали. Так что я послал тех, кто был хоть как-то одет, а это Дамэ, Агори и Рыба, за хворостом или дровами, а пока запалил то, что здесь оставалось с прошлых времён, и заставил Орсега растирать Мировасора:
– Его разогреешь и сам согреешься.
– А т-ты, ч-чт-то? Не м-мёрз-знеш-шь?
– Что ж я, не живой? – хмыкнул я, но в сравнении с ним, я был одет неплохо: в рубашке и вязанке и штаны на мне тёплые, и катанки.
Пещера наполнилась дымом, потому что здешние дрова сто раз отсырели, но всё же занялись и разгорелись, а вскоре подоспели и наши с дровами и хворостом, потому костёр запылал знатный, все мигом согрелись.
– Как теперь? – спросил Викол, с тоской глядя на костер, вытянув к нему на удивление большие руки. – У нас тут ни собак, ни одежды, ни того, кто может перемещаться в одно мгновение…
Он отвернулся, сделав вид, что дым попал ему в глаза, потому что голос его дрогнул. Но едва он произнёс эти слова, как за спиной мы услышали чей-то голос, показавшийся мне смутно знакомым:
– Вот они, здесь…
– Хвала Создателю! – ахнула Вералга, вваливаясь в пещеру, почти занесённую снаружи снегом. И я хотел сказать то же самое, потому, что она жива, стало быть, не ошибся Арик, не Вералге шею скрутил.
На ней была шуба, а на голове лохматая шапка. За Вералгой вошла… Басыр. Позади был кто-то ещё, но отсюда, из глубины не было видать. Викол бросился к Вералге, с радостными воплями, хватая её за руки, глядя в лицо, ещё не веря. А Басыр ответила на мой молчаливый взгляд:
– Дак-ить, едва лавина сошла, она к нам и вбегат, однако! – проговорила она, улыбаясь, от чего её щёчки выдвинулись яблочками и показались зубки, особенно мило два передних, немного торчащих вперёд. Пока я разглядывал её знакомое лицо, будто находя в нем милые черты, она продолжила: – И криком кричит, что тута все сгинули под снегом. Стало быть, не все…
Я подошёл к ней.
– Басыр… так ты, глаза мне отвела тогда?
– Отвела, а на что ты мне был нужон тада, када ты хоть и со мной был, а всё об ей думал. Теперя ничего… гляжу, её нету здеся… Иде же? Али сгинула под лавиной?
– Нет, они раньше улетели.
– Так они живы?! – радостно ахнула Вералга.
– Ты-то как жива? – засмеялся Орсег, радостно натягивая предложенную шубу и штаны из меха.
– А почему я не должна быть жива? – удивилась Вералга. – Правда я не помню, как оказалась на берегу, где льдины едва не с дом качаются. Лежу, спиной примёрзла ко льду… поднялась, и сразу будто всё вспомнила, тут и громадная лавина сошла на эту скалу. Ну я и кинулась в ближайшее человечье поселение. А там – вот кто, настоящая здешняя предвечная. Да ещё какая!
– Какая? – спросил Орсег, с интересом оглядывая Басыр, ишь ты, выискался соперник.
– Моя наставница, – сказала Вералга.
– Она?! – изумился Викол.
– Именно. Но то дальше, намного дальше не север было, тогда там было тепло и славно… Это теперь что-то нехорошее в природе сделалося, что сюда такая стужа-то пришла.
– Зла скопилось много, а любви мало, вот и остыла природа. А ныне снова Любовь воплощённую согнали с места, так что нескоро сюда опять весна-от придёть… – ответила Басыр. – Бережнее надо к себе подобным. Я вот впервые вместе так много предвечных вижу, ранее не более двух, вот как Эрбин и Аяя. Что ж вы обидели её? За что? Кому она помешала? Эрбин, ты ли сотворил что?
– Она не одна улетела.
– Ах вот как… так, стало быть, калека тот, что через нас прошёл, сильнейший из всех предвечных, кого я видала, это… ваш здешний Арий, твой брат? – она взглянула на меня.
– Ты знаешь тутошних предвечных? Когда вы пришли сюда, разве тут кто о нас ещё помнил? – удивился я.
– Я о вас двоих знала ещё в прежние времена, – сказала Басыр. – Бывала здесь наездами, я тоже люблю по миру-от кататься. Вы одни к дому привязаны, и ваш дом привязан к вам, хоть и странно это, однако.
– А у них странностей полно, – сказал Орсег. – У здешних…
Басыр улыбнулась, но посмотрела на меня с той же улыбкой:
– Верно ты говоришь, незнакомец. Но тем и необныковенны и места здешние, и здешние люди. Уже одно то, что их тут ажно трое народилось за тысячу лет, уже это было бы неправдоподобно, если бы не то, что здесь, под этим Великим Морем один из самых мощных на земле источников Силы.
– Я – Орсег, – сказал Морской царь, с гордостью называя своё имя и прозвание.
– Вона как, так и Морской царь к нам в гости на Байкал пожаловал…
Тем временем пришёл в себя Мировасор, возле которого оставался только Агори. Рыба и Дамэ сидели рядом на камне и спокойно следили за движением, происходившим у входа в пещеру, ожидая, чем всё это окончится.
– Что… где мы? – проговорил Мировасор, глядя на Агори. – Мы живы? Почему?..
– Очевидно, Смерть была слишком занята тем, чтобы заморочить тебя Мировасор, – сказал я.
Он уже подтянулся и сел, оглядываясь по сторонам. И с изумлением узнал Вералгу.
– Вералга… ты… жива?!..
Мы бы засмеялись, но никому особенно весело не было из-за того, что мы не поверили одному из наших, а полностью доверились воплощению Тёмной силы, что овладела нами. Хотя не вполне, я верил как раз Арику, но я не успел ни сказать ничего, ничего сделать, когда едва не произошло непоправимое. И хотя все мне твердят, что на Аяе и Арике какая-то там Печать Бессмертия, я очень сомневаюсь в дарах Повелительницы Той стороны. Поэтому я по-настоящему испугался, когда Мировасор начал швырять огонь в них, а я никак не мог их уберечь, ни остановить Мировасора, хотя мог бы, наверное, камень ему на голову скинуть… но… Я был обескуражен и раздавлен их с Аяей двойной подлостью, да и чудовищный зелёный огонь из глаз и чёрные крылья Арика не на шутку испугали и будто обездвижили меня…
Вералга подошла к Мировасору.
– А ты пострадал, мой друг? Что у вас тут случилось? – мягко спросила она, хотя мягчить уже нечего, он совершенно здоров.
– Арий сбросил на нас лавину! – сказал Мировасор, жалобно блея, вот подлец.
– Ложь! – воскликнул я. – Лавина сорвалась от твоего удара!
– Скажи ещё, что и Байкал взорвал я! – ехидно отбил Мировасор.
Но и я не лыком шит, я ухмыльнулся и ответил ему с удовольствием:
– Нет, конечно, на это тебе не хватило бы Силы.
Мировасор задохнулся от возмущения и онемел на некоторое время, я впервые увидел его растерянным, но зато Рыба и Дамэ были очень довольны, подмигнули друг другу, оживившись, и Басыр улыбалась узкими чёрными глазами. Вералга собиралась сказать что-то, наверняка, нравоучительное, уже и надулась для этого, не замечая, насколько она смешна в это мгновение со своими поучениями здесь, в дымной пещере среди людей, полуодетых в шкуры, в своей шубе и лохматой шапке. И хорошо, что она не успела открыть рта, потому что Агори, маленький и дробный, сказал именно то, что необходимо было сказать сейчас:
– Братья, сестры, предвечные! Да вы что?! – он обернулся по сторонам. – Нас и так немного на земле, нам приходится нелегко в мире, где мы сильнее, но и уязвимее всех! Давайте перестанем враждовать, отныне и навсегда и станем принимать друг друга такими, какими нам пришлось явиться в этот мир. Не судить, не обвинять, не отторгать от себя!
– Не отторгать отдавшихся Аду? Кем же тогда станем мы все? Его рабами? – воскликнул Мировасор.
Агори смешался под его взглядом. А Орсег словно бы подвёл черту:
– Кто изгнан, уже не вернётся, а те, что здесь, не объединиться ли нам?
Мне вовсе не хотелось ни с кем объединяться, особенно с ними со всеми, но я не стал спорить, решив посмотреть, что из этого получится.
Остальные же закивали, оборачиваясь, не кивала только Басыр, она лишь слегка улыбалась, поглядывая на всех. Определённо, она нравится мне…
– Нас здесь восемь, девятая – Арит, в Кемете, как раз то число, что нужно, если что, так, Эрбин? – сказал Орсег.
– Мне не нужно было никакое число, – ответил я. – Это Мировасор придумал ту девятку. А Смерти было безразлично, один я или с компанией, она вела свою игру.
– Ну… сие нам неведомо, – недовольно проворчал Мировасор, поднимаясь, наконец.