Текелински
Психотомия
Психоделическое бытие
Человек, на протяжении всей своей жизни, перманентно находится в некоем опьянённом состоянии. Будь он абсолютно трезв, то есть случись такая невероятная ситуация, ему бы не перенести реальности этого мира. Прошу прощения за такую грубую параллель, но ему не выдержать настоящей реальности мира, как не выдержать какой-либо серьёзной операции без наркоза. Та боль, необходимо сопровождающая, как первое, так и последнее, захлестнула бы его сердце, и он сгинул бы, не имея ни единой возможности для собственного выживания.
И весь вопрос здесь, лишь в интенсивности боли, и соответственно, интенсивности опьянения. К примеру, наши мечты, наши «хорошие мысли», провоцируют выброс в кровь порций эндорфинов, серотонина, и других наркотиков, заставляющих чувствовать подъём всех консолей, чувствовать силу, надежду и обостряющееся чувство любви. Все обмены веществ в нашем организме, секреторные и психофизические метаболизмы ускоряются и гармонизируются, и мы чувствуем благостность мира, расположенность жизни, – мы чувствуем перманентное наслаждение этой жизнью.
Человек думает о плохом, только когда в его крови, уменьшается концентрация эндорфинов. Она может быть спровоцированная извне, но, как правило, это происходит от общего ослабления тонуса. Ибо, какими бы не были невыносимыми внешние обстоятельства, при достаточной концентрации эндорфинов, всякие невзгоды жизни видятся в свете лишь необходимых испытаний, и не являют собой чего-то критического. Человек лишь начинает искать выхода из ситуации, и не впадает в отчаяние. В моменты же опасности, мнимой или реальной, не суть важно, чтобы пережить стресс, ему необходим самый мощный наркотик, который способен выделять его организм – адреналин. Но как только он находит выход, как только опасность сдаёт, как только всё более-менее уравновешивается, он возвращается к хорошим мыслям, кои приносят ему чувство радости или отдохновения. Благодаря таким естественным наркотикам, как эндорфины и серотонин, у человека всегда есть надежда на лучшее. Их концентрация в организме постоянно меняется. Но абсолютно трезв, – человек не бывает никогда! Помимо того, что в его распоряжении имеются множество собственных внутренних фантазийных провоцирующих концентрацию этих веществ, аспектов, он всюду окружает себя внешними, провоцирующими опьянение, (музыка, и все виды искусства), как, впрочем, и любые игры, в которых сам процесс вызывает такие провокации. А главное – потенциальная победа, как нечто схожее с оргазмом, провоцирует такой мощный выброс эндорфинов, что человек даже может потерять на время сознание.
Так вот, именно химия определяет состояние нашего психофизического состояния. Лишь усиление, увеличение в крови стимулирующих веществ, либо их уменьшение, определяет на самом деле, чувство счастья, или чувство несчастья человека. И человек беззаветно влюбляется в того, кто стимулирует в его организме увеличение подобных веществ, и люто ненавидит того, кто становится провоцирующим фактором их уменьшения. Такова психофизика всякой любви, включая и любовь к искусству, или к природе.
В раннем детстве и юности в нашем организме, почти круглые сутки блуждают эти вещества, выделяясь постоянно в больших количествах. Но со временем, как вся секреторная система успокаивается, так нам всё больше требуются внешние стимуляторы, и мы ищем их всюду. Но, как правило, останавливаемся на наиболее простых, непосредственных, и в силу этого наиболее опасных. Алкоголь, или другие всевозможные наркотики. А это есть запуск всей нашей физической и психофизической машины в разнос. При котором на ходу, начинают вылетать на дорогу детали, и машина рассыпается, не проехав и десятой доли, заложенной для неё дороги.
Каждый, в глубине своего сердца осознаёт, что существуют иные пути, но в силу ли лености, в силу слабости и нежелания тратить силы, (ведь всякий иной путь требует этой силы, требует работы), находит самый лёгкий путь. И не малую вину во всём этом, несёт Глобализация.
Глобализация
То, что из-за общей глобализации в мире, всё меньше возможности для человека попасть в другой мир, испытать восторг от нового, небывалого, незнакомого, утолить скуку и переломить бренность и пресыщение этим миром, очевидно так же, как очевидно и то, что в мире всё меньше уголков, где человек мог бы оставаться самим собой, где влияние общей глобализации цивилизации, а за ней и глобализации сознания, сглаживания, нивелирование инстинктов, упрощение и ослабление всех аспектов воли, и как следствие всё меньше возможностей для счастья. Это редкое, экзотическое ныне «растение», требует для своего процветания иных «погодных условий». Для него важным является наличие в окружающей атмосфере достаточной концентрации «паров любви». Без них оно необходимо засыхает, либо меняет свою «биоструктуру», приспосабливаясь к новым условиям жизни. Так счастье трансформируется в терпение, и её стебли и листья обзаводятся шипами, словно у кактусов в пустыне.
Очевидно наш мир, преодолел пик своего совершенства в средние века, во времена, так называемого Возрождения. В те исторические моменты, когда на земле царило настоящее разнообразие, когда ещё оставались неоткрытые страны и даже континенты. Когда жизнь человека, при всех своих страданиях, имела ещё главную надежду для себя, – увидеть иной мир, иную жизнь. Подспудно осознавая эту потерю, мы судорожно и самозабвенно ищем иной мир за пределами нашей планеты, среди бескрайнего океана космоса, среди пустошей и кажущихся обетованными иных звёздных систем и планет, кружащихся в них.
Очевидно мы, преодолев этот пик совершенства, катимся по наклонной под гору, и все наши фантазии, все наши цели соответствуют тем перспективам, кои открываются для катящегося вниз. Мы уже не в состоянии видеть небо, ибо вектор нашего взгляда устремлён под гору.
Глобализация, в конце концов, убьёт этот мир. Она нивелирует все его разнообразные формы, приведя к относительно ровной, вызывающей лишь скуку, поверхности. Всё экзотическое, всё самобытное и редкое, в конце концов, утонет, и растворится в общей однородной массе. И вслед за этим, необходимо наступит царство нигилизма и презрения к жизни. Если только природа, с её мощнейшей иммунной системой, сама не начнёт противостоять этому заболеванию, и не развернёт этот вектор нивелирования, упрощения и стагнации, и не позволит умертвить свои главные консоли, – консоли разнообразия. И как у всякой «иммунной системы», у неё всегда на крайний случай есть последнее действенное средство – война.
Биопсихологическая константа
«Что опьяняет сильнее вина? -
Женщины, лошади, власть и война…»
«Кому-то музыка, и чарочка вина…. Кому – борьба, вершины, и преграды…. Кому-то – почести, награды…»
Привычка
Человек, как и всякая биосистема, устроен так, что он всегда противится всяким новым формам собственного бытия, и в то же время, попав, и побыв какое-то время в этом новом бытии, неважно волей ли случая, или под действием чужой или собственной воли, приказывающей ему идти в опасную сферу жизни, в конце концов, он становится зависимым от этой формы жизни.
Как происходит адаптация, и в чём её глубинные мотивы и фатальные аспекты для нашей психофизики. Рассматривать всё это я буду с точки зрения абстрактно-обобщающей концепции, следуя от индукции, к дедукции, и обратно. Ибо всякое зерно, всякая суть проблемы всегда находится именно в этой стезе нашего разумения.
К примеру, как, а главное почему, столь отвратное для всякого организма употребление яда, приводит впоследствии к требованию организмом этого яда. Самое наглядное из подобных положений, это употребление алкоголя. Человеческий организм, на всех уровнях своего внутреннего устройства, начиная употреблять алкоголь, всеми фибрами противится этому. Но привыкнув и адаптировавшись, начинает неминуемо требовать постоянно всё более сильные дозы этого яда. В чём здесь подвох, и в чём психобиологическая константа? Интерес, толкающий нас в начале процесса, к познанию непознанного до сих пор, вынуждает нашу психику, не смотря на опасность, делать шаг в «тёмный лес». Боль от нового, с лихвой перекрывается болью скуки. Страх от нового, уходит на задний план, когда из этого же «тёмного леса», со своим оскалом пустоты, выходит чудовище скуки. Такова суть нашего глубинного изначального естества. Оно, благодаря этим константам, стремится к познанию непознанного, и на этом пути, всякая сторона этой жизни, к какой категории мы бы не относили её, всегда находится под властью её фатальных архаических принципов. Ведь всякая наша общая деятельность, как и всякое локальное действие, всегда находится именно на этом пути. Мы с большим трудом, преодолевая в первую очередь страх, и затем все остальные наши привычки, включая лень, нерешительность, недоверие к собственным устоявшимся убеждениям, идём воевать, и получая на поле брани, эту «неестественную инъекцию», испытываем страшные муки и неудовольствия, но через некоторое время, (для каждого из нас своё), начинаем испытывать невероятное удовольствие от этой деятельности. И вот наша психоделика уже требует от нас, каждым днём ступать на этот путь, без которого, в конце концов, мы не принимаем уже нашей жизни. И это положение присуще всякой нашей деятельности, без исключения. Такова наша «наркозависимая суть». Ведь те дозы, что получает наш организм от соприкосновения, как с алкоголем, так и с войной, так или иначе, вовлекают нас в зависимость. И привыкая, мы уже не хотим знать никакой иной жизни. Но вот метаморфоза. Именно в этот момент мы начинаем искать новых раздражителей, чтобы через боль и страдание получить толику удовольствия.
Тот, кто когда-либо занимался спортом, знает, с какой неимоверной болью, невероятной силой воли и преодолением связано каждое спортивное занятие на начальных этапах. Но через некоторое время, организм настолько привыкает к разрывам волокон мышц, и тем истомам от отдохновения, связанного с их заживлениями, и выбросам в кровь эндорфинов, что испытывает нечто подобное ломкам, без ежедневных тренировок. И эта необходимость не заменяется ничем иным, так как всякая сублимация здесь, действует лишь на небольшой процент удовлетворения. Выплеск энергии, к формам которого привыкает организм, должен и впредь иметь именно эту форму. И если вообще говорить о сублимации, то её неоспоримое присутствие в нас, как заменительной трансформативной агрегации, имеет действительное место лишь в транспсихологических аспектах деятельности нашего сверхчувственного мозга. Здесь сублимация одной формы выплёскиваемой энергии, действительно способна заменить на другую, (к примеру, либидо на формы эстетического, поэтического или иного искусства), но также не полностью, а лишь частично. В более грубых же формах, она обманывает нас, приглушая на некоторое время, жажду, спровоцированную активностью монад нашего тела, ступивших однажды на определённый путь. К примеру, (знаю из собственного опыта), привычка заниматься в спортзале, никогда не заменяется, к примеру, приёмом алкоголя, или обратно. Любые сублиматические попытки здесь, в конце концов, терпят фиаско. Организм всегда будет требовать именно той формы, к которой привык. И здесь всякая привычка, так или иначе, становиться клеткой, из которой очень тяжело выйти.
Тот, кто когда-либо писал в своей жизни, и помнит все стадии своего становления как писателя, знает, какие муки, смешанные с удовлетворением он испытывал на ранних стадиях своего творчества. И как всё это трансформировалось постепенно, но необходимо, в нечто естественное, и не приносящее уже ни того удовлетворения, ни тех мук, что когда-то тиранили и удовлетворяли. Но теперь он не в состоянии отказаться от своего ремесла, и не представляет своей жизни без этого. (Также знаю по собственному опыту), желание писать, трансформировавшееся из изначальных плетей и шомполов, стегающих и заставляющих разум думать и воспроизводить, превращается в навязчивую идею, и свербит всякий раз под коркой головного мозга, когда ты отодвигаешь свои скрижали в сторону на некоторое время.
Всё гнездится в нашей психоделике, в той глубине нашего организма, где за «пеленою майи» скрыта вся концепция мироздания, и её составляющей – жизни. Начиная с метаморфозных последовательных изменений, так называемых мутаций, и кончая Великими умопостигаемыми нами концептуальными философемами, выводящими наше сознание на ступени постижения и власти над собой и окружающим миром. Ты ступаешь на путь философии, и та обжигающая преисподняя, что так пугает изначально, со временем врастает в тебя, и ты становишься чем-то неестественным, чем-то новым и ужасающе прекрасным! Ты становишься частью того корабля, что нёс тебя на своей палубе, будучи изначально лишь твоим транспортным средством. На современном бытовом уровне, можно сказать, что нечто подобное происходит и с каждым автомобилистом. Он становится частью своего автомобиля, и уже плохо представляет свою жизнь без него. Та безоговорочная беспечность, недальновидность и отсутствие всякой разумности при вступлении на всякий путь, (коих бесчисленное множество в нашей жизни), говорит о том, что именно в этом и заключена вся наша суть. Мы крайне беспечны, когда ищем и находим для себя новые пути. Но именно в этом таится вся Великая стезя нашей жизни, её величайшая биопсихологическая константа. Ибо невозможно здесь найти исключений, вопрос лишь в интенсивности, в степени агрессивности, и степени познаваемости мотивов и целей, а также осознании и понимании результатов. Ибо не всякий результат виден, и может быть идентифицирован нами, как результат. А точнее сказать, большинство таких результатов непонятны нам, и не могут быть признаны как достижение каких-либо целей. Общая линейность нашей познавательной конструкции такова, что нам недоступны осознанности, что могли бы пролить свет на те метаморфозы нашей жизни, которыми усеяно всё поле нашего бытия. Отсюда и вся загадочность мира, и нашей жизни. Наше бытие не предполагает и не располагает к полной познаваемости ни одного «зёрнышка» этой жизни. Всё, что мы пытаемся осознать, так или иначе, всегда приводит нас к тупику, и мы не в силах увидеть главного аргумента, последней частицы, абсолютно достоверной «макрокинезной субстанциональности», ни в одном из направлений в нашей научной деятельности. И только привычки, что безоговорочно доминируют над нами, и заставляют нас противостоять им же, ступая в «тёмный лес», водят нас по замкнутому кругу бытия, из которого, словно из «чёрной дыры», не может вырваться ни один «фотон нашего познания».
Дрессировка
Воспитание человечества, приведение его жизни к неким благородным лекалам совершенства, как некая грандиозная задача так называемых «высших людей», на самом деле является сомой ложной в своей сути, метаформой сознания. Здесь явно чувствуется стремление к власти, свойственной всякому воспитателю, как всякой матери по отношению к своему ребёнку. Человек, прежде всего, пытается поставить под своё влияние всё, что он любит, а всё что не любит, истребить, упразднить из жизни. И его детская наивность в этой работе, поражает своей близорукостью и слабоумием, как, впрочем, и своей одержимостью
Мать всегда хочет одного, чтобы её ребёнок был под её полным контролем, так как убеждена, что только так она может обеспечить ему его безопасность и процветание. И наши моралисты, мечтают о том же, и делают то же самое в своих попытках обуздать, нивелировать все инстинкты человека, и заставить его стать домашним животным, при том, подразумевая, что именно в этом заключается его счастье. Попытки улучшения человеческой природы, всегда приводили либо к деградации человеческого социума, либо к его разнузданности, и катастрофическим последствиям в обоих случаях. То есть всегда к обратному результату. Когда человека загоняют в резервации, и хлещут плетьми, он либо теряет человеческий облик, становясь слабовольным пресмыкающимся животным, либо озлобляется настолько, что начинает рвать на куски своих соплеменников. Ещё никогда на этой бренной земле, человек не получал нужного результата, в своих стремлениях «улучшить» человека.
«Его наружность удручает
как сломанная детская игрушка
и совесть изнутри его съедает -
в себя развёрнутая пушка
в нём внутрь загнанная злоба
как кислотой кишки сжигает
его чернеющее нёбо
пасть оборотня мне напоминает…»
Каждый человек должен воспитывать себя сам. Эта банальная мысль, тем важнее, чем глубже ты осознаёшь, что никаких моральных догм, полезных для всех и каждого, в жизни – не существует. И только страх жить рядом со зверем, будучи каждодневно подвергаем опасности, заставляет человека изобретать правила поведения для всех, и выжигать калёным железом те склонности людей, коими они обладают по своей природе, и без которых не будут настоящими людьми. Главная задача моральности в том и заключается, чтобы истребить в человеке всё, что не подвластно контролю. Сделать из него «послушного коня», такого полезного в быту, но такого безвольного и бесполезного для собственного становления.
«Она хребет ему сломает
объездит как в манеже кобылицу
и вот уже другого не желает
уж не влечёт его жар-птица…»
Вырвать зубы и когти, как поступали ярморочные шуты с медведями в России в средневековье, одурманить религиозными наркотиками, и главное перевернуть душу. Ибо уверенность в правоте определённого агрегатива собственной убеждённости, навязанной из вне и привитой, словно на стволе вишнёвого дерева, является самой важной, и последней целью, как всякого жреца от религии, так и всякого философа или политика от мира. Ты сам думаешь так, и сам пришёл к этому. Все твои идеи идут из твоего собственного сердца. – Таков посыл, и такова политика всевозможных фальшивомонетчиков, как от религии, так и от натурфилософии и политики.
Но надо отдать должное всей этой исторической селекции. Социум действительно стал безопаснее и комфортнее. Общество всё меньше страшит обывателя, и он успокаивается, и все его наиболее живые аспекты атрофируются, всё более превращая всю нашу жизнь в болото. И в этой связи всё явственнее проступает вопрос действительной полезности всей этой селекционной работы. Что, на самом деле ценнее, «дикорос», или «культивированное растение»? Что ценнее, если можно так ставить вопрос, Амурский тигр, или корова? При всей полезности коровы, её ценность несопоставима с ценностью Амурского тигра. И вопрос здесь даже не в той редкости последнего, (хотя и это важный фактор), но в той чувствуемой подсознательными фибрами, Великой красоте, силе и очевидной совершенности тигра, по сравнению с коровой. Почему же мы из людей, ставших таким, какие они есть пока ныне, только благодаря условиям, и великой противостоящей силе духа, всю новейшую историю пытаемся сделать стадо коров?! Мы готовы культивировать всё, что окружает нас, включая и человека, и создавать огород, в котором будут «процветать» благонамеренные, без яда и колючек растения, и бродить и есть из лотков, нивелированные в своём духе животные. Но какое будущее может быть для такого «огорода»? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что такая селекция может привести только к одному, очень скорой деградации, загниванию, и как следствие, исчезновению Великого зверя – Человека!
Смещение ответственности
Наша глупость, историческая недальновидность и политическая близорукость, благодаря которой мы с упорством смешиваем всё благородное и сильное, всё по-настоящему возвышенное и совершенное, с низменным, пошлым, а по сути слабым, не оставляет сомнения в том, что это часть нашей генетической сущности, и что и впредь будет происходить всё то же самое, во всех сферах нашего психофизиологического пантеона. Безусловно, человек должен воспитывать сам себя. Но необходимо понимать всю глубину этой работы, и видеть реальные перспективы, а не плавать на поверхности ежеминутного момента. Мы должны стремиться к правде, а не к удовлетворению, для которого правда, по большому счёту, совсем не требуется. Всё низменное, унижающее, коварное и вероломное, а по сути лишь слабое, что преподноситься как злое и ужасное в человеке, то, что нужно искоренить, изъять, закрыть в тюрьму, либо бросить в бездонный колодец, на самом деле является лишь проекцией той конъюнктурной градационной лестницы, того представления о рангах, которым пропитано всё наше представление о мире, и его архаической регрессивно-прогрессивной шкале. В мире нет ни злых, ни добрых людей, но есть слабые и сильные, и соответствующие им реакции, – реакции на те обстоятельства, в которые попадает та или иная личность. Реактивность слабых, пред кажущимися непреодолимыми обстоятельствами, и спокойствие и рассудительность сильных, говорит лишь о разности доминирующих слаженных, организованных и упорядоченных в себе мотивов последних, для которых жизнь гораздо шире и глубже, чем для слабых, и которые видят перспективы этой жизни тем отчётливее, чем больше подобных непреодолимых обстоятельств возникает на их пути. Всё зло этого мира, на самом деле гнездится именно в слабости, а не там, где его видят большинство обывателей нашей планеты. А по большому счёту оно гнездится в том дисбалансе, в том несоответствии представления о жизни, и её реальных олицетворениях, и воплощениях. Зло таится в несоответствии желаниям, того олицетворения бытовой реальности, коим наполнено всё пространство нашего бытия. Когда предвосхищение событий, наталкивается на непреодолимый «айсберг действительности», и обжигаемый водами холодной реальности, дух озлобляется настолько, что начинает обвинять во всех этих несоответствиях именно «айсберг», в противоположность сильной натуре, которая всегда склонна к обвинению себя, к несколько иному взгляду на те обстоятельства, что возникли на её пути. Сильный человек потому добр, что его предвосхищение событий всегда идут в фарватере реальности, и его шансы на столкновение с «айсбергом несправедливости» настолько ничтожны, что он вообще забывает о том, что жизнь несправедлива, ибо способен даже свои ошибки обернуть в свою пользу, невзирая на ежеминутный ущерб.
Зло, это всегда по отношению к тебе, либо к твоему «клану», с которым ты неразрывно связываешь себя, – и никогда вообще. Но дело даже не в этом. Та эмоциональность, с которой мы подходим к данному вопросу, всегда искажает реальность, и не даёт оценить по его настоящему достоинству не один акт жизни. Мы одурманены своими эмоциями и производными фантазиями, и не в силах трезво смотреть на вещи, а между тем, чётко прослеживается влияние всякого акта зла на наше существо, в его необходимом становлении, его укреплении и возвышении. Полезность всякого зла, его необходимость на пути всякого становления и совершенствования, для всякого достаточно глубоко осмысления, не вызывает сомнения. Ибо, стоит ему представить на миг, что всё зло мира вдруг исчезло, как он со всей ясностью видит все трагические последствия такого невероятного события. Для поверхностного в своём разумении обывателя, не видящего дальше своего носа, всякое зло должно быть неминуемо упразднено, или хотя бы изолированно, отодвинуто от жизни. И в этом он видит самое достойное цели благо, как для себя, так и для всего нашего общества. Его близорукость, вне всякого сомнения, есть проекция его психофизической конструкции, его генетической животной сути, в которой простым, ежеминутным мотивом выступает выживание здесь и сейчас. И его нельзя за это упрекать. Как нельзя упрекать так называемых братьев наших меньших, в их стремлениях удовлетворить несмотря ни на что, немедленно свой голод, или поступать неразумно с нашей точки зрения, в иных ежеминутных действиях.
Мы всегда ищем и находим виновного во всех своих бедах, не в самой природе, не в том стечении обстоятельств и неумолимой воли природы на локальном отрезке времени и локальной точке пространства, но в личности, в отдельном человеке, ответственном за неправильное течение жизни, за катастрофы и те последствия, что на самом деле, предначертаны самой судьбой, и не зависимы, по большому счёту, от будто бы произвольной воли определённого человека. Всякий человек, как бы мы не относились к нему, часть общей природы, её глобального «макрокинеза», и ему не под силу, будь он трижды силён, трижды умён и злонамереннен, выпасть из контекста, встать над общим макрокинезным течением, и управлять по своему собственному произволу, (не теми мотивами, что необходимо властвуют над ним), но исходя их своих, присущих только ему злых намерений. Причём злых самих по себе, без каких-либо «зачем», «для чего». Обвинять человека в его злонамереньи, всё равно, что обвинять молнию в её разрушающем воздействии на сарай, и её попадании именно в этот сарай. Мы плоско смотрим на мир, когда придаём природе слишком большую бессознательность, и наделяем человека излишней сознательностью, тем, будто бы существующем в нём самоконтроле, несмотря на природные наклонности, и те мощнейшие мотивы, что блуждают в нём, словно молнии по небу. Наша внутренняя природа ничем не отличается от внешней природы. И это не столько антропоморфизм, сколько натурпоморфизм, хотя разницы нет никакой, вопрос лишь взгляда с одной, либо, с другой стороны.
Всё наше сознательное и бессознательное находится под контролем лишь самой природы, и за все, что происходит на нашей бренной земле, ответственна только она, и никто более. Мы наделяем ответственностью человека, исходя из глубоко иллюзорной, надуманной и исторически закреплённой в нашем сознании убеждённости, что он обладает неким «царём в голове», неким властвующим над ним субъектом, самодостаточным и самопроизвольным, независимым ни от каких мотивов и обстоятельств, а главное достаточно сильным, чтобы принимать все свои решения, исходя из признанной правильности, исходя их общей пантемиды добра. Человек ответственен только пред собой, в рамках той силы или слабости, коей волей случая и природы, наделён его субстрат. В нём, на самом деле нет ничего, что можно было бы отнести к абсолютно независимому «царю в голове». И если смотреть в этом контексте, то можно сказать, что в нём есть лишь «парламент», и все его поступки продиктованы решениями этого парламента, для которого главным аргументом является доминирование, победа тех или иных мотивов, стоящих друг напротив друга. И тот мифический «царь в голове», придуман только для того, чтобы возложить всякую ответственность именно на него, на личность. Ибо не придумай человек для себя такого «царя в голове», и это было бы – невозможно. Кого тогда судить, на ком тогда отводить свою злобу, на кого вешать несправедливость, – на природу? Но она безличностна, и не может быть осуждена никем и никогда. И человек, не имея возможности судить саму природу, поступает вполне закономерно. Он находит «козла отпущения», – человека, с его наделённой по недоразумению душевной произвольностью, и волей, что, как он убеждает себя, могла бы поступить иначе в предлагаемых жизнью обстоятельствах. – Абсурд, что, тем не менее, нужен человечеству, как необходимо ему же для его продолжительной жизни, всякое заблуждение. Как собственно и иллюзия, являясь тканью жизни, обеспечивает этой жизни, её существование, и несёт на себе всю палитру разнообразия природы, мира и бытия.
