Текелински
Висталь. Том 1
Стаххил
Отшельник Стаххил, действительно жил в пещере, неподалёку от дороги, ведущей вглубь африканского континента. Растительность здесь, была не густой, и Висталю не пришлось пробивать себе дорогу. Он обошёл сопку, и поднявшись по, относительно крутому склону, увидел свет, мерцающий из входа в пещеру. Подойдя, он громко крикнул приветствие, добавив, что пришёл с миром, чтобы предупредить обитателя пещеры. В ответ он услышал приглашение войти. Огромный плоский валун, располагавшийся посреди просторной пещеры, судя по всему, выполнял роль стола. В углу пещеры валялось какое-то тряпьё, по-видимому, являясь ложем. Я прошу прощения, что нарушаю твоё уединение, и приношу тем самым хаос, в твою размеренную жизнь, уважаемый Стаххил…
Тот молча помахал из стороны в сторону рукой, тем самым прерывая начавшийся спич Висталя. Бренность размеренного бытия, без приключений, без каждодневных путешествий, или работы, приносящей с собой отдохновение от этой бренности, – вот что, на самом деле, ближе всего к этому хаосу. Ибо ближе всего к той пустоте, в которой гибнет всё живое, как и всё действительное. Кто ты, и что привело тебя в мои пенаты?
Я скиталец, – путешественник по своей судьбе и призванию, меня зовут Висталем. И пришёл я к тебе только для того, чтобы поговорить, и понять в этой жизни нечто новое, – то, что не видел, не слышал, и не понимал до сих пор. Общение, есть одно из величайших достижений, и вместе с тем, одно из самых неутолимых потребностей человека. И тот, кто лишает себя в удовлетворении этой потребности, обрекает себя на моральную и психофизическую смерть.
Ты конечно намекаешь на меня, и выбранный мною образ жизни, Висталь? Но я не лишаю себя общения, я лишь стараюсь огораживать себя, от пошлого, ненужного, и разлагающего мою душу, общения. А попросту сказать, болтовни. Подходить избирательно в выборе общения, также важно, как подходить избирательно в выборе пищи. И здесь, как и в выборе пищи, необходимо включать всё своё обоняние. На этом свете, всё имеет свой запах. В одном случае, такое общение бьёт в нос потным запахом суетливого, ищущего своей пошлой выгоды, шакала… В другом, всё наполняется запахом свежесорванного с грядки огурца… Палитра же этих запахов, – бесконечно разнообразна. И следует полагаться, только на своё собственное обоняние, и на реакцию души, в отторжении, или принятии.
К примеру, общение с тобой, вызывает у меня лишь расположение и желание распробовать. Хотя, я не могу идентифицировать этот запах, и причислить его к уже известным мне. Что-то нейтральное, с оттенками запаха дикой сакуры, приносящегося прохладным ветром. Но я должен сказать прямо, ты не похож на путешественника. Я не вижу, и не чувствую причин обвинять тебя во лжи, ибо ложь, особенно чувствуемая мною всегда, не находит в тебе места, но весь твой облик противоречит тому, что ты говоришь, и я пока записываю это в загадки…
Скажи, Стаххил, а не есть ли полная изоляция от социума, отшельничество вдали от людей, признаком чего-то вроде «несварения желудка»? Не слабость ли, этого «психофизического желудка», является той причиной, по которой человек удаляется в пещеры, и живёт там, в полном одиночестве?
Не всё так однозначно, Висталь. Стремление к отшельничеству и одиночеству, столь же разно мотивированно, и имеет порой, настолько отдалённые друг от друга причины, что вызывают желание идентифицировать их, как нечто разнополое, и даже разнобережное. Точно также, как и стремление к владычеству. Тщеславие здесь, пожалуй, общая и основная страсть, выступающая мотивом, как к владычеству, так и к отшельничеству. Главным мотивом, как здесь, так и там, является обретение власти, как нечто более практическое, почти эмпирически осязаемое чувство. В первом случае власти над собой, и обстоятельствами…, во втором – над людьми и случайностями.... И то, и другое, есть суть иллюзия… Но ради этой иллюзии, возведённой в ранг непоколебимой истинности, одни заточают себя в тюрьму полного отшельничества, где не только миг жизни перестаёт существовать, но день, месяц, и даже год превращается в пустоту, в бренную колесницу времени, не ощущаемую, и не приносящую более никакого удовлетворения. Другие, на пути к достижению власти над судьбами мира, бросают себя в огонь порока, сжигающего все ресурсы души, в омут бренной суеты, за которой миг бытия, и сама жизнь, – также теряется, и превращается в лишь иной вид этой бренности, в которой всякое достижение цели, лишь ещё одна ступень, в бесконечной лестнице страстных желаний, – лестницы, ведущей в преисподнюю!
Душа развращается этой властью, как в первом, так и во втором случае. Ибо с этой властью, приходит тот вид свободы, который словно наркотик, начинает затягивать в себя, и разрушать все плагины, на которых словно на консолях располагается душа, и благодаря которым, её творческое начало имеет свою надежду. В экзальтированной свободе – дух слабеет, его озёра мельчают, и на поверхности всё чаще проступают язвы суши, угрожая полной деградацией и распадом…
Да, человек не может существовать, без стремления к одному из видов власти. Но всякое своё стремление, он должен контролировать, и подходить ко всяким своим желаниям, – дифференцированно, и с мерой доступного ограничения, как в положительную, с его точки зрения, так и в отрицательную стороны.
Я, уважаемый Висталь, не являюсь ортодоксальным отшельником. Я лишь отстранённый путник, в котором все жизненные силы, только расцветают от этого отстранения, но не засыхают. Если я почувствую усталость и признаки деградации в своём духе, тут же приму меры для исцеления. Каждый человек на земле, является лучшим врачом для себя самого. Необходимо лишь очень чутко и внимательно прислушиваться, не только к жестам своего тела, но и к флюидам своего духа.
Всякое недомогание тела, должно иметь свою продолжительность, и заканчиваться выздоровлением. Всякая меланхолия, должна иметь определённую протяжённость, и заканчиваться в свой срок. Человек слишком углубился в свои рассудительные умозаключения, он слишком большое значение придаёт рационально-аналитическим постулатам своего сознания, и мало уделяет внимания интуитивным. Они теперь, кажутся ему чем-то обманывающим, чем-то недостаточно достоверным. Но стоит ему обратиться к ним вновь, и ощутить их настоящую силу, и он теряет дар речи от восторга, и пускается в противоположность, превращаясь в одержимого гуру интуитивного сознания, и идёт по миру проповедником истины. Так, из своей собственной противоположности, рождаются большинство проповедников, и так становятся даже богами на земле!
Я благодарю тебя, за содержательную беседу, уважаемый Стаххил. Но мне пора. Скоро утро, я должен попасть на корабль, отплывающий на восходе в Египет. Мне предстоит пройти по караванным путям Средиземного моря. Спасибо и тебе Висталь, в беседе с тобой я познал в себе многое, что и не подозревал. Ты разбудил потаённые, спящие флюиды в глубине моего сердца, и теперь я вижу новое направление в собственном развитии, а значит, застрахован на ближайшее время, от скуки. Они пожали друг другу руки, и Висталь двинулся по направлению к восходящему за морем, солнцу.
Египет
Будучи на корабле, Висталь представлял себе, своё самое ближайшее будущее, и в этом будущем, словно в зеркале, отражалось прошлое. Сквозь дымку серо-голубого тумана, озаряемая лучами активного солнца, перед взором Висталя возникала, поражающая своей красотой, долина. – «Долина царей», в те далёкие времена, представляла собой цветущий зеленью, сад. Только через несколько столетий, это место превратиться в пустыню, где, о существовании человека, будут говорить, а точнее, провозглашать во всеуслышание, только Великие Пирамиды!
Всего за пятьсот лет было построено восемнадцать больших пирамид. Родоначальник строительства этих Великих колоссов, фараон Сноффру, был самым ярым поклонником вечности. Его желание покорить смерть, не давала ему покоя при жизни. Он заразил этим всех последующих царей. = «Человек трепещет перед временем, а время трепещет перед пирамидами». = И пусть это изречение в своей самоуверенности и апломбе, часто вызывает лишь ироничную улыбку, но, когда ты стоишь перед геометрическим воплощением земли, и идеалистическим воплощением солнца, то есть стоишь перед самой большой из пирамид, – «Пирамидой Хеопса», ты понимаешь, что в этом изречении действительно что-то есть. Эта Величественная гробница строилась более двадцати трёх лет, и была закончена в две тысячи пятисотом году до нашей эры. Но люди до сих пор не могут понять, и вряд ли когда-нибудь осознают до конца, – как это было возможно! Да и гробница это, или что-нибудь ещё, всё громче поднимаются споры в учёном мире.
Древний Египет, не был похож ни на один уголок земного шара того времени. Та серьёзность, с какой люди этой страны, относились к смерти, объясняла многое в их жизни. А так-как, в те далёкие времена Фараон для них, был не просто наместником Бога на земле, но был воплощённым Богом, то самые величественные храмы на этом куске земли, строились для них, и во имя них.
С тех пор здесь многое изменилось. И сами пирамиды, в те далёкие времена были несколько иными. Их великолепие и фантастическая непостижимость – поражала до глубины души всякого, кто лицом к лицу сталкивался с этими величайшими памятниками тщеславию, величию, и стремлению к вечности.
Висталь, с непоколебимым самообладанием шагнул на выжженную солнцем, «Землю Великих». Что ждало его в этой стране? Чего ещё не видел и не слышал он, на этом свете? Его сердце ровно билось в груди, и он шёл по направлению к отрывающемуся от земли, и плавающему словно мираж, городу. Надежда, горящая в его груди, никогда не угасала. Она лишь изредка ослабевала на какое-то время, и затем разгоралась вновь. В глубине своего сердца Висталь знал, что только благодаря этому тлеющему огню, его существование имеет хоть какой-то смысл.
Надо отметить, что Висталь, при всей его причастности, к наивысшему из возможных сословий живых существ, почти к духам, тем не менее, обладал всеми качествами присущими обычной человеческой душе. Ему были свойственны, как тоска, так и радостное беспечное состояние…. Как любовь, в самых её высших проявлениях, так и ненависть… Как меланхоличность, так и восторженность… Хотя последнее, гораздо реже, в силу того, что он уже давно жил на свете, и как всякий «старец», пусть и моложавого вида, притупил душевные «ганглии-рецепторы» отвечающие за это, пожалуй, лучшее чувство данное одухотворённому существу, – чувство восторженности…
Висталь шёл по обетованной земле и думал, попадётся ли ещё когда-нибудь на его пути, нечто, что привело бы его в неистовый восторг? Такой душевный восторг, который он испытал некогда на заре своей юности. В те давние времена в садах Эдема, на берегах «Золотой реки», он встретил первую и единственную Любовь своей жизни! Её звали Свистилла. Она была дочерью «Парагоня» и «Поветрии», и самым необузданным и совершенным созданием Вселенной! С рождением, она впитала в себя, всё великолепие мира! Всё же, несовершенство этого мира, досталось её брату Бедаллу, что вечно угрюмо сидел на камне, и бросал ракушки в медленно текущие воды «Золотой реки». Реки, которая олицетворяла собой всю бренность «нашего мира», и была метафорой нашему медленно текущему бытию.
Весь земной миропорядок отражался в этом всеобъемлющем и безвременном зеркале, которое древние назвали Эдемом. А так-как, абсолютно прямых зеркал не бывает, то всё отражалось в нём, в несколько искажённом виде. И это искажение, для всякого, кто в него смотрел, имело отклонение, либо в сторону идеала, либо противоположную, – сторону абсурда. Мир, каким бы он не был, реальным, или мифическим, не существует без «зеркал-носителей» этого мира. Всякий носитель нашего «действительного мира», суть – зеркало с определённой неповторимой кривизной. И всякий спор в этом мире, есть спор «зеркал» с различной кривизной отражения.
В Эдеме же, были собраны в коллекцию всевозможные формы «кривых зеркал». Они представляли собой поле «зеркального сада», по которому протянулась анфилада стоящих напротив друг друга, и отражающих бесконечно друг друга, зеркальных самородков, не один из которых, не был похож на другого, но в отражениях, все они смешивались в бесконечную вереницу повторений, и даже Всевышний не мог разобрать где кто, и где чьё отражение. И только Свистилла, словно невозможное воплощение мира, словно парадокс, – абсурд самой действительности, сияла в своём идеале, озаряя весь Эдем. Казалось, она не имела в себе совершенно никакого отклонения, – само совершенство! Казалось, она была единственным идеально прямым зеркалом во всём мире! Но это впечатление было обманчиво… И даже Висталь это понял, не сразу. Только набравшись мудрости в своих бесконечных скитаниях, он со всей ясностью осознал, что «зеркало» не имеющее абсолютно никакой кривизны, не имеет и своего собственного характера. Такое «зеркало» должно быть совершенно нейтральным, не видимым, и не ощущаемым. Оно, словно чистая «абсолютная правда», словно окончательная истина, – вне действительности, и вне мира… Это обстоятельство поначалу очень огорчило его. Но впоследствии, он постепенно привыкал к этой истине, и она даже начала приносить ему удовлетворение.
Висталь брёл по пустыне в своих раздумьях, и только надежда на встречу с ней снова, с его единственной любовью во всей Вселенной, придавала ему сил в нескончаемых странствиях. Как для всякого путника, который ещё не потерял надежду, этот последний бастион для всякого стремления, и всякого желания существовать, горел нетленной звездой в его глубоком и безмерном сердце…
Подойдя к главным воротам города, Висталь вошёл. Его как будто никто не заметил. Это, не был главный город Египта, но всё же, был он не маленьким. По его узким улочкам, взад и вперёд проезжали колесницы, с единственным наездником, и пеший люд, то и дело отпрянывал в стороны. Висталь сразу направился к центру города, где вероятнее всего, и находились главные святыни этого «мегаполиса». Лучи палящего солнца пекли его совершенно лысую голову, и он впервые решил намотать на неё чалму, став тем самым, похожим на местных жителей.
Не удивительно, что эти люди, с лёгкой руки Эхнатона, – первого, кто попытался монополизировать религию, так поклоняются богу солнца "Атону", подумал Висталь с иронией. Кстати по поводу Эхнатона. Каких только попыток вычеркнуть из скрижалей истории, не встречал Висталь на своём долгом пути. Но самым показательным и ярким из этих примеров, он отмечал именно Эхнатона, предпоследнего фараона из восемнадцатой династии. После его смерти, жрецы пытались не оставить ни единого упоминания о нём. Но как известно: Чем сильнее стремление к забвению, тем ярче разгорается звезда героя. … Ещё не один, кого пытались придать забвению, не остался на отвалах истории. Вспомните хотя бы Герострата. И пусть новая провозглашённая Эхнатоном столица "Амарна" была стёрта с лица земли, вернувшись в "Фивы", но он сам навсегда остался в памяти потомков. И последний из Эхнатонов, Тутанхамон, который умер в юном возрасте, впоследствии, затмил своей известностью всех фараонов вместе взятых. И только благодаря случаю и стечению обстоятельств, а главное, своей не разграбленной гробнице. Его Величество «Случай», играет в истории не последнюю роль, но, пожалуй, даже главную.
Приговорённый
Войдя на небольшую площадь, и увидев скопление людей, он подошёл к человеку пожилого вида, стоящего поодаль, и спросил его на арабском: Что случилось, почему так много людей? На что тот, помотав головой и выдержав паузу, ответил: Сегодня казнят «Пресветлого», и люди пришли посмотреть, не сломается ли клинок у палача, что казнит невинного, богами отмеченного. Кто такой этот «Пресветлый», и чем он заслужил такую немилость властей? И почему клинок должен сломаться?
Он дарил нам просветление. Он давал людям надежду! Он учил нас, и наших детей мудрости и гордости. Он лечил нас, от тяжких болезней, и давал силы бороться с душевной немощью. А теперь его ведут на казнь. О боги! О Великий и всемогущий Ра! Где твои глаза! Почему ты не испепелишь палача и его клинок?! Я не дам и горстки песка за то, что этот город останется на земле, если казнят этого человека! Но что я говорю, вдруг осёкся старец. Ты, верно, обладаешь какой-то неведомой силой, раз заставил меня открыться тебе, чужеземец?!
Ты ошибаешься старик. Просто в душе твоей накипело, и ты готов был выплеснуть свою обиду, и свою ярость на кого угодно, лишь бы тебя внимательно слушали. Не бойся старик, я не из болтливых, и не стану рассказывать о твоём настроении никому. Хотя, судя по всему, большинство этого города придерживается такого же мнения, и начни я расспрашивать, каждый разразиться проклятиями.
Всё в руках Богов! И наклонив голову в знак почтения, и одарив старика улыбкой, Висталь направился на северо-восток, – туда, где должны были находиться пенаты правителя. Он снова впал в свои раздумья. Они приносили ему какое-то странное наслаждение, перемешанное с ностальгической болью, словно кровь с молоком. В такие моменты в его душе зарождались и умирали коротко живущие ангелы, что вызывали в его глубинах, чувства смеси гордости и романтики, такие приятные, и в тоже время, разочаровывающие своей мимолётностью.
Если посмотреть в историю непредвзятым, открытым взором, то со всей ясностью откроется некая закономерность, которую можно сформулировать в такое изречение: «Всякое деяние наказуемо, неважно – доброе, или злое…» С каждого будет спрошено за его намерения, какими бы они не были. Всё выдающееся, всегда стоит одной ногой на добре, другой на зле. Никто ещё не поднимался в горы, имея лишь одну конечность. Только два противоположенных крыла, позволяют взмывать птице в небо. Только две руки, позволяют держать «коромысло судьбы». Дьявол существует только благодаря Богу, но существовал бы Бог без Дьявола? Безусловно, они родились в один день. Но кто из них родился первым? Ведь даже братья-близнецы рождаются по очереди. К чему этот вопрос? Дело в том, что тот из близнецов, кто рождается первым, как правило, задаёт тон. Сам факт рождения первым, говорит о его относительной энергичности. Но рождённый вторым, как правило, – повелевает. Ибо, идя по жизни на минуту позже, оценивает все движения первого. Из этого размышления можно сделать некий вывод. Из двух «близнецов», рождённых матерью природой, именно Дьявол был рожден первым. Ведь все движения Дьявола оценивает Бог. Дьявол же, всегда на шаг впереди.
С точки зрения религиозного человека все, что бы ни происходило на свете, должно происходить с благословения Бога. (Иначе в чём его сила?) И какие бы нелепости, с человеческой точки зрения, не являлись на свет, и как бы мы к этому не относились, как бы ни называли и не обозначали их, относя к добру или злу, всё и всегда было таковым, и будет таковым. И всегда будет оцениваться, и обозначаться только с точки зрения человеческого заинтересованного, ограниченного заданным вектором осознанности, разума. Ведь всякий вопрос оценки и обозначения, как всякий набор красок для палитры критериев, и данный диапазон оттенков, – вопрос лишь его утончённости и усложнённости, либо грубости и ограниченности. Вопрос, с одной стороны, относительно широкой, с другой – узкой умозрительности. То есть, по сути, всякая оценка и следующее за ней умозаключение, вопрос лишь противопоставленности углов зрения, – диапазонов и фокусов, различных по глубине, широте и обобщённому полю обзорности воззрений. И на основании всего этого, вопросы Дьявольского и Божественного, при всём своём абсолютном и однозначном конвенте для обывателя, в его непререкаемом отношении к добру и злу, имеют лишь моральную, то есть относительную основу. Мораль, как бы того не хотелось, не может быть однозначной и абсолютной по своей природе. Она не имеет к истине – никакого отношения, она даже не касается истины в своей догматике, хотя беспрестанно претендует на неё.
Природа, и в этом не должно быть ни у кого сомнений, в своей сакральности – аморальна. И если сама природа в сути своей, – аморальна, то и Бог должен быть аморален. Ведь будь иначе, то пусть не мы, но хотя бы Бог должен был бы обладать на этом пути, истинной в конечной инстанции. И именно это ставится как постулат, во главу угла всех религий мира. Но на самом деле люди лишь мечтают об этом. Кто им может запретить мечтать? Ведь мечта, это единственная ипостась для их душевного благоговения, и для всякой надежды, вообще.
Мораль, при всей своей амбициозности на общую истинность, на самом деле, в своих векторах и постулатах, всегда с пиететом по отношению к одному явлению мира, но в ущерб другому. Она всегда лишь вопрос умозрительной иллюзорной конъюнктурности, в её тонких возвышенных проявлениях, и никогда в своём Абсолюте. Произвол человеческой воли на земле, произвол его оценок – неоспорим! И только случайности, умело подведённые под обстоятельства, и введённые тем самым, в ранг закономерности, слабо противоречат этому незыблемому положению вещей. Замечаемые нашим разумом повторяющиеся случайности, выделяемые и затем выстраиваемые им же, в музыкальную гармоничную полифонию, вписываемую в законченную мозаику с уже устоявшимися закономерностями, также превращаются в закономерность, вставшую в один ряд.
Он смотрит на пейзаж, и сам превращает его в музыку… Он смотрит на воплощённый на полотне миг действительности, и сам превращает его в апофеоз искусства… Он изучает умозаключение, и превращает его в истину, соответствующую тому, к какому полюсу его ощущений ближе полифония этого умозаключения… То есть, либо радует его, либо огорчает. Других истин у человечества – не существует. И в этом нет ничего удивительного. Человеческий разум склонен ещё к более утончённым обструкциям, и способен, ещё не на такие фокусы.
