Тим Тилли
Харклайтс
Даже вообразить не могу, как нам проскользнуть в старухин кабинет, а потом ещё тайком юркнуть во двор за молоком – непременно кто-нибудь да засечёт. Впрочем, действовать в одиночку всегда сложнее, а так мы с Лепестком будем ухаживать за малышкой вместе. Я рассказываю ей про свои спичечные домики и про то, что меня выдал старухе кто-то из сирот.
– Не представляю, кто бы это мог быть, – говорит Лепесток, явно сомневаясь, что на меня донёс один из наших. – Но я всё равно никому не расскажу о колыбельке. – И она жестом показывает, как запирает рот, а ключик выбрасывает. – Пора бы мне спуститься в столовую, иначе Замок сам нагрянет сюда.
В дормитории никого. Я иду к своему месту возле стены. Надеюсь, мы с Лепестком сможем уберечь девчурку. Но где же уложить её спать?
Может, попробую построить для неё спичечный домик…
Глава третья
Ночные гости
Наверное, я уже успел заснуть – помню только, что очнулся в темноте. Лёжа лицом к стене. Желудёвая колыбелька по-прежнему в ладони. Лунный свет льётся через окна без занавесок и плещется на полу. Снизу, из холла, доносится чинный перезвон настенных часов. Считаю удары. Полночь.
Прислушиваюсь – всё ли в дормитории тихо, и снова разглядываю колыбель. Девчушка спит. Непонятно, как нам с Лепестком достать ей ещё молока из кошкиной миски, – и тут раздаётся еле слышный стук в окно.
Я вздрагиваю.
И осторожно накрываю колыбельку ладонью.
Поднимаю голову посмотреть, что там, и чувствую, как встают дыбом волосы на затылке. На полотне из лунного света – человечек в шляпе и плаще. Сначала становится жутко: наверное, это ожил тот самый, из-под стеклянного колпака. Но потом я понимаю, что это не он, и меня охватывает радостное волнение. Они, конечно, похожи, но этот человечек за окном – живой! Может быть, он отец малышки в колыбели? Случай небывалый. Ещё ни один родитель не приезжал сюда за своим ребёнком.
– Вы всё-таки пришли за ней, – шепчу я в ночь.
Хочется вскочить и подбежать к нему, но идти нужно тихо и осторожно. Крадусь мимо спящих к окну.
Оказывается, гость прибыл не один, рядом с ним стоит крошечная женщина, тоже в плаще, а ещё девочка. Открываю окно – мне страшно и радостно одновременно, – и маленькие человечки проскальзывают внутрь. Вот они стоят на подоконнике в нежном серебре луны: девочка примерно моего возраста, и у всех такие же тёмные волосы, как у малышки в колыбели.
– Вы ведь её родители, да? – шёпотом спрашиваю я. Крохотный человечек подходит ближе.
– Ага, Генна её мама, – говорит он мягким, глухим голосом, от которого веет тайной земли, и указывает на миловидную женщину с короткими волосами. – А мы – её друзья. Я Папаша Хэрн, а это Нисса, дочурка моя.
У Ниссы густые всклокоченные волосы, откинутые со лба. Приладив что-то у себя на поясе, она машет мне рукой.
– Меня зовут Фитиль, – бормочу я, не веря собственным глазам. – Приятно познакомиться.
Я кладу перед ними колыбельку. Генна берёт дочку на руки, малышка сразу просыпается, и на лице у неё сияет улыбка.
– Спасибо, что уберёг дитя, – говорит Папаша Хэрн. – Генна и сама рада бы поблагодарить тебя, однако ж она не говорит.
Генна смотрит на меня и кротко улыбается. Может, она не говорит потому, что с ней стряслась какая-то беда? В Харклайтсе есть несколько сирот, которые молчат и за всё время не проронили ни слова.
– Там, во дворе, мы видели, как ты поднял колыбель с земли, – продолжает Папаша Хэрн. – Но держались в сторонке, потому что пришла твоя мама.
– Она мне не мама, – отвечаю я.
– В общем, мы хотим отблагодарить тебя. Скажи только, чем помочь тебе здесь, в твоём доме.
– Тут не мой дом. Это сиротский приют.
Папаша Хэрн недоумённо моргает и потирает подбородок. Кажется, он не знает, что такое приют, и не возьмёт в толк – повезло мне или не очень.
Нисса смотрит на меня во все глаза.
– Где же тогда твой дом, если не здесь? – удивляется она.
– У меня нет дома. Вот я и живу в приюте. Это такое место для брошенных детей. – И говорю, глядя на Генну: – Я думал, малышку тоже сюда подбросили.
Человечки в ужасе таращатся на меня.
– Нет-нет, – заверяет Папаша Хэрн. – Никто не бросал её нарочно. Эльфы никогда так не поступают. Это сорока утащила колыбель, вот и…
– А кто такие эльфы?
– Это мы, народ лесной. Эльфы похожи на людей, только в сердце у них живёт лес. – Слова замирают у Папаши Хэрна на губах, когда он видит спящих на полу ребят. Потом он пристально смотрит на меня. – Так или иначе, мы должны отплатить тебе добром, ведь ты сберёг Тийю…
– А что, если нам взять его к себе? – предлагает Нисса.
Вздёрнув брови, Папаша Хэрн задумывается.
– Именно об этом я и размышлял, – улыбается он. Внутри у меня всё трепещет от слов «взять его к себе». Но я стараюсь унять это чувство и не грезить понапрасну. Зачем мечтать, если вдруг эльфы не согласятся увести меня в свой мир?
– Да разве ж я вам нужен? Ясное дело, я только помешаю вам. Я ведь такой огромный.
– Наш Мирный лес примет всех, и неважно, какого ты роста, – говорит Папаша Хэрн с теплотой в голосе. – Правда-правда, – уверяет Нисса. Я смотрю на эльфов. Мама с дочкой, папа с дочкой. Семья. Именно о ней я всегда мечтал. И может быть, это моя единственная в жизни возможность найти дом. Вспоминаются слова Лепестка: Пользуйся шансом, если он дается тебе.
Крадусь на цыпочках к Лепестку и мягко касаюсь её плеча. Она просыпается. Изумлённо смотрит на эльфов. Я веду её к подоконнику и говорю человечкам:
– Это Лепесток. Она помогала мне с малышкой. Можно взять её с собой тоже?
– Конечно, – отвечает Папаша Хэрн.
Нисса улыбается, готовая захлопать в ладоши.
– Куда вы собрались? – спрашивает Лепесток.
– У нас будет новый дом, – шёпотом отвечаю я.
Даже не верится, что я произношу эти слова. Мы наконец выберемся отсюда.
Лепесток задумывается. Её глаза сверкают от счастья.
– А остальные? Им тоже можно с нами?
Оглядываю дормиторий. Мои товарищи спят, некоторых обнимают нарисованные мелом родители. Чувствую укол совести за то, что бросаю их.
Папаша Хэрн почёсывает затылок.
– Я бы с радостью взял их с собой. Но что скажет та женщина? Та, которая тебе не мама? Разве она отпустит их? Вряд ли нам удастся вывести всех отсюда так, чтобы она не заметила.
– Не удастся, – соглашаюсь я. – Если она поймает нас, всех накажут.
Лепесток оглядывается.
– Наверное, нам лучше никого больше не звать… Слишком рискованно.
– Пожалуй, – соглашаюсь я. – Это наша единственная возможность сбежать отсюда.
Лепесток кивает и делает глубокий вдох.
– Ладно, так и быть.
Папаша Хэрн улыбается.
– Значит, решено. Правда, наша верёвка из листьев вряд ли удержит вас. Найдётся что-нибудь покрепче?
При мысли, что придётся вылезать в окно – а до земли ведь невероятно далеко, ничего не стоит сорваться и упасть, – страх пробирает меня до костей.
– Но я ведь… не умею лазать по верёвкам, – бормочу я.
– Можем спуститься по главной лестнице, – говорит Лепесток.
– Отлично, – отвечает Папаша Хэрн. – Ждём вас снаружи вон у того старого дерева. – И, наверное, оттого, что я выгляжу встревоженным или испуганным, а может, то и другое, он прибавляет: – Да не волнуйся ты, через стену перелезать не придётся.
Мы с Лепестком знаем каждую половицу на главной лестнице – где она скрипит. Этой хитрости обучил нас Кремень, прежде чем Старуха Богги бросила его в Бездонный колодец – за то, что Кремень стащил и спрятал её железный напёрсток. Меня пришпоривает дух приключений, и вдруг становится так радостно, хоть и волнительно красться по лестнице, ступая сквозь лунный свет и густые тени.
Даже не верится, что ещё чуть-чуть – и мы на свободе.
Никогда не возвращайся, если найдёшь дом.
Так мы с Лепестком клялись друг другу. И я не смел надеяться, что мы найдём его вместе.
Интересно, неужели эльфы знают тайный подземный ход, который проходит под стеной и ведёт из двора в лес? Или, может, есть какая-то секретная дверь, как в сказках Лепестка?
Скрииип.
Подо мной стонет ступенька, я вздрагиваю.
– Эй, не зевай там, – шёпотом остерегает Лепесток. – Ещё один скрипучий шаг, и нас засекут.
Но лестница коварна. Она будто нарочно подставляет под ноги свои самые звучные места, и штука в том, что стоит только наступить…
Скриип.
…и ошибку уже не исправишь. Ступенька проскрипела, и ничего тут не поделаешь.
Мы с Лепестком замираем, прислушиваясь к тиканью старинных часов, которые отмеряют минуты, отпущенные нам на побег.
Вроде бы всё тихо.
Дальше мы спускаемся совсем медленно и ещё осторожнее ступаем на каждую половицу.
Преодолев наконец лестницу, надеваем ботинки и крадёмся по каменному полу холла. Бесшумно двигаемся к комнате Старухи Богги, где она спит в кресле с высокой спинкой. Нужно раздобыть ключи от входной двери. Она, конечно же, заперта. Не на один или два замка, а на двадцать шесть. И к ним – двадцать шесть разных ключей.
Дверь старухиной комнаты приоткрыта. Вдохнув поглубже, я толкаю её. Раньше я никогда здесь не был. По стенам скачут рыжие отблески догорающих углей, которые потрескивают за каминной решёткой. Возле огромного камина чернеют контуры старухиного глубокого кресла.
Идём на цыпочках сквозь полумрак комнаты мимо граммофона и большого шкафа с панелями из проволочной сетки. Старуха спит, сидя прямо, как жердь. Волосы по-прежнему собраны в тугой пучок, но вместо всегдашнего жакета на ней домашний халат. Царапка дремлет на коленях хозяйки.
Не сдержав любопытства, мы с Лепестком смотрим на правую руку Богги. Железный напёрсток, как всегда, на пальце.
Ищем ключи. Лепесток рыскает по секретеру, я обследую стол рядом со старухиным креслом. На нём стопка журналов «Машинариум» и пузырёк со снотворным.
Связки ключей нигде нет. Впрочем, я догадываюсь…
Затаив дыхание, опускаю руку в карман старухиного халата. Богги шевелится и ёрзает в кресле.
Мы цепенеем.
Царапка спрыгивает с её колен и ныряет в темноту.
Кажется, старуха сейчас проснётся и схватит меня за руку – но нет, она просто вздыхает, а потом снова начинает дышать размеренно и сонно. Придя в себя, я осторожно вынимаю руку из её кармана и проверяю в другом. Однако и там ключей нет. Только несколько серебряных крон и шестипенсовых монет, конфета, вся облепленная пылью, да шпильки для волос.
Мы продолжаем поиски. Лепесток обследует книжный шкаф. На стене висит старухин арбалет. Рядом, над камином, её драгоценное двуствольное ружьё. Богги старательно чистит его и смазывает: ружьё всегда должно быть наготове, чтобы палить по птицам, которые прилетают во двор или садятся на крышу. Я пробираюсь к каминной полке. Но, так и не дойдя до неё, наступаю на что-то мягкое.
Раздаётся жуткий вопль, и я понимаю, что наткнулся в темноте на Царапку.
Старуха Богги просыпается. Её колючие серые глаза впиваются в меня, потом в Лепестка.
– ДА ЧТО ВЫ ТУТ ТВОРИТЕ? – ревёт она.
Мы бросаемся к двери. Оборачиваемся и видим, как старуха встаёт с кресла. В холле я отдёргиваю занавески на окнах рядом со входной дверью, оторопело ищу ключи. Но и там их нет.
– НИКОМУ не удрать от меня! – в бешенстве кричит Старуха Богги. И с порога комнаты целится в нас из ружья.
Мы отскакиваем в сторону. Глухой щелчок. Окно за моей спиной разбивается вдребезги.
Не размышляя вовсе, я срываю занавеску с карниза и, прикрыв ею острые края разбитого стекла, выскакиваю наружу. Лепесток лезет вслед за мной.
Спрыгиваем на землю и бежим прочь что есть духу. Эльфы ждут неподалёку от старого дерева, почти посреди двора, залитого лунным светом. И кажется, они в ужасе. Малышка в колыбели надрывается от плача. Похоже, ещё никогда в жизни они не слышали ружейных выстрелов.
Скорее всего, старуха промахнулась лишь спросонья. Иначе дело могло обернуться для нас совсем иначе.
– Спасайтесь! – кричу я эльфам.
– Она уже близко! – волнуется Лепесток. Опомнившись, эльфы спешат к кованым железным воротам и проскальзывают между прутьев.
Я пытаюсь открыть их, но они заперты. Ворота на замке всегда, если только в приюте не ждут какую-нибудь доставку.
Ещё один глухой щелчок.
Пуля взбивает сухую землю рядом с моей ногой, поднимая в ночной воздух фонтан пыли.
Мы в растерянности. Мчимся к единственному во дворе укрытию, которое может на время спасти нас от старухиного ружья, – к корявому дереву.
– А ну выходите, бесстыжие оборванцы! – хрипит Старуха Богги. – Знаю ведь, что вы там.
Выглядываю, чтобы понять, где она сейчас, но в этот момент Богги снова стреляет. Пуля свистит возле моего уха.
Смотрю на эльфов: они стоят за воротами. Папаша Хэрн, Нисса и Генна, которая успокаивает малышку. Они тревожно переглядываются, словно никак не могут решить, стоит ли ждать нас или лучше поскорее бежать прочь.
– Не уходите, – говорю я тихо. И надежда на дом начинает гаснуть. Что, если эльфы вовсе не собирались принимать нас в свою семью, когда звали жить в лесу?
Перевожу взгляд на шершавое дерево – согбенное, точно человек с больной спиной. Забраться-то на него легко – будь я мастер лазать по деревьям, – только вот от старухиных пуль это не спасёт. Богги метко попадает в голубей, присевших на крышу, и уж тем более не промахнётся, стреляя по нам, если мы вскарабкаемся на дерево.
Оглядываюсь на ворота. Эльфы исчезли.
– Мы пропали, – всхлипывает Лепесток.
У меня сжимается сердце. Теперь всему конец, однако же ничего удивительного в том, что крохотные человечки ушли. Ещё ни одному сироте из Харклайтса не удавалось найти дом – с какой же стати мы решили, будто нам повезёт?
Звон бьющегося стекла.
Осторожно высовываюсь из-за дерева.
Прикладом старуха сбивает с оконной рамы острые осколки. Вылезает наружу и шагает через двор. Гремя напёрстком, перезаряжает ружьё. Никогда прежде я не видел её в таком гневе. Взбешённая, она либо схватит нас, либо пристрелит. Спрятаться некуда, можно лишь бегать вокруг корявого дерева.
Она всё ближе. Чувствую, как у меня дрожат ноги. Лепесток крепко хватает меня за руку. Прижимаюсь спиной к заскорузлому стволу. Пути только два – либо укрываться до тех пор, пока она нас не поймает, либо сдаться самим.
И я уже готов выйти с поднятыми руками, когда дерево вдруг начинает скрипеть и охать. Как будто вот-вот рухнет на землю. А может, оно упадёт прямо на Старуху Богги и вдавит её в землю?
Осев, поднимаю голову и вижу нечто изумительное. Вокруг дерева вьются мерцающие зелёные огоньки, и в этом свечении волнами перекатываются серебристые сполохи, как будто северное сияние окутало ветви. Ручеёк волшебного света, петляя, бежит к воротам. Там стоит Папаша Хэрн и держит в руке хворостинку, на кончике которой пляшут зелёные искры.
В ошеломлении я смотрю на него. – Вот оно, чудо, – говорит Лепесток, и в её голосе расцветает счастье.
Я никогда не верил в чудеса. Так, как в них верила Лепесток, – по-настоящему. Мне всегда казалось, истории о невероятном – просто россказни, небылицы, уловки, чтобы заманить тебя на крючок. Но перед нами – взаправдашнее чудо, волшебство творится прямо здесь и сейчас.
Иссохшее кривое дерево, всколыхнувшись, дрожит. Нет, оно не падает. С ним происходит что-то необычайное. Сутулый ствол становится толще, а две могучие ветви делаются всё длиннее, пока наконец не касаются земли, превратившись в крепкие копыта.
Потрясённые, мы с Лепестком наблюдаем. Узловатые корни, скрюченные у подножия ствола, теперь тоже копыта, а верхние ветки – рога. Дерево преображается, становясь живым существом из кручёных корней, ветвей и морщинистой коры.
Перед нами олень. Дерево-олень. Величаво, со скрипом он поднимает свою деревянную голову – как раз тогда, когда старуха снова наводит на нас двуствольное ружьё.
Глава четвёртая
Дубовая поляна
Мы прячемся за оленем, хотя ясно, что Старухе Богги теперь ничего не стоит пристрелить нас. Крепко зажмурившись, я замираю: сейчас она гаркнет что-нибудь либо спустит курок.
Оленьи копыта стучат по земле, и кажется, это колотится сердце.
Приоткрыв глаза, я вижу, как волшебный зверь храбро шагает прямо на старуху. А она словно окаменела и не в силах двинуться с места. По ружейному стволу скользит лунный свет.
Ещё миг – и олень наскакивает на Богги, выбивая ружьё у неё из рук. Она падает, кричит, и её крик мечется по всему Харклайтсу. В окнах дормитория – растерянные лица сирот. В комнате Замка зажигается лампа.
Олень описывает круг по двору и затем подходит к нам.
Мы с Лепестком отступаем в сторону, чтобы дать ему дорогу, однако он останавливается, опускается на колени и, склонив свою могучую голову, приглашает нас залезть.
Лепесток проворно взбирается на широкую спину и протягивает мне руку.
– Ну, давай же, Фитиль…
Но я словно прирос к земле и не могу пошевелиться. Меня сковал страх.
– Нет, – выдавливаю я из себя. – Слишком высоко, я не справлюсь.
– Да ничуть не высоко.
Разумеется, она права, но всё равно жутко. Теперь меня ждёт только Колодец. Я буду стоять у края, а дальше – бездна, дыра. И падение будет длиться целую вечность.
Лепесток пытается подтянуть меня, но мои ноги онемели и как будто налились свинцом. Она спрыгивает. Во двор выходит Замок. Спешит к Старухе Богги.
– Быстрее! – кричит мне Лепесток.
Сам не понимая как, я карабкаюсь с её помощью на оленью спину. Почувствовав, что я уселся надёжно, олень трогается с места – без Лепестка.
Наверное, он не заметил, что она не успела забраться.
– Куда же ты? Погоди! – кричу я оленю, крепко вцепившись в него. Но разве это волшебное существо теперь остановить? Стучу ногами по оленьим бокам, однако он шагает вперёд, и меня то отбрасывает назад, то швыряет к рогам. Пытаюсь прижаться пятками, но это не помогает. – Надо вернуться за Лепестком!
Мы ещё во дворе, старуха тянется к ружью и, неловко схватив его, наводит дуло на нас. Выстрел.
БААХ.
Я подаюсь в сторону.
Пуля, едва не задев меня, попадает по оленьим рогам, сбивая кусочек.
Но тот не замедляет шаг – наоборот, принимается скакать всё быстрее.
Зажмурившись, я думаю лишь об одном: как бы не свалиться. Чуть погодя открываю глаза и вижу, что мы несёмся прямо на стену, окружающую двор. Стараюсь заглушить в себе страх и ещё крепче сжимаю пальцы.
Краем глаза замечаю, как Замок хватает Лепестка за руку. Она вырывается, хочет убежать.
– Отстаньте, пустите меня! – кричит Лепесток.
У меня разрывается сердце. Надо бежать ей на помощь, но куда уж там. Олень стремится вперёд, не остановить. Неужели он решил проломить стену? Но нет, прыжком он перескакивает через неё, пролетает над её краем высоко, невообразимо высоко. Мы взмываем вверх, и ещё выше, и ещё…
Приземляемся со скрипом рогов и клубами пыли из-под копыт. Мы на свободе. Впереди вьётся дорога. Куда ни глянь вокруг – сплошь лунные поляны, они бесконечны, стелются, насколько хватает глаз, и взглядом не охватить этого простора. Приют – вот всё, что я видел раньше. Я знал, что он затерян где-то на окраине Британской империи, в заброшенном, всеми забытом углу, но никогда и вообразить не мог, что за приютской стеной такая ширь.
И это восхитительно. Да, у нас всё-таки получилось. Но радость быстро меркнет.
На душе тягостно.
Лепесток осталась там.
Я оглядываюсь на стену, всю в прожилках лунного света, потом вижу Папашу Хэрна – он стоит на дороге вместе с Ниссой и Генной.
– Мы должны вернуться за Лепестком, – говорю я.
Сквозь прутья ворот видно, как Старуха Богги поднимается на ноги и изрыгает проклятия, кипит от злости из-за своей ушибленной руки, которая пострадала от наскока оленя.
– Прости, дружище, – отвечает Папаша Хэрн. – Наше волшебство действует только на природу. Мы бессильны против каменных стен и железных ворот. Это дело человеческих рук. Тебе повезло, что во дворе оказалось дерево. Теперь там больше нет ничего живого, и нам нечем помочь Лепестку.
Лепесток по-прежнему отбивается от Замка.
– Эй, Фитиль! – кричит она. – Улепётывай, пока старуха не схватила тебя!
– Нет, я тебя не брошу!
– Хотя бы один из нас должен спастись!
– А ну, Замок, отпирай ворота! – рявкает Старуха Богги. Она хватает и волочит Лепестка за руку, сдавливая своим железным напёрстком.
– Скорее же, – говорит Лепесток. – Ты должен выбраться за нас обоих!
Живот сводит. Унести ноги, но бросить друга – гораздо хуже, чем неудачная попытка бегства. Это изощрённое наказание, которое вполне в духе Старухи Богги.
Гремя связкой ключей, Замок ищет нужный, чтобы отпереть ворота.
– Пожалуй, медлить не стоит, – остерегает Папаша Хэрн. И, повернувшись к оленю, щёлкает языком. – Поторопись-ка, нам пора.
– Как же так… – бормочу я, но слова замирают у меня на губах. Человечек под стеклянным колпаком, которого старуха держала на каминной полке, был эльфом – теперь в этом нет сомнений. И если мои новые друзья тоже угодят под колпак…
Пока Замок ещё возится с ключами, олень склоняет голову и эльфы забираются к нему на рога.
– Сцапай их! Они не должны улизнуть! – рычит Старуха Богги, волоча Лепестка за собой по двору.
Эльфы обвязываются верёвкой, свитой из листьев, и накидывают её на оленьи рога, чтобы не свалиться по пути.
На душе скребут кошки, когда мы трогаемся, так и не выручив друга.
– Никогда не забуду тебя! – кричу я Лепестку.
– И я тоже тебя не забуду! – отзывается она, растворяясь вслед за старухой в темноте крыльца.
Вытянув шею, олень скачет по дороге до луга, потом мчится сквозь травы всё быстрее, летит галопом во всю прыть. Я покрепче хватаюсь за его гриву. Мы рассекаем дикие просторы, напитанные лунным блеском. Мне горестно из-за Лепестка, но свежий ветер, который хлещет в лицо, помогает воспрянуть духом. Вдыхаю глубоко-глубоко, и кажется, будто я впервые дышу по-настоящему. Смотрю на эльфов, привязавшихся к оленьим рогам, а потом оборачиваюсь – позади лишь серебристо-синий луг.
В небе моргают яркие звёзды. Невозможно поверить, что всё это – правда, что я вырвался из Харклайтса и меня несёт на своей спине сказочное животное, дерево-олень.
И я сильнее сжимаю шершавую гриву-кору.
Чудо – вот оно.
Далеко позади мерцают огоньки Харклайтса.
У меня снова прихватывает живот. Старуха расправится с Лепестком, и это ужасно. Если бы я сразу забрался на оленя вслед за ней, то мы бы оба спаслись и вместе мчались сейчас на его широкой спине.
– Я вернусь за тобой, – шепчу я, – и вытащу тебя оттуда.
Смотрю вперёд, потом на эльфов. Интересно, куда всё-таки мы едем и что у них за дом? Может, они живут на деревьях? Или в домиках вроде тех, что я мастерил из спичек?
На горизонте вырисовываются тёмные очертания леса, который всё ближе и ближе, – могучая стена деревьев.
Олень замедляет бег, идёт плавной поступью. Едва мы оказываемся в лесу, малышка в колыбели снова засыпает. Деревья – точно великаны, они выше нашей спичечной фабрики, и их так много, что не сосчитать. Вековые гиганты с морщинистыми стволами и длиннющими иссохшими ветками. Громадные сосны – лесные сторожа. Лепестку понравилось бы здесь. Она всегда любила сочинять истории про лес.
Долгое время мы едем молча, прислушиваясь к ночным звукам. В полосе лунного света Папаша Хэрн указывает на ежа – раньше я видел их только в газетах. Ухает сова. А потом раздаётся хриплый визг, от которого стынет кровь в жилах. Вцепляюсь в оленя крепче.
– Лисы это, – шёпотом говорит Папаша Хэрн. – Плутуют.
В Харклайтсе по ночам тишь. В шесть часов вечера замолкает Машина, и после этого единственный звук – тиканье настенных часов в холле. Но здесь всё совсем иначе, тишина чащи полна звуков. Непонятно, как эльфы умудряются спать.
Ещё раз глубоко вдыхаю, набираю полную грудь чистого воздуха и втягиваю в себя лесные запахи – наверное, так пахнут земля и листья.
– А как зовут оленя-дерево? – спрашиваю я Папашу Хэрна.
– У него пока нет имени. Назови его как хочешь.
– Ему подходит имя Полкроны. Лепесток говорила, это добрая примета – найти полкроны. К удаче.
Папаша Хэрн кивает.
– Вот и отлично. Значит, его зовут Полкроны. Олень поводит своими деревянными ушами, давая понять, что ему нравится имя.
Где-то впереди появляются подмигивающие огоньки, они словно крошечные лесные созвездия.
Мы приближаемся к опушке, и я понимаю, что это светятся круглые оконца домиков, построенных из прутьев и веток, мха и сухих листьев. Если взять два птичьих гнезда и соединить их друг с другом, перевернув одно донышком кверху, получится как раз такой дом. Большинство жилищ приютилось у подножия деревьев-великанов, которые окружают поляну, но некоторые домики устроились на нижних ветвях. Горит костерок. Возле него сидят женщина и мужчина, на их лицах – отблески пламени, и оттого они напоминают картинки с пожелтевших от солнца газетных страниц. Оба смотрят на меня распахнутыми от изумления глазами – похоже, эльфам в диковинку видеть людей.
– Ну, вот мы и на месте, – говорит Папаша Хэрн. – Это Дубовая поляна, наш дом. Фитиль, познакомься с Матушкой Хэрн и Финном, он отец Тийи.
– Ох, уж и переволновались мы за вас, – говорит Матушка Хэрн, поднимаясь нам навстречу. Заботливая, сердечная.
Она вглядывается в меня, и улыбка озаряет её лицо.
– Рада познакомиться.
– Мама! – кричит Нисса. – Ты только посмотри, кого мы привезли с собой!
– Хвала лесу, вы нашли Тийю, – говорит Финн.
– Крошка была среди людей, – рассказывает Папаша Хэрн. – Фитиль уберёг её, девчурка цела и невредима.
Генна передаёт малышку на руки Финну. Они обнимаются. У меня щемит сердце. Вот бы узнать, каково это – когда есть семья и тебя любят.
– Спасибо, – благодарит меня Финн, и голос его дрожит.
– Да мне же только в радость было помочь вам, – отвечаю я, слезая с Полкроны, который плавно опустился на колени. Как же хорошо снова стоять на твёрдой земле.
Папаша Хэрн, его жена и Нисса о чём-то перешёптываются. Матушка Хэрн опечаленно смотрит на меня.
Похоже, эльфы рассказывают ей про приют и про то, что меня бросили родители.
Подхожу ближе к одному дубу, чтобы получше рассмотреть домики эльфов. Их жилища напоминают гнёзда, свитые из веточек и пёрышек, а щели тщательно заткнуты мхом. Трудно сказать, использовали ли эльфы клей. Опустившись на колени, заглядываю в окошко. Внутри – плетёная кровать, ладный крошечный стол, на нём желудёвые миски, большие и поменьше, и кувшинчик, полный светлячков. На полу узкий коврик – так эльфы умудрились приспособить тканую закладку для книг. Над кроватью висит полпенсовая марка с портретом давнишнего короля.
– Где же устроить его на ночлег? – доносятся до меня слова Матушки Хэрн.
Я скребу шею, и мне до того неловко, точь-в-точь как сироте, которого только что подкинули в приют. Может, Папаша Хэрн с Ниссой поторопились и лишь сгоряча, не рассудив толком, позвали нас с Лепестком в свой лес? А теперь, когда я тут, всем ясно, что затея пустая.
Так вот, значит, какой он – дом, думаю я, глядя на гнёздышки эльфов.
– Сегодня он может переночевать здесь, возле костра, – предлагает Папаша Хэрн.
Матушка Хэрн улыбается задумчиво и отвечает:
– Славно… Одеяло знаешь где. Почти целое.
– Привезу, – говорит Папаша Хэрн. – И заодно охапку листьев из кладовой.
– Я с тобой! – кричит Нисса.
Они снова взбираются на рога Полкроны. Папаша Хэрн щёлкает языком.
Олень выходит из кокона света от костра и шагает сквозь холодный лунный блеск, который серебрит его бока.
– Ну, присаживайся, не робей, – говорит мне Матушка Хэрн, взъерошивая сухую листву подле себя. Рядом на земле лежит крошечная тетрадь, исписанная мелким эльфийским почерком.
Я осторожно сажусь, стараясь ничего не сломать. Странно оказаться здесь, возле костра и лесных жилищ, – ведь каких-то несколько часов назад сгорели дотла мои спичечные домики.
– А я читать умею. – Склоняюсь над крохотной тетрадкой. – Это я в Харклайтсе научился. Трещотка тайком учил нас после рабочих смен. Старуха прознала об этом только через три года.
Матушка Хэрн закрывает тетрадь.
– И что она сделала?
До сих пор, словно наяву, вижу, как Трещотка исчезает в Бездонном колодце.
Хриплю, пытаюсь откашляться и прочистить горло, но слова застряли комом.
Матушка Хэрн встаёт с земли.
– Ладно, не береди себе душу, – успокаивает она меня. – Верно говорит Папаша Хэрн: есть вещи, о которых лучше забыть.
На камне рядом с костром стоит почерневший от копоти горшок. Матушка Хэрн наливает себе оттуда в чашку и приглашает меня тоже попробовать.
– Молоко с мёдом и цветками ромашки. Перед сном – то что надо, просто прелесть. Заснёшь крепко-крепко, вот увидишь.
Я пью молоко, и вся усталость, которая скопилась за долгий день, вместе со страхом и волнением от ночных происшествий – уходит. Смотрю на домики-гнёзда, примостившиеся на дубах.
– Почему у одних эльфов дома на ветках, а у других – прямо на земле, возле огня? – любопытствую я.
– Среди нас есть такие, кто любит жить повыше, – отвечает Матушка Хэрн. – Когда живёшь на дереве, мир видится совсем иным.
Вскоре возвращаются Папаша Хэрн с Ниссой и Полкроны, который везёт на рогах свёрнутое одеяло. Олень подходит ближе, и я замечаю, что шерстяное одеяло в дырках. И у этих дырок контуры аккуратно вырезанных штанишек, курточек и ботинок.
– С прорехами, не взыщи уж, – извиняется Папаша Хэрн. – Но мы непременно залатаем. А пока придётся тебе поспать под худым одеяльцем. И ещё держи вот это. Так теплее будет.
Полкроны скатывает одеяло на землю и своей деревянной мордой разворачивает его. Внутри – охапка мягкой палой листвы и свитер. Он мне велик – наверное, будет впору на следующий год. Натягиваю, он пахнет землёй. Сгребаю листья поближе к огню, укутываюсь в одеяло и ложусь, прислушиваясь к тихому, как колыбельная, потрескиванию поленьев в костре.
– Прости, что так вышло с твоей подругой. И что мы не смогли взять остальных тоже, – говорит Папаша Хэрн. – Дело слишком опасное. Один неверный шаг, и мы не выбрались бы оттуда. А если б и выбрались, то с потерями и не все.
Не знаю, что ответить ему, и накатывает чувство, будто частичка меня – по-прежнему в Харклайтсе, вместе с Лепестком.
– Тебе понравится здесь, – прибавляет он. – Завтра познакомишься с нашим лесным народом и я покажу тебе окрестности.
Я вяло киваю, размышляя о том, как встретят меня остальные эльфы. Веки тяжелеют, пламя костра и деревья, покачиваясь, растворяются – на меня наваливается сон. И впервые в жизни мне не страшно. Впервые я в безопасности, у меня есть кров и надёжные, заботливые друзья, в лесу я под защитой, как в крепости. Должно быть, именно такой он и есть – настоящий дом.
