Тимофей Степанович Бондаренко
Эррология
Предисловие.
Этот труд был мной начат очень давно – еще в советские времена. Но тогда же был отложен, ибо не представлялось никакой возможности его опубликования, или иного способа донесения до широкой публики. Сейчас, в связи с развитием интернета появилась возможность хоть как-то донести это до других. Немного подредактировав и дополнив, предоставляю этот опус читателям. Возможно, кого-то чем-то заинтересует.
Ваши отзывы можете присылать по адресу tim-bond@yandex.ru
ВВЕДЕНИЕ
§ I. Всеобщность ошибок
"Человеку свойственно ошибаться", "Не ошибается только тот, кто
ничего не делает" Эти и им подобные афоризмы давно уже стали общим местом. Никто с ними не спорит , но … никто и не пытается делать из них определенные выводы.
Говорят – "знание – сила", но и заблуждения – тоже сила, к тому же действующая чаще всего во вред человечеству. Ошибки , сопровождающие любую интеллектуальную деятельность человека есть несомненное зло , и уменьшение этого зла было бы весьма желательно. За века развития цивилизации человек научился бороться со многим, от болезней до стихийных бедствий. Но в отношении ошибок и заблуждений современный человек так же беззащитен и беспомощен, как наши предки.
Для эффективной борьбы с врагом надо его знать. На свете существует великое множество наук и отраслей знания. От космологии до кулинарии. Существует даже наука копрология, изучающая экскременты. Но науки, изучавшей бы ошибки и заблуждения человеческого разума не существует, хотя о важности проблемы вряд ли нужно спорить . Целью настоящего опуса собственно и является желание способствовать рождению такой новой науки об ошибках и заблуждениях, о механизмах их порождения, об условиях способствующих или препятствующих их возникновению итп. Назовем эту науку ЭРРОЛОГИЯ (от английского error – ошибка) . Итак, да здравствует эррология!
Но имеет ли эррология как наука право на существование?. Прежде всего, с точки зрения предмета науки: в данном случае; предмет изучения реально существует, и несмотря на известную зыбкость границ, может сыть более или менее определенно очерчен. Второй вопрос более сложен: имеет ли эррология право на существование как отдельная наука? Не следует ли отнести эти вопросы просто в ведение уже существующей науки – психологии?
Для ответа на это вопрос полезно обратиться к наукам о человеческом теле: существует гематология – изучающая только кровь человека, кардиология – сердце, нефрология – почки, дерматология – кожу, и.т.д.
Человек, даже с чисто биологической точки зрения – очень сложное существо, объект, который не может быть полностью с достаточной для практики детальностью описан в рамках только одной обшей дисциплины. Но ведь психическая деятельность человека не менее, а более сложна, чем его физиологическая жизнь!
Поэтому, если исходить из характера объекта, науки о психической деятельности человека "имеют право" даже на большую специализацию, чем науки о его теле. Существующая же нерасчлененность психологии – это просто результат неразвитости наших знаний и методов их добывания, а также следствие проводившейся веками осознанной или неосознанной политики в угоду сильным мира сего, не заинтересованных в развитии объективной науки о психике человека.
Ибо представления и человеческой психике , "душе", всегда были излюбленным местом для столкновений различных идеологий. И, добавим, как и в реальной войне, даже после окончания сражений, местность надолго оставалась разоренной и пустынной. И нынешнее убожество науки о душе человека (если сравнить с пышным и обильным кустом наук о его теле) объясняется только тем, что до последнего времени как объективные, так и субъективные исторические факторы не способствовали её развитию.
И, если существует наука, изучающая ошибки в программе развития человека (медицинская генетика, тератология), их причины, последствия и способы противодействия, то почему бы не существовать специальной науке, изучающей ошибки интеллектуальной деятельности человека.
Таким образом, с общетеоретической точки зрения нет оснований возражать против выделения эррологии как особой науки.
Наконец, в третьих, может ли эррология быть наукой ?
То есть, может ли изучаемый объект каким-либо образом упорядочен, существуют ли в нем какие-то внутренние связи и закономерности? Будь человеческие ошибки чисто случайными и беспорядочными (каковые черты характерны, например, для ошибок, совершаемых электронно-вычислительной машиной), в этом случае, разумеется, не стоило бы и поднимать вопроса об эррологии.
Но уже поверхностный взгляд указывает на определенную повторяемость ошибок. И, самое важное, дело не только в буквальном совпадении ошибок, делаемых разными людьми, что в основном характерно при выполнении задач в процессе обучения. Дело в том, что даже при внешней непохожести материала ошибок нередко вскрывается удивительная похожесть их логической структуры, схожести механизма и условий их порождения, реакции на их открытие и.т.д.
Так, в период становления геологии долго шел спор между сторонниками двух точек зрения – одни считали, что все горные породы произошли вулканическим путем ; другие – что они есть результат деятельности моря. И этот спор тянулся десятилетиями. При этом и та и другая сторона находили аргументы в свою пользу и ухитрялись игнорировать аргументы противной стороны. И что же в конце концов выяснилось? Что одни породы возникли вулканическим путем, другие – нептуническим (более того, нашлось место и "исключенному третьему")
Аналогичные споры шли между «горизонталистами» и «вертикалистами», ставившими во главу угла вертикальные или горизонтальные перемещения земной коры.
Другой пример – в конце позапрошлого – начале прошлого века в медицине шел ожесточенный спор между приверженцами двух взглядов на природу защитных механизмов человеческого организма от вторжения чужеродных тел (микробов) – между гуморальной теорией (Вирхов) приписывавшей защитные свойства особому составу крови, и фагоцитарной теорией (Мечников), согласно которой защита организма осуществляется особыми клетками организма, наличествующими в крови – фагоцитами, пожирающими непрошенных гостей.
Этот спор тоже тянулся десятилетиями, и каждая сторона также отыскивала аргументы только в свою пользу и не желала видеть аргументов противоположной стороны. И чем же кончился? Выяснилось, что часть защитных мероприятий осуществляется гуморальными факторами, часть – фагоцитами.
Не правда ли, разительное сходство, структуры и формы ошибок, несмотря на огромные различия в материале! И история наук прямо таки кишит такими случаями, спорами о том, образно говоря, какая нога для ходьбы главнее левая или правая, хотя конечно и не обязательно эти споры столь масштабны, как упомянутые. Человек, овладевший частью истины, тщится доказать, не допуская сомнений, что он владеет всей истиной.
Этого рода ошибка высмеивается в древней притче о слепцах, пожелавших узнать, что такое слон. Один, ухватившийся за хобот, сказал, что слон похож на змею, ощупавший его ногу, сказал, что слон похож на ствол дерева и.т.п. И после своего "эксперимента" слепцы до одури спорили, доказывая друг другу свою правоту.
Но, увы, видимо, притчи мало чему способны научить людей, да и в наше время не принято относиться к ним со всей серьезностью.
И одна и та же ошибка повторяется и тиражируется в самых разных науках. Впрочем, было бы заблуждением считать, что она не повторяется и в той же самой науке. В той же геологии после нептунисто-плутонистов позже возник спор "горизонталистов" и "вертикалистов" . Если же спуститься с глобального уровня споров между научными школами до споров между отдельными учеными по более мелким вопросам, то здесь совершаемых ошибок такого рода просто не перечесть.
Таким образом, налицо наличие повторяемости , и отнюдь не только чисто внешней, в совершаемых людьми ошибках. Уже одно это, даже при отсутствии другого рода закономерностей, сделало бы оправданным существование эррологии , даже как чисто описательной науки.
Сводись она даже просто к хорошо классифицированному перечню наиболее типичных ошибок, и в этом случае она могла бы быть полезной. Так же как список наиболее типичных ошибок, вне всяких сомнений полезен для изучающего скажем шахматы или борьбу самбо, так и для исследователя, изучающего природу или общество был бы полезен (разумеется соответствующим образом проработанный и усвоенный освященный авторитетом науки) список типичных ошибок интеллекта. Полезен для распознавания и предупреждения как своих, так и чужих ошибок.
Но дело не сводится только к повторяемости, более пристальный взгляд обнаруживает и определенные закономерности, связанные с порождением ошибок. Есть ситуации, в которых число ошибок резко возрастает, в других ситуациях число аналогичных ошибок падает, Есть ситуации, в которых растет только число ошибок определенного вида и.т.д. Так что поле исследования для эррологии заведомо не сводится только к собирательству и классификации. Хотя, в виде начального этапа это ей, как и всем такого рода "неточным" наукам придется пережить.
Итак, со всех рассмотренных точек зрения эррология, как специальная отрасль науки имеет несомненное право на существование.
Кроме того, следует остановиться на ещё одном важном аспекте: Изучение ошибок, совершаемых человеком, может быть очень полезно и для понимания механизмов работы его психики.
Правильное выполнение одних тех же действий может обеспечиваться самыми различны ми способами и механизмами, и при этом, если сам процесс для наблюдения недоступен, наблюдая только результаты работы, мы никогда не сможем что либо сказать о внутреннем устройстве и схеме работы объекта, даже если альтернативных вариантов и не очень много.
Но это пока он работает без сбоев. Если же он начнет ошибаться, то каждый такой "черный ящик" будет ошибаться по-своему. И в данной ситуации только ошибки способны приоткрыть завесу над внутренней организацией объекта. И изучение случаев ошибочной работы способно дать гораздо больше информации, чем изучение работы безошибочной.
Приведем простейший пример.
Так, я, печатая на машинке, время от времени совершаю ошибку, печатая букву "ф" в окончаниях слов вместо положенного "в". Быть может ошибка чисто механическая?
Да нет, другие пары букв, расположенных в клавиатуре на таком же расстоянии я путаю гораздо реже.
Но все становится понятным, если вспомнить, что в русском языке оконечное "в" часто произносится как "ф" . таким образом, это свидетельствует о том, что я, печатая на машинке (не обязательно со слуха, но и с текста или "из головы"), предварительно "проговариваю" про себя слова, а только потом вступает в действие механизм переведения слова из фонематической в графическую (правописательную) форму и лишь затем отдается команда на нажимание определенных клавиш. В некоторых случаях этот механизм перевода из фонематической в орфографическую форму слова дает сбои и я печатаю «ф» вместо "в".
Наблюдая же правильную работу со стороны, трудно было бы догадаться, что я, перепечатывая, например печатный текст, не просто запоминаю и воспроизвожу слова в орфографической форме , чего собственно можно бы ожидать из принципа экономии мышления , но сначала перевожу их орфографической в фонетическую форму, а затем обратно.
Аналогичный анализ опечаток, например глухонемых от рождения людей мог бы дать ответ на очень интересный вопрос, является ли внешний (напр. "пальцевый") язык также и внутренним языком для них?
Таким образом, как мы видим, анализ ошибок в интеллектуальной деятельности может дать полезную информацию и о самих механизмах этой деятельности, причем в ряде случаев анализ ошибок оказывается единственным доступным источником соответствующей информации.
§2. Трудности создания эррологии
Можно спросить, но почему же до сих пор эррология не была создана? Этому, несомненно, способствовала общая неразвитость психологии. Но есть и другие факторы.
Человеку свойственно не только ошибаться. Ему . увы , свойственно кроме того, а это во сто крат хуже, и упорствовать в своих заблуждениях, а если упорствовать нельзя, то отрицать свои заблуждения, делая
вид, будто с самого начала был прав, ну а если нельзя и отрицать, то тогда человеку свойственно поскорее забыть их.
Причем далеко не всегда соответствующие действия вполне осознанны , а что касается силы подобных стремлений , то они могут доходить вплоть до готовности самому взойти на костер, или послать туда оппонента. (и посылали!).
Можно спорить о том, наличествует ли тут и в какой мере врожденная основа для подобных реакций, но значительное влияние общей общественной атмосферы нельзя отрицать, и с детства воспитывается отношение к ошибкам как к некоему "греху", чему-то недопустимому и позорящему человека, лишающего его права на уважение и самоуважение , и наоборот, отсутствуют всякие реальные воспитательные воздействия, направленные в противоположную сторону.
Поэтому неудивительно, что есть немало людей, для которых указать на их ошибку – значит стать их врагом.
И дело тут не во врожденной реакции – ведь с тем же человеком можно куда более спокойно спорить о том, например, гуляет ли соседка Нюра, или кто забил второй гол в матче СКА- Спартак .
В ярко выраженных случаях подобного рода нетерпимости к сомнению в своих умозаключениях можно бы сослаться на комплекс неполноценности. В общем, часто это действительно так. Но комплекс неполноценности сам по себе не может объяснить выбор средств самоутверждения – они диктуются обществом, также как и избегания "признаков неполноценности" – они являются для индивида таковыми лишь постольку, поскольку являются таковыми в глазах общества.
То есть, склонность к подобного рода реакциям, к непризнанию ошибок, является в большой мере результатом воспитания.
Представление о "греховности" "позорности" ошибок так крепко сидит в головах людей, что порой играет с ними весьма неожиданные шутки. Даже память – наш необходимейший и верный помощник играет порой злейшие шутки, никак при этом нас не предупреждая.
Классическим может служить самонаблюдение З.Фрейда, который, однажды просматривая книгу приема пациентов, обнаружил незнакомую фамилию, хотя фамилии, стоявшие по соседству, он помнил и помнил их носителей. Этого же пациента он никак не мог вспомнить. И лишь после больших усилий ему удалось вспомнить, что это был пациент, которому он поставил неправильный диагноз.
Мне пришлось наблюдать еще более поразительный случай.
Однажды я поспорил (с весьма эмоциональным по характеру) оппонентом, причем сам по себе предмет спора был пустячный: где правильно ставить ударение в слове "судно" – на первом, как я утверждал, слоге, или на втором – что утверждал мой оппонент. Слово за слово, разгорелись эмоции. Решили проверить это дело по словарю. Достаю словарь, нахожу слово. Там, как я и предполагал, ударение показано на первом слоге, показываю это оппоненту. И вдруг. слышу: "да, правильно, я так и говорил, на первом слоге, а ты был неправ."! Т.е. оппонент, в одно мгновение все "забыв", приписал правильный взгляд себе, а ошибочный своему сопернику (т.е. мне). При этом, подчеркиваю, не было никаких сомнений, что он делал это полностью бессознательно! Но на этом чудеса не кончились! Как только словарь был водворен на полку, он снова вернулся к первоначальной расстановке мнений (полностью забыв только что озвученную новую), но при этом утверждая, что он был прав, и что в словаре, который мы только что смотрели, ударение стояло на втором слоге, и я, следовательно, был неправ!!! При этом он ни в малейшей степени не хотел верить моим указаниям на эти странные перемены, и лишь когда эмоции поостыли, засомневался.
Подобные случаи указывают, что мотивация для непризнания и отрицания собственных ошибок может быть весьма сильной . Тот же факт, что подобные явления могут происходить и на подсознательном уровне – лишь усугубляет дело. Хотя впрочем, вполне возможны, и встречаются в действительности, и случаи вполне сознательного непризнания ошибок – как вследствие самолюбия, так и просто материального расчета.
Но вышеуказанное стремление к упорствованию в ошибках, к их замазыванию и отрицанию, характерно не только для отдельных личностей в отношении их собственных ошибок. Такое же отношение характерно и по отношению к своей науке, своей научной школе, направлению, к признанным авторитетам.
Любого великого ученого "благодарные потомки" стремятся окружить ореолом непогрешимости. Говорить об ошибках "великих" считается чем-то неприличным, моветоном, как крайний случай это может быть допущено, если ты сам велик.
Биографы тщательно изымают из биографий все упоминания о промахах и ошибках героев. Если же их и приходится признавать, то ту же сочиняется куча оправдывающих неодолимых обстоятельств, что мол, любой бы на его месте ошибся бы, может даже ещё хуже, что он, мол, по-своему был прав и.т.п. оговорки.
Впрочем, непогрешимость считается достоинством не только исключительно ученых мужей. Её усиленно приписывают и художникам и поэтам и писателям и полководцам и.т.д., хотя бы даже речь шла и о вещах, в которых подзащитный по роду своей великой деятельности вовсе и не обязан был разбираться.
Про религию, наверное, излишне и говорить – тут всегда своя религия самая правильная. Свое толкование самое верное. Свои святые – непогрешимы.
Что же касается историков науки, то они свое внимание сосредоточивали преимущественно на позитивных результатах развития науки. Таким образом, ошибки издавна находились на положении бедных родственников, от которых, как могли, открещивались и старались как можно быстрее забыть. И наконец, в довершение к образам непогрешимых, как Папа Римский (насчет непогрешимости которого церковью принят специальный догмат) Великих Мужей и отдельных наук, был создан образ некоей собирательной Науки (с большой буквы), которая олицетворяет собой плоды трудов Великих Мужей, и которая, конечно, непогрешимее Папы Римского.
Нетрудно понять, что подобный психологический климат отнюдь не способствовал возникновению эррологии.
Научный подвиг замечательного русского хирурга Пирогова, опубликовавшего книгу с анализом своих врачебных ошибок, остается редчайшим исключением такого рода и по сей день. Очень мало нашлось врачей, способных последовать его примеру. Врачу признаться вдвойне трудно – ведь это признаться чуть ли не в убийстве. Но вместе с тем признать и проанализировать собственные ошибки – значит спасти других от их повторения, спасти жизни других больных – и поэтому позор признания вознаграждается успокоением совести, утехой чувства собственного благородства.
Известны книги с анализом ошибок в боевых действиях, даже собственных. Видимо там, где за ошибки расплачиваются кровью, голос совести еще способен заглушить уязвленное самолюбие, и то, ох как редко!
Но кто мне укажет хоть один труд в котором анализировал бы свои ошибки геолог, химик, педагог, биолог? А художник, музыкант, поэт, наконец? Хотя мемуаров о своих удачах и успехах в любой отрасли деятельности хоть отбавляй.
Итак, анализировать свои ошибки – позорно, чужие – врагов наживешь, Великих Мужей – неэтично, научных школ и наук – а не слишком ли много на себя берешь? А кому интересен, разбор ошибок третьестепенных ученых, живших полтора столетия назад? Вот и остается анализировать ошибки в школьных сочинениях.
Кроме того, когда некто начинает разбирать ошибки других, то у некоторых личностей возникает подозрение, что он делает это только с целью показать и доказать, что он "умнее других" и вообще выпендривается,
Следствием таких подозрений является как вообще отрицательное отношение к данному индивиду, так и стремление любым путем оспорить его анализ (мне лично приходилось сталкиваться с такого рода реакцией).
Психологический механизм такой реакции в общем-то понятен и достаточно интересен, чтобы остановиться на нем: по-видимому, когда человек слушает изложение некоей точки зрения и её критику (т.е. по сути, скрытый диалог), то он непроизвольно может отождествить себя с носителем критикуемой точки зрения (а привычка и способность к такому самоотождествлению достаточно развита у нас литературой, кино, телевизором), и далее реагировать на критику этой точки зрения так же, как на критику в свой адрес. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. При этом он может и вполне не осознавать сути своей позиции, считая, что он выступает как нейтральный и беспристрастный арбитр. Но сам эмоциональный характер его реакции хорошо указывает на её действительную сущность.
Итак, на пути создания эррологии стояли большие трудности и чисто субъективного порядка. Более того, они продолжают стоять и сейчас. И нет сомнений, что и настоящая работа вызовет у ряда лиц отрицательное отношение именно в силу указанных особенностей существующего отношения к ошибкам.
Одни увидят в излагаемом материале личную обиду, другие подкоп под авторитеты, третьи – нахальное вторжение в чужую епархию да ещё с попыткой вынести оттуда сор, четвертые – просто желание повыпендриваться и показать себя гением "за счет других" и.т.д.
Но когда-то и кому-то начинать нужно. Настоящая работа и представляет собой мой первый опыт в области эррологии .
Я не собираюсь и не надеюсь сразу создавать и излагать что-то цельное и стройное. Здесь ставится задача привлечь внимание к новой области, пройтись хотя бы кавалерийским галопом по терра инкогнито, осмотреть самые разные её уголки. Поэтому изложение материала неизбежно страдает отрывочностью. Хотя первоначально этот опус был задуман как некий систематический труд, от этого замысла в процессе работы пришлось отказаться – такая работа в настоящее время не по силам одному автору, поэтому первая часть страдает фрагментарностью и изложена в виде отдельных внешне мало связанных между собой кусков, и не уложенных в какую-либо определенную систему.
Стремлением сделать труд доступным для возможно большего числа читателей обусловлена и популярная форма, изложения. Выбор примеров для пояснений обусловлен помимо соображений удобства также, конечно, и областью моих интересов и знаний.
И ещё одна неизбежная оговорка: автор вовсе не ставит целью кого-либо опорочить, упоминание об ошибках того или иного "Великого" вовсе не означает отрицания его заслуг, так же как и упоминание или разбор ошибки кого-то из малых – ведь не ошибается только тот кто ничего не делает. И наличие ошибки в той или иной работе вовсе ещё не говорит о бесполезности всей работы в целом. В силу специфики предмета нам придется часто встречаться с цитатами отдельных не лучших мест тех или иных авторов и с отнюдь не хвалебным разбором их.
Не следует это воспринимать как попытку оценить работы этих авторов в целом – в остальном они могут быть и отличны – просто не нашлось более подходящего примера из более плохой работы, вне всяких сомнений, некоторые из процитированных авторов останутся обиженными – слишком уж вопиют ошибки сами за себя.
Но в конце концов у меня есть оправдание – ведь не я же придумал и напечатал многотысячными тиражами цитируемые издания. И почему бы мне не заимствовать цитату и не поставить под ней имя автора, если уж он сам решился поставить свое имя на титульном листе издания, откуда взята она? Что же касается сведений и материала, собранных приватным путем, то здесь конечно будут вполне соблюдаться правила этики.
Итак, ЧТО ТАКОЕ ОШИБКИ И КАК С НИМИ БОРОТЬСЯ?
ЧАСТЬ 1.