Томас Леннон
Ронан Бойл и Мост загадок
– Нет, мэм.
И мои слова были правдивы. Тогда я и понятия не имел, что это, но находился всего в шаге от того, чтобы уже никогда не забыть.
– Ее название, oubliette, происходит от французского слова, означающего «забывать», – пояснила она, пока двое офицеров энергично цепляли к моему поясу альпинистские тросы. – В некоторых старых замках есть специальные колодцы и каменные мешки, дно которых зачастую усыпано острыми пиками. Хозяева сбрасывали туда тела врагов и после забывали о них навечно.
– Тюрьма быстрого реагирования, – ухмыльнулся Пэт Финч. Вены у него на лице пульсировали как огонек внутри хеллоуинской тыквы, мечущийся от сильного ветра.
Двое офицеров закрепили скобу у меня на спине и начали разматывать сотню метров прикрепленного к поясу нейлонового троса.
– Эта темница была запечатана, – сказала капитан. – Или туда протиснется очень худой человек, или придется ее ломать.
Тут я наконец понял: меня позвали на это дело потому, что я, Ронан Бойл, и был тем самым худым человеком. Единственным, кто сможет пролезть в такую щель и вернуться обратно.
Моей миссией было спуститься вниз и забрать ребенка, которого Раури, Убийца Единорогов, спрятал там. Вынув затычки из носа, я глубоко вдохнул. Тошнотворный запах испарился, и теперь ощущалась лишь смесь табака и рыбного супа, что почему-то было еще противнее.
Я шагнул к щели и, прижавшись посильнее, с трудом протиснулся внутрь. Глубокая, непроницаемая тьма окутала меня словно одеялом. Капитан де Валера протянула фонарик. Я нащупал его и включил. Офицеры на другом конце веревки начали осторожно спускать меня вниз.
Глава вторая
Темница
Пока я спускался, все время казалось, будто у меня три сердца: одно бьется в груди, а два других с грохотом отдаются в ушах. Фонарик освещал лишь каменную стену прямо перед глазами. Я решил: раз уж смотреть все равно не на что, лучше закрыть глаза и не открывать их до тех пор, пока веревка не опустит меня достаточно, чтобы можно было ощутить под ногами сырой каменный пол, хруст костей или какой-нибудь другой кошмар, ожидавший на дне этой страшной пропасти.
Но мгновение спустя я, к своему удивлению, оказался в любимом кинотеатре за просмотром «Моей собачьей жизни» в компании домашнего сэндвича с копченой гаудой, а также уютно пристроившейся рядом Джуди Денч.
На самом деле, конечно, никакого кинотеатра с Джуди Денч не было и в помине, но если вы, как и я, склонны к паническим атакам, то в такие моменты хотите оказаться хотя бы мысленно в самом приятном и безопасном месте. Мое было именно таким: в любимом кинотеатре вместе с любимой актрисой и любимым фильмом. В этих грезах Джуди наклоняется ко мне и говорит: «Ронан Бойл, это самый лучший сэндвич, который я пробовала за всю свою жизнь». А я ей отвечаю: «Пожалуйста, заткнись», – потому что невежливо разговаривать даже в воображаемом кинотеатре, и кому, как не ей, знать об этом.
Секунду спустя меня грубо выдернули из уютного убежища и вернули в реальность, когда ноги коснулись дна темницы. Я посветил вокруг, пытаясь сориентироваться, но скоро понял, что в этом не было необходимости, потому что темница освещалась собственным светом.
Вокруг были разбросаны старые кости и несколько человеческих черепов. Я старался не смотреть в их пустые глазницы, чтобы не растерять остатки храбрости. Последовав за золотистым светом, попытался найти его источник, отбрасывая в сторону старые бочки и прочий мусор, который копился здесь веками, и не думая о том, что или, скорее, кто хрустит костями у меня под ногами.
– Ты уже спустился? – донесся сверху голос капитана.
– Думаю, да! – завопил я в ответ. Выглядело это довольно глупо, но, когда нервничаю, несу что попало. – Внизу что-то светится. Может, маленький костер или лампа.
Приближаясь к свету, я вдруг уловил звуки самой прекрасной музыки, которую мне доводилось слышать за всю свою жизнь. В углу, среди старых ящиков, действительно лежал ребенок, спеленатый и спокойно спящий. (Да, Раури не врал – малыш и правда был уродлив, хоть по человеческим, хоть по лепреконским стандартам.)
Тогда я ничего об этом не знал, но спустя несколько мгновений заснул и сам, потому что сияние и музыка исходили от арфы, приносящей несчастье.[14]
Едва успел завернуть арфу вместе с младенцем в куртку, для сохранности застегнув ту на все пуговицы, как почувствовал непреодолимое желание хорошенько вздремнуть. Я присел и откинулся назад, больно ударившись затылком о каменный пол. Вдруг почувствовал теплую струйку крови под волосами, но было уже все равно, и меня сморило в глубокий, навеянный арфой сон.
Двадцать минут спустя я очнулся в трусах, куртке и со свежими царапинами на ногах, а надо мной нависала физиономия Пэта Финча в больших наушниках, какие носят работники аэропортов.
– Ты клюнул на арфу, парень, – засмеялся он, как будто в моем положении было что-то смешное.
– С ребенком все нормально. Арфу мы положили в звуконепроницаемый контейнер, – сказала капитан, снимая наушники. – Но тащить тебя оттуда без сознания было тяжеловато. Твои брюки, должно быть, зацепились за что-то внизу и остались там.
– Если хочешь, спустись за ними сам, все равно только ты туда и пролезешь, или мы дадим тебе лишний дождевик, – сказал Финч.
Я посветил фонариком вглубь пещеры и увидел смутные контуры собственных брюк. Они зацепились за угол и порвались, болтаясь, словно знамя после поражения. Решив, что сей предмет гардероба не стоит того, чтобы опять лезть вниз, я взял у одного из офицеров дождевик и обернул его вокруг пояса, как импровизированный килт. Честно, даже немного жаль было тех, кто видел меня в таком виде: в больших запотевших очках, клетчатом килте и с исцарапанными коленями. – Все отводили глаза, кроме капитана де Валеры. Подойдя ко мне, она положила на плечо свою мягкую руку и с чувством произнесла: «Соберись, Бойл, пока я не влепила тебе как следует. Тебя только что перевели, и теперь ты работаешь с нами».
Моя гордость и колени нестерпимо ныли, но, похоже, я прошел испытание на смелость, и меня взяли стажером в Специальный отдел Тир На Ног, одно из самых древних и загадочных правоохранительных учреждений в Европе.
Сейчас, вспоминая тот день, могу сказать, что спуститься в пещеру с костями и вытащить оттуда уродливого ребенка было самым легким заданием из тех, что мне приходилось выполнять в первый год под началом капитана Шиобан де Валеры.
После этого все стало куда сложнее.
Глава третья
Скандал
Днем я приехал в Голуэй с приказом вернуться в штаб-квартиру отделения в Килларни для прохождения двенадцатинедельной программы обучения. Явиться туда нужно было через два дня – в четверг – к девяти вечера, без опозданий. Девять вечера – обычное начало рабочего дня в Специальном отделе, потому что в основном чудесный народец начинает свои похождения после наступления темноты. А многие из подозреваемых по природе создания ночные: например, клуриконы – они немного выше лепреконов, но гораздо более злобные; и фир дарриг, отталкивающие на вид фейри красного цвета с рылом и хвостом, хотя сами по себе вполне приятные и добродушные.
Долорес, моя прекрасная соседка, была дома первый раз за черт знает сколько времени. Она стиснула меня в крепких объятиях, пролив на спину маргариту из бокала поистине промышленных размеров – такой уж у нее стиль. Долорес живет моментом и никогда не откажет себе в маргарите в любое время суток, неважно, что вы или кто-либо другой думает по этому поводу. Она самый очаровательный и самый бездарный опекун, какого мне только могли выдать.
«Даже знать не хочу, как выглядят штаны твоих друзей», – заметила она при виде моего самодельного килта, потому что Долорес – мастер выдать что-нибудь забавное и всегда знает, как меня развеселить.
Мы с ней не кровные родственники, отчего решение суда выбрать ее моим опекуном кажется довольно странным. Долорес была студенткой, помогавшей моим родителям в Национальном музее, когда случился скандал.
О нем все равно рано или поздно нужно было рассказать, так что давайте разберемся с этим прямо сейчас и закроем тему – не лучшее время было для семьи Бойлов. Я до сих пор верю, что родители невиновны, и однажды это докажу.
Мои родители – честнейшие и добрейшие люди из всех, кого я знал, – случайно связались с гнусной преступной группировкой. Если вы никогда не слышали о скандале с болотным человеком, это странно. В свое время сия история гремела во всех газетах, и именно из-за нее мой допуск на верхние уровни секретности в отделе всегда будет ограничен, ведь у меня есть «сообщники» среди настоящих преступников: мама и папа.
Они, кстати, никогда не были закоренелыми бандитами. Скорее, наоборот – тихие книжные черви, кураторы в Национальном музее Ирландии на Меррион-стрит.
Куратор — забавное словечко. Оно означает, что вы присматриваете за экспонатами, устраиваете галереи, составляете каталоги и все такое. Кроме того, они проводили много времени «в поле» на раскопках – что, как оказалось, может быть очень-очень-супернезаконным.[15]
Охота за сокровищами в Ирландии запрещена, если вы сразу же не сдаете найденное в Национальный музей, что мама с папой, похоже, в какой-то момент просто забыли сделать. А еще у них по всему дому была разбросана куча металлоискателей, что однажды вышло им боком.
Согласно обвинению в деле «Республика против Бойлов», они нашли клад со множеством предметов железного и бронзового веков и продали их сомнительному арт-дилеру по имени Лорд Десмонд Дули, проживающему на Генриетта-стрит в Дублине. (Лорд – это не титул, его реально так зовут. Согласен, звучит дико. Кому это вообще пришло в голову? Кем, интересно, были его родители?)
Лорд Десмонд Дули был неприятным человечком небольшого роста с печальным лицом горгульи, только что понюхавшей кошачью блевотину.
Он был главой этой операции по продаже краденых сокровищ, и именно из-за его показаний обвинили моих родителей. Дули плакал и в итоге пошел на сделку со следствием. Он до сих пор на свободе.
Если верить Дули, чего делать не следует, родители продали артефакты его подпольной галерее в Дублине, после чего он перепродал их иностранным коллекционерам за астрономическую сумму. Сам клад состоял из бронзовых ювелирных украшений, шлемов викингов и разнообразного оружия.[16]
Продажу викингских штуковин и украшений хоть и посчитали преступлением, но была здесь еще одна вещь, кражу которой ни один разумный человек моим родителям не простил бы: болотный человек.
Болотный человек – это мумия. Без шуток, самая настоящая. Родители выкопали его на одном из торфяных болот в Оффали. Как ни странно, мумии в Ирландии не редкость, потому что почва здесь во многом состоит из торфа, а он отличный консервант. Иногда здесь совершенно случайно находят древних людей, которые, к своему несчастью, провалились в торф, и никто этого не заметил, пока они не всплывали спустя пару сотен лет, растеряв всех своих знакомых. Благодаря болотам в Ирландии могло быть найдено гораздо больше мумий, чем в Египте, но их особо никто не ищет, ведь здесь мертвецов не хоронили с колесницами и золотыми побрякушками.
В Национальном музее выставлено несколько таких болотных людей. Они выглядят как люди без глаз, высушенные до состояния вяленого мяса. Но именно этот болотный человек был особенным – судя по результатам тестов, его возраст составлял больше четырех тысяч лет.
Короче говоря, ничего более древнего в Ирландии отродясь не было.
Лорд Десмонд Дули утверждал, что родители продали ему болотного человека и несколько других ценных находок. Они встретились в их домашней лаборатории перед рассветом. Согласно его версии, родители испугались и сбежали с находкой, заодно прихватив и деньги.
Мама и папа, наоборот, настаивали, что он выкрал мумию из их лаборатории до того, как они успели передать ее в музей. Как раз поэтому Дули пришел перед рассветом и был не один. Они с подручными забрали болотного человека, подбросили родителям деньги, а затем заявили на них в полицию.
У Лорда Десмонда Дули, человека при деньгах и абсолютно аморального, оказались влиятельные друзья в судебных кругах. Многие даже по ошибке решили, что он действительно лорд, хотя это всего лишь его первое имя, точно так же, как у певицы Лорд, которую на самом деле зовут Элла.
Болотного человека с той ночи так и не нашли, и я уверен, что Дули или продал его, или спрятал у себя, пока шум не уляжется и он не сможет безопасно сбыть мумию обеспеченному клиенту.
Два года назад, в ночь ареста моих родителей, мы втроем лежали на полу в кухне, играя в «Ты здесь, Мориарти?». Это такая веселая игра, где ты лежишь на полу с завязанными глазами, пытаясь шлепнуть других игроков свернутой в рулон газетой. Все, что разрешается говорить игрокам, это «Ты здесь, Мориарти?», а другие должны отвечать «Да». После этого их можно бить газетой. Технически первый, кого ударили, сразу проигрывает, но в пылу игры кому-то достается немало ударов, прежде чем наконец объявят победителя. Занятие проще некуда, и при этом одна из самых забавных игр, какую можно выдумать.
Брендан и Фиона Бойл были настоящими экспертами в ней, как и в ирландской истории.
– Ты здесь, Мориарти? – спросила мама, голосом, будто локатором, прощупывая стены.
– Да, – ответил я, потому что таковы правила и это единственное, что вам разрешается сказать.
Я лежал напротив дальней стены. Здесь она никак не могла достать меня даже своей обычно очень длинной газетой. Фиона Бойл резко взмахнула рукой в воздухе, словно собираясь снести кухонную плиту.
– Оу!
– Ага! – воскликнул папа. – Давай, сынок, давай! Тебе никогда его не поймать! Он настоящий Бойл, быстрый, как Меркурий, прямо как его старик!
Конечно, это было преувеличение. Никто из Бойлов никогда и близко не был спортсменом. Я однажды видел, как отцу удалось одновременно читать и бубнить про себя песню “Bad Blood” Тейлор Свифт, но в итоге он не выдержал такого напряжения и пролил весь суп на кота.
Я повернулся на линолеуме, сделав несколько шлепков в ту сторону, где, как предполагал, находится мама, но Фиона Бойл еще тоньше меня и может занимать места не больше пачки сухой лапши.
– Стоять на месте! – раздался чей-то голос.
– Это нечестно! – заныл я. – Ты не можешь так говорить!
– Стоять на месте и держать руки на виду! – продолжил свое неизвестный голос.
Теперь стало понятно, что голос не принадлежал ни маме, ни папе. Оказалось, что это Монти Хенеган из дублинской полиции, детектив с серьезным выражением лица младенца, который собирается срыгнуть.
Детектив Хенеган ворвался в наш дом в тот момент, когда мы все с завязанными глазами лежали на полу, что делало его появление большим сюрпризом. Сняв повязки, мы увидели, что на самом деле в кухне стояли двое офицеров: детектив Хенеган и еще один человек, похожий на суриката. Как долго они здесь были, наша семья понятия не имела.
– Мы здесь уже почти шесть минут, – тут же ответил на этот вопрос Хенеган. – Не похоже на шайку опасных преступников. Нас послали вдвоем, сказав, что вы музейные тихони, которые и не подумают оказывать сопротивления.
– А в чем, собственно, дело? – удивленно спросил папа, все еще лежа на полу.
– Думаю, вы и сами отлично знаете, Бойл. Где болотный человек? Древний мумифицированный старикашка?
В состоянии абсолютного шока мама с папой повели офицеров по узкой лестнице наверх, в их лабораторию на чердаке, где, открыв большой, похожий на гроб ящик, не увидели… ничего. Лишь немного противной на вид жижи на дне.
– Нас обокрали! – закричала мама.
– Но… как? – недоумевал папа. – Кто знал об этом, кроме…
– Лорд Десмонд Дули! – догадалась мама.
Детектив забрал в качестве вещественных доказательств десяток металлоискателей, а еще сумку с деньгами, очевидно, подброшенную. Хенеган также сообщил, что о болотном человеке им «нашептал» осведомленный и надежный источник. Разумеется, это был сам Дули. Позднее, в ту же ночь, Дули опознал их среди других подозреваемых. Это было безумие. Правосудие явно работало в интересах богатых и влиятельных, что, увы, случается слишком часто.
Ожидающих суда маму и папу забрали в Маунтджой. В этот момент я не мог не спросить себя: «Если родители на самом деле совершили это страшное преступление, почему они оставались дома, играя в “Ты здесь, Мориарти?” и катаясь по кухонному полу как клоуны?». Все как-то не складывалось. Разве что мои родители и вправду были клоунами, но в это верить не хотелось.
В ночь ареста меня передали под опеку Управления по делам семьи и детей, и раз других предложений не поступило, я отправился в добрые руки Долорес Маллен, бывшего интерна моих родителей. Долорес жила в маленькой квартирке на западе в Голуэе (и когда бывала дома, танцевала как безумная под “Roxy Music” на кухне и смешивала очередную маргариту). Долорес – само очарование. У нее идеально круглое лицо, розовые волосы, и она одна из тех немногих, кто может вынуть кольцо из носа. Она носит винтажные платья и татуировку на руке с цифрой 42, как-то связанную с ее любимой книгой. Вообще Долорес обожает читать. Сколько лет ей было, я не знал, потому как догадывался, что невежливо спрашивать об этом у девушки, но выглядела она молодо – лет на двадцать шесть. Из-за скандала ее не допускали к работе в музее, но она была только рада и сейчас зарабатывала гораздо больше, играя на скрипке на Шоп-стрит.
Через несколько дней после обвинения, как раз на Рождество, я наконец-то смог встретиться с родителями. Мы сидели в тюремной комнате для свиданий, где свет был такой, словно все страдали от морской болезни.
Папа вручил мне небольшой подарок, упакованный в туалетную бумагу – единственную оберточную бумагу, доступную заключенным. Охранник кивнул – видимо, о передаче они договорились заранее.
– Счастливого Рождества, Ронан, – сказал отец.
– Тут немного, но мы сделали это сами в мастерской, – добавила мама.
Развернув подарок, я чуть не вскрикнул. Они слепили для меня две маленькие глиняные подставки для книг в виде бюстов с их головами: один с папиной, другой с маминой.
– Можешь поверить, что мы сделали их сами? – сказал отец, крепко меня обнимая. – Они будут присматривать за тобой, пока нас нет рядом.
– Говори, что хочешь, но несправедливое заключение определенно сделало из нас настоящих скульпторов! – усмехнулась мама.
Я и не сомневался, что родители слепили все сами. Головы должны были выглядеть очень мило, но на деле от них мне стало не по себе. Тем более что скульпторы из мамы с папой были, честно сказать, неважные. Да, головы отдаленно напоминали оригиналы, но каждая кривилась в сумасшедшей усмешке, словно Джокер, а маленькие глаза смотрели в разные стороны, как у хамелеона, охотящегося за двумя разными мухами.
– Вау, потрясающе! – только и смог пробормотать я. Родители просто сияли от гордости. – Я никогда не видел ничего подобного. Просто невероятно!
– Они всегда будут охранять тебя, – сказала мама, но вместо заботы это прозвучало как угроза. Она поцеловала меня в лоб, и я сунул жутковатые подставки в карман.
– Береги себя, сынок, – произнес папа, – и постарайся не связываться с Дули.
Я кивнул – не стоило вслух соглашаться с последней частью фразы.
– Да, буду осторожен и обещаю, что к следующему Рождеству заберу вас отсюда.
Обратно в Голуэй я уехал на автобусе, с громыхающими в кармане бюстами моих родителей. По пути поклялся себе, что вытащу маму с отцом из тюрьмы и восстановлю их репутацию. И, если получится, позабочусь о том, чтобы Лорд Десмонд Дули оказался за решеткой, даже если мне придется самому найти этого несчастного болотного человека.
Я понятия не имел, откуда начать сей эпичный поиск, поэтому сделал первый, самый логичный в данной ситуации шаг и подал заявление в интернатуру, находящуюся в ближайшем полицейском отделении в Голуэе. Оказалось, что это можно сделать онлайн всего за несколько минут.
Капитан Фирнли прочел заявку. Он знал о произошедшем с моими родителями и очень жалел меня, приняв в итоге на службу, при том что я был моложе требуемого для интернов возраста. Мне так и не удалось узнать смысл слов, которые Фирнли произнес в первый день, когда я сидел у него в кабинете и меня тошнило после сэндвича с тунцом. Даже если это было «Идрис Эльба, Идрис Эльба», тоже неплохо. Суть я уловил – капитан присмотрит за мной.
Естественно, я не сказал Фирнли, что поступил в полицию, выполняя часть плана по реабилитации моих родителей и розыска древней четырехтысячелетней мумии. Да и мест в форме для заявления не нашлось, поэтому держал сей факт при себе.
Два года спустя мы с Долорес сидим в нашей общей квартире, солнце начинает садиться за горизонт, хотя нет еще четырех – именно поэтому Голуэй зимой наводит такую тоску. Но Долорес засучила рукава, зажгла плиту и сделала пиццу, увенчав ее вонтонами[17], оставшимися с недавнего заказа из тайского ресторанчика. Все потому, что Долорес гений. Она не просто божественно играет на скрипке. Она из тех женщин, которые не побоятся положить на пиццу несколько завалявшихся в холодильнике вонтонов.
Через несколько минут я стал опухать – то ли от пиццы, то ли от вонтонов, то ли от всего сразу. Как я уже говорил, аллергия у меня может возникнуть на разные продукты, и она очень непредсказуемая.
Мы сели на диван, и я, почти ничего не видя, рассказал Долорес о странных событиях дня, проведенного в замке Клифден, даже при том, что Пэт Финч заставил меня подписать соглашение о неразглашении, специально подчеркнув, что я не должен никому ничего рассказывать. Ну конечно. Если вы хотите, чтобы кто-то кому-то что-то поведал, возьмите с него обещание, что он этого не сделает. Чего еще ждать от людей? Даже лепреконы с этим справились лучше нас.[18]
Долорес долго меня расспрашивала, как выглядит лепрекон. Они и правда такие милые? Я нашел его горшок с золотом? Он наполнил мои ботинки конфетами? Нельзя ли и ей получить конфетку? Мне эти вопросы казались тупыми, потому что моя первая встреча с лепреконом больше напоминала поездку на чертовом колесе с коброй в обнимку. Я рассказал ей все, что знал, а знал я не так много. Никто из нас раньше никогда не слышал о Специальном отделе Тир На Ног.
Как только поток моих ответов иссяк, Долорес достала скрипку. Она играла до рассвета, и мы закончили вечер, напевая вдвоем “The Broad Majestic Shannon” – отличную песню, к слову сказать.
Когда проснулся в четверг, в мозгу словно дрейдл[19] вертелись самые беспокойные мысли о предстоящей ночи.
Я проверил автобусное расписание, чтобы понять, как далеко отсюда до Килларни. Ирландия – страна маленькая, но если полагаться только на общественный транспорт, расстояния растягиваются самым непредсказуемым образом.
Долорес снова куда-то пропала, но для нее это абсолютно нормально, потому что она, повторюсь, очень популярна, да и вообще самый веселый и беззаботный опекун, какого мне только смогли найти. Я отправил письмо родителям в Дублин с последними новостями, уверяя, что навещу их так скоро, как смогу.