Майн Рид
Жилище в пустыне (сборник)
Глава IV. Странная ферма
Эта тропинка, протоптанная вдоль ручья, вывела нас в глубину долины. Отсюда уже легко было добраться до озера, у берегов которого стояло странное жилье. Нас удивили разнообразие древесных пород в этих рощах и еще больше пестрота красивых птиц, порхавших в листве.
Мы находились в виду самого озера, рядом с прогалиной, на которой стоял дом. Осторожность предписывала нам не продвигаться дальше без предварительной разведки.
Спешившись, мы с одним из моих товарищей забились в гущу кустарников, откуда можно было беспрепятственно разглядеть всю «ферму» с окружавшими ее полями.
Это был прочно сложенный бревенчатый дом, какие часто встречаются в западных штатах Северной Америки. С одной стороны к нему примыкал сад, окруженный возделанными полями. Предположения наши оправдались: в посевах на одном из участков мы признали маис – так называемую индейскую пшеницу, а на другом – пшеницу19.
Но больше всего нас поразило необычайное разнообразие животных внутри изгороди. На первый взгляд казалось, что это обычные домашние животные, каких мы видим на любой американской или английской ферме, то есть лошади, крупный рогатый скот, бараны, козы, свиньи и домашняя птица; но, присмотревшись внимательнее, мы нашли только одну породу, более или менее совпадавшую с только что перечисленными, если не считать лошадей, да и лошади эти были какие-то низкорослые и пятнистые, как легавые собаки. Это были мустанги – дикие лошади прерий.
Черные животные, которых мы приняли за быков, оказались бизонами20.
Бизоны, мирно пасущиеся на лугах, не обращали ни малейшего внимания на человеческие существа, на детей, которые резвились с криками радости!..
Оазис в долине
Еще того лучше: пара животных, впряженная в плуг, оказалась той же породы – два крупных бизона работали с кротостью послушных быков.
Но другие экземпляры, еще более крупные, привлекли наше внимание. Их было несколько, и они спокойно купались в озере; их громадные тела и разветвленные рога отражались в озерной глади, как в зеркале.
Далее мы узнали большого американского лося21, различные породы оленей, антилоп с короткими и вилкообразными рогами; мы увидели каких-то других животных того же размера, но с большими загнутыми, как у баранов, рогами; другие походили на козлов или баранов; некоторые, бесхвостые, – на свиней, иные – на лисиц, собак. Разная домашняя птица хлопала крыльями, кудахтала у дверей; между прочим большой и стройный дикий индюк. Все вместе носило характер зоологического сада или зверинца.
Теперь перейдем к людям: один из них, высокий и цветущий человек, был, несомненно, белый; другой – маленький, тучный негр. Он шел за плугом. Около женщины, сидевшей с рукодельем на пороге, мы увидали двух юношей и двух девочек-подростков; это были, очевидно, ее дети.
Но больше всего удивило меня и моего спутника то, что происходило у крыльца, на котором сидела женщина: два больших черных медведя, без цепей, без ошейников, играли друг с другом; животные меньшего размера, которых сначала мы приняли за собак, оказались волками: пушистые хвосты, острые мордочки, маленькие короткие уши торчком! Это была порода, встречающаяся в индейских прериях; их было с полдюжины.
Но вообразите наш ужас, когда мы увидели под крыльцом двух зверей с рыжей шерстью, круглыми головами и ушами; они напоминали кошек, но тупые черные морды, белые пятна на груди и рыжая шерсть недвусмысленно говорили о том, кто они на самом деле.
– Пантеры, – прошептал мой спутник, тяжело дыша и недоуменно на меня поглядывая.
Да, это были пантеры, вернее, кугуары, Felis concolor, как их называют натуралисты, – «львы» американской пустыни22.
Посреди этих диких зверей две девочки расхаживали свободно и непринужденно, обращая на зверинец так же мало внимания, как и звери на них. Невольно припомнился сочиненный поэтами «золотой век» – лев, мирно отдыхающий возле ягненка.
Но мы уже достаточно надивились и, вполне удовлетворенные, вернулись к товарищам.
Через пять минут вся наша группа направлялась к странной ферме.
Внезапное наше появление всех ошарашило: люди кричали, лошади ржали, собаки выли и лаяли, даже домашняя птица разволновалась. Вне всякого сомнения, нас приняли за индейцев, однако мы не замедлили объяснить, кто мы такие.
Выслушав наши объяснения, белый человек самым вежливым образом пригласил нас слезть с коней и воспользоваться его гостеприимством. Он тотчас же распорядился, чтобы гостям приготовили обед, и, предложив нам отвести лошадей в конюшню, подбросил им корм. Ему помогали негр и двое юношей – сыновья фермера.
Мы все еще не могли оправиться от изумления. Все, что мы видели, было странно, необъяснимо. Звери, которых мы привыкли видеть лишь за решеткой зверинца, были ручными и кроткими, как скот на ферме; на каждом шагу мы открывали новые породы.
Множество растений росло в саду и на полях; дикий виноград обвивал стены, желтая пшеница наполняла ясли; реяли ласточки, голубые сойки, хлопали крыльями попугаи. Все это было очень любопытно.
Около часа мы бродили по усадьбе, присматриваясь к ее чудесам; наконец нас позвали обедать.
– Прошу вас, джентльмены, – произнес хозяин, указывая на дом.
Мы вошли и уселись за большой круглый стол, на котором дымились весьма аппетитные блюда. Некоторые из них нам были хорошо знакомы, с другими мы сталкивались впервые. Тут была ломтями нарезанная дичь, буйволовые языки, бизоньи котлеты – разумеется, из филейной части бизона, яйца дикой индейки всмятку и в виде омлета, хлеб, масло и сыр. Все подстрекало наш аппетит, который, по правде сказать, и не нуждался в возбудителях. Мы изнывали от голода, с утра ничего не евши.
На очаге закипал большой котел. Что могло в нем быть? Во всяком случае, не чай и не кофе. Вскоре любопытство наше было удовлетворено.
Перед нами поставили чашки с дымящимся горячим напитком, и мы нашли его необычайно вкусным и подкрепляющим: это был чай из корешков сассафраса23 с кленовым сахаром, а сливок было подано к нему вдоволь. Мы быстро к нему приохотились, найдя, что он ничуть не хуже настоящего китайского чая.
За обедом мы украдкой разглядывали странные предметы окружающей обстановки. Мебель была простая и грубая и, по всей вероятности, самодельная. Посуда различной формы, из разнообразного материала. Здесь были кубки, стаканы и чашки, выдолбленные из дерева и тыквы; были тарелки и кувшины, выточенные из дерева, и очень много гончарной посуды красного обжига, самых различных форм и размеров: суповые миски, ковши, кувшины и так далее.
Стулья были неуклюжие, но великолепно пригнанные, почти все обитые сыромятной кожей, с откидными спинками, что сообщало им удобство. Стулья полегче, с сиденьями, сплетенными из пальмовых листьев, служили, очевидно, для меблировки внутренних комнат.
Стены были лишены всякого убранства, если не считать кое-каких диковинных произведений долины: чучела птиц с радужно-ярким оперением, оленьи рога и тщательно отлакированные брони двух-трех земляных черепах. Ни зеркал, ни картин, ни книг… за исключением одного фолианта, переплетенного в кожу антилопы и лежавшего на особом столике. Я заглянул в него: книга оказалась Библией. Как видно, хозяин был не охотник до веселого и разнообразного чтения.
Вся семья, во главе с отцом, была в сборе. Мы познакомились с ней еще до обеда, когда все сбежались нас приветствовать. Но до чего мы изумились, прислушавшись к детскому разговору: казалось, что мы – первые люди, которых они видят за десять лет.
Дети были жизнерадостные, пышущие здоровьем крепыши. Два мальчика, которых родители звали Франком и Генри, и две девочки; одна из них очень смуглая, маленькая брюнетка, с личиком испанского типа, другая – белокурая, полная противоположность сестре. У миниатюрной блондинки были чудесные золотые локоны, голубые глаза и длинные черные ресницы. Ее звали Марией, а сестру – Луизой. Сестры были очень красивы и непохожи друг на друга. Самое странное было то, что они являлись однолетками. Мальчиков тоже можно было назвать близнецами: они были одного роста и сложения, но значительно старше сестер. Я бы дал им лет восемнадцать; кто из них старше, можно было лишь гадать. Курчавый, белокурый Генри с мужественным и коричнево-смуглым лицом походил на отца; его черноволосый брат был копией матери. Женщина была не старше тридцати пяти лет и выглядела моложавой.
Сам хозяин, мужчина лет сорока, рослый и широкоплечий, с румянцем во всю щеку и чуть седеющими, когда-то густыми и вьющимися русыми волосами. Он не носил ни усов, ни бороды; подбородок его хранил следы ежедневного прикосновения бритвы. Во всех его движениях чувствовался человек, который привык следить за собой и хочет быть корректным. Несомненно, мы имели дело с джентльменом, а с первых же слов застольной беседы выяснилось, что хозяин наш – человек образованный.
Одежда этой семьи была чрезвычайно разнообразна: глава семейства был одет в охотничью фуфайку и высокие ботфорты из дубленой оленьей кожи, похожие на обыкновенные охотничьи сапоги. Костюм мальчиков смахивал на отцовский, но под куртками у них были надеты рубашки из домотканого холста. Женщина и девочки были в просторных платьях из того же холста, отороченных кожей, тонко выделанной и нежной, как перчаточная замша. Присмотревшись к разбросанным шляпам, я заметил, что они искусно сработаны из пальмовых листьев.
Покуда мы сидели за столом, негр то и дело появлялся в дверях и рассматривал нас, с любопытством заглядывая в комнату. Это был крепкий приземистый человечек, черный как смоль, лет под сорок. Я обратил внимание на его курчавую, лоснящуюся, с бесчисленными шерстяными завитками шевелюру, словно баранья шапка, надетая на голову. Зубы у него были большие и белые; он их скалил каждый раз, когда улыбался, а улыбка у него не сходила с лица. Было что-то неизъяснимо приятное в блеске его глубоких черных глаз, подвижных и выразительных, которые ни минуты не оставались в покое; он вращал белками, причем морщился его приплюснутый нос.
– Куджо, прогони зверей, вернее, одну только «лэди», – сказала хозяйка, указывая на волчицу, заслужившую такое прозвище благодаря своему изяществу.
Приказание это – или, вернее, просьба, потому что хозяйка обратилась к негру очень ласково, – было немедленно исполнено. Куджо ринулся в столовую и в несколько мгновений разогнал не только волков, но и пантер, и всех других животных, которые ластились к нашим ногам, внушая некоторый страх моим товарищам.
Все это показалось нам настолько странным, что мы не сочли нужным скрыть свое удивление. После обеда мы обратились к хозяину с просьбой разъяснить, что все это означает.
– Погодите до вечера, – сказал он. – Я расскажу вам свою историю, когда мы усядемся вокруг очага; пока что вы нуждаетесь еще в другом подкреплении: отправляйтесь на озеро и выкупайтесь; солнце стоит высоко, жара нестерпимая – купанье вас окончательно освежит и смоет дорожную усталость.
Мы последовали его совету; затем некоторые из нас вернулись к подошве горы, где мы оставили мулов под охраной проводников-мексиканцев, а другие пошли бродить по полям, на каждом шагу удивляясь диковинным открытиям.
Наконец наступил вечер. После великолепного ужина мы уселись вокруг пылающего очага, чтобы выслушать странную историю Роберта Ролфа: так звали нашего хозяина.
Глава V. Ролф начинает свою историю
– Друзья мои, не будучи американским уроженцем, я все же англосакс – вам брат по крови. Родился в Англии, в одном из южных графств. Сейчас мне сорок лет.
Отец мой был земледелец и сам обрабатывал свой участок земли; он заслужил репутацию прекрасного фермера.
К несчастью для него, он был более честолюбив и предприимчив, чем это разрешалось обстоятельствами скромному английскому фермеру: он крепко вбил себе в голову, что единственный его сын должен стать джентльменом в полном смысле этого слова, получить дорогостоящее городское воспитание, приобрести изящные манеры и развитые вкусы – разорительные для фермерского сына.
Считайте это с его стороны неблагоразумным, если вам хочется, но у меня нет никаких оснований жаловаться на щедрость отца, вызванную его исключительным ко мне пристрастием.
Меня послали в школу, где я учился вместе с детьми захудалых аристократов. Обучили меня танцам, фехтованию и спорту, разрешали тратить деньги, сколько душе угодно, и оплачивать шампанское на товарищеских попойках. По окончании колледжа меня послали путешествовать. Я посетил прирейнские края, Италию и Францию и в Англию вернулся через несколько лет, как раз вовремя, чтобы застать отца в живых.
Я оказался наследником довольно значительного для фермера состояния и вскоре превратил его в наличные деньги. Меня соблазняло пожить в Лондоне и подышать тем беспечным воздухом, к которому привыкли мои товарищи по колледжу. Они меня встретили с распростертыми объятиями, охотно черпая в моем кошельке; но время шло, и близилось разорение.
– Вот кто меня спас, – произнес наш хозяин, указывая на жену, сидевшую вместе с детьми под навесом громадного очага.
Женщина подняла глаза и улыбнулась, а дети, внимательно следившие за отцовским рассказом, потянулись к ней.
– Да, – продолжал Роберт Ролф, – Мария меня спасла. Мы с ней – товарищи детства, и случай свел нас в Лондоне. Старая дружба сменилась любовью; мы поженились.
К счастью для меня, рассеянная светская жизнь не поколебала во мне нравственных устоев: я все же остался человеком, знающим цену труда и борьбы.
Женившись, я твердо решил изменить образ жизни; но это было не так легко, как вам кажется. Требовалось громадное усилие воли, чтоб оторваться от мнимых друзей, от лицемерных прихлебателей, которые с корыстной целью поощряли мое желание корчить из себя светского «льва». Но решение мое было твердым, и с помощью Марии я не замедлил его осуществить.
Чтоб расплатиться с долгами, пришлось продать отцовскую ферму. После оплаты векселей у меня очутилось на руках около пятисот фунтов.
Жена принесла мне около двух с половиною тысяч фунтов; таким образом, для начала новой жизни у нас скопилось тысячи три: сумма, недостаточная для того, чтобы продолжать в Англии прежний безумный образ жизни. Несколько лет я убил на бесплодные попытки округлить свое состояние, и в результате, после ряда неудачных сельскохозяйственных спекуляций, капитал мой свелся к двум тысячам.
Я слышал, что на эти деньги можно обзавестись в Америке землей и поставить хозяйство. Желая обеспечить будущее семьи, я переправился с женой и детьми в Нью-Йорк.
Вскоре судьба столкнула меня с человеком, который научил меня, как нужно приняться за дело, чтоб преуспеть по ту сторону океана.
Меня всегда влекло к сельскому хозяйству, и советчик мой поощрил меня в этом смысле. Однако он дал мне понять, что будет легкомыслием вложить сразу весь капитал в необработанную девственную землю и что по неопытности своей я могу потратить на обработку и подготовку земли больше, чем она того стоит.
– Я бы вам посоветовал, – сказал мой новый знакомец, – купить уже возделанный и огороженный участок с хорошим домом, чтобы немедленно в него въехать.
Благоразумные доводы меня убедили, но хватит ли денег на покупку? Бывалый человек заявил, что хватит, и, кроме того, прибавил, что знает ферму в штате Вирджиния24, – плантацию, как он ее назвал, которая мне отлично подойдет и оценена всего в пятьсот фунтов. Свободные деньги я могу истратить на обзаведение.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что упомянутая плантация принадлежит ему самому. Тем лучше, решил я, и сделка вскоре состоялась.
Я отправился на новоселье.
Глава VI. Плантация в штате Вирджиния
Ферма оказалась именно такой, какой он ее описывал: обширная плантация с хорошим деревянным домом и полями, обнесенными крепкой оградой. Я тотчас же приступил к устройству фермы с оставшимися деньгами. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что большую часть денег придется потратить на покупку рабов25. Так или иначе, пришлось примириться с необходимостью покупки или найма рабов, что одинаково мне претило.
Успокоив себя тем, что я буду обращаться с рабами несравненно человечнее, чем другие плантаторы, я выбрал первый исход: купил несколько чернокожих мужчин и женщин и зажил плантатором. Почти лишенный оборотных средств, я вряд ли мог быстро разбогатеть, и дела мои, как вы увидите дальше, пошли неважно.
Первый урожай меня обманул: я едва выручил семена. Второй оказался и того хуже, и, к великому моему отчаянию, я понял причину повторных неудач: мне подсунули истощенную плантацию. Почва была, по-видимому, неплохая, и всякий неопытный человек назвал бы ее плодородной. Помню, как я сам вначале радовался своей покупке, считая, что заключил очень выгодную сделку, выложив так мало денег; но внешность часто бывает обманчива, и ничто не сравнится с разочарованием, которое принесла мне прекрасная плантация в штате Вирджиния. Она ровно ничего не стоила. В течение многих лет с нее снимали урожаи маиса, табака и собирали шелк. Земля покорно давала все эти плоды, не получая взамен ни одной крупицы удобрения, столь необходимого для поддержания ее производительной силы26.
Итак, в первые два года я терпел неурожаи или же снимал очень плохую жатву. На третий год пошло еще хуже, если вообще могло быть хуже; четвертый и пятый не принесли никакого улучшения. Прибавлю, что к тому времени я стоял на грани банкротства. Прокорм и содержание моих бедных чернокожих весьма чувствительно отражались на сумме моих долгов. Нельзя было дольше оставаться на бесплодной плантации. Чтобы расплатиться с долгами, я был вынужден продать все: и ферму, и скот, и негров. Однако не все было продано.
Был среди чернокожих один добродушный парень, к которому мы с Марией сердечно привязались. Мне было жалко отдавать его под бич другого плантатора. Работником он был отличным. Между прочим, он первый раскрыл мне глаза на мошенничество бывшего владельца фермы. Сочувствуя моему горю, он изо всех сил, подавая пример товарищам, старался извлечь плоды из неблагодарной почвы, и бедняга долго и напрасно трудился. Решив вознаградить его за преданность, я отпустил его на волю. Однако он не ушел, чтоб не разлучаться с нами. Как видите, он здесь.
С этими словами рассказчик показал на Куджо, который неподвижно стоял в дверях и, широко осклабившись, слушал похвалы, расточаемые ему плантатором.
Ролф продолжал:
– После распродажи и расплаты с долгами у меня осталось не более четырехсот фунтов. Ценой потери я приобрел все же некоторый опыт и принял решение отправиться на запад, чтобы осесть в большой долине Миссисипи. Я знал, что при дешевизне земельных угодий в этой стране мне удастся приобрести довольно крупный участок, покрытый, конечно, лесом.
В ту пору внимание мое было приковано довольно трескучими объявлениями, мелькавшими в газетах.
В них рассказывалось о новом городе, который воздвигался в месте слияния Огайо и Миссисипи. Город этот был назван Каиро, и благодаря своему наивыгоднейшему положению, на стыке двух важнейших водных путей страны, он должен был стать в самое короткое время одним из цветущих городов Америки27.
Так возвещали рекламы. В проспектах изображался план нового города с театрами, набережными, публичными зданиями и церквами всевозможных культов. Была объявлена продажа паев с правом на небольшой участок земли в окрестностях города, дабы жители его могли совместить занятия коммерцией и промышленностью с земледельческими трудами. Я не ел, не пил и не спал, пока не купил наконец акционерного пая и небольшой фермы в окрестностях.
Заключив сделку, я тотчас же выехал с женою и детьми, чтобы вступить во владение покупкой. Детей у меня тогда было трое; двое старших были близнецы-девятилетки. Так как в Вирджинию возвращаться я не собирался, Куджо, связавший свою судьбу с нашей, последовал с нами на Дальний Запад.
Мы проделали долгий томительный путь; но все испытания его были ничем в сравнении с тем, что ожидало нас по прибытии в Каиро.
Там стоял в великолепном одиночестве один-единственный дом, выстроенный на единственном клочке осушенной земли, окруженной болотами. Почти весь грунт, назначенный под город, находился под водой, участки, не залитые водой, представляли собой топи, заросшие тростниками.
Никакого намека на театры, церкви, окружный суд и каменную набережную… Ничего похожего на рекламные посулы. Правда, чтоб огородить единственный каирский дом от разлива воды, была воздвигнута плотина, а дом этот оказался весьма подозрительной харчевней.
Делать было нечего. Оставив семью в гостинице, я отправился на поиски моего «городского» участка. Хваленый земельный пай оказался болотом, в котором я увязал по колено. Что же касается «фермы», то для посещения ее пришлось раздобыть лодку, и, поплавав вдоль и поперек моей земельной собственности, я вернулся домой разочарованный и подавленный, не прикоснувшись даже веслом к земле.
С первым же пароходом мы выехали в Сент-Луис. Земельный пай и ферма были проданы за смехотворную цену.
Стоит ли вам рассказывать, как я был удручен. Сердце обливалось кровью, когда я вспоминал все свои злоключения и думал о будущем, ожидающем жену и детей. Я бы горько проклял Америку и всех американцев, но в проклятиях не было проку. К тому же мне не на кого было обижаться. Два раза кряду меня, правда, гнусно обманули, но разве то же самое не могло случиться у нас на родине, в благословенной старой Англии? Разве друзья мои, молодые светские щеголи, поступили со мной лучше? Американцы дважды меня ограбили; но пенять я должен на свою неопытность, результат поверхностного воспитания: так же точно меня бы надули при покупке коня в Татарсале или же в Пиккадилли, подсунув мне негодный чай. Но кто же был виноват, что я ничего не смыслил в товаре!
