Тони Бранто
Волчье кладбище
Глава 7
Явление Шивон
Мы разом обернулись. К нашему столику стремительно направлялся явно неизученный объект. Вот теперь я хотя бы имел понятие, из-за чего сыр-бор.
Агата представила Шивон с наигранным каким-то недовольством. Мы привстали, я подтянул ещё один стул. Шивон опустилась на него, поблагодарив.
– Ты пришла на полчаса раньше, – возмутилась Агата.
Шивон покачала головой. Льняная река волос, стекавшая на узкие плечи, колыхнулась глянцевым отливом.
– Я носила обед папе, – на тонких морковного цвета губах блеснула улыбка.
– Ходила через весь этот ужасный лес? Я же предупреждала, Шивон, это слишком опасно!
– Да вовсе нет! – журчал голосок Шивон. – Кленовый лес не бывает опасным.
– Это почему? – спросил я.
Даже нам, крутым ребятам, устраивающим оргии на Волчьем кладбище, бывает порой жутковато в этом лесу. Того и гляди из-за деревьев выйдет в одеждах из тумана одна из погибших душ, чтоб потребовать ответа за загубленную жизнь.
– Много воздуха, – сияла Шивон. – Стволы клёна тонкие, а его листва в мае – изумрудно-лимонная, из-за солнца. Лес просвечивается насквозь. Вы не замечали?
– А… мм… – утвердительно кивал я, вскользь изучая предмет глазами.
Я знавал только одну ирландку – печальную Дейрдре[50]. Не раз меня в кошмарах навещала. Она ведь увидала на снегу кровь телёнка и ворона, клюющего эту самую кровь, и заявила, что любить будет только юношу с волосами чёрными, как ворон, телом, как снег, белым, и щеками, как кровь телёнка, алыми. Я боялся, потому что у меня с детства густые смоляные волосы, белая кожа и румянец временами, когда поймают на горячем, так сказать, in flagrante[51]. Всё ждал, когда эта капризная барышня ко мне наведается. Потом подрос и стал сам таких малышек ловить.
Шивон не подходила под моё виденье ирландской породы – этих лесных дев с огненной волной струящихся кудрей в духе Боттичелли и в длинных своих сарафанах. Глаза ей от отца достались – туманно-голубые. У Диксона они, правда, к этому времени от возраста и алкоголя уже просто мутными стали. На этом схожесть с Агатой кончалась, к счастью для Шивон. Но и не сказать, что красавица. Глаза не были большими настолько, чтобы их воспевать. По-мальчишечьи худое лицо без намёка на скулы не было выразительным. Плечи, открытые, в бледности и в россыпи веснушек, выдавали неспелость, какую-то зелёность. Хотя и не скрою, было интересно представлять, сколько ещё бледности и веснушек хранилось в тайне под клетчатым платьем из мягкого серо-голубого хлопка. Только вот волосы – зрелый лён – с ходу брали за живое. Однако их чары, как случайный ветер в штиль, исчезали быстро, не оставляя о себе воспоминания.
Агата отлучилась в уборную, когда Шивон принялась живо делиться впечатлениями от местных красот. Не каждый день встречаешь человека, до любых мелочей жадного, будь то новые слова, лица, ощущения. В открытом взгляде Шивон лучилось весеннее золото, как из прогалины неба среди туч. Я представил её рядом с солнечным Питером, и аж в зубах заныло от такой приторности.
Шивон без устали ласкала наш слух будничными пустяками, а я доскребал ложечкой растаявший последний шарик, исподволь пялясь на интересующие меня области её тела.
Фигура мне нравилась. Высокая, длинные ноги, как у антилопы. Что грудь маленькая, даже хорошо, природа обошлась заботливо с тонким, как стебель, станом.
– А к вам пускают гостей? – спросила вдруг Шивон, перескочив с истории о потерянном сегодня утром кошельке.
– О, это исключено, – не дала нам слова Агата, ураганом вновь ввинтившись за столик.
Я сразу обратил внимание на возникший под платьем бюстгальтер. Ух ты, какая забота о младшей сестре!
– Роданфорд – закрытое место, – подчеркнула Агата.
– Очень жаль, я бы хотела посмотреть здание. Ты говорила, семнадцатый век?
– О, нет, восемнадцатый, – охладила сестрин пыл Агата. – Но его обитатели переживают постпубертатный период: гиперфункцию гипоталамо-гипофизарной системы и разгул тестостерона, – она ехидно покосилась в мою сторону.
– Нет ничего проще. Можно осмотреть здание ночью, – поддразнил я Агату.
Она впилась в меня рассерженным взглядом.
– Лес не без шакалов.
Я закатил глаза, оттопырив языком щёку.
– Закончим пустые разговоры. Мы здорово припозднились, – подытожила Агата, не обратив внимания на мою гримасу.
– Да, – оживился Адам.
Он подозвал официантку.
Я нашарил кое-что в кармане, когда потянулся за деньгами.
– Ты знаешь, что это? – я хлопнул ладонью по столу; рядом с двумя бобами[52] оказался коробок с нарисованным павлином.
Реакция тех двоих была предсказуема, но я следил за лицом Шивон. Она прочла надпись на картонке – «Павлины с резервуарами на концах» и улыбнулась без всякого смущения.
– Я же не в лесу выросла, – сказала она, глядя на меня. – Благодаря этим штукам я родилась!
Шивон засмеялась, Агата прямо-таки вскипела.
– Извини, но это так смешно! Мне мама рассказывала. – Шивон переводила искрящийся взгляд с меня на Адама. – Когда моя мама и наш папа встречались, Агате было четыре или пять лет. И однажды, когда мама гостила у папы, Агата решила примерить шляпку моей мамы, и там, под лентой, она обнаружила хранившиеся презервативы…
Два божьих одуванчика за соседним столом в ужасе напряглись и уставились в нашу сторону. Я приветливо кивнул им:
– Добрый день, леди!
Они отвернулись.
– Мама всегда такой чудной, экстремальной была, – весело продолжила Шивон. – А Агата не знала, что это за штуки, думала, что воздушные шары для праздника – у папы как раз день рождения должен был быть. Агата не хотела, чтобы эта тётя оставалась на праздник и дарила шары папе. Она взяла и проткнула их иголкой! Вот так я и родилась!
Я хохотал так, что чуть со стула не упал. Адам смеялся втихомолку, а вот Агате хотелось испариться от смущения. Звонкий смех Шивон и мой гогот вновь привлекли почтенное внимание со стороны. Нам было не до приличий.
– Так и знал! Все толки о наивности и хрупкости… Ваша неискренность, мадемуазель… – обращался я к Агате.
– Так, мне надоело это слушать! Мы идём или нет? – потребовала Агата.
Я повернулся к Шивон, моей первой в жизни ирландке. Надо было как-то отметить это важное событие.
– Ну, надежды на тебя как на чертовски хорошего игрока в пул никакой, да?
– Играю теоретически, – сказала она.
Затем добавила:
– Пока что вся моя жизнь – одна сплошная теория.
– От теории к практике, – подмигнул я Агате.
А у выхода из кафе, чтобы поддразнить ещё чуток, я произнёс негромко Агате на ухо:
– Ты отбираешь у меня честь и достоинство быть собой.
В ответном взгляде смертоносно блеснула сталь. А меня ещё больше улыбаться тянуло. Ведь я действительно сказал эту неправду забавы ради: Шивон была совсем не в моём вкусе, вся её ангельская чистота не для меня. Возможно, это пора у меня такая, когда невинность не берёт за душу. Меня не трогала весна, не горела она во мне, не вспыхивала. Я сам был огнём, горел и поджигал других круглый год, а это совершенно другое.
Я видел, что нравлюсь Шивон и то, с каким щенячьим нетерпением ей хотелось приступить к изучению мира. Всеми возможными способами – действиями, интонациями, взглядами. А я деликатно, насколько мог, давал понять, что не готов брать такой щедрый подарок. Юные девы порой обидчивы до трагедии.
Не то чтобы я какой-то там благородный тип. Тошнит от подобной мысли, если честно. Всё дело в моём жадном воображении – оно мне мешает. Рисует то, что, как правило, встречается редко. Смею винить в этом своего школьного тренера. Он говорил: должна быть задача. Забивать в пустые ворота – это не даёт радости победы. Вот с такой вставленной в мой мозг философией мне и приходится жить. Всегда хочется справиться с ЗАДАЧЕЙ, только попадись она мне. Объездить, приручить, сломить дикий нрав или, как в регби, отвоевать себе пространство для развития атаки.
В дедовы времена людей моего типа звали джентльменами спортивного склада. Агата же брезгливо звала мне подобных «работниками». Пусть оно так, но это однобокое утверждение. Вы должны иметь сильное желание, чтобы ловко играть в регби, необходимы тренировки, но что важнее – самоотдача. То же самое здесь. Вы вправе объявлять охоту на слабый пол, если вам самому есть что предложить. Воспоминание, о котором они не пожалеют. Получать, только если даришь сам. Отец Лерри, уверен, оценил бы эту мысль.
Глава 8
Состязания в «Свином рыле»
В «Свином рыле» мы сели за барную стойку и заказали по шипучке. За двумя прямоугольными столами, покрытыми выцветшим сукном, шла борьба: Питер и Робин за одним, Тео и Гарри – за другим. Против них стояли не на жизнь, а на смерть четыре нерда[53]. Похоже, дела у последних неплохо шли. Тео без конца клял то кий, то Гарри, то ботанов. Гарри заметно нервничал. Я сменил Робина. По привычке распушил хвост, демонстрируя, на что павлин мой был способен. Шивон аплодировала каждому забитому мной шару.
В один из таких моментов к ней подвалил Тео.
– Неплохо наш Макс бьёт, да?
Шивон улыбнулась. Агата забеспокоилась, как наседка, пытающаяся укрыть собой выбившееся из-под неё яйцо.
– Все шары его боятся. Да, Карлсен?
Адам мрачно кивнул.
– Макс прекрасно играет, – сказала Агата. – Но, похоже, ваш корабль тонет.
На доске отмечались сыгранные партии, ботаники шли хорошо впереди.
– Теофил. Как могу обращаться? – Тео протянул руку.
– Шивон.
– Ирландка? Ну да, конечно, – заулыбался Тео. – У местных жаб такие волосы только на бороде растут!
Шивон открыла рот, но лишь воздуху хватила. Неловкую паузу нарушил возглас Адама:
– Восьмёрка!
Мы с Питером выиграли партию.
– Это моя сестра, – отчеканила Агата с недовольным видом.
Тео изобразил удивление. Желание уколоть Агату оказалось сильнее желания понравиться.
– Адам, мы хотим ещё шипучки, – сказала Агата, ничуть не обидевшись.
Тео отошёл бить в свою очередь. Адам заказал нам ещё по банке газировки. Гарри вновь мазал.
– Карлсен, чего сидишь. Возьми у Гарри палку.
Адам составил пару Тео, Гарри отошёл к стене, хмуро скрестив на груди руки, похожие на покрытые шерстью кегли. К концу мы с Питером свели партию вничью, Тео и Адам с треском проигрывали. На очередном промахе Тео стрельнул у меня сигарету и двинул на улицу. Дымить в баре не возбранялось, но мы понимали, как сильно Тео был взбешён. У него, как и у отца, эмоции всегда на лицо лезли.
Я чувствовал – вот-вот должно грянуть.
– Уведём барышень. Идиотская была затея. Додиков не догнать.
– Нужно закончить, – парировал Адам.
Он долго прицеливался, но так и не отправил шар в лузу.
Я пожал плечами и прошёл к стойке расплатиться. Ясно, что Адаму не с руки было перед Агатой завершать матч позором.
Дверь в бар резко распахнулась.
– Шивон!
Присутствующие с живостью обернулись.
– Знакомься с моим лучшим другом!
Хваткие руки Тео тащили к нам за плечи перепуганное существо – Джо. Бедолага был бледен, как привидение, в руках он сжимал почтовую открытку. Тео с сигаретой в зубах довольно скалился и дымил ему в лицо.
– Стою, и тут в меня мочалит лучший роданфордовский «свингер» всех времён. Вот это скорость, говорю себе! – Левая рука Тео заарканила тонкую шею Джо и притянула к себе. – Я ж отойти хотел, пропустить, да случайно ногу вытянул. Не ушибся, брат?
Под взлохмаченным чубом Джо я заметил алую струйку – следствие встречи с землёй, и сказал:
– Оставь его в покое.
Тео изобразил саму невинность.
– Кто ж его, собаку, держит? Сам взял да набрался наглости просить меня, раз у бара притормозил, угостить его чем-нибудь. А что с прекрасными леди, спрашивает. Надоели англичанки, сплошные брёвна! Говорит, вот бы, брат, за ирландскую лигу разок сыграть. Дружище, говорю, за чем же дело стало! – Тео хлопнул доходягу Джо по спине, и тот выпал на шаг вперёд. – Знакомься – Шивон, сестра красотки Агаты!
Джо воткнулся в пол, как штырь, сжимая открытку у груди.
Шивон эта встреча не обескуражила. Наоборот, нечто необычное ей было интересно. Тревога Агаты постепенно материализовалась, облекалась в плоть и кровь внука местного сквайра в образе Тео. Мне стало яснее её смятение, когда разгадал выразительный язык тела Шивон. Взгляд, позу, наклон корпуса. Пубертатный период настаивал на завершении. Польском или сассекском, как масть ляжет.
Я заметил, как Тео просемафорил Гарри, и тот медленно двинулся с места.
– Отец Джо из консерваторов, но Джо у нас бунтарь! Только взгляните на зубы, дамы!
Жёсткие пальцы подошедшего Гарри сдавили щёки Джо, и нашим взорам предстал ряд стиснутых серых клавиш.
– Палец в рот не клади!
Тео достал изо рта сигарету.
– Скажи-ка «ам»!
– Я не курю, – пытался вырваться Джо.
– Не глупи, это не в твоём стиле. Так как насчёт свидания, юная леди?
Шивон улыбнулась.
– Я не готова так сразу…
– Чего удумал! – рявкнула Агата.
Тео раздосадованно покачал головой.
– Нельзя так разговаривать с Джо. Это опасно. Вы знаете, какой он дерзкий тип, а? Знаешь, Гарри?
– Ещё бы, – протянул Гарри. – Джо – тихоня, но знаете, как говорят, в тихом омуте… Так вот Джо – тихий наш могильщик…
– Мне нужно идти, – Джо дёрнулся, но с боков его уже плотно поджимали Тео и Гарри.
– Не стыдно тебе, червь паршивый, так вести себя перед девушкой!
– Оставь его в покое, – повторил я.
Тео вылупился на меня.
– А ты не переживай так, Гарфилд. Джо у нас сам о себе позаботится. Джо у нас мужчина. Слышали, леди? – Он трижды хлопнул Джо по щеке. – Подумай, Шивон, ты не знаешь, от чего отказываешься.
И тут прогремел медный бас Гарри:
– К счастью, мы можем тебе показать!
Тео обхватил Джо сзади, обездвижив. От одного взмаха огромной руки верзилы Гарри с брюк Джо отлетели пуговицы, а затем слетели вниз сами брюки.
Ботаники позади первыми взорвались смехом.
– Бычий член! – прокомментировал Питер, сдерживая хохот.
Он был прав: ни волоска, гады, не оставили. Джо походил на вылупившегося пару дней назад птенца. Он брыкался, но был слишком слаб. На щеках Шивон вспыхнул румянец. Меня, как и всех, пробирало, но я честно старался не заржать. Паршивый временами я товарищ, но, клянусь, ситуация была сильнее меня.
Агата отличилась: открыла рот и даже привстала, чтобы лучше разглядеть. Поправила очки, нахмурилась, словно изучала объект с научной целью.
– Ох, извини, Шивон, мы не знали, что наш Казанова окажется самозванцем! – паясничал Тео сквозь хохот.
Джо плакал.
– Ну-ка надень штаны, парень! – послышался голос хозяина бара. – В стороны, олигофрены!
Тео неохотно отпустил Джо. Тот подобрал штаны, выронив открытку, и бросился прочь из «Свиного рыла».
Хозяин подошёл к Тео.
– Чтоб я тебя больше здесь не видел. Усёк?
Тео ухмылялся, его бесстыжая физиономия напрашивалась на хук. Он-то усёк, он в этом деле собаку съел. Кто вспомнит про матч и поражение, когда на щите отсюда вынесут лишь имя Теофила Кочински, который вновь перетянул на себя внимание.
Гарри поднял открытку.
– Ха, здесь какой-то мостик через речку.
Тео выхватил карточку.
– Как мило! Это Тауэрский мост, дебил!
Он перевернул снимок и приподнял брови:
– Только послушайте: «Над всей Флитской тюрьмой безоблачное небо». Ну, дела! Джо ведёт любовную переписку с арестанткой!
Тео покатился со смеху, Гарри услужливо подхватил. Открытку со странной фразой Тео швырнул в мусорное ведро.
В дверях, выходя из бара, он обернулся и глянул на Шивон:
– Захочешь посмотреть, как выглядит настоящий мужчина, я всегда рядом.
Он удалился, вслед за ним вышел Гарри.
Глава 9
Святой Себастьян
Репетиция спектакля начиналась в шесть. Мы опоздали минут на двадцать – приводили в чувство барышень.
Наш храм Мельпомены располагался слева от университета и имел вид небольшого павильона в Георгианском стиле, стены из серого камня утопали в густо разросшемся плюще.
У порога мы притормозили, начали прислушиваться. В актовом зале против наших ожиданий царил громкий голос Поттегрю. Наш режиссёр, буйный, как правило, только при демонстрации силы драматической игры, метал по залу громы и молнии.
Мы постарались войти неслышно. На сцене парни, кто сидя, кто подпирая шекспировские декорации, слушали Поттегрю – у того слюна летела во все стороны (мы звали эту его стадию «отчиткой бесноватых»). Поттегрю жаловался, клял нас на чём свет стоит. Причиной оказался слив информации о ночных наших гуляниях в уши кого-то из муниципальной администрации. Кочински лично выслушал обвинительную речь мэра об аморальном поведении студиозусов нашего заведения.
– Как будто это первый случай в истории!
– Нет, не первый! Не первый! – рявкнул Поттегрю. – Но и глава муниципалитета – не первый год на должности! Эта игра в приличное учебное заведение и довольный муниципалитет однажды может прекратиться!
Возмущение мэра было до того английским, что мера наказания оказалась столь же глупой, как и выходка студентов. Какой-то гений инквизиции постановил, что вместо развесёлой и сильно упрощённой адаптации «Сна в летнюю ночь» наше отличившееся заведение будет обязано представить на майской ярмарке серьёзный спектакль на религиозную тему про римского легионера и мученика святого Себастьяна. Спектакль отобрали у колледжа Святого Аугуста – тот уже вовсю прогонял финальные репетиции и был главным, как мы знали, конкурентом на получение заветного денежного гранта. Чего греха таить, Шекспира мы учили вполсилы и так же слабо играли. До ярмарки оставалось меньше двух недель, как и до экзаменов.
Поттегрю трепал в руках пьесу – три акта на два с чем-то часа.
– Отличились, дегенераты!
Он шлёпнул стопку листов на пол.
– Тео, неси из подсобки бумагу и карандаши.
Гарри отлип от картонного балкона, отправившись выполнять приказ, отданный Тео. И через пять минут мы, лёжа на сцене, записывали под диктовку текст, на ходу распределяя роли.
Часа через четыре по выходе из павильона Тео, спрятавшись за колонной, дождался Джо и резким движением нацепил на него ослиную голову Основы[54]. Было темно, Джо испугался и вскрикнул. Высвободившись, он кинулся бежать.
Кажется, черти внутри Тео день ото дня свирепели.
В большом коридоре на первом этаже университета Секвойя драил полы. Облачённый в нечто кургузое, он всегда бубнил себе под нос, то ли пел, то ли воображал себя членом парламента и выступал с трибуны. Забавный он, мистер Секвойя. Питер здорово походил на своего старика, из обоих ключом бил свет, в обоих – неиссякаемые кладовые жизнелюбия. Такие люди – как полезные ископаемые, к ним всегда хочется быть поближе.
Волосы у Секвойи были, как у Питера, длинные, но редкие и тусклые. Словно сияние у их рода с возрастом начинает затухать.
Тео, проходя мимо, вырвал швабру из рук Секвойи и с размаху умудрился закинуть её на люстру. Парни заржали.
– Говнюк малолетний! – взорвался Секвойя.
В ответ Тео потряс рукой в паху.
– За это вы в Роданфорде держитесь, голь перекатная! – крикнул он.
Через миг они с Гарри исчезли в шумной гурьбе на лестничном пролёте.
О чём я говорил, когда предлагал Тео влюбиться?
Секвойя схватился за лысеющую голову, глядя на застрявшую в массивных лосиных рогах деревянную палку с болтающейся на ней серой тряпкой.
Я взглянул на Питера.
– А ты, – вдруг накинулся Секвойя на сына, – не забывай, по чьей милости мы здесь! Что ты творишь, а? Я спрашиваю, что ты творишь! До экзаменов времени с гулькин нос! Тебя и меня отсюда вышвырнут вот-вот! Опомнитесь, опомнитесь, мистер! – постучал он по голове Питера.
Питер сморщился и кивнул.
– Виноват, сэр.
– Это ж надо додуматься… – Секвойя не закончил мысль, ему на голову со шлепком упала тряпка.
Мы не сдержали ухмылок. Питер помог снять ветошку, протёр ладонью отцовские залысины.
– Как новая! – сказал Питер.
– Не паясничай. Придётся за лестницей идти.
– Я принесу.
– Проваливай, – сказал Секвойя, хоть и прозвучало это с нескрываемой отцовской любовью.
– Я принесу…
– Поберегись! – крикнул Робин.
Швабра грохнулась о викторианскую плитку, прокатилось эхо.
Секвойя улыбнулся.
– Идите уже с глаз долой, не то дождётесь ещё чего-нибудь на ваши головы!
Мы двинулись. Настроение было паршивым, потому что новая пьеса оказалась удручающе скучной, пестрящей религиозными терминами. Тело приятно ныло от физической усталости. Хотелось крепкого чаю с молоком. Адам отправился в комнату, а мы с Питером и Робином зашли в столовую.
Лучезарному Питеру досталась роль Себастьяна-мученика и больше всего текста. Он был единственным среди нас извращенцем, кто наказанию радовался, как дурак приключению. Из него, бесспорно, вышел бы прекрасный Лизандр[55], однако против Себастьяна эта роль, конечно, была легковесна. Я уже видел, как прекрасен Себастьян Питера, как впечатляюще звучали его реплики, преисполненные обаяния, как красив он физически.
– Радует, что ярмарка – почти летом. Провинились бы зимой, яйца бы отморозил! – смеялся Питер, которому предстояло скакать по сцене в одной набедренной повязке.
– Это объясняет, почему у Святого Аугуста эта пьеса в мае, а не в католическом январе ставится, – подхватил Робин.
Выпавшая роль монаха шла ему не меньше, чем Питеру роль Себастьяна.
Робин – тёмная лошадка. Внешне вроде бы без отличий каких-то – две руки, две ноги, простоватое лицо, которое вы уже где-то видели, тёмно-русые волосы, до шести футов недостаёт какой-то пары дюймов. Но непрост Робин, ох непрост!
В карманах у Роба всегда водились сигареты: в одном – «Робин» с птицей на пачке, в другом – сплошной импорт, вроде «Мальборо» или «Джорджа Карелиса». Когда у него стреляли сигареты, он давал местные. Сам курил из другого кармана.
Невозможно сказать, в чём именно заключалась его таинственность. Он дружелюбен и активен, но с ним ощущаешь какую-то недосказанность, словно концы его фраз в воду опущены. Ты их слышишь целиком и, однако, понимаешь, что сказать Робин мог бы ещё много чего. И главное, обвинить его в умалчивании невозможно, он же никому ничего не должен. Он знает границы, и, возможно, он просто аккуратный человек, вроде моего отца. А в рясе так вообще вылитый монах ордена кармелитов. Вот ему бы на моё место. Мой старик на радостях с ума бы сошёл от такого сына.
Мы ещё какое-то время смеялись, из головы постепенно выгонялись дурные мысли. Посовали пальцы в чай ботаников (обычно мы таким образом отнимали компот друг у друга), затем разбрелись по комнатам.
Оставшийся вечер мы с Адамом учили реплики. Он играл юношу, благословившего Себастьяна, я – Маркеллина, одного из двух братьев, осуждённых за исповедование христианства. Мои попытки убедить Поттегрю, что я атеист, были обречены на провал. Поттегрю был не в том настроении.
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул Адам.
Стучавший долго возился с непослушной дверью.
– Свинья открывает затычку, – промямлил я, не отрываясь от текста.
Во всём крыле нашем стучались только двое – Адам и Мэтью.
Когда дверь, наконец, приоткрылась, в проём вынырнула розовая поросячья морда.
– Ребят, вы что учите?
Я глянул поверх листов.
– Как потрошить свинью, – говорю.
Мэтью поправил очки, прищурился.
– А зачем вам это?
– Да хотим на вертеле зажарить. В лесу. Пойдёшь с нами?
– Ой, не знаю, – сказал Мэтью, потешно хмурясь.
– Потому что, если ты не пойдёшь, то нам и смысла нет идти, – сказал я холодно.
Мэтью поморщил лоб.
– Ну не знаю, – прохрюкал он. – А можно вопрос?
– Валяй.
– Вам мой учебник по Ранней республике[56] не попадался?
Я закатил глаза и вернулся к тексту.
– Нет, – ответил Адам.
– Понял, спасибо.
– Посеял где-то?
Мэтью замялся, по дрожащим его щекам всё понятно стало.
– Тео с Гарри? – ухмыльнулся я.
– Ага, – кивнул хрюшка. – В коридоре отняли.
– Ну, ищи на дереве, значит. Или в унитазе, – говорю.
– Ну, я надеялся, что они его просто к кому-то закинули.
– Ну, к нам, как видишь, не закидывали.
– Да, ясно, – протянул Мэтью, почему-то не уходя и назойливо мусоля дверную ручку.
– Слушай, потрогай дверь с той стороны, – кинул я.
– А с ботинками на кровать нельзя, – оживился хрюшка. Жирные щёки вновь затряслись, теперь от неведомого нам удовольствия.
Я снял ботинок и запустил им в рыжую башку, не успевшую спрятаться.
– Ну, больно же!
– Будет больнее, если не уберёшься.
Мэтью ретировался. В приоткрытую дверь слышалось, как он стучал в другие комнаты с тем же вопросом и как летели ему вслед ботинки.
На очередном листе меня сморило. Я швырнул текст на пол и еле успел снять второй ботинок, как меня вырубило.
Я не сразу заметил отсутствие достопочтенного Тео следующим утром, только когда учитель истории поинтересовался этим вопросом у Гарри. Чудище пожимало плечами. Это был плохой знак.
До тренировки оставалось два часа, так что я мог хотя бы притвориться, что как-то занимаюсь Шивон. В конце концов, я был должен Адаму за вчерашнее спасение. Агата, поджидавшая на библиотечном крыльце с видом прокисшего салата, с ходу раскусила моё ребячество.
– Шивон для тебя пропала. Можешь о ней забыть.
– Разве? Ещё вчера ты меня покупала.
– Считай, что сделка не состоялась.
– Тогда мне следует вернуть аванс. Обед за мой счёт.
Агата драматично хмурилась.
– Брось, вчера мы не так уж чтобы много времени провели вместе. Нельзя узнать человека, не отобедав с ним.
Врал я паршиво.
– Когда бог создавал время, он создал его достаточно. Так у них в Ирландии говорят, – изрекла Агата и тяжко вздохнула. – Этой лисоньке вчера всего хватило.
– Подсунула сестре другого? Преклоняюсь перед вашим проворством, миссис Беннет[57]!
– Я в бешенстве! Глядите, блузку задом наперёд надела, так летела за ними!
Летела, да не на пределе – вон, бюстгальтер-то успела нацепить.
– И? – говорю. – Догнала?
– Да куда там! Он в такую рань явился, врасплох застал! Пригласил на прогулку Шивон, а я не готова была, понимаете? Нужно было волосы причесать, божью тварь покормить. Шивон, узнала я, не расчёсывает волосы гребнем. Выпорхнула с этим хлюстом растрёпанная, как мотылёк на пламя. Я их искала везде!
– И в лесу?
Агата покачала головой.
– Я её предупреждала – в лес ни ногой!
– Ну, так она и пошла туда, где ты нашаривать не станешь.
– Не слушай его, – сказал Адам с привычной своей флегмой. – Эти паломники всегда нам портили жизни.
– А как же поэты и «безумству храбрых…» и всё такое прочее? Да если бы не мы, вам, грамотеям, не из чего библиотеки собирать было бы.
– О каком безумстве ты говоришь, Макс? Ей Тео, помнишь, чего наобещал? – вскипела Агата. – Я говорила, она не искушена. Поверила первому в жизни проходимцу!
– Иллюзии и надежды твоей сестры рано или поздно обратятся в дым. Не Тео, так будет ещё кто-то. Я считаю, обжигаться нужно, и чем раньше, тем лучше. Режь пуповину.
– Нужно. Только побег всё ещё на твоей совести, – уличил меня Адам в побеге свиней в посев.
Два часа спустя я вернулся в Роданфорд с поганым настроением и пустотой в желудке, убедившись, что искать в лесу молодую пару – глупость не меньшая, чем пытаться помочиться на луну. В начале второго тайма, когда ботаники безуспешно развивали down the middle[58], к нам присоединился Тео. Перекинулся парой слов с Гарри, тот довольно оскалился. Мне всё это не нравилось.
В душевой после игры не нравиться стало сильнее. Тео принимал ставки по фунту.
– А деньги, – объявил он, – пойдут на благотворительность. Моему другу Джо я куплю здоровенный кусок сала – пятки мазать!
Шелест воды разбавлялся привычным гоготом.
Я спросил у Питера, на что спорили.
– Что до выходных ваша подруга ирландская к Тео в койку прыгнет.
– Мм… Вон оно что.
– Я боб дал, что не прыгнет, – улыбнулся Питер.
– Очень благородно с твоей стороны.
Добравшись до вещей, я достал из кармана брюк коробочку с павлином и подошёл к Тео.
– Держи. Вместо фунта.
Тео взглянул на упаковку.
– Тотализатор только деньги принимает.
– Не хочу потом брать твои деньги. Просто вернёшь резину в понедельник, – говорю. – За ненадобностью.
Кто-то из парней свистнул.
Мы сверлили друг друга глазами, у обоих с лохм капала вода. Тео держался напряжённо с дебильной своей ухмылкой, но в итоге расслабился.
– Гарфилд, с тобой шутки плохи. Давай своих павлинов.
Я сунул коробок в шакалью пятерню и сказал:
– Вначале дорасти до них.
Улыбка на лице Тео сменилась гримасой ненависти. Сыпались комментарии под общее гиканье. С окаменевшим лицом я вернулся к своему шкафчику.
Репетиция спектакля была уже через полчаса. Перед павильоном Поттегрю, натужно кряхтя, тащил здоровенную торбу на спине.
– В долг от колледжа Святого Аугуста, – пояснил он. – Костюмы, реквизит. Спасибо Дарту, что договорился. Теперь хоть с этим мороки не будет. Грузчик свалил пакеты прямо на гравий перед воротами, улетел, даже не предложив помощь. Сгоняйте, а то чувствую, в спине скоро грыжа появится.
Мы помогли с переноской в несколько заходов.
Пакеты мы вывернули прямо на сцену. Среди кучи тряпья – картонные доспехи для армии императора Диоклетиана, туники для бедуинов, рясы для монахов, ковры и простыни для антуража. Всё это мы развесили на вешалках, затем улеглись на расстеленные ковры, чтобы повторять текст.
Святой Аугуст, то есть, конечно, колледж его имени, похоже, относился к делу куда более детально, чем мы.
В процессе обнаружилось, что Себастьяна не к чему привязывать.
– Нужен столб.
– Столба нет.
– Можно к шекспировской колонне примотать.
Её ещё не убирали, как и остальное от «Сна в летнюю ночь».
– В идеале, конечно бы, дерево, – хмурился Поттегрю. – Но у нас нет времени его сооружать.
– Может, крест? – предложил монах Робин.
– Крест?
– Для распятия. Будет драматично.
– Меня не распяли, забыл? – сказал Питер.
– Это идея, – согласился Поттегрю. – Можно поискать старый крест в церкви.
Прогнав чудовищно замороченный текст, мы стали примерять костюмы.
– Нелепость театра в том, что, в отличие от книг, он не оставляет ничего воображению, – слова правды, озвученные на днях Агатой, барышней в искреннем платье без нижнего белья.
Тео органично влился в образ злодея, парадное императорское платье в золотых узорах как нельзя лучше подходило его величеству. Ещё убедительнее смотрелся мученик Питер в одной повязке на бёдрах. Глядя на здоровый цвет его кожи и сияющий взгляд, казалось, будто смотришь на одну из тех картин, где святых изображают с акцентированным золотым свечением.
Адамова внешность всегда сулила надвигающиеся поучения, так что его костюм проповедника здесь ни при чём.
Не знаю, с кем ассоциировался мой герой. В напяленных лохмотьях я, должно быть, немногим от массовки отличался. Даже сказал бы, что мою индивидуальность этим отрепьем злостно украли.
А если честно, вид у всех был нелепый, только Питеру его нагота шла по всем канонам, и выглядел он по-настоящему красиво, даже трогательно.
К вечеру мы все вымотались, как ломовые лошади, еле плелись и с ног валились. Усталость была ко времени, думал я, глядя на бессилие Тео. И всё же глаз я так и не сомкнул, как перед экзаменом. Было ощущение чего-то гнетущего, какой-то зябкости, словно мозги остывшей кровью наполнились.
