Тор Гедберг
Иуда

Полная версия

VIII

Странные слухи ходили в то время по Иудейской стране. Рассказывали о Человеке, в Котором воскресла мощь древних пророков, но в обновленном, странном виде, – Человеке, из уст Которого исходили загадочные, пророческие речи, хотя и звучавшие отголоском древних пророчеств о грядущем тысячелетнем царстве, но содержавшие вместе с тем в себе нечто новое, нечто, до той поры не слыханное, нечто, разрушавшее все старые верования и предания, – дивную, величественную грезу будущего, истинный смысл которой лишь немногие могли постичь, но которая всех наполняла изумлением и восторгом. Говорили, что Его слова то звучали кротко и любовно, так что многие в одном уже звуке Его голоса почерпали себе мир и утешение, то обрушивались беспощадным укором, причиняя тем, кому они предназначались, такую же боль, как удары бича; говорили далее, что одна уже воля Его была врачеванием для больных и увечных и что Он одним взглядом, одним словом, одним движением подчинял Себе умы и навеки покорял сердца.

Одни думали, что это Иоанн, бежавший из темницы, в которую заключил его Ирод, и выступивший теперь с обновленною мощью, другие, что это восставший из мертвых Илья, великий пророк, явившийся предвозвестить Мессию; но находились люди, полагавшие, что это сам Мессия, обетованный сын Давидов, пришедший основать новое царство Израилево, – царство, долженствовавшее, по Его собственным словам, охватить собою весь мир. И они предавались восторженным, бесформенным мечтам, и многие покидали свои дома и семьи, чтоб узреть Того, в ком сила Господня, после долгих времен гнета и поношения, вновь пробудила избавителя.

Но молва о Нем создала Ему также много врагов, издевавшихся над Ним и насмехавшихся над Его учением, между тем, как в глубине своего сердца они Его страшились. То были богатые и сильные, находившие в Его словах дерзкие нападки на государство и собственность; то были старые люди, твердо державшиеся внешних обрядностей и обычаев, которые Он часто бичевал резко и беспощадно, то были книжники, фарисеи и священники, видевшие угрозу своему могуществу и своей власти над умами со стороны Этого Плотникова сына. То были, наконец, равнодушные и сомневающиеся, у которых огонь погас и энтузиазм остыл, которые устали стремиться к лучшему, устали от грез, не претворившихся в действительность, и сделались приверженцами старого, мудрого изречения: смотрите, ведь все обстоит благополучно! – а потому с насмешкой и недоверием встречали все молодое и новое, ища горького наслаждения в подобном бичевании своего собственного безумия, которому они изменили. Всем этим седым головам или седым сердцам Он был страшен и подозрителен, и все они замышляли подкопаться под эту силу, грозившую перерасти их.

Но в то время до этого еще не дошло; прямо Он еще не ополчался против них, а скорее их избегал и держался вдали от Иерусалима, этого сердца вражеского стана, – поэтому Он и мог еще идти беспрепятственно своим путем.

Главным полем Его деятельности была пока его родина, Галилея. Там странствовал Он, без постоянного жилища, чаще всего ночуя под открытым небом, иногда у кого-нибудь из своих более обеспеченных последователей.

Там обращался Он со своей речью к общине, состоявшей из рыболовов и пастухов, там покорял Он простые, детские сердца, умы, не углублявшиеся в Его учение, зачастую не понимавшие Его, но влекомые к Нему самому обаянием его существа и верившие в Его слово, потому что они верили в Него. Там приобретал Он преданных сторонников среди несчастных и отверженных, среди падших, презираемых созданий, которым Он без высокомерия протягивал свою руку, а над смятенной душой бесноватых Его спокойный, кроткий взор имел удивительную власть.

И всюду появление Его было праздником; народ стекался к Нему с изумлением и благоговением; больные теснились возле Него, женщины бросали Ему под ноги цветы и зеленые ветви; дети доверчиво прижимались к Нему, ибо он любил малюток и, лаская их, часто возлагал руку на их головки.

Порой Он входил в синагоги и проповедывал там, но всего охотней говорил Он на открытом воздухе, на вершинах холмов или на зеленых откосах, опускавшихся к морю, и тогда слова Его были особенно кротки и прекрасны, со светлыми образами, взятыми с поля и из леса; тогда природа точно вторила Его речам таинственными, полными предчувствия голосами, и отблеск счастия лежал тогда на Его лице, и в голосе Его слышались глубокие, дивные звуки.

Случалось тогда, что тот или другой угадывал истинную сущность Его учения и проникался трепетом пред его простым величием, и во многих сердцах звучал тогда отголосок этого слова, постоянно повторявшегося, подобно знаменательному припеву, в Его речах, этого слова, которое уста Его никогда не уставали произносить, а взгляд изъяснять: любовь, любовь ко всему и ко всем.

IX

В тихий, чудный летний день Иуда стоял на одной из возвышенностей, окружающих город Капернаум и длинными, поросшими лесом откосами спускающихся к Генисаретскому озеру. Прошло несколько часов после полудня; солнце медленно склонялось к западу на синем, искрившемся светом небе, а внизу, точно громадное серебряное зеркало, лежал со своей ослепительно-прозрачной гладью Генисарет.

Воздух был мягок и напоен теплым ароматом.

Но Иуда дышал тяжело, как будто это благоухание давило ему грудь. Из Назарета, куда ом пошел сначала, он направил свой путь сюда, идя по следам того, кого искал.

Всюду, куда он ни попадал, молва о новом Пророке обводила его словно волшебным кругом, в котором он чувствовал себя замкнутым все тесней и тесней; этот круг наполнял собою воздух, которым он дышал, и вливал в его кровь свою лихорадочную напряженность.

Он не знал больше ни голода, ни жажды, ни усталости; он только стремился к будущему, носившемуся, как ослепительное сияние, перед его глазами, стремился к тому мгновению, когда он вновь увидит этого дивного Человека. Лишь бы увидеть Его, только бы увидеть, вот все, что он мог представить себе; что произойдет потом, об этом он не решался и загадывать.

И вот он пришел сюда, в Капернаум, любимый город Пророка, где, по слухам, Он пребывал в настоящее время. Но теперь, когда он был, наконец, у цели, какая-то тяжесть легла ему на грудь. Он посмотрел вокруг, и тут впервые бросилась ему в глаза эта окружавшая его природа, столь непохожая на его родные места. Светлая и жизнерадостная, она, тем не менее, стеснила ему сердце, какое-то зловещее предчувствие вызвала в нем. Так здесь, значит, он вновь увидит Его, этого Человека, образ Которого неизменно стоял перед ним в рамке ночного уныния пустыни! И вдруг оказалось, что в первый раз с той поры он не может вызвать в своих мыслях Его образ.

Он делал усилия, пытался освободиться от всех внешних впечатлении, все свое сознание сосредоточить на воспоминании, все было тщетно: этот образ ускользал от него, не хотел сложиться в нечто цельное, с определенными очертаниями, и, в конце концов, исчез совершенно, точно изгладившись из его души.

Тогда страх объял его, и он снова подумал: «Я должен еще раз увидеть Его, только увидеть Его; лишь бы не было слишком поздно!» Почему могло быть слишком поздно, он не знал, но эта мысль стала принимать у него все более крупные размеры; та же боязнь наполнила его, как и у смертного одра матери, когда он думал, что она умрет прежде, чем он успеет с ней поговорить, – и он снова ускорил шаги, направляясь к спуску в долину, где из-за верхушек деревьев мелькали кровли Капернаума.

Пройдя немного, он невольно устремил взор на женщину, сидевшую на выступе скалы у края дороги, по которой он шел. Он не видел ее лица, обращенного в другую сторону и заслоненного от него руками, которыми она подпирала голову. Густые черные волосы ниспадали ей на плечи. Она сидела совершенно неподвижно, наклонившись вперед, точно рассматривая что-то вдали.

Иуда подошел к ней, но она как будто не слыхала его шагов. Он остановился позади нее и положил ей руку на плечо.

– Послушай, женщина! – сказал он.

Она вздрогнула, поспешно обернулась к нему и с жестом испуга и отвращения сбросила его руку, причем краска залила ее лицо и даже шею.

Это было молодое, красивое лицо, но с изнуренными, почти заостренными чертами; полуоткрытый рот и расширенные, несколько трепещущие ноздри придавали ему какое-то удивительное выражение, выражение сомнамбулизма, и его еще усиливал горящий и в то же время затуманенный взор больших, обведенных темными кругами глаз. В этих глазах мерцал оттенок скорби, а щеки ее были мокры от слез.

– Что тебе нужно? – запальчиво спросила она и отодвинулась немного от него.

Иуда с трудом перевел дух.

– Не можешь ли ты мне сказать, где мне найти Иисуса из Назарета?

Женщина посмотрела на него расширенными глазами, в которых блеснул было свет, скоро, однако, сменившийся гневом.

– Иисуса из Назарета! – насмешливо повторила она. – Отчего бы тебе также не сказать: Иосифова, Плотникова сына? – И она с презрением отвернулась от него. Но спустя минуту снова стала смотреть на него испытующим, подозрительным взглядом.

– Зачем он тебе? Ты ведь не здешний!

– Нет, – ответил Иуда: – я из Кариота.

– Из Кариота, – повторила женщина: – да, знаю; так, стало быть, не из Иерусалима?

– Нет, почему ты думаешь, что я из Иерусалима?

– Из Иерусалима не бывает ничего доброго! – тихо промолвила женщина, не отвечая на его вопрос. Она снова ушла в себя, не обращая больше на него внимания. Во всем ее существе было что-то беспокойное, заставившее Иуду подумать, что она, быть может, не в полном рассудке, но в то же время его влекла к ней смутная приязнь, и ему хотелось приобрести ее доверие.

– У меня ничего дурного нет на уме, если ты этого боишься, – сказал он нерешительно, с мучительным сознанием того, как бледны его слова сравнительно с тем, что он желал сказать.

Женщина покачала головой.

– Я ничего не боюсь! – едва слышно произнесла она.

И вдруг, подняв голову, она с блестящим взглядом громко повторила:

– Понимаешь ты, я ничего не боюсь, ничего!

Снова почувствовал Иуда обаяние этой чудесной силы, неизменно выступавшей перед ним вместе с именем пророка. Он приблизился на один шаг к женщине и горячо сказал ей:

– Ты знаешь Его! Скажи мне, где мне Его найти!

На один миг пугливое выражение снова промелькнуло в глазах женщины, но, взглянув на лицо Иуды, она как будто прониклась к нему доверием. Она кивнула, протянула руку и указала вниз, на долину.

– Он там! – тихо сказала она.

Иуда с трепетом следил за направлением ее пальца. Но он ничего не увидел, – там было только озеро, да густые верхушки деревьев.

– Где? – спросил он. – Я Его не вижу.

– Не видишь! – Она растерянно взглянула на него. – Нет, ты не видишь, но я, я говорю тебе, что Он там, – ищи, и ты найдешь Его!

Иуда простоял с минуту в нерешительности, затем заговорил, и голос его звучал почти кротко:

– Если ты знаешь Его, почему ж ты не возле Него?

Женщина отвечала, не поднимая глаз:

– Я Ему не нужна еще пока, – и я недостойна находиться при Нем постоянно. Но я возле Него, – я бодрствую, бодрствую!

– Разве Ему угрожает опасность? – спросил Иуда.

Женщина ответила, как и раньше:

– Зло всегда подстерегает, и никто не знает, когда оно придет. Поэтому лучше всего бодрствовать!

Иуда смотрел на нее с удивлением. Но она приняла свою прежнюю позу, и лицо ее было обращено в другую сторону. С минуту он ждал в молчании, но, так как она не шевелилась, он медленно отошел от нее.

Но когда он сделал несколько шагов, то услыхал ее голос, остановился снова и оглянулся назад.

Она поднялась; маленького роста, тонкая и хрупкая, она носила, однако, на себе отпечаток бессознательной, горделивой грации.

Проведя пальцами по щекам, она протянула руки к Иуде. Глаза ее были устремлены на него с застывшим, мрачным взглядом и словно не видели его.

– Когда ты Его найдешь, – заговорила она, – скажи Ему, что ты видел меня плачущей. Но не говори Ему, о чем я плакала! – прибавила она с какой-то загадочной улыбкой, – нет, не говори Ему, о чем!

Затем она опустила руки и продолжала порывисто, нетерпеливо:

– Иди теперь, оставь меня! Слышишь?

И она сделала рукой повелительный жест.

Иуда повернулся и продолжал свой путь.

«Она, наверно, бесноватая!» – подумал он и стал размышлять об ее словах, в которых ему все-таки чудился таинственный смысл. Его преследовала улыбка, с какой она сказала: «Но не говори Ему, о чем!» Что значили эти слова? Как странно было все это! И как это случилось, что никогда до тех пор он ничего этого странного не встречал в своей жизни? Или, быть может, он раньше не видел его, быть может, лишь теперь оно открылось его глазам? Он погрузился в беспредметное раздумье, полусознательно идя в указанном женщиной направлении.

Вдруг он почувствовал, что кто-то слегка тронул его за рукав. Он оглянулся – женщина шла за ним следом и нагнала его, а он и не слыхал ее шагов!

Все ее существо было теперь гораздо спокойней, и прежнее растерянное выражение покинуло ее взор.

– Нет, не сюда, – сказала она. – Подожди, я скажу тебе, где ты Его найдешь. Спустись к Капернауму, спроси дом Симона рыбака и подожди там, Он еще не сегодня вечером туда придет. Помни, что я тебе сказала: дом Симона рыбака, ты его легко найдешь! Сделай, как я тебе говорю, и не бойся! Прощай!

Она кивнула ему с улыбкой, в которой промелькнул как бы отблеск былого очарования, а затем стала поспешно удаляться в том же направлении, откуда пришла.

Вскоре она исчезла за деревьями.

Иуда задумчиво смотрел ей вслед.

* * *

Дом Симона стоял на окраине города; он был окружен просторным двором, засаженным деревьями, и выходил окнами на озеро.

Вечером этого дня на дворе собралась толпа мужчин и женщин; они сидели отдельными группами на траве и были заняты своей вечерней трапезой, беседуя тихим, пониженным голосом, словно боясь кому-то помешать. По внешности это были большею частью простые, бедные люди; но на всех лицах лежал своеобразный отпечаток напряжения и торжественного ожидания. Солнечные лучи косо падали сквозь верхушки деревьев и играли на лужайке, ибо солнце стояло уже низко, и небо начинало принимать на западе золотистый цвет.

Внутри дома сам Иисус сидел за столом с некоторыми из Своих учеников. По правую Его сторону сидел хозяин дома, Симон или Петр, как называл его обычно Иисус. Он был маленького роста, широкоплечий, с лицом, казавшимся в первую минуту некрасивым и незначительным, но делавшимся вскоре привлекательным, благодаря энергичному, умному выражению и открытому, чистосердечному взгляду. Когда же он смотрел на Иисуса, его лицо становилось почти прекрасно: так много светилось в нем мужественной преданности и беззаветного доверия.

Рядом с ним сидел его брат Андрей, хотя и напоминавший своими чертами брата, но не имевший в них выражения внутреннего спокойствия и равновесия, которое отличало того. Лицо у него было изнуренное и исхудалое, со спутанными волосами и бородой и с чем-то тревожным, ищущим во взоре. Он первый признал Иисуса Мессией и привел к нему затем своего брата и некоторых других из Его первых учеников. Тем не менее, он не занимал среди них выдающегося места. Душа его была способна к мгновенно вспыхивающему энтузиазму, инстинктивно приводившему его к истине, – так, он был сначала страстным приверженцем Иоанна Крестителя, но оставил его ради Иисуса, в котором угадал более великий, более могучий ум; но ему недоставало твердости и авторитетности, сделавших его брата по общему признанию первым среди учеников.

Еще трое сидели за столом. Сидевший ближе к Иисусу по другую сторону отличался несколько от прочих своей осанкой и одеждой и принадлежал, по-видимому, к другому общественному слою; у него было тонкое, нежное лицо с мечтательной складкой над глазами; это был Нафанаил, тоже один из первых последовавший за Иисусом.

Возле него сидел высокий, крепко сложенный человек с густыми рыжими волосами и светлым, беззаботным лицом; что-то в роде слепой собачьей преданности было во взоре, который он то и дело устремлял на Иисуса; когда же последний заговаривал с ним, он улыбался так, что белые зубы сверкали. Наконец, пятый был почти юноша с чертами, имевшими некоторое сходство с Иисусом, – сходство, которое он, быть может, намеренно усиливал, нося, подобно ему, длинные волосы, ниспадавшие на плечи. Его улыбка своей юношеской беспечностью напоминала несколько рыжеволосого, но во взгляде его было что-то отсутствующее, что-то восторженное, хотя и являвшееся выражением неопределенной, только еще пускавшей ростки мечтательной юности, но лежавшее вместе с тем и глубже: семя, которое не должно было развеяться под первым сильным напором жизненного ветра.

Это были братья Иаков и Иоанн, сыновья рыбака Заведея.

За столом прислуживала жена Симона, маленькая, краснощекая женщина с лицом, сиявшим радушием и доброжелательством, а младший из ее троих детей, пятилетний карапузик, стоял возле отца и рассматривал гостей спокойным, наблюдательным взором.

Иисус кончил Свою трапезу и сидел теперь, глядя в открытую дверь на двор. Что-то там привлекло, по-видимому, Его внимание, потому что Он внезапно оборвал речь среди беседы, и взор Его принял отсутствующее, задумчивое выражение.

Другие тоже умолкли, а Симон взглянул по направлению Его взора.

– Кто этот чужой человек, тот, что сидит там у порога? – спросил он жену.

– Я видел его здесь и тогда, когда мы пришли.

Жена стала возле него, посмотрела и ответила:

– Не знаю, кто он; но он, наверно, издалека. Он пришел сюда несколько часов тому назад и спросил, твой ли это дом. Но не хотел ни войти, ни сказать, по какому он пришел делу. После того, я все время видела его возле дома.

Иисус внимательно прислушивался к ее словам. Он снова посмотрел в ту сторону; лицо Его внезапно просветлело, и что-то блеснуло в глазах.

Симон сделал движение, чтобы встать.

– Господи, можно мне пойти переговорить с этим человеком?

Но Иисус удержал его, тронув его за руку.

– Нет, оставь его! – сказал он: – не ты ему нужен!

И видя, что ученики устремили на Него вопрошающий взор, Он оглянулся, как бы ища какого-нибудь другого предмета для разговора.

На лице Его покоилось светлое, счастливое выражение. Вдруг взгляд Его упал на мальчика, стоявшего возле Симона. Он привлек его к Себе и поставил между своих колеи.

– До чего он похож на тебя, Симон! – сказал он и, потрепав ребенка по щеке, продолжал, обращаясь к нему:

– Скажи, ты тоже будешь тверд как камень, да?

И Он с улыбкой взглянул на Симона, который густо покраснел.

* * *

Чужой человек на дворе был Иуда. Он сидел отдельно от всех других, совсем близко к растворенной двери, так что мог слышать голоса находившихся в доме, порой даже различал произносимые ими слова. Но он сидел, отвернувшись от них, и ни разу не заглянул в дверь.

Найдя дом Симона, он долго и тревожно бродил вокруг него, в надежде, что сюда придет Иисус, – преисполненный одной единственной мыслью, что вот он вновь увидит Его. Наконец, прождав несколько часов, он увидел кучку людей, шедших вдали, по дороге, и взор его, точно притянутый магнитом, сразу остановился на одной из бывших впереди фигур. Это был Он, – Иуда знал это прежде еще, чем мог различить черты Его лица. Чувство счастья, такого глубокого, такого безмерного, какого он никогда до тех пор не испытывал, заставило биться его сердце, и кровь мгновенно бросилась ему в голову. Поспешно, повинуясь инстинктивному побуждению, он примкнул к маленькой кучке женщин и стариков, стоявших в ожидании пред домом Симона, поместился позади всех, так что другие почти совсем заслонили его, но в то же самое время думал: «Он увидит меня, он узнает меня, – и тогда…» Голова у него закружилась. С затуманенным взором смотрел он на приближение группы – он не мог уже отчетливо различить фигуру Иисуса. Чем более он приближался, тем менее действительным, скорей похожим на видение казался Он ему. У него было такое чувство, точно на него устремлены тысячи горящих взоров, и была минута, когда его охватило трусливое поползновение обратиться в бегство. Но в то же время у него было смутное сознание, что он стоит здесь, предызбраиный для счастья, бесконечно превышающего все то, о чем кто-либо из окружавших его мог хотя бы только догадываться, что между ним и Пророком существует сокровенная, непостижимая связь, о которой никто не знает. Он не гордился этим, а только был потрясен.

Группа приближалась все более и более; вскоре идущие были уже так близко, что Иуда мог слышать звуки их голосов. Тогда он закрыл глаза и стал ждать чуда, которое должно было теперь совершиться.

Прошло несколько минут, показавшихся ему бесконечно долгими; он слышал как будто в отдалении гул голосов и легкий шелест ветерка в верхушках деревьев; тогда вдруг его объял пробуждающийся страх; он открыл глаза и посмотрел вокруг. Он был один; все другие вошли во двор, и он не мог уже разглядеть фигуры Иисуса.

Он точно очнулся внезапно от блаженного сна, точно упал в бездну с высокой вершины. Глубокая грусть наполнила его душу, и к ней примешивалась горечь укоризны. Он думал: «Я пойду к Нему и скажу: Господи, это я, – Ты разве не узнаешь меня?» Он уцепился за эту мысль с жаром человека, ищущего утешения, и поспешно вошел во двор.

Но, дойдя до двери, он остановился, охваченный внезапным унынием, и сел у порога не бросив даже ни одного взгляда внутрь дома.

Он слышал их голоса, но не пытался понять, о чем они говорили, скорее избегал этого с инстинктивной досадой; один раз ему послышался смех, – и он преисполнился удивления и горечи. Так вот какова действительность, вот то, к чему он стремился и чего так ждал! Он увидел пред собой образ Иисуса, каким он видел Его в то утро в пустыне, когда Он сказал ему: «Помни, Иуда, ты не должен ненавидеть!»

«Может быть, я Его ненавижу!» – подумал он, но слова эти без всякого смысла прозвучали в его ушах. «Нет, – подумал он, – я не ненавижу Его, но лучше было бы мне никогда не приходить сюда!»

Он обвел взглядом толпу, находившуюся возле него, недоумевая пред светлым, счастливым выражением на всех этих лицах. «Чему это они радуются?» – подумал он не то с презрением, не то с горькой тоской. Он видел густолиственные ветви деревьев и мягкие очертания гор на фоне неба, пламеневшего отблеском заката. Струи теплого, крепкого благоухания неслись в воздухе и ударяли в голову Иуде, почти опьяняя его. И он мучительно чувствовал, что глубокая пропасть лежит между ним и всем тем, что его окружает; он сознавал себя совершенно чужим здесь, каким-то отверженцем и изгоем. Что-то жестокое проникло в его душу; он встал и отошел от дома.

Проходя мимо группы женщин, он увидал среди них и ту, с которой разговаривал на горе. Он поспешно отвернулся, сгорая от стыда, и ускорил свои шаги. «Уйду отсюда, – уйду!» – думал он почти со страхом.

В воротах стоял человек, погруженный в глубокое раздумье, с тревожным и измученным выражением на лице. Иуда сначала прошел мимо него, но потом остановился и повернул назад.

– Кто эта женщина? – резко спросил он.

Тот вздрогнул и рассеянно взглянул на него.

– О ком ты говоришь?

Увидав женщину, он ответил:

– Это Мария, называемая Магдалина, – ты разве не знаешь?

– Но кто сна? Что она тут делает? – продолжал Иуда в том же тоне.

– Она следует за Тем, за Кем следуем мы все! – ответил тот. – Она была грешницей, но Он очистил ее; она была одержима злыми духами, но Он изгнал их из нее.

Последние слова он произнес совсем тихо и остановил на Иуде внимательный, вопрошающий взгляд, как бы желая уловить впечатление, которое они на него произведут. С минуту Иуда стоял молча, потом стал расспрашивать дальше:

– А кто же ты?

Тот выпрямился, и взор его сделался гордым и смелым.

– Я – Фома, ученик Учителя.

Иуда сумрачно взглянул на него, повернулся и пошел. Он шел медленной, тяжелой поступью, не глядя пред собой, не обращая внимания на то, куда он идет. Свет на небе погас, и стало быстро темнеть. Во дворах воцарились безмолвие и тишина; двери домов стали запираться. Лишь изредка встречал Иуда какого-нибудь запоздалого путника; он видел все точно во сне и шел все вперед и вперед, точно двигаясь помимо своей воли. Вдруг он остановился, осмотрелся вокруг, чтобы удостовериться в том, что ом одни, и повернул затем обратно, влекомый силой, бороться с которой он не мог.

Он шел безостановочно, пока не очутился вновь у дома Симона. Здесь тоже было теперь тихо, на дворе не было никого, но дверь все еще оставалась полуотворенной.

Он устремил на нее взор и стоял неподвижно, застыв в ожидании. Но все было безмолвно, ни один листочек не шелестел. И дрожащим голосом стал Иуда повторять про себя: «Он меня не видал, Он меня не видал!»

Что-то точно порвалось внутри него; он прислонился к дереву и заплакал.

Это было первый раз с тех пор, как он себя помнил. Он плакал долго и бурно, не стыдясь своих слез и не имея силы удержать их; боль облегчилась, и спокойней стало у него на сердце.

Вдруг он вздрогнул. Он услыхал позади себя шаги, и чья-то рука тихо опустилась на его плечо. Весь затрепетав, он обернулся. Возле него стоял Иисус и смотрел ему в лицо приветливым, вопрошающим взглядом.

– Здравствуй, Иуда! – сказал Он. – Я тебя ждал.

Иуда взглянул на Него расширенными зрачками. Губы его зашевелились и, двинувшись на один шаг вперед, он едва удержался на ногах. Затем он склонился, схватил руку Иисуса и запечатлел на ней страстный поцелуй.

– Господь мой, я люблю Тебя! – прошептал он.