Мартовские иды – Торнтон Уайлдер

Иосиф Сталин – Торнтону Уайлдеру

15 марта 1948 годаДарагой Торнтон! Вы все харащо написали про природу власти и ее взаимоотношэние с чэловэком, этай самай властью абличенным, равна как и с другыми, окружающыми его людьми. Устамы Цыцерона вы вэрно падмэчаетэ, что Цэзар был учитэлем и учитэлем плохим, паскольку любил, чтобы у нэго учились, и сам нэ замэчал этой сваей пагубной страсти. Это все харашо, но я бы хотэл отчасти аспорит мнэние Цыцерона, отчасти его даполнить. Цэзар был плохим учитэлем нэ патому, что любил учитэльствовать, а патому, что нэ умеэл быть с учениками дастаточно строгим. Нэрадивые ученики должны быть оставлэны на втарой год, а лучшэ и на всэ двадцать бэз права переписки. Нэ важно, усваивают они что-нибудь, или нэт, главное, чтобы баялись. Цэзар слишком нэбрежно атносился к сакральной сторонэ власти, хотэл быть добрым товарищэм своим ученикам – а это совершэнно нэдопустимо, паскольку ученикам всэгда нэимется прэвзойти учитэля. Если нэ сковывать их ум и тэло железной дисциплиной, то нэпременно закончишь свае правление дэсятком кынжалов в бок. Он был нэглуп и сам об этом дагадывался, но нэдостаточно сильно любил власт, чтобы пэрешагнуть чэрез сэбя и принять нэкоторые нэприятные, но эффэктивные мэры. Правител нэ должен апускаться до того, чтобы входит в хыжины к страдающим поэтам. Это поэты должны звонит ему па тэлефону и умолят не ламат им кости жэлезной рукой. Только в этом и заключается настоящее вэличие; властэлин должен быть злым гэнием, а нэ добрым. Вознесшийся на вэршину нэ должен дават к сэбе дороги ни друзьям, ни жэнщинам. Управление есть нэ только харошие примеры для нижестоящих и разумные распоряжения, но и дрож страха, пробэгающая ат вэрхушки пирамиды до ее основания. Клэопатра пабольше в этом панимала, хотя и была жэнщиной. Любовь подданых и успэхи страны могут также быть густо замэшаны на страхе, а нэ на условной справэдливости, и послэднее для правителя гораздо менее бэзопасно.

То жэ касаетса и рэлыгии и ее роли в абщественной жызни. Когда сакральна власть и саблюдаются обязатэльные, но мистычески нэйтральные обряды, этого вполнэ достаточна. Сомнэния Цэзаря па этому поводу вполнэ панятны, но савершенно излишни.

Так что, дарагой Торнтон, хотя ваша книга и хороша, но издана в нашэй стране в ближайшее время быт не можэт. Лэт через двадцать пять можэт быть. С дружэским приветом,

Гэнералиссимус И. Сталин.

Ох, какая книга! Мне не хватит слов, чтобы описать, насколько она хороша. Глубокая. Увлекательная. Необычная. Трогательная. Мрачная… Вечная. Вот, этого слова достаточно: «Вечная». Она обо всем (если это возможно): о неизменности человеческой жизни, об осмысленности смыслов, о том, что время не останавливается. Что, в каком-то смысле, мы все современники великих личностей, великих испытаний, великих империй и великих разрушений этих империй. Мы все современники Римской империи, эпохи Возрождения, Викторианской эпохи, Октябрьской революции и Второй мировой. Все великие истории живы (реальны) и поныне – потому что живы мы.

«История, которую мы читаем, как правило, лишь цепь предположений, прикидывающихся фактами».

Никто, по сути, не знает, как было на самом деле. Даже очевидец событий не видит полной картины, его опыт ограничен его личностью, и опыт другого очевидца может быть полной противоположностью его знаний. Можно быть безумно счастливым человеком, живя при диктаторском режиме, а можно быть несчастнейшим из смертных, проживая жизнь в благополучной стране, при самом гуманном правительстве. По-своему правы счастливые и несчастные, как по-своему правы и правители, и их приближенные, и аполитичные, и оппозиционеры. История – самое необъективное, что может быть. Оттого во всю историю человечества восхваляли тех, кто умел эту необъективность так оформить, что заставлял верить в существование единственно правильной картины. Человеческий мозг жаждет хотя бы иллюзии определенности. Торнтон Уайлдер, человек 20 века, сумел так пересказать историю последних месяцев жизни Гая Юлия Цезаря, что ему невозможно не поверить. Уайлдер, конечно же, не претендует на истину, он прямо заявляет, что его роман – это скорее фантазия на тему, нежели полноценное историческое исследование. И все же ему веришь, веришь каждому слову – таков художественный гений. Его «Мартовские иды» похожи на искусную мозаику, очень сложную, но при этом простую. Главная находка писателя – то, что вся история рассказывается в письмах разных исторических деятелей друг к другу. Читатель не увидит красот Рима, не насытится яркими описаниями празднеств и любовных интриг. «Мартовские иды» не предполагают отступлений. Это очень личная книга, в ней важны переживания, именно они сближают читателя с жившими более чем два тысячелетия назад персонажами. Жизнь тут – в осколках разных восприятий. Вот главный герой книги, великий диктатор, откровенничает в дневниках-письмах, которые отправляет своему старому боевому товарищу на Крит. Он размышляет о природе власти, мучается своей «богоизбранностью», пытается найти смысл жизни и объяснить себе, что есть «свобода». Между тягостными размышлениями о бытие и диктаторских излишках он пишет любовные письма Клеопатре, которая вот-вот должна прибыть из Египта. Пишет письма и жена диктатора, и ее служанка, и известный в Риме поэт, скандальная «светская дама», историк и заговорщик. В их письмах – томление чувств, политические вопросы, желание «освобождения», безответность любви, счастье материнства, поиски богов и все остальное, что составляет основу нашей жизни. Живи эти персонажи в 21 веке, они так же бы мучились любовью и политическими сомнениями, соглашались или боролись с диктатурой, искали себя или бежали от самих себя. И из этих маленьких личных историй писатель постепенно складывает общую картину: вот он – Рим накануне смерти самого известного из его правителей!

Замечательно получился у писателя сам Цезарь; тебе совершенно не хочется проверять, «правильно» ли был нарисован его портрет – настолько он убедителен! Он живой человек, вот-вот, кажется, встанет, столько в нем горячей крови. Из женских персонажей лучше всего выписана Клодия Пульхра – «светская дама», умнейшая женщина, которая умело плетет интриги вопреки всему. Клодию презирают за «распущенность», за то, что она пренебрегает мнением римского света, всякий хочет больно ее уколоть. Но Клодия, эта роковая женщина, умевшая доводить мужчин до смерти одним небрежным словом, – она всего лишь несчастный человек, заложница своего прошлого и пленница света, из которого она не может уйти. Она мстит и любит одновременно. Искренне хочется пожалеть влюбленного в нее поэта Катулла – но Клодия, как бы ее ни обвиняли, не виновна в его любовной трагедии. Она притягивает к себе несчастья, это страшный рок, это та самая судьба, о которой размышляет в своих письмах Цезарь. Судьба – полноправный герой этой книги, если не самый главный. А второй герой, конечно же, – время. Все персонажи являются одновременно пленниками своего времени и свободными птицами времени бесконечного. Они живут в дохристианские времена; они оживают в исторических работах, в художественных произведениях, они заново обрастают плотью в головах тех, кто читает о них. В книге писатель очень красиво доказывает, что жизнь в ее обычном смысле существует лишь в головах людей. Жизнь – это смыслы, которыми мы наделяем наше существование. Жизнь – это образы, в которые мы верим. В «Мартовских идах» нет мертвых, все в них живы в той же степени, что и читатель. И как все было «на самом деле», не имеет значения – жизнь важнее. Жизнь – в новых смыслах, которыми писатель наделил свой текст. Чтобы понять эту книгу (и, возможно, полюбить), достаточно в нее поверить. И больше ничего. И она откроет вам врата в иное – такое близкое – измерение.

Цезарь готовится сбросить богов, скоро Клеопатра закрутит с Марком Антонием, на сцене уже появился Октавиан. И мартовские иды уже не за горами.

Аве, император!Цезарь в этой книге эдакий добрый царь, который не просто думает, а знает, что он отец народа.

Один из других персонажей по этому поводу очень кстати пишет, что Цезарю хочется быть учителем, хотя сам он в этом никогда не признается.

И это очень верное замечание.Итак, эпистолярный роман в четырех книгах, накладывающихся друг на друга хронологически, и сочетающих несчетное количество сюжетных линий – больших и маленьких, интересных и не очень.Я даже не могу сказать, что это стреляет. Это, не знаю, решетит сознание со скоростью самого скорострельного оружия, существующего в мире (и я даже понятия не имею, что это за оружие).Это тысячи историй, тысячи возможностей зацепиться за отдельную фразу или деталь и обсуждать, обсуждать, обсуждать – пока язык не отсохнет.Роман, богатый как сюжетно, так и внесюжетно, он полностью вырвал меня из жизни на какое-то время.

Немедленно захотелось бежать перечитывать Светония, например.Торнтон прекрасный автор.

Его должно быть намного больше.