Трейси Вульф
Приятный кошмар
Глава 4
Эльфы хуже смерти
За единственным в классе окном в стиле королевы Анны сверкает молния, раскалывая послеполуденное небо, вдруг покрывшееся неестественно темной мглой.
Словно для того, чтобы подчеркнуть серьезность надвигающегося шторма – не говоря уже о нынешней атмосфере в классе, – через несколько секунд слышится раскат грома. Он такой громкий, что в окне дребезжат стекла и вокруг нас сотрясается земля. Половина учеников ахает, когда свет начинает мигать, но вместо того, чтобы снять напряжение, вспышка гнева Матери Природы только усиливает его.
Быть может, нам повезет, и молния поразит кого-то из Жанов-Болванов. По-моему, в эту минуту поджареный темный эльф – это было бы неплохо.
Миз Агилар с тревогой смотрит в окно.
– После такой мощной молнии я очень надеюсь, что кому-то хватило предусмотрительности проверить огнетушители.
Раскат грома звучит снова, и еще больше учеников начинают нервно ерзать. При обычных обстоятельствах угроза сентябрьского шторма не заставила бы их и бровью повести. Здесь, на этом острове в Мексиканском заливе, шторм – это часть привычного образа жизни, особенно во время сезона ураганов.
Но этот шторм не нарастал и не крепчал постепенно, как бывает обычно. Он возник из ниоткуда, и его сила словно копирует взрывную энергию, накопившуюся в классе еще до того, как Жан-Люк и его шайка не очень-то веселых неудачников подаются вперед, сидя за своими столами, как будто они ждали этого момента всю жизнь.
У меня екает сердце, и я убираю ноги из-под стола, готовясь к худшему.
– Даже не думай встревать, – шипит новенькая, сидящая за мной, кажется, ее зовут Иззи. – Я с самого первого дня жду, чтобы им надрали задницы. Но к твоей заднице это особо не относится.
– Спасибо, – шепчу я, сказав себе продолжать слушать ее.
Но прежде чем Иззи успевает сказать что-то еще, Жан-Люк то ли кашляет, то ли смеется, взъерошив рукой свои длинные светлые волосы.
– Эбернети-Ли, у тебя что, какая-то проблема?
Джуд не отвечает, а только поднимает одну темную резко очерченную бровь и продолжает пристально смотреть на Жан-Люка и остальных, пытаясь заставить их опустить глаза. Жан-Люк не отводит взгляда, но внезапно в его глазах отражается легкое сомнение.
Это сомнение быстро превращается в явное беспокойство по мере того, как Джуд не сводит с них четырех глаз, и вскоре неловкость и тревога в классе становятся столь же ощутимыми, как и стоящая в воздухе влажность. Однако Жан-Жак, похоже, слишком зациклен на самом себе, чтобы заметить эту перемену, потому что насмешливо бросает:
– Ну вот, так я и думал. Ты просто трахаешь нам моз…
Но он тут же замолкает, когда, прилетев будто из ниоткуда, рука Жан-Люка бьет его по затылку и впечатывает его рожу в стол прежде, чем он успевает закончить свою тираду.
– Зачем ты это сделал? – хнычет Жан-Жак, вытирая смуглой рукой тонкую струйку крови, которая вытекает теперь из его носа.
– Заткнись, мать твою, – огрызается Жан-Люк, но при этом продолжает смотреть в глаза Джуду, который пока только и сделал, что поднял одну бровь. Но его неподвижность, похоже, не действует на Жан-Люка, по крайней мере, если верить воинственному выражению лица этого говнюка. – Мы просто прикалывались, приятель. Нам не нужны проблемы.
Джуд поднимает и вторую бровь, как бы спрашивая: «Разве?»
Когда никто не отвечает – и, более того, даже не дышит, – его взгляд перемещается с Жан-Люка на Жан-Клода, который неловко ерзает на своем стуле. Как только их взгляды встречаются Жан-Клод тотчас переключает внимание на свой телефон и, похоже, находит в нем что-то, что возбуждает в его душе чрезвычайный интерес – и тут остальные три Жана-Болвана тоже утыкаются в экраны своих телефонов.
Теперь все они сидят, потупясь и не смея посмотреть Джуду в глаза.
И опасности вдруг как не бывало, напряжение спадает, как из старого воздушного шарика выходит гелий. По крайней мере, пока.
Должно быть, миз Агилар тоже это чувствует, поскольку слышно, как она облегченно вздыхает, прежде чем показать на цитату, которую она написала на доске розовым маркером.
– Единственный способ усилить свой интеллект – это ни о чем не думать. – Ее голос повышается и понижается вместе со словами, словно она поет песню. Затем она указывает на строку, написанную под ней синим цветом: «Дать разуму свободно воспринимать все мысли».
Похоже, мы собираемся просто игнорировать наглых Жанов-Болванов и вместо этого разбирать цитату из сочинения какого-то мертвого белого мужчины. Впрочем, в данный момент это решение не вызывает у меня неприятия.
После того как она выдерживает то, что ей, должно быть, кажется эффектной паузой, миз Агилар продолжает:
– Это, друзья мои, цитата моего любимого поэта-романтика. Может быть, кто-то из вас рискнет предположить, кто это?
Никто не пытается дать ответ. Собственно говоря, мы все просто сидим и пялимся на нее со смесью удивления и недоумения.
Она оглядывает класс, и лицо у нее вытягивается.
– Неужели ни у кого из вас нет даже догадки?
Ответом ей снова служит молчание.
Когда она издает скорбный вздох, одна из ведьм из предпоследнего ряда осторожно спрашивает:
– Это лорд Байрон?
– Байрон? – На лице миз Агилар почему-то отображается еще большее разочарование. – Разумеется, нет. Он намного более безнравственный, Вероника. По-прежнему никаких догадок? – Она печально качает головой. – Полагаю, я могла бы предложить вам другую цитату.
Она постукивает себя по подбородку ногтем, накрашенным лаком цвета сахарной ваты.
– Ну хорошо, какую из них мне стоило бы испробовать? Быть может…
– Ну сколько можно, твою мать? – выпаливает позади меня Иззи. – Это гребаный Джон Китс[4].
Миз Агилар удивленно отшатывается, но ее удивление быстро сменяется радостью.
– Вы знаете его! – восторженно кричит она, хлопая в ладоши.
– Еще бы мне его не знать. Ведь я из чертовой Британии, чего уж там.
– Это. Просто. Чудесно! – Миз Агилар, чуть ли не пританцовывая, подходит к своему столу и берет с него пачку пакетов. – Я так рада, что вы уже читали его! Ну разве он не божествен? «Напевы слушать сладко…»[5], «Мелодии сладки…»[6].
– Он был себялюбивым выпендрежником и хвастуном, – перебивает ее Иззи прежде, чем учительница успевает опять перепорхнуть в другой конец класса. – Как и все прочие поэты-романтики.
Миз Агилар ужасе замирает, не закончив цитату.
– Изадора! Джон Китс – один из самых блистательных поэтов, нет, один из самых блестящих людей, которые когда-либо жили на Земле, и я уверена, что вы это поймете, когда мы изучим его.
Ну да, за него она готова постоять. Быть может, если бы Жаны-Болваны вздумали кидать «Скиттлз» в портреты поэтов, которыми она увешала здесь все стены, она бы все-таки огрызнулась и на них.
Она подходит ко мне и плюхает пачку пакетов на мой стол.
– Клементина, не могла бы ты раздать их всему классу?
Я отвечаю:
– Разумеется. – Хотя у меня так все болит, что я предпочла бы брякнуть: «Нет, черт возьми».
Жаны-Болваны не удостаивают меня взглядом, когда я кладу по пакету на каждый из их столов, и я ожидаю, что Джуд поведет себя так же, когда я дойду до него, но вместо этого он смотрит прямо мне в глаза.
Когда наши взгляды встречаются, все во мне словно застывает и одновременно пылает. Мое сердце начинает биться быстрее, мозг, наоборот, начинает соображать медленнее, а легкие так сдавливает, что мне становится больно дышать.
Сейчас он впервые посмотрел прямо на меня – мы впервые с девятого класса посмотрели друг на друга, и я не знаю, что делать… и что чувствовать.
Но затем его до неприличия красивое лицо темнеет.
Его зубы сжимаются, так что острый подбородок напрягается.
Его смуглая кожа туго натягивается, обтянув резко очерченные скулы.
А его глаза – один такой темно-карий, что он кажется почти черным, а второй серебристо-зеленый и словно вихрящийся – становятся совершенно пустыми.
Я три года возводила вокруг себя стену как раз для такого момента, и сейчас один его взгляд подрывает ее, словно динамит. Я никогда еще не чувствовала себя такой жалкой.
Полная решимости убраться от него побыстрее, я чуть ли не швыряю пакет на его стол.
Остаток урока проходит как в тумане, и я сильно корю себя, злюсь из-за того, что не прекратила это первой. После всего, что произошло между нами, именно сейчас он отгородился от меня, вместо того чтобы это сделала я сама.
Но перед самым звонком, когда мы уже начинаем собираться, миз Агилар хлопает в ладоши, чтобы привлечь наше внимание.
– Времени всегда не хватает, не так ли? – сетует она. – Но чтобы справиться с этой проблемой на следующем уроке, я сейчас назначу вам партнеров.
– Партнеров? – повторяет один из перевертышей-драконов. – Для чего?
– Для выполнения вашего задания по творчеству Китса, глупый. Сегодня я назначу каждому из вас партнера, и завтра, когда вы явитесь на урок, то сможете начать работу над вашими заданиями немедля.
Однако вместо того, чтобы руководствоваться списком, заранее составленным на основе близости или хотя бы в алфавитном порядке, как сделал бы нормальный учитель, она начинает оглядывать класс и соединять учеников в пары в соответствии с «флюидами, которые в настоящий момент исходят от них».
Не знаю, какие такие флюиды исходят от меня, и, если честно, мне совершенно на это наплевать. Теперь, когда прилив адреналина в моей крови, вызванный общением с криклерами, сошел на нет, боль становится все сильнее. А если добавить к этому странную хрень, только что произошедшую между мной и Джудом, неудивительно, что сейчас мне хочется поскорее уйти на следующий урок, чтобы после можно было сходить в общежитие и выпить несколько таблеток болеутоляющего.
Не говоря уже о том, чтобы принять горячий душ. Я отключаюсь от миз Агилар и провожу следующие несколько минут, грезя о горячей воде, но тут же напрягаюсь, когда она называет мое имя… и сразу вслед за ним имя Джуда.
О черт, нет.
Глава 5
Лучше поздно, чем колдер
Миз Агилар продолжает разбивать учеников нашего класса на пары, пока каждый из нас не получает партнера или партнершу, совершенно не замечая того факта, что она только что взорвала мою жизнь к чертям.
Менее чем через минуту наконец звенит звонок. «Ты на верном пути. Не сворачивай с него».
О господи, тетя Клодия. Как раз вовремя.
Остальные ученики направляются к двери, но я задерживаюсь в классе. После того как все уходят, я подхожу к миз Агилар, которая выжидательно смотрит на меня.
– Тебе нет нужды благодарить меня, Клементина, – говорит она с заговорщицкой улыбкой.
– Э-э-э, что? – оторопело спрашиваю я.
– За то, что я поставила тебя в пару с Джудом. Я поняла, что между вами что-то есть.
– Между мною и Джудом ничего нет…
– О, полно, тебе не нужно это скрывать, я все понимаю, ведь у меня как-никак душа поэта.
– Я ничего не скрываю. Мы с Джудом испытываем друг к другу сильнейшую антипатию. – Во всяком случае, я чувствую, что от него исходят именно такие флюиды с тех самых пор, как он бросил меня без всякого предупреждения и без каких бы то ни было объяснений.
– О. – Похоже, она ошеломлена. – Ну, тогда вы, быть может, сможете использовать это время, чтобы наладить отношения, или, как говорят фермеры, починить изгороди.
Починить изгороди? Когда речь идет о Джуде Эбернети-Ли, починить изгороди вообще невозможно. Как это может быть, если он уничтожил и изгородь, и сам участок земли, на котором она была возведена, и сделал это давным-давно?
– Собственно говоря, я надеялась, что смогу поменять партнера.
– Поменять партнера? – Ее глаза округляются, она хлопает своими ресницами, блестящими от природы, как будто мысль о том, чтобы поменять состав образованных ею пар, никогда не приходила ей в голову. – О, я не думаю, что это очень хорошая идея.
– А по-моему, она очень даже хороша! – Я улыбаюсь ей своей самой обаятельной улыбкой или, по крайней мере, пытаюсь это сделать. Но, судя по тому, как она отшатывается, из-за того, что я сегодня пережила, у меня наверняка получилась не улыбка, а пугающая гримаса. – Поэтому я и заговорила об этом.
– Понятно, но я не могу поменять твоего партнера на партнера, которого я назначила кому-то еще, Клементина. Если я это сделаю, то поменять своих партнеров захотят все. И если я не пойду им навстречу, то меня обвинят в том, что я оказываю особую благосклонность дочери директрисы школы, а я не могу себе этого позволить. Я же только что поступила сюда на работу.
– Но вовсе не обязательно, чтобы об этом кто-то узнал!
– Я распределяла учеников на группы в присутствии всего класса, так что об этом узнают все. – Она качает головой. – Так что тебе придется просто сделать хорошую мину при плохой игре. К тому же, быть может, ты обнаружишь, что у вас двоих больше общего, чем ты думаешь. А теперь иди на следующий урок, не то опоздаешь.
Она поворачивается к своему компьютеру, давая мне понять, что разговор окончен. Я вяло прощаюсь с ней и, побежденная, выхожу из класса.
Я прихожу на свой последний урок сегодня – на занятие по управлению гневом, которое ведет Дэнсон-жлоб, – как раз в то мгновение, когда звенит подтверждающий звонок. И провожу тоскливый час, слушая, как он объясняет, какой мы отстой и как из нас никогда не выйдет ничего путного, если мы не научимся держать свои магические способности под контролем. Меня так и подмывает спросить, как кто-то из нас вообще может научиться контролировать свою магию, если едва новый ученик высаживается на этот чертов остров, как его магические способности блокируются и это продолжается до того самого момента, когда от здешней пристани отходит судно с выпускниками. Но сегодня мне не хватает куража, чтобы задать этот вопрос.
После урока я со всех ног несусь к лестнице. Сегодня во второй половине дня должен состояться Конклав Колдеров, и явиться на него в чем-то кроме парадной формы считается «совершенно неприемлемым». Хуже только опоздать на него, а также не явиться на него вообще. Но я уверена, что последнее допускается только в случае твоей смерти, хотя не исключено, что моя мать потребовала бы моего присутствия на этом собрании и тогда.
Когда я направляюсь в сторону общежитий, снова слышится раскат грома, но дождя, который, казалось, собирался весь день, все нет. Из-за этого жара и влажность усугубляются еще больше – сентябрь в Техасе – это сущий ад, – и к тому времени, когда я дохожу до высоченной ограды, отделяющей учебные корпуса от общежитий, моя форменная рубашка поло успевает прилипнуть к моей спине. Возведенные кузнецами-великанами, две ограды, опоясывающие весь остров и отделяющие учебные корпуса от общежитий, полностью лишают всех учеников Школы Колдер их магических способностей – это достигается с помощью заклятий, блокирующих использование магии и еще каких-то сверхъестественных технологий. Мы с Евой называем это системой бесчестья.
И эти драконовские правила относятся и ко мне.
Если бы я не расходилась во мнениях с моей матерью абсолютно во всем, то была бы зла на нее хотя бы из-за этого. Она росла, зная и используя свою магию, как и мои дяди и тети. Особое заклятие защищает их от действующей на острове блокировки магических способностей и взрослые, находящиеся на острове, могут использовать их в полной мере. Они даже обновляют это заклятие каждый год, когда его действие ослабевает. Но, когда речь идет обо мне и моих двоюродных братьях и сестрах, считается, что нам в этом плане доверять нельзя и доступ к нашим магическим способностям нам закрыт.
Именно по этой причине лекции этого жлоба Дэнсона и вызывают у меня чувство такой несправедливости и такую ярость. Я никогда не злоупотребляла своей магической силой, никогда не теряла контроля над ней – как я вообще могла бы это сделать, если я никогда, даже на секунду не имела понятия о том, что это такое – обладать такой силой?
Меня терзают боль и досада, когда я иду по изогнутой дорожке, ведущей к общежитиям. По обеим сторонам дорожки возвышаются расположенные без всякой системы вечнозеленые дубы, бросающие на нее причудливые зловещие тени. Свисающий с их ветвей испанский мох шелестит, неистово раскачиваясь на ветру. Проходя мимо них, я ускоряю шаг, от этих жутких звуков по моей спине бегут мурашки, пока наконец не сворачиваю на длинную центральную аллею, ведущую к «домикам», предназначенным для учеников двенадцатого выпускного класса.
Ученикам старшей школы с девятого по одиннадцатый класс приходится оставаться в том общежитии, которое когда-то было главным корпусом существовавшего здесь прежде курорта, а ученикам двенадцатого класса предоставлена привилегия жить в гостевых домиках, ныне обшарпанных и обветшалых. У этих маленьких бунгало, построенных в новоорлеанском стиле, есть парадные крылечки, противоураганные ставни и деревянная декоративная отделка, хотя пастельные краски, которыми они выкрашены, давно выцвели и порядком облупились.
В бунгало, которое занимаем мы с Евой, стекла на двух окнах треснули, и в нашей кладовке проживает семейство мышей, но, по крайней мере, кондиционер работает, так что мы не жалуемся. Это часть того «комфортного образа жизни», к которому мы якобы привыкли.
Ева еще не вернулась, так что, открыв дверь, я сразу же сбрасываю с себя свою отвратительно пропитанную потом форму и бегу в душ. У меня есть время только на то, чтобы быстро намылиться и промыть следы от укусов криклеров, так что роскошному расслабляющему душу, о котором я мечтаю, придется подождать. Затем я вытираюсь, закручиваю свои мокрые волосы в узел и беру свою парадную форму из корзины с брошенной как попало одеждой, стоящей внизу моего стенного гардероба.
Я надеваю белую блузку на пуговицах и юбку из красной шотландки, затем натягиваю носки и обуваюсь в черные лоферы, на которых настаивает моя мать, беру телефон, и теперь мне предстоит добежать до административного корпуса.
Конклав начинается через пять минут, но, к сожалению, если бежать трусцой, то дорога туда займет десять минут, так что мне приходится поднажать. До сих пор я опоздала один-единственный раз – и заработала наказание, состоящее в том, чтобы вплоть до окончания школы обихаживать криклеров. И мне совершенно не хочется прибавить к ним еще и более крупных чудовищ.
К тому моменту, как я добираюсь до зала заседаний на четвертом этаже административного корпуса, я обливаюсь потом – черт бы побрал эту влажность – и глотаю ртом воздух, но я прибыла сюда на десять секунд раньше назначенного времени, так что я считаю это победой. Во всяком случае, до того момента, пока мой телефон не звонит, когда я вхожу в зал и все двенадцать членов моей семьи, состоящей из трех поколений, не поворачиваются и не уставляются на меня с явным неодобрением.
Глава 6
Газовый фонарь в конце туннеля
Мой телефон продолжает звонить в абсолютной тишине зала. Чтобы избавить себя от нового унижения от моей родни, я достаю его из кармана и отклоняю звонок. Это звонит моя подруга Серина, которая окончила школу в прошлом году и теперь живет в Фениксе, так что я быстро пишу ей сообщение, что сейчас у нас Конклав и, когда он завершится, я ей перезвоню. Затем я сажусь на свое место – третье слева на дальней стороне стола, как всегда.
– С твоей стороны весьма любезно присоединиться к нам, Клементина, – сухо говорит моя мать, подняв брови и поджав губы, накрашенные темно-красной помадой. – Возможно, в следующий раз ты позаботишься о том, чтобы твоя форма была чистой, прежде чем явиться сюда.
Она пристально смотрит на мою грудь, я перевожу взгляд туда же и вижу большое коричневое пятно над моей левой грудью. Должно быть, я достала эту форму из корзины для грязной одежды, а не для чистой.
Потому что такой уж сегодня день.
– Я бы предложила тебе чаю, – хихикает моя кузина Карлотта, – но, похоже, ты уже попила его. – В этом году она учится в десятом классе и ведет себя глупо и самодовольно.
– Не слушай их, золотце, – говорит моя бабушка со своим тягучим южным акцентом. – Хорошим парням нравятся девушки, которые не зацикливаются на своем внешнем виде.
– Не говори с милой-милой девочкой о парнях, Виола, – укоряет ее мой дед, взмахнув волосатой рукой. – Ты же знаешь, что она еще слишком молода для таких вещей.
– Да, Клод, – отвечает моя бабушка, одновременно подмигнув мне.
Я благодарно улыбаюсь им обоим – приятно знать, что кто-то поддерживает меня. Иногда я гадаю, была бы ситуация иной, если бы мой отец не уехал еще до моего рождения. Но он ушел, и моя мать поставила себе задачу наказать его, вымещая его косяки на мне – осознает она это или нет.
– Теперь, когда Клементина здесь, я объявляю этот Конклав открытым, – говорит мой дядя Кристофер, ударив деревянным молотком по столу с такой силой, что дребезжат все крошечные чашки, из которых по настоянию моей матери мы пьем чай. – Беатриса, пожалуйста, подайте чай.
Не проходит и нескольких секунд, как зал заполняют кухонные ведьмы, катящие тележки с чаем и угощениями к нему. Одна из них нагружена заварочными чайниками с чаем и принадлежностями к нему, другая – сэндвичами-канапе, а на третьей собраны разного рода коржики и затейливые пирожные.
Мы все сидим молча, пока все это в безупречном порядке не расставляется на любимой скатерти моей матери с цветочным узором.
Флавия, одна из самых молодых кухонных ведьм, улыбается и ставит передо мной тарелку, полную маленьких капкейков.
– Я приготовила для морковного торта твою любимую глазурь, Клементина, из сливочного сыра и ананасового сока, – шепчет она.
– Огромное тебе спасибо, – шепчу я в ответ с широкой улыбкой, при виде которой моя мамочка раздраженно хмурит брови
Я не обращаю на нее внимания.
Флавия просто проявляет любезность и доброту – что в Школе Колдер не очень-то ценится. Не говоря уже о том, что она готовит обалденный морковный торт.
Когда наконец для помпезного чаепития, которое семейство Колдер устраивает во второй половине дня по средам, все готово и все положили еду на свои тарелки, моя мать церемонно берет у дяди Кристофера деревянный молоток. Из пяти братьев и сестер, собравшихся за столом, она самая старшая. К этому своему старшинству она относится очень серьезно после того, как унаследовала его от их самой старшей сестры, когда та умерла незадолго до моего рождения… и никому: ни своим братьям и сестрам, ни их семьям не дает о нем забыть.
Хотя теперь деревянный молоток находится у нее, она не ударяет им по столу, поскольку считает, что это было бы бестактно. Вместо этого она просто держит его, ожидая, чтобы все за столом замолчали. Это занимает всего секунду – я не единственная в этом зале, которой приходилось терпеть бесконечные нотации мой матери или становиться жертвой ее дьявольских наказаний – хотя я все равно считаю, что обихаживание криклеров намного, намного лучше, чем наказание, которое она когда-то назначила моей кузине Каролине – в течение месяца чистить аквариум с чудовищными рыбами… причем чистить изнутри.
– Сегодня у нас плотная повестка дня, – начинает моя мать, – так что я бы хотела нарушить протокол и перейти к деловой части этого совещания до того, как мы закончим есть, если никто не возражает.
Никто не возражает – хотя моя любимая тетя Клодия, кажется, хочет возразить. Узел ярко-рыжих волос на ее затылке подрагивает то ли от возмущения, то ли от нервозности, но она так застенчива и замкнута, что мне трудно понять, в чем здесь дело.
Моя мать, дядя Кристофер и тетя Кармен определенно любят находиться на таких совещаниях в центре внимания, а дядя Картер большую часть времени старается переключить внимание на себя, но у него это не выходит. Это характерная черта мантикор, которой, похоже, не хватает только тете Клодии и мне. Все остальные борются за то, чтобы быть в центре внимания, как будто это единственное, что стоит между ними и неминуемой гибелью.
– Первые две недели занятий прошли исключительно хорошо, – нараспев произносит моя мать. – Новые правила движения по коридорам, установленные коридорными троллями, судя по всему, упорядочили передвижение учеников между уроками и, как мы и рассчитывали, предотвратили возникновение драк. За это время у нас не было травм.
– Вообще-то, – говорит тетя Клодия тихим голосом, более похожим на шепот, – в кабинете врачевания я имела дело с несколькими ранами и травмами от драк. Но они все были несерьезными, так что…
– Как я и говорила, у нас не было серьезных травм, – перебивает ее моя мать, с прищуром вперившись в свою сестру. – Что одно и то же.
Одного сердитого взгляда моей матери достаточно, чтобы тетя Клодия поняла, что эту битву ей не выиграть. Дядя Брандт протягивает руку, чтобы похлопать ее по колену, и она улыбается ему благодарной улыбкой.
– В Мексиканском заливе ожидается шторм, но нам ничего не грозит, – ухитряется вставить дядя Кристофер, даже без деревянного молотка. – Наши защитные заклятия должны выдержать, и, даже если этот шторм усилится еще больше, он должен обойти нас стороной.
– Мне надо поговорить с Вивиан и Викторией? – спрашивает тетя Кармен, при первом удобном случае встряв в разговор, как это с ней бывает всегда. – Попросить их наложить еще одно защитное заклятие?
Дядя Кристофер наматывает на палец свой темно-рыжий ус, обдумывая ее предложение.
– Полагаю, нам это не повредит. А как считаешь ты, Камилла?
Моя мать пожимает плечами.
– По-моему, в этом нет необходимости, но, если от этого тебе, Кармен, станет легче, то кто я такая, чтобы останавливать тебя?
– Тогда я скажу ведьмам позаботиться об этом, – тон тети Кармен почти так же холоден и натянут, как и тон моей матери. Моя мать и тетя Кармен, которая по возрасту к ней ближе всех прочих ее братьев и сестер, не любят друг друга.
Тетя Кармен несколько раз пыталась устроить переворот, чтобы самой занять место директрисы школы. Все ее попытки были тщетны, но они делали наши семейные Конклавы ужасно занятными.
– А как насчет, э-э-э… – тетя Клодия понижает голос, будто собираясь сообщить секрет. – Как насчет этой ситуации на… э-э-э… нижнем этаже?
– Ты хочешь сказать, в темнице? – поправляет ее моя бабушка, покачав головой. – По крайней мере, называй это место так, раз уж вы превратили его именно в это.
– Ситуация в подвале, – жестко изрекает дядя Картер, – находится под контролем.
– Я в этом не так уж уверена. Что-то почти выбралось из своей камеры, пока я была там сегодня. – Это вырывается у меня само собой прежде, чем я успеваю подумать. Все поворачиваются ко мне с таким видом, будто я какое-то особенно гадкое насекомое.
Я знаю, что мне не стоило ничего говорить и что я об этом пожалею, но такое подливание масла в огонь – это единственное, что делает эти Конклавы терпимыми.
– В подвале обеспечена полная безопасность, Клементина, – говорит мне моя мать, настолько сузив глаза, что, когда она обращает на меня свой взор, я вижу только щелки с полосками голубых радужек. – Ты должна прекратить делать ложные сообщения.
– Это не было ложным сообщением, – возражаю я и одновременно вызывающе пальцем снимаю с моего куска торта глазурь и слизываю ее. – Спроси дядю Картера.
Все молча переводят взгляды на моего дядю, который заливается краской.
– Это просто неправда. Наша безопасность находится на высшем уровне. Тебе не о чем беспокоиться, Камилла! – рявкает он, оскорбленно тряся своей козлиной бородкой.
Я подумываю о том, чтобы достать свой телефон и крупным планом заснять весь этот цирк, но это точно не стоит наказания в виде оставления в классе после уроков, которое я неминуемо получу.
Так что вместо этого я опускаю голову и откидываюсь на спинку своего кресла. На этот раз дядя Брандт похлопывает меня по плечу, и на секунду меня охватывает желание заплакать. Не из-за моей матери, а из-за того, что его улыбка так напоминает мне его дочь – мою кузину Каролину, которая погибла пару месяцев назад после того, как сбежала из самой жуткой тюрьмы в мире сверхъестественных существ.
Ее отправили туда, когда мы обе учились в девятом классе, и не проходит ни дня, чтобы я не скучала по ней. Но теперь, когда я знаю, что ее больше нет, моя тоска по ней стала еще острее.
Моя мать продолжает вести совещание согласно повестке дня, но после пары минут я перестаю ее слушать.
Наконец, когда я уже начинаю ощущать вкус свободы, она отдает деревянный молоток обратно дяде Кристоферу.
– Последний пункт нашей сегодняшней повестки дня имеет более выраженное отношение к нашей семье. – На его лице появляется гордая улыбка, как и на лице тети Люсинды, которая от воодушевления чуть ли не ерзает на своем кресле.
Напряжение длится всего несколько секунд, после чего дядя Кристофер объявляет:
– Я хочу, чтобы мы все воспользовались этим случаем и поздравили Каспиана с заблаговременным принятием в Салемский университет на престижную программу по изучению сверхъестественных явлений и существ.
Все за столом разражаются рукоплесканиями и радостными возгласами, а я просто сижу и чувствую себя так, будто меня только что столкнули с утеса.
