Тэй Келлер
Как приручить тигра
2
Все бабушкины сказки начинаются одинаково, это что-то вроде зачина: «Давным-давно, жили-были…».
Много-много лет тому назад, когда тигр ходил, как человек…
До́ма, в Калифорнии, за несколько недель до приезда бабушки, мы с Сэм начинали шептать эти слова друг другу. Каждый раз, когда я их слышала, меня бросало в дрожь.
Мы считали дни до приезда бабушки. В первый же вечер ее визита мы вбегали в комнату для гостей и сворачивались калачиком в кровати, по обе стороны от нее.
– Хальмони, – шептала я, – ты расскажешь нам сказку?
Она улыбалась, обнимая нас и увлекая в волшебный, сказочный мир.
– Какую сказку?
Ответ был всегда одинаковым. Нашу любимую.
– Про Унию, – говорила Сэм. Старшую сестру.
– И Эгги, – добавляла я. Младшую сестренку. – Сказку про тигра.
Эта история всегда казалась особенной, словно за словами скрывалась какая-то тайна.
– Поймайте ее для меня, – говорила бабушка, и мы с Сэм протягивали руки вверх, сжимая кулаки, словно хватая звезды.
Бабушка всегда делала вид, что сказки прячутся в звездах.
Она выжидала несколько мгновений, секунда за секундой, и мы слышали, как стучат наши сердца в ожидании сказки. Потом она делала вдох и начинала рассказ.
Но тигр из ее историй – страшный, коварный хищник. А тигр на дороге выглядел иначе. Не думаю, что он хотел съесть меня, хотя мне кажется, что он действительно хотел… чего-то.
Я не знаю, чего именно. Мы все еще медленно едем по улочкам Санбима, но тигра нигде не видно. Наконец мы добираемся до бабушкиного дома – это небольшой коттедж на окраине города. Он стоит на вершине холма, через дорогу от библиотеки, в окружении леса.
Мама сворачивает на длинную подъездную дорожку, и, пока мы поднимаемся на вершину холма, под нашими колесами хрустит гравий.
Припарковавшись, она кладет голову на руль и вздыхает, вид у нее такой, будто она сейчас заснет. Она еще раз вздыхает и выпрямляется.
– Отлично, – мама закидывает руку за подголовник и поворачивается так, чтобы видеть нас обеих. Она изможденно улыбается, бодрясь и желая оставить позади ссоры и тяготы долгой поездки.
– Плохая новость: я забыла зонтики в Калифорнии, – она улыбается. – Так что сейчас придется пробежаться.
* * *
Я смотрю на бабушкин дом. Он кажется волшебным: высоко на холме, с выцветшими кирпичными стенами, обвитыми почти черным плющом, в окнах отблеск света, а ко входной двери ведет лестница в миллион ступеней, ну или около того.
Он ни капли не похож на нашу ванильно-белую квартиру в Калифорнии – в новеньком доме. С лифтом.
– И ты хочешь, чтобы мы бежали по этой лестнице под дождем? – спрашивает Сэм с таким ужасом, что можно подумать, будто мама предложила ей окунуться в яму со слизью улиток.
Мама выдавливает очередную улыбку.
– Что нам какой-то дождик? Правда, Лили?
Правда, думаю я. Я хочу быстрее попасть внутрь и спросить бабушку про тигра. Но в нашей семье не задают простых вопросов. Это ловушка. Она просит меня выбрать сторону.
Я пожимаю плечами.
Но мама не оставляет меня в покое.
– Правда, Лили? – ее улыбка дрожит, словно может рассыпаться. Под глазами мешки, а между бровями залегла глубокая складка.
Обычно мама выглядит иначе. Она безупречна, все у нее на своем месте, все в полном порядке.
– Правда, – говорю я.
Сэм вздрагивает, будто я ее ударила.
– Ну вот и договорились, – с облегчением говорит мама и берется за дверную ручку. – На старт. Внимание…
Тут она распахивает дверцу, вылетает наружу, захлопывает дверцу и пускается бежать. Она мгновенно промокает насквозь и движется не так уж и стремительно, зато старается вовсю – размахивает кулаками, съеживает плечи и наклоняет голову, словно она бык и собирается атаковать дом своей матери.
– Это смешно, – говорит Сэм.
И Сэм не просто вредничает. Так оно и есть.
Я смеюсь, Сэм тоже смеется, и мы смотрим друг на друга. На мгновение мы – сестры, потешающиеся над своей неловкой матерью.
Мне хочется, чтобы это мгновение длилось вечно. Но Сэм отворачивается, берет свой телефон и зарядку от него и засовывает их в лифчик, защищая от дождя.
– Ну что ж, пойдем, – говорит она.
Мне хочется сказать: «Останься», но вместо этого я киваю, и мы выскакиваем из машины.
Я еще никогда не попадала под такой дождь. Он сильный и холодный – слишком холодный для июля, и не успеваем мы сойти с подъездной дорожки, как мои туфли начинают хлюпать и чавкать, а джинсы становятся тяжелыми.
Сэм визжит на бегу, я тоже. Потому что это весело и ужасно одновременно. Глаза от воды щиплет, и я почти ничего не вижу, но от ледяного душа внутри все горит.
Когда мы с Сэм добираемся до конца лестницы, задыхающиеся и промокшие насквозь, из моих легких словно выкачали воздух, а сердце разрывается.
Мама ждет нас на крыльце, что, конечно, мило, но немного странно, потому что она уже должна была войти в дом.
Она качает головой и хмурится.
– Бабушка не отвечает, – говорит она. – Ее здесь нет.
3
– Что значит, ее здесь нет? – шепчу я. И на мгновение я впадаю в панику: ее съел тигр. Но приказываю себе сохранять спокойствие.
Мама вздыхает.
– Я не знаю. Не знаю.
Не понимаю, обеспокоена она или раздражена; дождь стекает по ее глазам и губам, скрывая выражение лица. Я хотела бы знать, что она чувствует, чтобы понимать, что должна чувствовать я.
Сэм колдует над медной дверной ручкой, но упрямая дверь не открывается.
– И что?.. – Сэм смотрит на маму, потом на меня.
С прилипшими волосами и густой подводкой, стекающей по щекам черными полосами, она похожа на мокрую тигрицу. – Мы просто будем стоять здесь и ждать? Под дождем? Неизвестно сколько времени?
Мама вытирает очки о свою промокшую футболку, но это не очень-то помогает.
– Нет. Не думаю. Погодите.
Она огибает дом.
– Куда она? – я складываю руки домиком прямо над головой, чтобы защититься от дождя, но это бесполезно. – Где бабушка?
Сэм молчит. Мы видим, как мама останавливается под окном гостиной. Она постукивает по краю стекла, проводит руками по подоконнику, а потом ударяет кулаком прямо под стеклом.
– Ну конечно, – говорит Сэм с сарказмом в голосе.
Мама распахивает окно. Она оглядывается, прежде чем подтянуться и кубарем влететь в дом.
– Ничего себе! – шепчу я. Никогда не видела, чтобы мама делала нечто подобное.
Сэм качает головой.
– Да уж, ничего себе. Спорю, она так постоянно делала, когда была девчонкой. – Сэм смотрит на меня так, будто не знает, хмуриться ей или смеяться, и я точно знаю, что она чувствует, потому что представлять маму подростком и смешно, и немного страшно одновременно. Странно думать о том, какой была мама до нашего появления на свет.
Но Сэм улыбается, и я чувствую облегчение.
– Наверное, она удирала из дома тусоваться с друзьями.
Я киваю. Когда Сэм в хорошем настроении, ее круглое, как луна, лицо сияет и она снова становится похожа на мою сестру. Я становлюсь к ней поближе – чуть-чуть, так что она ничего не замечает.
Она морщит нос.
– Как думаешь, она бегала на свидания с мальчишками?
– Мне кажется, она не встречалась ни с кем до папы. – Я не могу представить маму с кем-нибудь, кроме папы. А по правде говоря, я не могу представить ее ни с кем вообще, потому что не помню того времени, когда мама и папа были вместе.
И тут же понимаю, что сказала что-то не то, потому что лицо Сэм больше не светится. Она стискивает зубы и отворачивается.
– Это просто наивно, – бормочет она себе под нос.
Мысли о папе вызывают в Сэм иные чувства, чем у меня. Она достаточно взрослая и помнит его. Когда он погиб в автокатастрофе, ей было семь. А мне всего четыре.
– Сэм… – начинаю я, но не знаю, что сказать.
Раньше мне легко было с ней разговаривать. Когда-то я рассказывала ей обо всем. Случись это несколько лет назад, я бы запросто сказала: «Я ТОЛЬКО ЧТО ВИДЕЛА ТИГРА ПОСРЕДИ ДОРОГИ». Причем прокричала бы это ей в самое ухо, потому что не смогла бы сдержаться.
– Только что я видела… – делаю я очередную попытку. Но меня прерывает скрежет замков. Мама отодвигает задвижки и отворяет дверь.
– Быстрей, – говорит она, словно мы могли промокнуть еще сильнее. Мы с Сэм входим, оставляя в прихожей мокрые следы, и по деревянному полу растекаются лужи размером с озеро.
Бабушкин дом будит воспоминания. В кухне-гостиной лиловый обеденный стол и камин, который сейчас не работает. А в дальнем углу тикают старинные напольные часы.
Два каменных льва на камине держат фотографию мамы, это должно привлечь в ее жизнь богатство. Напротив – лягушка, которая охраняет наше с Сэм фото, она оберегает наше счастье. И повсюду – в корзинах, свисающих с потолка и стоящих на столешницах, и в каких-то мисочках – пучки трав и ароматные палочки, чтобы отгонять плохую энергию.
Я делаю глубокий вдох, и от запаха гречневой лапши, шалфея и стирального порошка веет домом.
Сэм не выглядит довольной. Она скрещивает руки на груди и хмурится.
– Э-э, – говорит она. – Что это?
Я следую за ее взглядом. В другом конце гостиной находится дверь в бабушкину спальню, ванная комната и две лестницы: одна ведет вверх, в спальню в мансарде, а другая – вниз, в подвал. Но сейчас перед дверью в подвал, словно баррикада, высится башня из резных корейских сундуков и картонных коробок.
Мама качает головой.
– Очень странно, да? Зачем она это сделала?
Мама кусает ногти и оглядывает комнату. Мельком я замечаю тревогу в ее глазах. Моя радость улетучивается. Это действительно странно. Коробки здесь не к месту. И бабушки нет.
Что-то темное и леденящее шевелится внутри меня.
– Где бабушка? – спрашиваю я.
Мама смотрит на меня и успокаивает.
– О, не переживай. Я уверена, что она либо в магазине, либо у кого-нибудь в гостях. Ты же ее знаешь, – она улыбается грустно и в то же время обнадеживающе. – Ты рада, что мы здесь, Лили?
Что-то происходит, что-то, о чем она не говорит. Мне хочется расспросить маму, но не хочется, чтобы улыбка сходила с ее лица, и я лишь киваю.
Она собирается сказать что-то еще, но тут меня начинает знобить и бросает в дрожь.
Мама удивленно моргает, словно забыла, что мы промокли.
– Так. Погодите. Дайте-ка я поищу, во что бы нам переодеться.
Наши чемоданы остались в машине, но никто не решается снова выходить под дождь, поэтому мама исчезает в бабушкиной комнате.
Через некоторое время она появляется с полотенцами и бабушкиными шелковыми пижамами. Мы с Сэм хватаем две верхние. Бледно-оранжевая мерцает и переливается в моих руках, словно закат. У бабушки даже пижамы прекрасны.
– Я включу отопление, – говорит мама. – Подождите здесь.
Но Сэм, разумеется, не ждет. Как только мама возвращается в бабушкину комнату, она пробирается между коробками и мебелью и устремляется наверх, в нашу спальню, оставляя за собой лужицы.
Я следую за ней, но в нерешительности останавливаюсь. Не хочу быть Маленькой Эгги, которая повсюду ходит за своей унией. Но, в конце концов, конечно, поднимаюсь.
Комната в мансарде старомодная, но уютная, с островерхим потолком, зеркалом во весь рост в деревянной раме и двумя кроватями, застеленными выцветшими стегаными одеялами. Когда мы жили здесь раньше, то сдвигали кровати и сворачивались клубочками рядышком, рассказывая друг другу в темноте разные истории.
Теперь же кровати стоят по обе стороны комнаты, разделенные широким окном.
Сэм сбрасывает мокрую одежду, стирает темный макияж чистым полотенцем, на котором тут же появляется грязное пятно, натягивает черную пижаму с блестками и плюхается на кровать. Матрас под ней скрипит. Прежде чем обернуться ко мне, она находит под кроватью розетку, чтобы подключить телефон.
– Что ты здесь делаешь? Ты должна была ждать внизу.
Сэм всегда ведет себя так, словно мамины просьбы касаются только меня, это очень раздражает, но я привыкла.
Я вздыхаю и вытираюсь, после чего быстро надеваю свою пижаму. Мягкое тепло вызывает дрожь во всем теле, изгоняя холод из промерзших костей. Я втягиваю воздух, надеясь почувствовать бабушкин молочный запах, но чувствую только аромат мыла.
