Уильям Вудворд
Вздор
3
Какого рода книгу собираетесь вы написать? – спросил Майкл после короткой паузы.
– Предполагается художественное произведение. Роман. Вы мне нужны в качестве героя.
– Вот как? Прекрасно? – воскликнул он. – Это дело по мне. Быть героем! К тому же я человек вполне пригодный для триангуляции.
– Что такое? – спросил я. – Пригодный для триангуляции? Это что-нибудь, касающееся книги?
– Да, совершенно верно. Вечный треугольник. Разве вы не знаете, что это такое? Это – сюжет большинства романов. Когда я странствовал по Англии, я работал в двух вечных треугольниках для Герберта Уэльса. Он говорил, что я был самым лучшим типом из всех, какими ему когда-либо приходилось пользоваться в своей триангуляционной работе, а он, черт возьми, знает свое дело.
Я подумал, что должен разъяснить возможное недоразумение, а потому заявил:
– В моем романе, Майкл, не будет никаких треугольников. Книга по своему замыслу должна быть подлинно художественной. Я пишу для интеллектуальных верхов.
– Боже ты мой! – почти вскрикнул он. – Так, значит, я буду героем высшей пробы. Я никогда не рассчитывал на такую блестящую судьбу.
– О, успокойтесь, – возразил я. – Особенно не важничайте. Знаете, для вас это совершенно безразлично.
– Безразлично, вы думаете? – сказал он с некоторым огорчением. – Авторы всегда так думают. Они все это говорят. Да, вам очень и очень следовало бы послушать, как относятся герои к такому высокомерному взгляду на вещи. Некоторые из самых горячих споров в «Клубе героев» были как раз на эту тему. Что, ваша книга будет консервативной или либеральной?
– Мы лучше сделаем ее либеральной, – отвечал я. Мне живо представилось, что сказал мне великий писатель в первой главе.
«Внесите, Майкл, в роман налет либеральной, прогрессивной мысли. Держитесь в стороне от реакционных групп».
– Прекрасно, я уж, со своей стороны, постараюсь не быть реакционером, – чистосердечно обещал Майкл, – если вы сами возьмете на себя заботу обо всем остальном. Какой же у вас сюжет? – Я не знаю…
Действительно, я был поставлен в тупик. По правде сказать, я ровно ничего не знал о том, как мне приступить к роману.
– Я не думал о сюжете. Мне представлялось, что мы должны разработать его вместе с вами.
– Хорошо, мы поговорим об этом за завтраком, – заметил Майкл. – Не зайти ли нам к Генри, на Сорок шестую? Мы там закусим и обсудим все дело.
Глава пятая
Клуб героев
1
Этажом ниже Генри находилась паштетная; этажом выше – ресторан, отдаленно напоминающий парижский. Этот ресторан стремился стать копией Маргэра, что на бульваре «Bonne Nouvelle». Почему это похвальное старание терпело полнейший крах, – не знаю. Быть может, благодаря нашей национальной сухости.
– Расскажите мне, Майкл, о «Клубе героев», – сказал я, когда официант, приняв заказ, удалился. – Вы только что о нем упоминали.
– О! Это – самый настоящий клуб, отвечал он. Разве только с тем различием, что здесь бывает больше споров, и встречаешь больше неприятных типов. Попадаются иногда такие типы. А иногда даже просто мошенники.
– И вы терпите у себя клубе таких неприятных типов? Разве у вас нет каких-нибудь правил? – О-о, как же! У нас есть правила, – отвечал он, – и когда какой-нибудь член заносится три раза на черную доску как тип сугубо неприятный его исключают. Но в сущности на этот счет существуют весьма широкие взгляды. Герой должен проявить себя слишком резко, для того, чтобы быть занесенным на доску. Сами авторы нарушают их душевное равновесие, заставляя делать то, что джентльмены ни в коем случае не должны были бы делать.
– У нас в «Клубе героев» было несколько больших дискуссий, – продолжал Майкл. – Совсем недавно там происходила дискуссия на тему об относительной ценности современного романа приключений и психологического романа. Это был необычайно горячий спор. Шерлок Холмс утверждал, что запутанная интрига – самое ценное в художественном произведении. Над ним смеялись. Почти никто не соглашался с ним, а он ведь прекрасный оппонент.
Я мог беспристрастно оценить точку зрения Шерлока Холмса и высказал свое мнение. Конечно, собственный опыт Холмса привел его к такой высокой оценке романа приключений. Но, в конце концов, это был слишком узкий взгляд на вопрос. Ведь детективные рассказы не бог весть что.
– Некоторые из членов были несколько возмущены этим. Они находили, что Шерлок нелойялен. Видите ли, он сам – герой и обесценивает значение героев. Однако я думаю, он имел право.
– Что думаете об этом вы сами?
– О! я стою на стороне героев, – отвечал Майкл.
Я был рад это слышать, так как наш роман должен был стать романом характеров романом психологическим.
2
Лакей подал камбалу.
– Попробуйте-ка лучше этой рыбы, Майкл, – предложил я.
Он мало уделял внимания еде.
– Имеются только две темы, годных для романа, – утверждал он. – Одна из них – труд, а другая – пол. Человеческая жизнь охватывает только эти две темы.
– Экономика и любовь, да? А как же быть с философским романом, который интересен борьбой отвлеченных идей?
Он откинулся на стуле и обвел сосредоточенным взглядом комнату.
– Философский роман, это – просто трактат по философии, рассказанный героями. Это – выдающийся недостаток французских романистов, и у нас его почти не знают. Люди не живут философской жизнью. Философия, культура – атрибуты жизни вроде новейших удобств в современной квартире. Вы можете ими пользоваться, но можете обходиться и без них. Я думаю, продолжал он, – что все огромные человеческие достиения связаны либо с подавлением, либо с извращением полового чувства, а весьма вероятно, и вызваны ими… Нормальные люди никогда не совершают чего-нибудь значительного. Половой инстинкт заставляет мужчин и женщин бежать и кричать по белу свету точно так же, как он заставляет животных выть и рычать среди джунглей. Всем ценным, что создано в мире, мы обязаны неврастеникам, у которых половое возбуждение было переключено в какой-то вид энергии, не являющейся в сущности ни умственной, ни духовной, – энергии, не имеющей никакого названия.
– А вот как же сэр Исаак Ньютон, пытался я возразить. У него совсем не было половой жизни, а он, несомненно, был величайший творческий гений.
– Да, он был великой творческой силой, – подтвердил Майкл, – но я не могу согласиться с вами в том, что он не знал половой жизни. У него она была – и в высшей степени ненормальная. Он писал за несколько лет перед смертью, что никогда в своей жизни не любил ни одной женщины. Вы согласитесь, что это ненормально. Он был неврастеником и страдал религиозными галлюцинациями. Я думаю, очень интересен тот факт, что Шекспир и Мольер были несчастны в браке, Линкольн жил с женой, к которой был совершенно равнодушен, и любил другую женщину на расстоянии, а у Наполеона было не больше морального чувства, чем у мартовского кота… Жорж-Санд.
– Надеюсь, вы не клоните к тому, что я должен написать роман о свободной любви. Если же это так, то могу сейчас же вам заявить, что у меня нет такого намерения.
У Майкла был удивленный вид.
– В чем дело? Я совсем не думал о вашем романе, – сказал он. Я хотел указать на тот факт, что нормальный человек не является ни сторонником свободной любви, ни аскетом, в то время как все, что было создано в мире великого, почти неизменно обязано своим появлением лицам, которые представляют собой полную противоположность нормальным людям, если не с физической стороны, то, по крайней мере, в духовном отношении.
– Ну, допустим, – сказал я, – мы должны в книге быть искренними, и ничто человеческое нам не должно быть чуждо, но что касается этой нездоровой русской атмосферы, – ей там не место.
Я начинал опасаться, как бы Майкл, проживший слишком долго вдали от родины, не оказался чуждым духу американской жизни.
– Я понимаю вас, – сказал он, – и буду следовать вашим инструкциям. Вы хотите дать в романе человеческое, но не слишком человеческое.
3
– Что касается русских, – заметил он, наливая кофе, – то они в «Клубе героев» причиняют нам немало хлопот. На героев Достоевского стоит посмотреть. То и дело они покушаются на самоубийство! Все они преисполнены духом самоотречения, хотя и едят очень много.
– Воображаю! «Клуб героев» должен быть интересным местом.
– В некотором отношении это так, – продолжал он. – Но было бы лучше, по-моему, если бы там не было такого количества неизлечимых, брюзжащих ипохондриков. Вечно ноет кто-нибудь. Мне хотелось бы, чтобы побольше было таких, как аббат Жером Куаньяр, – этот маленький французский попик из «Харчевни королевы Педок» [Известный роман А. Франса]. Добродушный, с мигающими веселыми глазками, он рассказывает массу маленьких смешных историй о всевозможных людях, причем иные бывают не совсем пуританскими. Господин аббат совсем не обращает внимания на обет воздержания, он съедает свой обед за столиком в саду и грациозным жестом поднимает свою кофейную чашечку. «Воображение помогает мне, – говорит он. – Здесь, в этой чашке, у меня красное вино из ронской долины». – Одним из самых любопытных типов в клубе является капитан Джозефа Конрада, крепкий старый моряк, продолжал Майкл. – Голова у него так затуманена, что иногда он не может найти выхода на улицу и, как ни в чем не бывало, начинает читать газету, держа ее вверх ногами. Как-то недавно, слышу я, Вильям Бэрнс говорит ему… – Бэрнс как сыщик всегда смотрит вглубь вещей, – и вот, я слышу, Бэрнс говорит этому самому конрадовскому капитану: «Что такое с вами, капитан? У вас совсем обалделый вид. Слишком много хватили хуча?» – «Нет, какой там хуч! – отвечал капитан. (А говорит медленно, с трудом.) – Это все Конрад! Вы знаете, мой милый, – продолжал он, – пока я не встретился с Конрадом, у меня ни разу во всей моей жизни не было никаких сомнений ни в чем. Теперь в голове у меня такая путаница: сомнения, подозрения, колебания, угрызения совести, затемнение сознания и бог знает что еще. Я не могу даже разбираться в своей карте! Я не знаю, что сегодня: среда или весенний день 1887 г.! По желанию Конрада я должен был впасть в какую-то абстракцию или во что-то другое – уж не помню, как он называл это – по поводу великолепного пурпурного и золотого тропического заката. Я должен был, как глупый осел, посадить старый гукар на риф. Что вы на это скажете? А я знаю теперь только одно: ужасная судьба тяготеет надо мной». – Некоторые из членов этого клуба, – продолжал Майкл, – совершенно невероятные существа, прямо жаль их! Они явились сюда из третьесортных романов. Понимаете? Настоящие тени. Можно через них смотреть. Даже можно проходить через них, идешь, как будто среди какого-то тумана. Другие – просто бревна, на их лицах не больше выражения, чем вот на этой стене… Старый полковник Ньюком… Знаете вы старого седого полковника?
Я кивнул головой.
– Вы хотите сказать – полковника Ньюкома из теккереевского романа? Конечно, я читал «Ньюкомов».
– Благородная душа! – сказал Майкл, – хотя и страшен, когда выходит из себя. Однажды после завтрака, когда около двадцати этих глупых теней и бревен восседало в гостиной клуба – у некоторых из них не хватало даже жизнеспособности, чтобы просматривать журналы или играть в солитер [Детская игра с шариками на специальной доске. В эту игру играют без партнеров], – полковник вышел из себя. Он в бешенстве ходил по клубу, с газетой в одной руке и с очками в другой. По его мнению, величайший позор – разрешать авторам выпускать в свет такие болезненные плоды творчества. «Должен быть издан закон против этого, – говорил он. – Кто-нибудь должен сделать об этом запрос в Палате общин».
– Вы можете сообщить ему, Майкл, – сказал я, что закон о литературном ученичестве сейчас разрабатывается и скоро войдет в силу. Он не допустит выхода в свет таких незрелых произведений. О нем был дан благоприятный отзыв Сенатским комитетом по делам печати. По проекту, от автора, прежде чем он получит разрешение писать, будет требоваться семилетний ученический стаж под руководством таких мастеров, как Джордж Мур или Зейн Грей. Он прежде всего должен иметь документ как романист-поденщик, а легкомысленные диллетанты, которые, не имея аттестата, водят пером по бумаге, будут подвергнуты суровому наказанию. Вот почему я так спешу со своим романом. Я хочу с ним разделаться раньше, чем закон войдет в силу.
4
– Ну, как обстоит дело с сюжетом? – спросил Майкл.
– С каким сюжетом?
– С сюжетом вашего романа. Вы его еще не разработали?
– Нет, я его еще не оформил. Надеюсь, вы мне поможете выдумать сюжет.
Он отрицательно покачал головой.
– Я не признаю заранее заготовленных сюжетов, – заявил он.
– Почему так?
– О, это большое неудобство, ибо нельзя лавировать. Почти все герои, с которыми мне приходилось встречаться, были против них.
– Прекрасно, – сказал я и действительно почувствовал облегчение. Ответственность за создание сюжета несколько пугала меня.
– Что же вы тогда предлагаете?
– Моя идея, если вы хотите знать, – сказал он, – заключается в том, чтобы соединить в одном месте группу людей и в остальном предоставить их естественному ходу событий. Сюжеты имеются повсюду.
– Это мне нравится, согласился я, – но у меня нет людей. Вы – единственный герой, который у меня имеется.
– О, об этом нечего беспокоиться, – отпарировал он. – Здесь, вокруг нас, живут семь миллионов человеческих существ. Я могу выйти из этой комнаты на улицу и завязать роман в пять минут… Но этого не следует делать. Мы должны выбрать место действия.
– Совершенно верно, – сказал я. – Мы должны раздобыть интересных и значительных людей. Это необходимо для того, чтобы их слова имели какой-нибудь вес.
Майкл откинулся на стуле и задумчиво стал пускать в потолок кольца дыма.
– У меня явилась идея, – сказал он. – Не знаете ли вы случайно Ричарда Эллермана, автомобильного магната?
– Нет, не знаю. Я, конечно, слыхал о нем, как и каждый человек в Соединенных Штатах.
– Так вот, он живет в Доббс-Ферри, продолжал Майкл. Я его знаю, а сын его один из моих близких друзей. За последние шесть месяцев он не раз пытался заставить меня взять отпуск и погостить в их имении, в Доббс-ферри. Они называют это место «Тенистым Лугом».
Доббс-ферри, это – предместье Нью-Йорка, находящееся от него в двадцати милях вверх по Гудзону. От местечка веет спокойным старосветским очарованием. Деревня, – в ней одна извилистая улица, застроенная лавками, окаймляет пригородные дачи, за которыми расстилаются великолепные имения.
Я тщательно обдумывал это предложение. Но размышлял я впустую, ибо я имел дело с материалом, не знакомым мне по личному опыту. Невелика беда была бы рискнуть.
– Прекрасно, согласился я, – это мне нравится. Я полагаю, ваша идея состоит в том, что я должен отказаться от всякой мысли о сюжете и писать только о том, что случится.
– Да. Такова моя идея. Мы начнем с Эллерманов. Вы что-нибудь о них знаете?
– Почти ничего. Он – важная птица в автомобильной индустрии. Я знаю только это.
– Тогда я расскажу о них, чтобы вам было понятно общее положение вещей. Ричард Эллерман стоит по крайней мере шестьдесят миллионов долларов. Описывая его, я прежде всего об этом упоминаю, ибо в нем это самое главное. Шестьдесят миллионов долларов! Кругленькая сумма! По внешности он – крупный мужчина, пожалуй, слишком толстый, с широким лицом, с мощным подбородком, с волосами, тронутыми проседью, и с утомленным взглядом…
– Я знаю, – сказал я, я видел его портрет. А что он собой представляет как человек? О чем он думает?
– О деньгах и власти, – отвечал Майкл. Он способный человек. Способный… способный.
– Способный в каком отношении? – спросил я. – Способен ли он на что-нибудь иное, кроме добывания денег?
– Нет, и он нимало не нуждается в каких-нибудь других способностях, – сказал Майкл и посмотрел на меня с легким удивлением. – Его способность заключается в глубоком понимании современного мира. Он близорук и одержим страстью стяжать; мысли его направлены по коротким, прямым, непосредственно ведущим к цели линиям. Он не плох, в компании несколько молчалив, хотя не лишен чувства юмора.
– Вы ему нравитесь?
– Н-н-да… в некотором отношении, – отвечал Майкл. – Ему нравятся люди, которые его забавляют. Он не придает никакого значения моим идеям. Идеи очень мало значат для него, если им не сопутствует власть или деньги. То обстоятельство, что я не приобрел себе состояния, является для него доказательством моего ничтожества. Ему никогда не приходило в голову – и он, вероятно, не мог бы этому поверить, что я никогда не стремился составить себе капитал. Таким образом между нами создались прекрасные отношения.
– Я рад этому, – сказал я, – мне было бы очень неприятно, если бы ваше пребывание в Доббс-Ферри доставило вам тяжелые минуты.
– Не беспокойтесь, – засмеялся он. – У меня достаточный запас веселья. Теперь позвольте мне рассказать вам о Бленч. Это – вторая жена Ричарда Эллермана. Раньше она была знаменитой дивой комической оперы и выступала под именем Бленч Рейнер. Она много моложе своего мужа. Он женился на ней десять лет назад.
– Я видел ее на сцене. С тех пор прошло уже много лет. Тогда она была еще Бленч Рейнер, – вставил я.
– Это очень забавная история, история его ухаживания и женитьбы, – сказал Майкл. Однажды вечером он отправился в театр и увидал ее в первый раз. На следующий день он купил театр… Я хочу сказать: купил здание, откупил у компании все дело и пригласил ее в этот же вечер на ужин… На следующий день он послал ей жемчуга, стоимостью в шестьдесят тысяч долларов, и лимузин, и она была этим так польщена и взволнована, что еле-еле могла в тот вечер довести спектакль до конца. Дня через три он явился к ней на квартиру в десять часов утра, приказал горничной поднять ее с постели и одеть и заявил, что он пришел жениться на ней. Они немедленно повенчались. Вот и все.
– Он заставляет говорить свои деньги, – заметил я.
– При случае, он заставляет их даже кричать, – добавил Майкл.
– Своего рода пещерный человек двадцатого века, – пояснил я.
– Вы с полным правом его можете так называть. Я знаю Ричарда Эллермана-младшего гораздо лучше, чем его отца и мачеху. Его обыкновенно зовут Бинго Эллерман. Вы, может быть, слыхали о нем?
– Должен сказать, что слышал, – прервал я Майкла. – Бинго Эллерман! Еще бы! Он попадает в газеты чуть ли не каждый месяц. Боже мой, неужели вы дружите с такого рода людьми?
– Да. Он порядочный человек. Вы его не знаете, а я знаю.
– Газеты его называют «пенсионным фондом хористок», – сказал я.
– Называют и так, заметил Майкл. – Это его достаточно характеризует. Чем же плохо быть пенсионным фондом, если у вас есть деньги и склонность к тому?
– Плохого нет ничего, – сказал я. – Все в порядке вещей.
– Ну, конечно. Мать Бинго, умирая, оставила ему все свое состояние, которое было вложено в трест, – продолжал он. – Ему двадцать восемь лет, и его доход равняется тремстам тысячам долларов в год. Он живет в отеле «Олимпия», в этом отеле с квартирами, что находится на Бродвее, вблизи Семьдесят второй. Теперь вы в курсе дела. Мой план состоит в том, чтобы зайти завтра утром к Бинго и принять его приглашение отправиться в Доббс-Ферри. У него никогда не бывает никаких дел, так что, без всякого сомнения, он выразит готовность отправиться вместе со мной в их имение и…
– И затем дальнейшее мы предоставим естественному ходу событий, – сказал я. – Прекрасно. Это мне нравится.
– Я попросил бы вас сделать мне одно одолжение, – заметил он.
– Хорошо, Майкл, заявил я. – Если это не особенно сложно, – я сделаю.
– Мне хотелось бы, чтобы вы сами стояли в стороне от всей интриги, – сказал он. – Быть может, я неправ, но у меня такое впечатление, что вы готовы вмешиваться в работу над каждой страницей и препятствовать естественному течению событий… Этого не должно быть. Помните изречение Флобера?
– Нет, не помню изречения Флобера, – отвечал я, слегка пристыженный своим невежеством. – Видите ли, я не настоящий литератор.
– Ну, это не важно, – сказал он. – Изречение Флобера гласит: «L’artiste ne doit pas plus apparaître dans son oeuvre que le dieu dans la nature».
– Но бог всюду проявляется в природе! – воскликнул я.
– Да, я знаю это, – согласился он, – но бог все-таки не вмешивается все время в людские дела. И вы не создадите романа, если будете издеваться над вашими героями. Вспомните этого несчастного капитана из клуба.
– Прекрасно, – согласился я. Я буду от всего этого держаться в стороне.
Глава шестая
Сказочный людоед
1
Когда Майкл позвонил, дверь квартиры на третьем этаже «Олимпии» чуть-чуть приоткрылась, и глаз, черный, как смоль, глаз, не связанный, по-видимому, с человеческим телом, показался на мгновение в щели. Майкл хотел заговорить, как вдруг бестелесный глаз исчез, и дверь захлопнулась.
– Клянусь честью, – пробормотал Майкл, – это что-то вроде фильма «Приключения Полины!» Теперь только и жди, что откроется трап у меня под ногами.
Он окинул взглядом обширный роскошный холл с его золотисто-голубым ковром и жесткими канапе, обитыми парчой, и стал соображать, что лучше – сесть и подождать или опять сделать попытку позвонить. Пока он пребывал в нерешительности, дверь опять чуть-чуть приотворилась, и теперь в поле зрения Майкла появился веселый голубой глаз. Мгновение спустя сам Майкл находился уже по ту сторону двери, чувствуя в своих плечах боль от страшного приветственного удара по спине.
– Ну, Майкл, как поживаете? – крикнул обладатель голубого глаза, белокурый великан в пижаме, разукрашенной необычайными подсолнечниками.
– О, у меня все благополучно, – отвечал Майкл. – Почему такая предосторожность?
– Я думал, что, быть может, вы – газетный репортер. Нижний холл битком набит ими. В этом причина военных предосторожностей, с верным Матсу в качестве стража наружного вала.
– Я сообщил наверх свое имя, Бинго. Девушка из конторы в нижнем этаже телефонировала обо мне, когда я поднимался на лифте.
– Да, я знаю, но я думал, что, быть может, кто-нибудь из этих артистов увяжется за вами наверх. Садитесь. – Бинго дружественно махнул рукой по направлению стула, а сам нырнул обратно в постель. – Хотите позавтракать? Нет? Тогда выпейте, покурите, возьмите утреннюю газету, вообще распоряжайтесь всем, что здесь есть. Очень рад вас видеть.
Майкл снял со стула фрачную рубашку и пару бальных туфель и сел.
– Из-за чего сейчас волнуются газеты?
– Хэ-э! Бинго помахал рукой с жестом отчаяния. Я опять попал в историю. Какая-то девушка, почти совсем мне незнакомая, обвиняет меня в нарушении обещания. Вот вам крест, – я здесь ни в чем не повинен. – Он торжественно перекрестил указательным пальцем подсолнечник, находящийся как раз над левой стороной груди. Это просто шантаж!
– Ну, пусть она и делает, что ей заблагорассудится, – заявил Майкл. – Если у нее нет никаких доказательств, вы легко выиграете дело в суде.
– Вы так думаете? – Бинго посмотрел цинично, насколько это ему позволяли его смеющиеся голубые глаза и ребяческое выражение лица. – Вы – великий философ, мой милый Майкл, но вы не знаете суда присяжных. У меня уже было перед этим два случая обвинения в нарушении обещания, и, ей-богу, никогда в жизни я не стану никому делать предложения выйти за меня замуж. Если когда-нибудь девушка коснется в разговоре со мной этого вопроса, я обращусь в бегство, как трусливый заяц. Я самый заядлый противник брака!
Он выскочил из постели и направился в ванную.
– Ну, а почему не откупиться от девушки? – спросил Майкл. – Это был бы, по-моему, самый простой способ от нее отделаться.
– Конечно! Вы как раз попали в точку. Мы это и намереваемся сделать. Мой опытный адвокат м-р Кэсвел из фирмы «Кэсвел, Риплэй, Хэнт, Мур и Мэстин» именно это и должен сделать в своей конторе сегодня в полдень. Она требует сто тысяч долларов, мы предлагаем ей десять и поднимаем до двадцати. Знаете, вроде того, как это бывает в игре в покер. Кэсвел говорит, что ее адвокат – специалист по шантажным делам и обыкновенно берет десять тысяч за шантаж. Ну, значит, и девушка получит десять. Вот и все.
– Все идет, как по маслу, – заметил Майкл.
– Ну, а газеты… – жаловался Бинго. – Что же нам сделать с этими молодцами, что дожидаются внизу? Если я не повидаюсь с ними, они все-таки что-нибудь да напишут. А если я повидаюсь, они напишут еще больше.
