Ульяна Соболева
Ничья его девочка
Глава 1
Было очень холодно. Так холодно, что у меня зуб на зуб не попадал, а дырявая куртка ни черта не грела. Ужасно хотелось курить. Не просто потому что хотелось, а от голода. Иногда покуришь, тошнить начнет, и есть не так хочется. Особенно сейчас, когда со всех сторон доносились запахи праздника, и вокруг меня домашние дети жрали сладкую вату, чавкали хот-догами, шаурмами, шелестели обертками шоколадок, и мой желудок сводило болезненными спазмами, а на глаза слезы наворачивались. Нет, не от зависти. Нас напрасно завистливыми считают, не завидуем мы, все гораздо хуже – мы отнять хотим и отнимаем, если можем. Те, кто посильнее, выдирает зубами с мясом. А слабые так и шатаются от голода или дохнут. Думаете, официально озвучивают – сколькие из нас коньки отбрасывает по детдомам? Эпидемиями гриппа прикрываются, врожденными болезнями, родителями наркоманами и плохой наследственностью, пороками сердца. А мы дохнем совсем от другого, и никому до нас нет дела. Я вот не помню себя в детстве. И нет, у меня не амнезия. У меня какая-то серьезная психологическая травма, и я специально не хочу ничего вспоминать. Так говорит наша психолог, при этом забывая доложить куда надо о том, что у меня на руках синяки и губы часто разбиты. Не так с педагогами разговариваю. Хамлю, не подлизываюсь, сбегаю. За это меня можно бить в воспитательных целях. И не только меня. Нас всех. И жаловаться некому. Я как-то пригрозила, что сбегу и расскажу, что тут творится, так меня в лазарет отправили и к кровати привязали. Сказали, что сама головой о стены бьюсь и, если так продолжится, отправят в психушку. Одна уже там побывала, теперь улыбается все время и молчит. Ее, правда, больше не бьют… но я лучше битой буду.
Обернулась назад, натягивая серую пацанячью шапку на уши и всматриваясь в толпу – видать, не заметили, как я смылась. Им не до меня, там мелких куча. Вывезли убогих в центр на День города погулять и подарки от мэра получить, речь его умную послушать с песенками и плясками. Раздадут всем кулечки и под зад коленом. Что-то вроде три конфетки, три вафельки и печенька. Нате – жрите, не ревите. Подачку с барского стола… С Барского. Как в тему звучит. Захар Барский – наш мэр и по совместительству самый богатый человек в городе. Я, конечно, плохо во всем этом разбираюсь, но точно знаю, что он миллионер и его все боятся. Даже заведующая наша, Марфа Степановна, когда его имя говорит, то всегда тише, чем обычно, и всегда хвалебные оды напевает. Так что впечатление создается, что он не мэр, а сам дьявол, который за одно неверное слово утащит ее в преисподнюю. Вроде как он нашему детдому средства жертвует. Его руководству, разумеется. Степановна ж недавно дачу достроила, и сыночек ее в университет поступил. Она фотками весь свой кабинет обвесила. Гордится наворованным. Интересно, почему фотки мертвых воспитанников не вешает на долгую память?
Я на руки замерзшие подула, пытаясь отогреть, и в карманы спрятала. Нос покалывает от холода, и я точно знаю, что он сейчас красный. Да и вообще страшная я в куртке этой облезлой, джинсах на два размера больше и рожей конопатой. К Барину нашему меня точно не подпустят и на пушечный выстрел. А мне надо. Очень надо к нему. Пусть знает, что я живая, пусть больше не спит спокойно, и мне страшно становится, а вдруг этот дьявол прибьет меня потом на хрен? Кто он и кто я? Только слишком хорошо ему живется, пусть делится, пусть хоть немножко и мне даст. Чтоб я с этого ада сбежать смогла и жить где-то далеко, учиться, умной стать и тоже деньги зарабатывать. Я, может, книги писать хочу или дизайнером одежды быть. А не в училище да в общежитие. Мне сказали, что мама моя дизайнером была, а отец… у отца свой бизнес был, очень крутой бизнес, с самолетами связанный. Только никто этого не знает… я и сама не так давно узнала.
Снова по сторонам осмотрелась, на меня какая-то девка уставилась в шмотках дорогих, сотовый в руке сжимает, губы накрашены, волосы блестят под пушистой шапкой. Бесит, когда так пялятся, с жалостью и каким-то снисхождением. Типа я зверушка бездомная. Я, может, счастливее ее в тысячу раз. Не в шмотках и бабках счастье.
«А в их количестве, Назарова, запомни!»
– Че смотришь, дура лупатая?
Исподлобья на нее, и она тут же глаза отвела. Шавка трусливая. Они нас, детдомовских, всегда боятся, аура у нас такая злая, голодная. Старше мы всегда выглядим, умнее, выживать привыкли. На большой уличной сцене кто-то постучал в микрофон, по бокам площади включились большие мониторы. О, шоу начинается. Сейчас всем расскажут о процветании родного города, о достижениях, о том, сколько улиц отремонтировано, памятников покрашено. Ублюдки. Лучше б рассказали о том, сколько денег на детские дома выделяется и как там жрать нечего, и как в овсяной каше с утра личинки и черви плавают, как детей воспитатели линейками по спине и по голове бьют. Как мешками еду выносят, а нас баландами кормят и заварку трехдневную в чай кладут, она плесенью воняет. Зато у заведующей грамоты висят, награды за успехи детского дома №15. Не за ее успехи, а наши.
Снова запахло хот-догом, и у меня громко в животе заурчало. Чееерт, как же есть хочется. Даже больно становится внутри, жжет как будто. Рядом со мной баба какая-то стоит – крашеная блондинка, ребенка на руках держит, а тот шариком размахивает. Она в сапожках красных блестящих на каблуках, белом пальто, от нее духами пахнет и другой жизнью. Мне такая не светит даже во сне. Я вообще сны редко вижу, а если и вижу, мне еда снится. Много-много еды. Я ем и никак не могу наесться. Так что я не на ее сапоги и пальто смотрю, а на сумочку кожаную, чуть расстегнутую сбоку так, что краешек кошелька выглядывает. Снова на ребенка посмотрела, он шариком махнул и мне улыбнулся во все свои два передних зуба. Людей я не люблю, а детей да, дети мне нравятся. Маленькие. Честные они, настоящие. Это потом из них вот такие равнодушные вырастают, брезгливые.
Я на монитор снова взгляд перевела. Не буду сегодня ничего тырить… не нужно. Потом подарков барских поем. Там и конфеты будут, и вафли. Но как назло кто-то рядом постоянно чавкал, шелестел, хрустел, и урчание в животе становилось невыносимым. Я сама не поняла, как тот кошелек достала и сразу пошла сквозь толпу на выход.
– Мой кошелек! Там права! Там… она украла. Девка! Вон она – в шапке серой!
– Ах ты ж сучка! Эй! Держите девку в черной куртке, она кошелек у женщины украла.
Твою ж мать! Я начала расталкивать толпу, бежать вперед, оглядываясь на преследующего меня борова с красной рожей. За ним еще парочка активистов увязалась. Так интересно, когда детей педофилы в кусты утягивают, женщин насилуют, так активистов днем с огнем не сыщешь, а на меня мелкую целая толпа. Че? Я ж самый страшный ужас улиц, меня скрутить в два счета можно и стать великим героем.
– Держите воровку! Вон она, рыжая гадина! Кошелек украла!
Ну все. Шапка, зараза, свалилась с головы, и теперь я сверкала на всю площадь своими ярко-рыжими космами. Прям движущаяся красная мишень. Твари. Ну что им неймется. Всегда ж по хер всем. А с моим счастьем прям отряд Робин Гудов образовался. Я на ходу кошелек открыла, деньги быстро достала и отшвырнула его, пнула ногой. Думала, отвяжутся, но нет, за мной все равно гнались. Даже мент откудова-то*1 выискался и теперь сверкал желтым жилетом поверх формы, пузатый, как шарик, но, гад, не отстает, руками размахивает. Этот если сцапает, будет худо, может и дело завести, а потом Степановна места на мне живого не оставит и в подсобке на неделю с тараканами запрет. Тараканы – это жесть. Тараканов я боялась очень сильно. И она, сука старая злобная, это прекрасно знала.
Каким образом я выскочила с другой стороны сцены, прямо за тремя огромными машинами и выкатилась под ноги охраны Барского, я так и не поняла, но меня толкнули в спину, и я, проехавшись на животе, ободрала щеку об асфальт и клюнула в него переносицей. От боли потемнело перед глазами, и я шмыгнула, втягивая кровь, но она все равно под носом размазалась.
– Держи воровку! – кто-то проорал сзади. Видимо, тот мент, но его ближе не подпустили. А потом голос и вовсе стих. Правильно, к дьяволу близко подходить нельзя. Даже ментам.
Меня тут же схватили за шиворот и подняли в воздух. Но я уже ничего не слышала и не видела…. потому что ОН совсем рядом стоял, с кем-то говорил по сотовому. На красивых крупных пальцах поблескивало кольцо. А на широком запястье – диск часов. На возню в толпе даже не оборачивался, а у меня сердце так заколотилось внутри, что дышать нечем стало. Впервые так близко увидела и даже ошалела от этого. Не таким он мне представлялся. Другим. Страшным, старым, противным. Зло ведь не бывает вот такое… Оно должно выглядеть, как зло! И я напротив этого зла пышущая праведным гневом стою, говорю кто я, и оно растворяется, исчезает. А сейчас не просто страшно стало, а я вдруг уменьшилась ростом, размерами и вообще в козявку превратилась. Потому что зло имело реальные черты и оказалось намного ужаснее именно своей холодной отстраненностью. Оно излучало тяжелую ауру опасности, и от страха начинало дрожать все тело.
– Отпустите! Отпусти-те-е-е-е! Ничего я не брала! Врет он!
Изловчилась и укусила охранника за руку, тот невольно разжал пальцы, а я вперед рванула прямо к Барскому, и тут же меня снова схватили, руки за спину заломили и наклонили вниз, лицом к асфальту, удерживая заодно и за волосы. Коса расплелась, и лапы красномордого зарылись мне в космы, причиняя адскую боль. Кровь капнула вниз, и я потянула носом. Отчего-то стало стыдно, что я такая жалкая, захотелось смыться. Я передумала что-то говорить. К своим хочу. Подарки получать и ни о чем не думать. Я даже согласна, чтоб меня отхлестали линейкой.
– Отпуститеее! Сейчас же! Уродыыыы! Больнооо! – завопила так громко, что Барский все же обернулся. А я замерла. Меня глаза его ввели в ступор. Очень красивые и в то же время – страшные глаза. Волчьи. Не знаю, почему именно это сравнение пришло на ум. Они у него очень светлыми оказались, бледно-голубыми. Холодного цвета. Ледяные какие-то. Взгляд неподвижный, и, кажется, даже воздух покрывается инеем, замерзает почти невидимыми тонкими паутинами. Брови слегка на переносице сошлись, и губы сочные чуть брезгливо поджаты, седина на висках поблескивает, запуталась в темно-каштановых волосах. Не красивый, нет, но я отчего-то пошевелиться не могла и даже моргнуть.
На нем пальто стального цвета, воротник голубой рубашки идеально отутюжен, бордовый галстук контрастирует с темно-серым пиджаком. И я не знаю… не смыслю ничего ни в моде, ни в том, насколько стильно он одет. Я вообще это слово из телевизора выцепила, но я точно знаю, что шикарно, особенно вот та золотая полоска на галстуке. Так шикарно, что я бы побоялась коснуться его пальто своими грязными пальцами. Но тут же захотелось это сделать. Схватиться за него и оставить следы. Пусть корчится от гадливости. Наверное, именно тогда я и влюбилась в него… ужасно влюбилась, намертво.
– Уберите это отсюда. – и отвернулся, собираясь сесть в шикарный серебристый джип.
Это?! Он назвал меня ЭТО. Злость была столь сильной и ослепительной, что казалось, меня живьём подпалили. Слезы на глаза навернулись. Я бы не осмелилась… да, шла за ним, но не осмелилась бы сказать то, что хотела, а сейчас словно черт в меня вселился, и я заорала что есть мочи.
– Не Это! А Есения Назарова! Помните такую? На-за-ро-ва!
Темные брови нахмурились еще больше, и мощные челюсти сжались. Стало страшно втройне, даже мурашки вдоль позвоночника пробежали, и поджались пальцы на ногах. Если в природе и существует жуткий и тяжелый, как камень, взгляд, то я впервые его увидела вживую.
Где-то в подкорке мозга прозвучало его голосом «расстрелять», и послышалась автоматная очередь, я даже увидела себя, падающую на землю с красными дырками в груди. Но меня это не остановило…
– А Сергея Назарова и жену его Людмилу помните? Или память у вас такая же недолговечная, как и ваши обещания?!
Охранник отвесил мне пинка сзади и дернул за волосы еще сильнее.
– Заткнись, шваль! Хотите утоплю сучку наглую? Зубы ей повыбиваю?
Назаров спокойно осмотрел меня с ног до головы, настолько спокойно, что от этого спокойствия у меня дух захватило и дышать стало больно от страха, потом поднял такой же жутко-спокойный взгляд на охранника, словно меня здесь не было, или я какая-то грязь, не достойная даже слова:
– Не хочу. В машину ее, пусть не орет тут, и вези сам знаешь куда. Да так, чтоб журналисты не видели. Давай, быстро.
Боров красномордый потащил меня за волосы к машине, накрыв мне рот ладонью, я брыкалась и вырывалась, но против него казалась себе бесполезной и беспомощной гусеницей. Боже! Зря я это сказала! Зря! Выждать надо было, как Аська говорила, умно надо было, а не вот так. Сейчас пришибут, и все… он может. Он много лет назад смог и сейчас сможет. Закопают в лесу, и не найдет никто. В этом городе каждая тварь ему ноги целует, ковриком стелется. Дура, Сенька, ты дура. Не отомстишь ты за родителей, никогда не отомстишь. Потому что идиотки мстить не умеют, идиоток быстро убирают, и они вечно молчат.
*1 – здесь и далее слова и словосочетания, свойственные манере речи героев (прим. автора)
Глава 2
Страшно было всю дорогу. Два мужика по обе стороны от меня даже не шевелились и на меня вообще не смотрели. Сидят на полном морозе. Я попыталась пнуть каждого по очереди локтями, но им было совершенно по фиг и на это. Ублюдки связали мне руки сзади рукавами моей же куртки, и теперь я сидела, как псих в робе. Связали, потому что я царапалась и норовила выколоть кому-то глаз. С удовлетворением посмотрела на три ссадины на щеке борова. Так тебе и надо, урод, жаль, у меня когти не ядовитые, а то б воспалилось, но надеюсь, что достаточно грязные. Посмотрела на дорогу в лобовом стекле, и стало еще страшнее, какая-то местность с частными домами и недостроем. Все, Сенька, тут тебя и похоронят, и могилы родителей ты никогда не найдешь. Так и будешь валяться в безымянной ямке, и тебя сожрут черви. От мысли об этом что-то закопошилось в желудке и начало тошнить. Я ужасно боялась насекомых и червей в том числе.
– Куда вы меня везете, придурки? Меня искать будут. Ясно? Вашему мэру потом не поздоровится. Может, его вообще педофилом сочтут и судить будут. Вы подумайте, как это серьезно. Вы без работы останетесь, сопьетесь, будете бомжами. Отпуститееееее! Сволочииии!
Ноль эмоций. Вот же ж уроды. Я начала орать еще громче, чтоб заставить их просто меня выкинуть, но вместо этого красномордый надавил мне на щеки и засунул мне в рот мою же шапку. Лучше б молчала. Эту шапку последний раз лет сто назад стирали. Мне ее Славка подарил незадолго до своей смерти. И я нарочно ее в стирку не отдавала. Вот теперь буду жевать грязь и пыль. Это боров точно за бомжей разозлился. Мы приехали довольно быстро в какой-то недострой с двором, заваленным мусором и огромными кусками пенопласта, белые шарики разнесло по земле, и казалось, что именно здесь выпал снег. Представила себе, как он орошается моей кровью и становится красного цвета. Точно. Вот здесь они меня убьют, потом во дворике прикопают. Я мычала от страха, потом успокоилась, увидев, что машина проехала через двор и выехала на другую дорогу. Черт. Так можно и заикой стать.
Мы въехали на территорию каких-то невозможно крутых особняков, на которые и смотреть было страшно, не то что представлять себя внутри них. В таких живут обычно маньяки и замуровывают свои жертвы в стены. Да, да, да, у меня прекрасное воображение, и я хочу быть писателем. Если доживу. Но и снова мимо, джип понесся дальше и затормозил возле шашлычной на проселочной дороге. Мои следующие мысли вообще полный треш и хардкор, я их даже проговаривать вслух не стану. Меня в холодный пот бросило, и я мысленно начала вспоминать молитву, которой меня учила баба Дуся, наша уборщица. Но вспомнить так ничего и не смогла.
Из машины меня достали за шиворот и буквально отнесли внутрь здания, пронесли мимо деревянных столов, в какое-то отдельное помещение, посадили на стул и придавили к спинке руками. Ну вот и все. Сейчас свяжут и будут резать на шашлык. Я зажмурилась так сильно, что перед глазами начали расходиться круги.
– Не надо со мной ничего делать. Пожалуйста. Я так ляпнула. Я же ребенок. Никому ничего плохого не сделала. Отпустите меня!
– Армен, принеси мне вина и мясо, как обычно. Ты знаешь.
Голос… я слышала его всего лишь один раз, но сейчас тут же узнала, и мурашки порасползлись в разные стороны, покалывая кожу. Начала саднить щека, и разболелся нос. Запоздалая реакция. Даже представить страшно, что я увижу в зеркале.
– Так как там тебя зовут?
До меня не сразу дошло, что сейчас он говорит со мной, а еще больше разозлило то, что кляп у меня изо рта так и не вытащили. Я замычала, и тут же рот освободился. Сплюнула на пол, а губы вытереть так и не смогла, пришлось елозить физиономией о куртку.
– Есения зовут.
Так и не открывая глаз.
– Фамилия!
– Назарова.
Никакой реакции. Подошел, видимо, официант, что-то поставил на стол. Я открыла один глаз, потом другой. Барский сидел напротив меня и аккуратно разрезал мясо на мелкие куски совершенно спокойно. Вблизи он казался мне еще страшнее.
Каждое движение размеренное, не резкое. Вначале долго на пальцы его смотрела. Ногти ровно острижены, аккуратные, чистые, на запястье вены проступают.
Потом перевела взгляд на лицо. Не красивое, грубоватое, ассиметричное, с крупным носом с горбинкой, полными губами, квадратным подбородком и широкими скулами, покрыто седоватой щетиной. Волосы аккуратно зачесаны назад и поблескивают сединой на висках и над высоким лбом, через который пролегают три морщины. Он снял пиджак, и теперь на нем была надета темно-серая жилетка поверх голубой рубашки, на рукавах поблескивают какие-то брошки. Никогда таких не видела, но смотрится шикарно. Поднял на меня взгляд, и я сильно вздрогнула. А вот глаза у него, и правда, страшные. Нет, они очень красивые, большие, с тяжелыми веками, с глубокими морщинками у висков, длинными ресницами, и в то же время их выражение заставляет покрываться мурашками и судорожно втягивать воздух. А бледно-голубой цвет завораживает и в то же время отталкивает из-за холода, которым от него веет.
– И? Что ты еще говорила. Повтори.
– Так… ничего особенного. Отпустите меня. Что плохого я вам сделала? Я пошутила ведь.
Я перевела взгляд на мясо, и в животе громко заурчало. Стало стыдно и захотелось провалиться сквозь землю. Но он даже не обратил внимание. Промокнул губы салфеткой и отпил вино.
– Ты фамилии и имена назвала. Знакомые мне фамилии и имена. Ты ведь зачем-то все это сказала. С какой целью? Кто ты такая?
– Я… Назарова Есения, и вы… вы знали моих родителей.
Даже бровью не повел, продолжил резать мясо, отправил небольшой кусок в рот и снова посмотрел на меня.
– Вряд ли я знал именно твоих родителей. Но мне интересно – откуда появилась… эм… версия о нашем близком знакомстве у… тебя.
Уголок его рта чуть приподнялся в презрительной слабой усмешке, и я сглотнула слюну, посмотрев в очередной раз на его тарелку.
– Я есть хочу. Может, сначала покормите меня? Вы ведь не разоритесь… а я вам очень благодарна буду.
Прищурился и внимательно на меня посмотрел. Потом подозвал официанта.
– Принеси ей… Что принести, м?
Я не знала. Понятия не имела, что вообще можно заказывать в ресторанах.
– То, что у вас. И салат какой-нибудь. А еще хлеб и торт хочу. Не важно какой, но чтоб крема много было и шоколада. И… и мороженое.
Официант перевел взгляд на Барского, и тот едва заметно кивнул.
– Ну. Я весь во внимании.
– Сначала хавчик, потом все остальное.
Захар потер подбородок и отправил в рот кусок мяса, рассматривая меня, как мерзкое насекомое, словно раздумывая – придавить и размазать или дать бежать дальше.
Прожевал мясо очень тщательно, запил вином. Он даже ест красиво. Весь чистый, лощенный, как с обложки журнала. Я такая убогая по сравнению с ним, облезлая, грязная и страшная. Спрятала ногти, сжав руки в кулаки. Если бы он не лишил меня всего и не уничтожил моих родителей, я была бы как с картинки и покрасивее, чем он. Наверное. Это все его вина. Волка этого матерого.
Мне принесли еду, и от восторга я заерзала на стуле, живот издал несколько ужасных звуков, от которых всю физиономию залило краской. Но я видела только мясо и кружочки картошки рядом. Набросилась жадно, глотая большими кусками, давясь и не зная, что первым откусить и отправить в рот.
– Откуда узнала про Сергея и Людмилу? В интернете прочла?
Я шумно выдохнула.
– Нет. Не в интернете! Они мои родители… ясно?! Я не лгу! Даже больше – я знаю, что вы были друзьями! И мои родители были очень богатыми людьми, вы вместе вели бизнес… а теперь он стал только вашим!
Приподнял одну бровь и откинулся на спинку стула, чуть склонил голову вбок. Какой же он холодный, страшный, равнодушный. И в то же время каждое движение завораживает, все в нем какое-то идеальное, мощное, сильное до сумасшествия, и я эту силу ощущаю вибрацией в воздухе. Официант тут же появился с чашкой и дымящимся чайничком, под рукой газета. Убрал тарелку, поставил чайник и положил газету перед Барским. Поставил пепельницу.
– Допустим, ты не лжешь. И как ты это докажешь? Документы, свидетельство о рождении, фотографии?
Ничего этого у меня не было. Более того, я даже не знала, как выглядели мои родители.
– Надо будет – покажу и документы, и фотографии.
Солгала я и с наслаждением проглотила картошку. Божеее, я такое никогда не ела. Или ела, но очень давно.
– И откуда ты взялась? Живешь где?
Вот прям щас я тебе все и рассказала. Потом ты меня выследишь и прибьешь.
– У тетки живу, – ответила с полным ртом, потянулась за стаканом с соком, – на окраине города. В школу хочу и буду в институт поступать на дизайнера.
Взгляд Барского стал вдруг злым и очень колючим, я даже невольно поежилась.
– И чего же ты хочешь, Есения Назарова?
– Денег, – заявила я и посмотрела на него, сунула в рот картошку, кусок хлеба, – а не то я всем расскажу про вас и моих родителей, как вы их…
В эту секунду моя тарелка была отнята, он швырнул ее на соседний стол.
– Встала и пошла отсюда!
Очень спокойно, но взгляд полосует по нервам так, что у меня дух захватило и стало настолько жутко, что я подавилась едой.
– Что? …
– Вон пошла, я сказал, пока тебе ноги не переломали и язык за вранье не отрезали.
Но я с места сдвинуться не могла. Его реакция была неожиданной настолько что меня опять начало трясти от страха. Тут же появились его охранники.
– Увези ее отсюда. На площади выбросишь, где взял.
– Как на площади?… Почему?
Он больше на меня не смотрел, взял газету. Официант тут же налил из чайника чай.
– Я все расскажу… ясно? Что вы меня выкрали и приставали, денег предлагали.
– Я передумал. – отпил чай, аккуратно поставил чашечку на блюдце. – Вези ее в лес, отрежь ей язык и брось ее там.
У меня глаза от ужаса расширились и в горле пересохло.
– Нет-нет… я пошутила. Не надо. Никому ничего не скажу. Правда. Ой, не надо. Вы же не звери?
Охранник схватил за шиворот опять и потащил к выходу.
– Не надооо. Я пошутила. Пожалуйста… вы же добрый, вы же детям помогаете. За чтооо? Я всего лишь пошутила.
Но меня никто не слушал. Барский погрузился в чтение, а боров тащил меня, как мешок, к машине. Я начала пинаться, орать, как резаная, пытаясь вырваться.
– Угомонись, не то пришибу! – рыкнул красномордый и запихал меня в машину. Уже в другую. С затемненными стеклами.
Там я просидела довольно долго, пока Барский не вышел из шашлычной и не направился к нашей машине. Сел на переднее сиденье и махнул рукой. Джип сорвался с места, заиграла музыка. Очень спокойная. Старая какая-то. Эпохи динозавров.
Черт, ну вот почему со мной всегда именно так, а? Всегда через задницу. Я же только что ела самое вкуснейшее блюдо в своей жизни и, кажется, контролировала ситуацию, а потом вдруг он, как маньяк, на меня вытаращился и вышвырнул… а вдруг, и правда, язык отрежут? Пока ехали, я ерзала туда-сюда, то в окно выглядывала, то умоляюще на красномордого смотрела.
– Отпустите меня, я, правда, молчать буду. Ну пожалуйстааа. Нет у меня никакой тетки, с детдома я. Такую оборванку слушать никто не станет, тем более воровку. Я всего лишь пожрать хотела. И ничего больше. Божеее, неужели за это вы меня убьете?
На меня не обращали внимание, и от этого игнора мне хотелось орать и биться в истерике. Потом увидела, как машина остановилась на площади, и шумно выдохнула. Меня вышвырнули возле обочины, и я больно ударилась задом об асфальт.
– Язык отрезал, как же! Кишка тонка! Трусливая тварь! Урод жадный! Сволочь! Убийца!
Окно приоткрылось, и я как всегда дернулась от этого невыносимо-ледяного взгляда.
– Увижу тебя еще раз – останешься без языка точно, усекла?
Красномордый осклабился и провел большим пальцем по шее, а Барский уже говорил по сотовому, совершенно забыв обо мне.
Я плюнула им вдогонку несколько раз, хотела встать с асфальта, как почувствовала на затылке чью-то лапу. Меня рывком приподняли и пару раз тряхнули.
– А вот и рыжая сучка! Ну что, попалась?
Твою ж мать. А он здесь откуда взялся, колобок этот в форме и в жилетке? Только его мне сейчас и не хватало.
– Попалась-попалась!
И пнула его ногой по сахарной косточке, потом укусила за щеку, и едва он с воплем разжал свои грабли, дала деру, что есть мочи. Сегодня я в ментовку не поеду, меня и так выдерут за то, что смылась. Ну, зато хоть вкусно перекусила. А с Барским я еще разберусь. Немного подрасту и все узнаю про него и родителей. Ему ведь стало интересно… я это видела. Не просто так меня в ту шашлычную приволок. Далеко я все же не убежала, у Колобка была машина с мигалками и два напарника, и они быстро меня догнали. Пока били ногами по лицу, я голову прикрывала и тихо поскуливала.
– Дрянь проклятая, выбл***к малолетний, я ж тебе все почки отобью, сука ты ободранная!
– Тихо-тихо, Палыч, зашибешь ее!
– Так она мне полщеки чуть не откусила. Псина дикая. В машину ее. И кроме кошелька, сумку с вокзала на нее повесь и барсетку с рынка. Дело заводи. Она у меня еще попляшет, прошмандовка вонючая!
Я прикусила губу и зажмурилась. Ну вот и все. Мне конец. Либо в колонию отправят, либо Степановна потом живого места на мне не оставит. Наверное, лучше все же второе… я потерпела бы. В колонию нельзя. Никак нельзя. Оттуда людьми уже не возвращаются.
