В. М. Павлов
Мастер, Елизавета и другие
Мастер интерпретирует историю России как борьбу Святой Руси и Руси Окаянной. Так в чём гордость русского народа?
Мастер упорно работал над своей новой книгой. Его областью интересов была русская история. Даже не сама история, а её интерпретация. Это давало свободу фантазии, и не возникала присущая историкам боязнь нарушить конструкцию исторических фактов, с большим трудом собранных ими. Из множества противоречивых артефактов интерпретатор истории отбирает те, которые ведут к воссоединению с современной действительностью и отражаются в ней своим влиянием на ход исторического развития. Насколько полученная картина соответствует исторической действительности? Кто может оценить это? Оценки современников, как правило, определяются их политическими позициями, поэтому Мастер не обращал на них внимания, основываясь на утверждении, что «на всех не угодишь». По его мнению, самым главным для интерпретатора истории было не потревожить прах усопших поколений. Так, например, в своей книге он мог вложить в уста протопопа Аввакума любые слова, а в его голову – любые мысли, но с одним условием: Аввакум не должен был бы от них отказаться и, уж тем более, обидеться. В понимании Мастера «правда» была не в строгом следовании историческим артефактам, а в донесении сущности прошедшего, отразившегося на жизни современности. Если какие-то события в прошлом не оставили след в настоящем, то их не стоило и тревожить.
Мастер встал с рабочего кресла и подошёл к книжному шкафу. За стеклом толпились корешки книг, он слышал голоса их авторов-историков, спорящих с ним и между собой. Вся трагедия русской исторической науки (да не только русской) заключается в желании власть имущих показать себя перед потомками в наилучшем свете, что приводит к появлению в официальной истории не реальных дел, а придуманных в угоду правителям. Историческая наука почти всегда остаётся под гнётом власти. Исходя из существующих в определённый период политических и религиозных идей из истории вымарываются дела и люди их совершавшие. Приходит новое время, оно несёт другие идеи, и история вновь переделывается, что нравится одним слоям населения и вызывает протест у других. Это приводит к печальным последствиям: наша история нас не объединяет, а разъединяет. Что может в истории нас объединить?
Мастер вернулся к рабочему столу и задумался. Это самый серьёзный вопрос для интерпретатора истории. Существуют две крайности. Одна – это следование чувству патриотизма, что, как правило, приводит к вымарыванию из нашей истории неподходящих по этому критерию дел. Вторая – стремиться «показать всё как есть», но такой подход на первый план выставляет весь негатив, чего явно допустить нельзя и, самое главное, он запутывает молодёжь.
Мастер считал, что показывать в истории надо всё, но давать всем событиям оценку «святости». В советское время вместе с литературой церковных историков было уничтожено и понятие «святости». А ведь оно надгосударственное, наднациональное и даже надрелигиозное. Находясь над человечеством, святость может проявляться в любой стране, в любой национальности и в среде разных (но уже не любых!) религий. Святым становится добродетель, то есть всё то, что приносит человеку, народу и, быть может, всему человечеству пользу, не угнетая окружающий мир.
Понятие «святости» как добродетели соответствует духу русского человека. Мастер вспомнил посещение в прошлом году Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале. Там на входе в кельи монахов висела табличка с выдержкой из книги русского философа И. А. Ильина: «Мы говорим о святой Руси для того, чтобы утвердить, что рядом с окаянной Русью (и даже в той же самой душе!) всегда стояла святая Русь. И Россия жила потому, что святая Русь вела несвятую Русь, обуздывала и учила окаянную Русь». Философ Ильин понял и принял, что в истории российского государства были как святые, так и окаянные дела. Вот это надо принять и русским интерпретаторам истории и описывать историю России как действия двух эфемерных образований: Святой Руси и Руси Окаянной. Борьба между ними принимает общественное значение, победа одной или другой стороны определяет путь дальнейшего движения русского государства.
Так чем же русскому народу можно гордиться в своей истории? Мастер сделал для себя очень важный вывод: в своей истории русские люди могут (и так хочется сказать – должны!) гордиться победами Святой Руси над Русью Окаянной. Такой подход не позволит уйти от «правды» исторических событий, а позволит показывать как святые, так и окаянные дела. И, в тоже время, поможет воспитывать молодёжь в духе национального патриотизма, исходя из общечеловеческих ценностей.
«Вот, к примеру, в настоящее время наиболее спорным эпизодом истории России является её социалистическое прошлое, – продолжил рассуждать Мастер. – Цель построения социалистического общества была благая, так как предполагала дать свободу и хорошую жизнь всем народам бывшей Российской империи и избавить их от эксплуатации человека человеком. Однако благая цель достигалась как святыми, так и окаянными делами. И последствия её достижения были далеко неоднозначными по своим оценкам. Какой можно сделать вывод об этом историческом эпизоде России? Получить его очень сложно, это трудная задача, нерешённая до сих пор. Да и в полном объёме она не будет никогда решена, поскольку для этого надо знать недоступную людям Истину. Ведь этот «исторический эпизод» отразился не только на жизни российских народов, он затронул весь земной мир, если не напрямую, то опосредованно. Но мы, русские, можем гордиться им, потому что в нём наше «хорошее» старалось пересилить наше «плохое». Каждый живший в то время в России представлял либо святую Русь, либо Русь окаянную, вне зависимости от политической силы, которую он поддерживал, или даже если был вне их борьбы. Мы выжили как народ и как государство, потому что «рядом с окаянной Русью (и даже в той же самой душе!) всегда стояла святая Русь». И можем считать социалистическое прошлое великим делом, поскольку в борьбе между святой Русью и Русью окаянной всё-таки победила святая Русь. Благостная цель – построение социалистического общества, была достигнута, хотя по своим последствиям не удалось получить желаемого результата. Вывод о том, что построение социалистического общества явилось для России великим делом, которым она может гордиться, должен устроить все Правды, воюющие вокруг Истины. Их борьба продолжится вокруг оценок отдельных событий и их последствий, произошедших при построении социалистического общества. Она переносится на уровень специалистов в истории и политики, а гордость за своё великое прошлое остаётся в российском народе. Именно эта гордость и рождает патриотические чувства, о которых так мечтает руководство страны».
Мастер подошёл к окну. Солнечная погода соответствовала его настроению. А не поделиться ли им с Елизаветой? Мастер потянулся к телефонной трубке.
Мастер и Елизавета находят себя в любви с надеждой почувствовать радость жизни
После давнего ужина в ресторане Елизавета и Мастер не встречались. Нельзя сказать, что на ужине или после него произошло какое-то разобщение, нет, просто дела и проблемы каждого завертели их, и они как бы потеряли друг друга во времени. Воспоминания периодически вспыхивали и отходили на задний план. Они иногда перезванивались, обещали друг другу вот-вот освободиться и встретиться, но не получалось. Отношения, входившие в такую стадию, как правило, тихо и спокойно приходят к концу.
Звонок Мастера застал Елизавету дома.
– Девушка с именем английской королевы дома? – голос в трубке заставил вздрогнуть сердце Елизаветы. – Может ли она дать аудиенцию представителю русской интеллигенции?
– Может, может! – радостно закричала Елизавета. – И даже готова прискакать к нему в любое место.
– Тогда идём друг другу навстречу и через час встречаемся на мосту имени Лейтенанта Шмидта. Это ровно середина расстояния между нами, и кто её достигнет первым, тот больше и соскучился.
– Я побегу, нет, я полечу и буду первой! – Елизавета засуетилась, – до встречи!
Мастер положил трубку и улыбнулся. «Что здесь для неё главное: быть первой или больше соскучившейся?» – подумал он. За несколько встреч с Елизаветой он уже понял её стремление к лидерству во всех делах и отношениях. В данном случае Мастер был не прав – Елизавета действительно по нему скучала и никак не могла понять, почему так неожиданно начавшиеся отношения затормозились.
Встретились они ровно посреди моста, и Елизавета в этом сразу усмотрела знак Божий.
– Значит, нам действительно нужна сегодняшняя встреча, – кинулась она к Мастеру, обнимая и заглядывая в его глаза. – Пойдёмте навесхим храм Успения Пресвятой Богородицы, смотрите, как он сияет на солнце и манит нас к себе!
Храм действительно был великолепен. Его разноцветные маковки, гордо возвышающиеся на набережной Большой Невы, сияли на солнце и, казалось, излучали радость жизни.
– Смотрите, Виктор Михайлович, какой он радостный! – Елизавета как будто подслушала мысли Мастера. – Обычно православные храмы строги, а внутри мрачны. В них начинаешь ощущать какую-то тревогу.
– В христианстве, а в православии особенно, жизнь человека всего лишь подготовка к бытию после неё. А в это бытие он попадёт только через строгий экзамен Страшного Суда, после которого его направят в ад или рай, в зависимости от того, как он прожил жизнь. Этим и обосновывается строгость христианских храмов, – Мастер, как обычно, давал развёрнутый ответ на возникающие вопросы.
– Но это всё придумали люди. Бог добр, он простил нам все прегрешения и провозгласил на Земле любовь. А любовь – это и Бог, и радость жизни. Давайте радоваться, Виктор Михайлович! – Елизавета запрыгала вокруг Мастера, тормоша и поворачивая его во все стороны.
Мастер почувствовал, как его покидают утренние заботы и как важный вывод, сделанный им утром за рабочим столом, теряет свою жизненную основательность. Он начинал понимать, для чего ему нужны эти встречи с молодой и непосредственной девушкой: она возвращала в него радость жизни, которую в последние годы он заменил радостью работы. После определённого возраста Мастер поставил знак равенства между жизнью и работой. В итоге работа стала жизнью, вытеснив всё, не связанное с ней. Кто от этого выиграл – работа или жизнь? На первый взгляд, победила работа, но эта победа оказалась пирровой – работа потеряла краски жизни. А без этих красок работа писателя становится серой и никому не интересной. В результате победы нет, поражение понесли обе стороны: работа и жизнь.
После посещения Собора они пошли по набережной Невы в сторону Зимнего дворца, любуясь красотами Санкт-Петербурга, знакомыми им с детства. Но красотой можно любоваться и восхищаться всегда, глядя на неё. Елизавета оказалась фанатом фотографий, поэтому они беспрестанно фотографировали друг друга и периодически приставали к прохожим с просьбами сфотографировать их вместе. Мастер мельком подумал, что последний раз он так активно фотографировался в далёком детстве, когда его отец, большой любитель фотографий, щёлкал своим чёрно-белым ленточным «Зорким», запечатлевая его с матерью на фоне тогда ещё ленинградских красот.
Непродолжителен питерский день. Солнце начало прятаться за домами уже к трём часам по полудню. Это время застало Мастера и Елизавету на Сенатской пощади возле Медного всадника.
– Представь себе, Елизавета, что сто девяносто два года тому назад на этом самом месте, где мы сейчас находимся, стояли гвардейские полки и требовали Конституции. Офицеры, решившиеся на такой отчаянный шаг, не знали, что делать дальше. Солнце, как и сейчас, неуклонно садилось, и все понимали, что через полчаса стемнеет, и их положение станет совсем неопределённым, – Мастер вводил Елизавету в атмосферу восстания декабристов. – А в это время Николай уже принял решение и разворачивал пушки в сторону восставших. И тут оказалось, что пушки привезли, а заряды к ним забыли! Всё по-русски, одни не додумали до конца, что делать, другие не доделали додуманное. Пока бегали за снарядами, количество людей на Сенатской площади существенно увеличилось. Слух о восстании прошёл по всему Петербургу, и на площадь пришло много любопытствующих. А пушки зарядили картечью, которая бьёт по площадям. Двух залпов из трёх пушек хватило, чтобы разогнать восставших и любопытствующих. Площадь покрылась трупами, кричали раненые, уцелевшие бросились бежать по льду Невы на Васильевский остров, откуда мы с тобой пришли. Офицеры попытались построить солдат в боевые колонны прямо на льду Невы, но следующий залп из пушек проломил лёд, и люди начали тонуть в холодной невской воде. За несколько минут погибло более двух тысяч человек. Всё это видел он, – Мастер показал на памятник Петру Первому, – и плакал железными слезами.
Слёзы навернулись на глаза Елизаветы. Она живо представила себя в невской воде, услышала крики людей о помощи, а надвигающиеся сумерки создавали картину ада.
– Пойдёмте отсюда, я устала и хочу домой, – вытирая слёзы, попросила Елизавета.
Мастеру стало жалко её. Он обнял Елизавету за плечи и поцеловал в холодный нос. Она восприняла это как некий знак к близости и прильнула к его губам. Мастера давно уже так никто не целовал, ставшие традиционными поцелуи в женскую щёчку он воспринимал подобно приветственному мужскому рукопожатию.
– Поехали лучше ко мне, – сказал Мастер, останавливая такси. – На Английский проспект, пожалуйста, – попросил он таксиста.
В этот день Елизавета осталась ночевать у Мастера.
Алексей Михайлович и его семья. Кого слышит Бог
«Русским незамужним девушкам из «хороших семей» на Руси семнадцатого века жилось невесело. Практически всё время они проводили в дальних горницах отеческих домов, изолированные от незнакомых людей, занимаясь рукоделием да чтением церковных книг. Видеться и общаться с ними могли только близкие родственники, приходящим гостям их не представляли. Жениха выбирали родители, и молодые впервые могли увидеться только после венчания. Вот так и коротали девицы свою жизнь без радостей и женского счастья, спрятанные от чужого мужского взгляда. Если незамужняя женщина до определённого возраста не обретала своего семейного очага, то её ожидал монашеский удел.
Вокруг брачных союзов было настроено много условий и условностей. В первую очередь от них страдали царевны – дочки русского царя.
Из шестнадцати детей Алексея Михайловича до «невестиного» возраста дожили семь дочек, и все они так и не вышли замуж. Не могли найти им «статусной» пары. Выдавать замуж за боярских детей было нельзя – это означало унижение царского рода. Против замужества с детьми не православных иноземных владык выступали церковные иерархи, поскольку дочке русского царя пришлось бы расстаться с православием и принять чужую веру. Помимо царевен от этого страдала и внешняя политика Московского государства. В своё время браки детей Великих князей Киевской Руси с детьми глав иноземных государств позволяли укреплять межгосударственные связи, находить союзников и давали выход на зарубежные рынки.
Об этом думал Алексей Михайлович, находясь на женской половине дворца и глядя на своих заневестившихся дочек, Евдокию и Марфу. Попробуй он только сказать о своём желании отдать их за католических принцев – тут же церковники такой шум поднимут, что и самому Господу Богу будет тошно. «Нет, не о пользе государства они думают, а о себе радеют, – печалился Алексей Михайлович. – Не все, конечно, вон Аввакум о русском народе печётся, о его загробной участи беспокоится. А кто, кроме самого царя, подумает о жизни царства здесь, на грешной Земле? Страна огромная, а нет своего серебра-золота, мало ружей-пушек делаем, поэтому и давят нас ляхи треклятые!» Алексей Михайлович погладил по голове Марью Ильиничну, прильнувшую к его коленам. «Плохо ей, болезной. После рождения сына Ивана совсем ослабла, да и Иван уродился больным, не помощник будет, – продолжал горевать царь. – Нет у нас лекарей хороших, всё из Литвы приглашаем, да как нехристи смогут православных вылечить? Своих надо учить, да где только? Опять же в иноземщине, а там нет свойских, которые вспомогли бы нам. Куда не кинь, везде клин! На Запад надо прорываться за подмогой, а тут опять церковники упёрлись».
– Не изгоняй, царь-батюшка любый мой, протопопа Аввакума, чистый он, божий человек, – запросила жена Алексея Михайловича. – Гневим мы Бога своими распрями, вот и наказывает он нас. Фёдор хворый, Ваня совсем глупеньким растёт, мне всё неможется. Попроси Аввакумушку, пусть помолится за нас, его вера крепка, Бог его услышит.
– На Бога надейся, а сам не плошай. Болезни земные и лечить их надо лекарями своими. Да нет их у нас, одни волхвы бегают со своим бубнами, нечистую силу прогоняют, – ответил Алексей Михайлович, а сам подумал, что жена мысли его читает, понимает, что его беспокоит. – На Запад надо посылать своих людишек толковых, пусть там уму-разуму набираются, православными лекарями становятся, народ русский лечить будут. Аввакум против этого, упёрся, сам не хочет к Западу присмотреться и других с панталыку сбивает. А за нас и другие помолятся, во всех русских церквах будут благоденствия царской семье просить.
– Не услышит их Господь Бог, не крепка их вера. Чтобы Бог услышал и помог нужно верить ему свято, отбросить всё земное, не жалеть себя в вере Христовой. Такой и есть Аввакум. Прости его, царь всемилостивый!
Ничего не ответил жене Алексей Михайлович. Он сам хотел видеть Аввакума в своём стане, но никак не получается. И наказывал он Аввакума, и прощал его, и по-хорошему уговаривал, и угрожал. Ничего не помогает. Попробовал не обращать на него внимания – и тут не получилось. Людей Аввакум начал настраивать против его замыслов, а вот этого уже допустить нельзя.
– Поговорю я с ним, пусть молится о нашем здравии. А мы с тобой ещё ребёночка родим, здорового и сильного. Помощником нашим будет, – Алексей Михайлович ласково погладил жену по щеке. – Ты мне чреватая очень люба.
На следующее утро Алексей Михайлович издал указ не отправлять Аввакума в Пустозерский острог, поместить его в Пафнутьев монастырь и насилий к нему не применять. А через поверенных людей, Артемона и Дементия, передал Аввакуму свои слова: «Протопоп, ведаю-де я твое чистое и непорочное и богоподрожательное житие, прошу-де твоего благословения и с царицею и с чады, – помолися о нас!»
Услышал Аввакум слова царские, заплакал. Жалко ему царя стало, понимал он царское одиночество среди радетелей своей выгоды. Но царь не особо жалел Аввакумушку. В тёмной палатке Пафнутьева монастыря год его продержал на воде и хлебе, год Аввакум неба чистого не видел. Несколько раз приезжали к нему посланники царские, просили хоть в чём-то согласиться с новшествами греческими. Но упрям был Аввакум: «Аще и умерети мне Бог изволит, с отступниками не соединяюся!»
Тут и Божья сила поддержала его в таком упрямстве. В одну из тёмных и холодных ночей явился к нему посланник Божий и пригласил полетать с ним над Землёю, красотами её насладиться. После этого почувствовал Аввакум в себе силу необычную, будто Божья благодать опустилась на него. Лекарские способности в нём проявились. Вылечил он сторожа своего, келаря Никодима. Того уже соборовали и причастили, ждали, когда помрёт, но явился ему во сне Аввакум с кадилом и в ризах светлых, взял его за руку, и келарь на утро во здравии прибежал в темницу Аввакума, упал пред ним на колени, благодарствуя за спасение. Аввакум погладил его по голове и наказал, чтоб людям не сказывал о тайне сей великой. Но сам Аввакум запомнил о своей силе. Позже, уже будучи сосланным в Пустозёрском остроге, лечил он своих собратьев по несчастью. Даже восстановил вырезанные языки священнику Лазарю и дьякону Фёдору, и говорить они стали лучше, чем до своей экзекуции.
Аввакума через год держания в Пафнутьевом монастыре вновь привезли в Москву на церковный Собор, вновь патриархи восточные и иерархи русские уговаривали его смириться и принять новые обряды, но Аввакум оставался непреклонен. Его пример был заразителен – монахи Соловецкого монастыря не приняли нововведений, выступили за старые обряды, и царю пришлось посылать войска их усмирять. Аввакума же решили спрятать от народа и отправили далеко на север, в Пустозерский острог».
Целитель на трамвае желании: машина времени, взгляд Бога, правда жизни
Трамвай, позвякивая и поскрипывая на стрелках, катил по Среднему проспекту Васильевского острова в сторону гавани. За окном мелькали улицы-линии, пересекавшие Средний проспект. Пятнадцатая линия, двадцать первая, двадцать седьмая… С увеличением номера линий, изменялся и их вид, чем больше номер, тем современней они становились. Люди в трамвае совершали путешествие во времени, перемещаясь из имперского Санкт-Петербурга в советский Ленинград, а затем в спальный район российского мегаполиса, застроенный разноцветными многоэтажными домами.
«Вот и трамвай может быть машиной времени, – подумал Целитель, сидящий у окна вагона, – и никто этому не удивляется, все спокойно воспринимают это путешествие. Почему же считается невозможным просмотреть состояние организма человека во времени? Я думаю, что знаменитые врачи девятнадцатого – начала двадцатого веков это могли. Не было тогда современного диагностического оборудования, которое позволяет определять болезни. Доктор был вооружён одной слуховой трубочкой. Послушает он через неё человека, повертит его во все стороны, помнёт, заглянет в глаза – и скажет, чем он болеет, когда это началось и почему. Чем это не взгляд в прошлое? А потом и вперёд заглянет, поймёт, хоть и не скажет больному, сколько ему ещё жить осталось с такой болезнью».
Перед Целителем, спиной к нему, сидел мужчина на вид немного старше среднего возраста. Целитель начал его диагностировать: «Увеличенная щитовидка, язва двенадцатиперстной кишки, повышенная кислотность желудка, геморрой, простатит, подагра, остеохондроз, гипертония – верхнее давление зашкаливает. Весь набор болезней мужчины, дожившего лет до шестидесяти и наплевательски относившегося к своему здоровью. А как его тонкое тело? Посмотрим. Да, его-то жалко, всё побито грубыми невоздержанностями, всплесками истерической натуры и отрицанием всего возвышенного и святого. Интересно, в каком возрасте его тонкое тело начало разрушаться? – Целитель начал своё путешествие во времени, следя за состоянием тонкого тела мужчины. – До двадцати двух – двадцати трёх всё было хорошо, а потом пошли удары по нему. По-видимому, после окончания службы в армии и начала работы, а может быть, и после женитьбы. Но основные беды начались за тридцать. Всё как обычно, кризис средних лет. Интересно, взялись бы Высшие Силы за его лечение?»
Мужчина встал и пошёл на выход. По ступенькам трамвая он спускался осторожно, давали себя знать спинные боли. Целитель посочувствовал ему и подумал: смог ли он возлюбить этого больного человека, как себя? Он представил, как сам спускается по ступенькам трамвая, обременённый болезнями мужчины, и ощутил острую боль в пояснице. Как же больно! Целитель откинулся на спинку сидения. Трамвай тронулся, боль прошла. Целитель проводил взглядом мужчину, не спеша шедшего по тротуару и ставшего для него вдруг близким человеком. «Да, смог бы, – с каким-то облегчением решил он. – Значит, я готов к работе, как говорит Разум, в зоне своей ответственности».
Целитель ехал в Музей современного искусства. В нём он бывал довольно часто, каждый раз при появлении новых композиций. Произведения искусства ему были нужны для «подкачки» своей внутренней энергии. Он периодически ходил и в Эрмитаж, там навещал строго отобранные им самим экспонаты, вид которых вдохновлял его. Их не так много, не более десятка, но и этого вполне достаточно, чтобы его тонкое тело получило удовлетворение. Целитель вспомнил своё посещение Лувра в Париже. Это, пожалуй, самоё огромное хранилище картин в мире. Там ему стало жаль современных художников. Пройдя по залам Лувра, они должны были почувствовать, что всё, что можно, уже до них нарисовано и выполнено просто великолепно. Больше и лучше сделать невозможно. Но и среди гениев эпохи Возрождения был свой, недостижимый никому уровень мастерства. Это он понял, когда вошёл в зал, где была представлена картина Леонардо да Винчи Мона Лиза. Её всё понимающий, немного ироничный взгляд, направленный на него, был взглядом Бога. Целитель остановился, очарованный им, всё остальное отступило на задний план. Он так и стоял неподвижно несколько минут, впитывая силу, исходящую от этих божественных глаз. Затем сразу направился на выход из музея – больше ничего он не смог бы воспринимать. «Вот она – сила гения, её можно ощутить только на оригинале, которого касались руки художника – думал Целитель. – Я многократно видел Джоконду на множестве литографий и не ощущал этой силы. Наполеон, став императором, повесил картину над кроватью в своей спальне. Как он мог спать под ней? А может быть, она и дала Наполеону энергию, позволившую ему покуситься на весь мир? И – кто знает – это бы и удалось, если бы он не сделал самую большую ошибку в своей жизни: в 1812 году остановился в Московском Кремле. Кремль весь пропитан отрицательной всепоглощающей энергией русских царей-Иванов, и она нейтрализовала положительную энергию, которой Наполеон пропитался от Джоконды. После Кремля он стал простым неудачником, отброшенным Госпожой Историей на её задворки».
Лувр и его главная картина Джоконда дали Целителю ощущение силы, исходящей от оригинала произведения искусства. Кроме того, он понял, что в бесконечном Космосе нет границ для всего, в том числе и для воображения. Поэтому Целитель стал посещать выставки современного искусства. На них он подсознательно ожидал увидеть нечто неожиданное, которое заставит встрепенуться его тонкое тело и зальёт душу блаженством.
Но, к сожалению, дьявольского в современных картинах встречалось намного больше. И это соответствовало современной реальности. «Интересно, как к этому относится Разум, целесообразно строящий Вселенную и нашу земную жизнь? – задался вопросом Целитель. – Ответит ли он мне на этот вопрос, или опять скажет, что он выходит из зоны моей ответственности?»
– Желание разобраться в Истине жизни является одним из основных желаний района Земли, где ты живёшь, – раздался в голове Целителя мелодичный голос Разума. – Для человека это желание невыполнимо, но похвально. Тот народ, который об этом не думает, обречён на вымирание. Стремление понять своё предназначение и смысл человеческой жизни даёт человечеству возможность достичь бессмертия своей популяции при смертности каждого индивида. Если вы потеряете к этому интерес, то превратитесь в травоядных животных, или хуже того, в хищников, которые перегрызут друг друга. Желание понять смысл жизни движет всей интеллектуальной деятельностью человека, в том числе и искусством, о котором ты сейчас думаешь. Ты меня понял?
– Да, – ответил Целитель. – Значит, нам надо бояться не дьявола, а своей успокоенности и безразличия ко всему. Как говорят в России, на то и кошка, чтобы мышка не дремала.
– Это уж кто во что верит, у вас много интересных поговорок, в них прячется целесообразность вашей жизни. Да вот только редко вы их вспоминаете, – укорил Разум и покинул Целителя.
В музей современного искусства Целитель вошёл окрылённым общением с всеобщим Разумом. Не так уж всё и плохо!
