В. П. Фролов
Андрей Пастухов. Кто он?
– Вроде бы я всех проверил, – смотря по списку и шеренге ребятишек, сказал полковник, – а тут еще самый большой остался.
– Ваше высокоблагородие! – поманив к себе пальцем Андрея, ответил учитель. – Это сынок померших Пастуховых, он сейчас один из семьи остался. Одиннадцатый год ему, а в школу так и не мог попасть, но зато сам по себе многому из грамоты научился.
– Самоучка, говоришь? Это редко. Что ж, давайте и его заодно проэкзаменуем!
Андрей осмелел и на все вопросы отвечал бодро, чем еще больше заинтересовал полковника.
– Так, говоришь, и писать умеешь? – спросил тот, удовлетворившись ответами Андрея и по арифметике, и по географии, и даже по Закону Божьему.
– Отлично умеет, – опередил Андрея учитель и поднес небольшой лист бумаги, на котором, как вспомнил Андрей, ему пришлось писать по просьбе учителя незадолго перед памятным с ним разговором: – Взгляните, ваше высокоблагородие!
– Ба! Смотри-ка, в школу еще не ходил, а как пишет, шельмец! – удовлетворенно произнес полковник и обратился к Андрею: – Значит, все сам?
– Не только сам, учитель помогал, – смущенно ответил Андрей на вопрос, исподлобья взглянув на учителя, стараясь заметить по его лицу, правильно сделал или нет, не будет ли нагоняя учителю.
Но учитель был спокоен, он уже понял, что полковнику Андрей понравился – и за познания, и за степенность, и за выдержку при ответах.
Не всякому ребенку выпадало в те времена мечтать об учебе. Андрей Пастухов же мечтал. Так он и был принят в заводское училище. Несмотря на то что от работы по дому Андрея не освобождали, он успешно справлялся с учебой и заметно опережал своих одноклассников в усвоении программы.
Учителя поощряли любознательность мальчика и старались давать ему дополнительные задания, направляя его усердие так, чтобы развить у него естественные наклонности, открыть широту познания хотя бы в том узком круге вопросов, которые предусматривались программой училища. Даже старый священник и тот позволял себе иногда снисходительно относиться к вопросам отрока Пастухова: умные вопросы задавал пострел, но без ехидства.
Научившись хорошо читать, Андрей пристрастился к чтению. Ему было мало тех книжек, что имелись в училищной библиотеке, и он читал все, что можно было найти у соседей, дома у учителя. Андрей охотно помогал товарищам в учебе, и те всегда обращались к нему, ведь он никогда не отказывал в этом, всегда рассказывал что-нибудь интересное, вычитанное им из книг.
– Андрей! Ты что читаешь? – спрашивает Надя брата, прятавшегося в листве дальнего угла сада, когда бывает свободная минутка.
– Знаешь, сестренка, – как-то быстро и без тени недовольства отозвался Андрей, – снова «Мцыри» Лермонтова, уж очень мне эта поэма нравится. Хочешь, расскажу тебе о ней?
– Ладно, – улыбнувшись, сказала Надя, – потом расскажешь, сейчас мне некогда. А ты о Кавказе можешь без конца рассказывать.
Андрей с упоением читал Пушкина, а особенно любил Лермонтова. Если были слушатели, старался декламировать так, чтобы передать всю прелесть кавказской поэзии любимого поэта.
Когда начальник конезавода интересовался, как идет учеба в училище, то ему называли наиболее успевающих учеников, так было установлено им самим. После каждого учебного года полковник выбирал наиболее способных из них для использования в своем хозяйстве.
* * *
Вот позади три года учебы в училище. Андрею вручают похвальный лист. Начальник канцелярии конезавода, подозвав его к себе, сказал, чтобы завтра же с утра он явился в канцелярию на службу: так распорядился полковник.
Не дождавшись конца торжественного вечера, Андрей на радостях помчался домой.
– Ну, Надюша, – раскрасневшийся от чувств, его охвативших, с листом в руке, кричит он с порога хаты, – поздравляю тебя и всех наших!
– С чем это ты нас поздравляешь? Уж не с окончанием ли училища? – подняла голову от шитья Надя.
– Точно, с этим, – подтверждает он, подбегая к сестре и целуя ее в обе щеки.
– Так кончали школу не мы, а ты, не так ли?
– Вместе кончали. Если бы не вы все, как бы я мог учиться? Вот мама порадовалась бы с нами вместе, – сразу же сникнув, растягивая слова, произнес Андрей.
– Что поделаешь, брат?! Знать, судьба такая ей и нам всем выпала, – смахнув со щеки непрошенную слезу, тихо проговорила Надя, вставая со стула и прижимая к себе Андрея, ставшего как-то сразу большим, возмужавшим, чего за повседневными заботами как-то и не замечала.
– Теперь ты самый грамотный у нас, и мы рады за тебя, а грамотному дел много найдется. А что это за лист у тебя в руке?
Только теперь Андрей вспомнил о награде, которую держал в руке и не успел показать сестренке.
– Это похвальный лист, за учебу дали, – сказал Андрей, протягивая его Наде.
Надя долго рассматривала большой лист бумаги, на котором среди разных завитушек, изображений развернутых книг было что-то крупно написано золотистыми буквами, а помельче – черными, и стояла большая круглая печать. Такого она еще не видела, и вот эту бумагу, такую красивую, дали ее брату.
– Да! Забыл тебе сказать, что меня вызывают в канцелярию. Будто бы мне там дадут работу.
– Вот ты и совсем теперь взрослым становишься, сам себе на жизнь зарабатывать будешь, – проговорила Надя, притянув брата к себе и поцеловав его.
– Я и вам помогать буду, теперь нам всем легче будет, – с гордостью в голосе, выпрямляясь, ответил Андрей.
Рабочий день на конном заводе начинался рано. К открытию канцелярии Андрей стоял у дверей и на вопросы канцеляристов, что ему здесь нужно, отвечал, что вызвали, но не говорил зачем.
– Пришел? – как-то неприветливо спросил Андрея начальник канцелярии. Он вошел, когда уже все канцеляристы сидели на своих местах, уткнувшись в бумаги, но изредка бросали взгляды на начальника и Андрея: не зря же начальник ждал прихода его, по первому вопросу было ясно. Больше всего канцеляристы боятся соперников по своей службе: упаси Бог, если попадется какой удачливый, и тогда не миновать кому-нибудь из них засидеться в помощниках до конца дней своих.
– Как вы велели, – подтвердил Андрей, старавшийся подавить смущение, которое не покидало его со вчерашнего дня. В его душе смешивались чувства радости и робости перед предстоящими переменами в его жизни.
– Вот, господа, ваш новый коллега, гос… – начал с некоторой церемонностью офицер, но замялся и притворно кашлянул, как будто на полуслове у него запершило в горле. На самом же деле при проведении привычного ритуала возникло непредвиденное сомнение, следует ли величать этого мальчугана господином, представляя его по большей части в годах и имеющим положение канцеляристам, и притворившись, что кашлянул, он продолжал: – … Пастухов. – А дальше шло обычное: – Прошу любить и жаловать, – хотя и не очень официальное, но в данном случае подходящее, чтобы новичка не обидеть и не дать намека на какое-либо снисхождение к нему.
Кто с усмешкой, кто равнодушно, присутствовавшие коротко кивнули головами в сторону Андрея и, подчеркивая свою занятость, сразу же уткнулись в бумаги.
– Вот твое место, – указав пальцем на свободный столик, стоящий в самом отдаленном и темном углу обширного помещения канцелярии, сказал начальник и обернулся к седому, с раздвоенной бородой унтер-офицеру, вскочившему со стула: – А ты поручи Пастухову переписать несколько бумаг, и потом явитесь оба ко мне.
Затем, повернувшись, походкой щеголя направился к двери, что вела в небольшую боковушку, служившую ему кабинетом.
Андрей не чувствовал робости, приступая к работе. Юноша любил письмо в школе, выработал четкий каллиграфический почерк, за который хвалили, он писал грамотно и потому писарской работы не страшился. Переписав несколько документов в свой первый день работы, он отметил про себя, что со стороны старших и опытных коллег не было ни насмешек, ни удивления на лицах, когда они как бы случайно проходили мимо его столика и оценивающим взглядом окидывали исписанные им листы.
По любому неясному вопросу Андрей просто, но с уважением обращался к рядом сидящим писарям, а не к начальству, как это иногда делают некоторые люди, старающиеся быть на виду у начальства по поводу и без него. Это вызывало доверие к нему со стороны старших товарищей по службе.
Андрей не гнушался никакой черновой переписки бумаг, пусть и самых пустяковых, без обиды выполнял уборку помещения, успевал то и другое делать своевременно.
Скоро все в канцелярии стали относиться к Андрею по-товарищески и заботливо, зная, что он сирота, но не были навязчивы в этом. Начальник, слывший чопорным и придирчивым, не пытался выискивать огрехи в его работе и при докладах полковнику Леонову о состоянии дел в канцелярии нередко выделял положительные качества нового писаря.
Среди писарей были старые служаки, за плечами которых были многие годы воинской службы, и их рассказы о былых походах были особенно желанны для Андрея.
– В Гунибе, помню, это было в пятьдесят девятом… – услышал как-то Андрей неторопливый рассказ старого унтера. В свободную минутку тот уселся на скамейке у входа в канцелярию и попыхивал огромной трубкой, вокруг собрались слушатели. Поведал он, как отважные апшеронцы штурмовали недоступные отвесные скалы гунибской твердыни Шамиля, как пленили его и тем завершили покорение горцев. Прислушавшись, Андрей не мог оторваться от захватывающих воспоминаний ветерана Кавказских войн. После этого у старого воина не было более внимательного слушателя, чем новый писарь.
– Забегай ко мне домой, – сказал однажды унтер Андрею, – не то еще расскажу.
С тех пор старый унтер-офицер и юный писарь стали большими друзьями, Андрей многое узнал о Кавказе, его недоступных вершинах, покрытых вечными снегами, о диком нраве горных ручьев и рек, о вечнозеленых лесах и богатых полях жарких долин, о свободолюбивых людях, там живущих, об удивляющих своей храбростью и много повидавших русских богатырях. Андрею досталось несколько небольших книжек о баталиях русских войск на Кавказе, затертых, зачитанных в походах и оттого ставших еще более ценными для него.
Зачитывался Андрей и «Вечерами на хуторе близ Диканьки» Гоголя, а когда он пересказывал прочитанное ребятишкам, собирающимся около их хаты в длинные осенние вечера, то многие из них после этого боялись возвращаться домой. Ему приходилось самому разводить детей по хатам, что не мешало тем снова и снова требовать повторения рассказов со всеми их ужасами на следующий вечер.
Мечты обуревали пылкое воображение Андрея. Он наслаждался услышанным и прочитанным, но со временем хотелось самому увидеть многое из того, о чем он узнавал от других, а для этого надо быть либо путешественником, либо воином. Работая всю жизнь писарем, вряд ли он имел бы возможности для этого.
Многие его коллеги по канцелярии, что греха таить, мечтали о том, как бы за счет менее удачливого в карьере соседа по столу подняться на какую-то ступенечку повыше, и дальше стен канцелярии их намерения не простирались. Андрей же хотел познать мир далеко за горизонтом их Деркула.
«Надо учиться, – говорил себе Андрей. – А где и как?»
– Приходи вечерком ко мне, – сказал однажды старый учитель, у которого Андрей учился в училище, – потолкуем.
Пришлось браться за учебу снова. Учитель помогал доставать учебники по гимназической программе, изредка устраивал проверки усвоения материала, хвалил за настойчивость.
Закончился первый год службы Пастухова в канцелярии. 18 августа начальник канцелярии пожал ему руку и поздравил с днем рождения. Андрею исполнилось 16 лет.
Под осень по канцелярии пополз слушок, что в этом году полковнику Леонову предписано послать одного из помощников писарей на курсы письмоводителей в столицу.
– Слышал, Андрюша, новость? – спросил как-то унтер-офицер, когда они вместе возвращались после работы. – Одного на курсы посылают.
– Говорят, да мне ведь все равно, – стараясь казаться равнодушным к этим слухам, ответил тот, – меня не пошлют.
– А я бы послал тебя, – решительно высказал свою мысль унтер-офицер.
– Что вы, – покраснев от добродушной прямоты собеседника, начал Андрей, – вон сколько у нас в канцелярии желающих, постарше меня и с опытом.
– Все это так, но не все из них достойны, – решительно излагал унтер-офицер Андрею свою мысль по этому поводу.
Скоро в канцелярии стали поговаривать о конкретных кандидатах на курсы, и возникла неловкость в отношениях среди служащих. А Андрей и на самом деле был далек от того, чтобы думать, будто его кандидатуру можно серьезно рассматривать, да и сослуживцы к нему относились по-прежнему благодушно, никто в нем соперника для себя не усматривал.
– Андрей! – однажды как-то по-особенному крикнул помощник начальника, выходя из кабинета шефа. – Быстро к штабс-капитану!
Сборы были недолги. Через трое суток в вагоне третьего класса, до отказа набитом разношерстной публикой, мешками и корзинками, Андрей подъезжал к Санкт-Петербургу. Вокзальная сутолока вначале поразила его, не привыкшего к скоплению такой массы людей, беспорядочно снующих в разных направлениях, как муравьи на тропе к муравейнику. В глазах рябило от человеческой мешкотни; крики носильщиков, говор толпы, гудки паровозов, громыхание движущихся вагонов и лязг буферов сливались в один гул.
Поток пассажиров вынес Андрея из поезда. С небольшим деревянным ящиком в руках, что остался от солдатской службы отца, Андрей наконец протиснулся под аркой Николаевского вокзала и выбрался из толпы, как щепка из бурного речного потока, распавшегося на отдельные небольшие ручейки и оттого потерявшего свою силу. Теперь он остался один на широкой Знаменской площади.
День начинался хмурым полутемным утром. За частой сеткой мелкого, сеющего с низкого неба дождя по всему периметру округлой площади тускло вырисовывались серо-зеленые громады строений с глубокими прорезями проспектов между ними.
Завидев поблизости городового, Андрей подошел к нему и спросил, как пройти на улицу, на которой размещалось Главное управление государственного коннозаводства. И хотя городовой сказал, что это далековато, юноша решил идти пешком, хотелось сразу же посмотреть на диковинную столицу, да и денег лишних на извозчика не было.
Подготовка оставляла желать лучшего, но Андрей сразу вошел в размеренный ритм учебы на курсах. Благодаря усидчивости со временем преуспел в усвоении преподаваемых дисциплин. Как ни трудно было учиться, но Андрей выкраивал немного времени на знакомство с городом. Он не мог упустить предоставившийся случай побывать в столице и посмотреть ее. Каждую свободную минутку он уделял осмотру достопримечательностей, знакомству с уличной жизнью.
Бродя с товарищами по вечернему Невскому проспекту, всегда заполненному толпами гуляющих, Андрей мысленно пытался представить себе жизнь за стеклами ярко светящихся окон, но так и не мог, еще не видел он другой жизни, кроме той, что была его уделом в далеком степном Деркуле, а жизненного опыта и фантазии не хватало.
Если он раньше слышал от бывалых людей о столице рассказы, то запоминались ее дожди, поливающие чуть ли не каждый день, страшные морозы, но теперь Андрей убеждался лично, что она, эта Северная Пальмира, сама красит суровую северную природу.
Пытливый по характеру, Андрей силился понять, как можно было взметнуть на такую высотищу ангела на шпиле Петропавловского собора, укрепить на постаменте огромный гранит Александровской колонны, доставить к месту, где теперь возвышается символ города Медный всадник, карельский валун, гораздо больший, чем их хата.
Проходя мимо Исаакиевского или Казанского собора, Андрей восхищался ими и одновременно чувствовал себя придавленным величием их колонн, если вступал в тень поддерживаемых ими портиков. Когда же в одно из зимних воскресений ему вздумалось выбраться на середину Невы, закованной ледяной броней, то казалось, что он видит город, его дворцы, очерчивающие берега набережные, мосты, нависшие над рекой, стрелку Васильевского острова и Петропавловскую крепость с места, не только буквально неземного, но и фантастичного, не всем доступного. И, конечно, казалось Андрею, что никакому рассказчику не передать всей красоты и силы воздействия на человека того, что он сам здесь может увидеть, запечатлеть в своей памяти.
С тем он и вернулся в родной Деркул в марте 1875 года, после того как ему выдали диплом об успешном окончании курсов и назначение писарем 2-го класса в ту же канцелярию.
– Ура! – вопреки всякому порядку порядочного учреждения крикнул первым увидевший входящего Андрея его дружок по службе. – Пастухов явился, аки Христос.
– Спасителя из него не получится, а погубить кого-нибудь из нашего брата ему придется, – не преминул мгновенно съязвить другой писарь, которому не удалось поехать в Санкт-Петербург.
– Во-первых, господа, здравия желаю, – сдержанно улыбаясь, сказал Андрей. Заметив в общем-то благосклонное к себе внимание, он осмелел, пожимая протягиваемые ему руки.
Пастухов был искренне рад такой встрече сослуживцев, которая показала, что он останется для них тем же товарищем и не будет вызывать обиды с чьей-либо стороны. Сам он не имел ни к кому из них каких-либо претензий.
На шум из своего закутка вышел штабс-капитан в, собираясь сделать выговор за беспорядок в служебное время. Увидев подходившего к нему с намерением доложить о прибытии Андрея, он не удержался от доброжелательной улыбки и, выслушав рапорт, крепко пожал тому руку и поздравил с прибытием и назначением.
– Теперь с тебя, Андрюша, приходится, – улыбаясь в густые усы, сказал старый унтер-офицер, когда штабс-капитан возвратился к себе, и, обняв молодого друга, поцеловал его.
– За мной дело не станет, – в тон ответил Андрей.
Весна в том году выдалась ранняя. Глубокая синева неба, оттеняемая серо-белыми барашками редких облаков, до самого горизонта охватывая степь, дышала на еще влажную землю потоком солнечных лучей, выбивающих ярких светлячков из капель росы, провожающих утро.
В свободный от службы день Андрей спозаранку, как бывало в детстве, бежит в степь, к сверкающей ленте Деркула. Вот она, ширь степная, бесконечная для мысли и дел. Что может быть для человека более прекрасным и желанным?
В такой день в степи ни о чем другом, кроме того, что видишь вокруг, думать не хочется. Далеко, в тумане расстояния и времени остался прекрасный, величавый Петербург, да и не он владеет мечтой Андрея, просторы родины влекут его к себе. Теперь у него есть положение, хороший заработок. Как бы рада была мама, если бы он мог с ней поделиться своими мыслями о желанном будущем! Она всегда любила, когда он говорил ей об этом еще тогда, в детстве.
В Надиной семье он не чувствует себя одиноким, он хороший помощник. Приходила Ксюша. Как радовались они этой встрече! Только от Алеши так и не было вестей, совсем оторвался от своих. Каково ему там одному?
Мечты, мечты, а завтра с утра снова канцелярия и бесконечные бумаги. Чего же мечтать-то?
* * *
– Ну что, мечтатель? – спрашивает писарь Петрушка, положив на плечо руку. – Снова за книжки взялся?
– Знаешь, что мне однажды сказал один умный человек? – глядя на товарища снизу вверх, проговорил, растягивая слова, Андрей.
– Умный умному ничего не скажет, – рассмеялся над своим каламбуром Петрушка. – Надо своим умом жить. Понял?
– Как не понять, – улыбнулся Андрей, – но только я понимать стараюсь и тебя, и того, о ком разговор начал.
– Ну ладно, – снисходя до внимания, протянул Петрушка, – поведай тайные слова твоего умника.
– Говорил мне тот человек, что благодаря книжкам любую мечту в жизнь претворить можно, а говорил это мой старый учитель, который, между прочим, учил уму-разуму и еще кое-кого, – спокойно и твердо, глядя в глаза Петрушки, сказал Андрей.
* * *
– Андрейка! Ты снова корпишь над книжками, – смеясь, тараторила вбежавшая в хату соседская Анютка. И, закрыв ему учебник по алгебре, тащила за собой, схватив за рукав: – Кончай, а то заучишься!
– Ладно, иду, дай книжки собрать, – сдаваясь, говорил он, и, смеясь, они бежали на майдан, большую площадь в центре поселка, где в те дни были установлены карусели и тешили народ какие-то приезжие скоморохи.
Надюшка давно подтрунивает над братом, что сохнет о нем девка, все уши прожужжала, уж какая она прехорошая да работящая. Да и ему она нравится.
«А что! Кто говорит, что она плохая? Хорошая дивчина. Но это немножко позже. Вот выучусь, и тогда погуляем на славу. И женимся», – думает Андрей.
Весной 1876 года, в апреле это было, хорошо помнит Андрей, в канцелярию зашел офицер, не похожий на коннозаводских, поздоровался с писарями и спросил, где можно найти начальника.
– Ваше благородие, – обратился унтер-офицер к прибывшему, – господин штабс-капитан скоро будут.
И, выдвинув из-за стола свободный стул, предложил сесть.
– Благодарю, ветеран, – почтительно сказал офицер, поудобнее устраиваясь на скрипучем стуле. – Не посчитайте за назойливость, но осмелюсь полюбопытствовать, где проходила ваша, видать, долгая, служба?
– Если любопытствуете, то и я осмелюсь, – отвечал унтер, как-то приосанившись и обведя глазами писарей, прекративших работу. Ему хотелось показать, что его возраст и заслуги перед царем и отечеством заслуживают почета и внимания и не таких молокососов, как они, а даже незнакомого капитана. Тот тоже не очень молод, а вот заметил его сразу и перед всеми выделил, что редко бывает. – Я, ваше благородие, не всегда в писарчуках ходил.
Испросив позволения сесть, он продолжал:
– Пришлось во многих делах побывать, и все на Кавказе.
– На Кавказе? – переспросил капитан. – Вот счастливец, а я всю жизнь о Кавказе мечтаю и никак не попаду туда. Прости меня, что перебил тебя, отец, говори дальше о своей службе.
– Пришлось принять участие в баталиях с турками за Кавказом, под началом генерала Николая Николаевича Муравьева в 1855 году довелось воевать с горцами Шамиля под аулом Веден, а потом с апшеронцами в Гунибе пленили его, – закончил унтер рассказ.
– Богата твоя служба, похвально! Скоро, наверное, и на отдых идти надо будет? – спросил капитан.
– Да… – хотел уточнить унтер-офицер, но в это время в канцелярию вошел штабс-капитан, и унтер, обращаясь к нему, доложил, что его ожидают.
Приезжие офицеры – не редкость на конезаводе, никто из них мимо канцелярии не пройдет, а этот офицер какой-то другой, не кавалерийский. Интересно было бы узнать, по какому делу прибыл этот.
– Господа! – обратился штабс-капитан к писарям, выходя из кабинета в сопровождении чужого офицера. – Вы в поселке всех жителей, наверное, знаете и, может быть, подскажете, у кого свободная комната в хате есть?
Оказалось, что это дело простое, и вскоре капитан вышел из канцелярии в сопровождении паренька-рассыльного.
Андрей не мог отвлечься от мысли, что и этот офицер тоже о Кавказе мечтает. Через несколько дней, идя домой, Андрей увидел на перекрестке улиц того офицера. Он стоял, склонившись над столиком с тремя тонкими ножками, и что-то писал или чертил на нем. На столике стоял какой-то прибор. День клонился к вечеру, но солнце еще ярко светило, и от него-то офицер прикрывался большим парусиновым зонтом, который придерживал на воткнутой в землю палке один из солдат, окружавших работающего. Вокруг военных сновали вездесущие ребятишки, и капитан нередко должен был давать солдатам указание, чтобы те отбивали «натиск» слишком любопытной толпы малышей.
Офицер, отрываясь от столика, брал левой рукой прибор и наводил его трубу куда-то вдоль улиц, потом снова склонялся над столиком, а один из солдат кому-то махал красным флажком.
Андрей, сам не замечая того, приблизился к группе военных. Ему тоже хотелось посмотреть, что тут делается, но боялся помешать, да и не маленький, чтобы глазеть, как будто у него дел нет.
– А! Господин писарь, – приветливо сказал офицер, приметив Андрея, когда оторвался от столика. Он улыбнулся, показывая на малышей: – Тоже помогать мне пришли, как вон эти пострелы?
– Откуда вам известно, что я писарь? – смутился Андрей.
– Экая тайна! В канцелярии еще заприметил, когда заходил туда по приезде, – продолжал офицер, затачивая маленьким ножичком карандаш, – а зрительная память у меня хорошая, профессиональная.
– Какой же из писаря помощник? У вас какая-то особая работа?
– Особая, это верно, – показывая глазами на столик, продолжал капитан, – но если вы писарь, то значит, у вас хороший почерк, а если еще, к счастью, вы немножко художник, то из вас вполне может получиться топограф.
– А кто такой топограф? – спросил Андрей.
– Например, я и есть топограф, – улыбаясь, пояснил капитан.
– Но вы же военный, офицер, потому и топограф?
– Это совсем не обязательно, есть топографы и гражданские, они делают то же самое.
– Это интересно, господин офицер. А вы не позволите мне взглянуть в трубу вашего прибора? – спросил Андрей, осмелевший от проявленного к нему внимания.
Капитан прикрыл листом бумажки вырез, навел трубу куда-то вдоль улицы и сказал:
– Извольте! Только смотрите одним глазом, другой закрывайте.
Андрей осторожно подошел к столику и, прильнув к концу трубы, стал всматриваться в ее крохотное круглое отверстие. Он ничего не мог там увидеть, хотя смотрел и левым, и правым глазом поочередно, пытался закрывать один из них ладонью.
– Не спешите, – заметил офицер, – лучше левым всмотритесь внимательно, а правый постарайтесь закрыть без помощи руки, но без напряжения.
– О! Вижу, вижу! – оторвавшись от трубы и глядя поверх нее в том же направлении, воскликнул Андрей. – Но не пойму, что же я вижу.
– Так что же вы увидели в трубу? – допытывался капитан у Андрея.
– Вижу изгородь, у которой стоит вверх ногами солдат с такой же большой линейкой, как эта, – показал он на рейку, которую держал один из солдат, что стоял рядом.
– Верно, – подтвердил офицер.
– А почему солдат стоит вверх ногами?
– Он стоит, как и мы с вами, это в трубе изображение получается перевернутое согласно закону оптики. Не изучали еще?
– Немного слышал, а где эти законы применяются, не ведаю, – смутившись, ответил Андрей.
– Ничего страшного, еще молоды. Учиться, наверное, собираетесь?
– Собираюсь, но как и где – мне трудно решить.
– Было бы желание, а остальное все приложится, – сказал капитан, как бы завершая разговор.
– Вы, пожалуйста, простите меня, господин офицер, – спохватившись, отошел от столика Андрей, – оторвал вас от работы.
– Ничего страшного, я с удовольствием удовлетворяю любознательность, вижу всегда пользу в этом, да к тому же передохнул, так что теперь снова за дело примусь. А скажите, как вас зовут? – обратился капитан к Андрею. – Надеюсь, что еще встретимся?
– Если вы позволите, то я бы непременно хотел больше узнать у вас о вашей работе. А зовут меня Андреем. Андрей Пастухов.
– Вот и хорошо, теперь знакомы, – сказал капитан, протягивая руку, которую Андрей благодарно и крепко пожал. – А меня зовут Иваном Максимовичем. Наверное, знаете, где я квартирую. Вечерком когда-нибудь и заходите, поговорим.
Довольный столь радушным вниманием со стороны офицера, раскрасневшийся, под завистливые взгляды мальчишек, Андрей пошел домой. По дороге он спохватился, что забыл поблагодарить офицера.
Хотелось на другой же день пойти к офицеру, но чувство неловкости за причиняемое беспокойство удерживало Андрея несмотря на большое желание узнать больше о работе капитана.
Через несколько дней Андрей решил зайти к топографу по дороге домой.
– Здравствуйте! – неестественно громко поздоровался он, стоя у калитки, через плетень увидев в саду Ивана Максимовича. Сидя на низкой скамеечке под густой листвой вишен, он что-то записывал в разложенную на коленях тетрадь.
– А, это вы, Андрей? Заходите, гостем будете, тем более что мои орлы, правда, не летающие, скоро ужином попотчуют, – добродушно отозвался капитан.
В глубине двора солдаты готовили пищу в летней времянке из старых кирпичей. Некоторые сидели на завалинке у хаты и занимались нехитрыми солдатскими делами; когда есть свободная минутка, так и на свои личные нужды она пригодится. Они встретили Андрея как старого знакомого.
– Я вам не помешаю? – спросил Андрей, прикрывая калитку и направляясь к Ивану Максимовичу.
– Нет-нет, проходи сюда да садись на скамеечку, рядышком со мной, – сказал он, освобождая место от разложенных бумаг и, улыбаясь, спросил: – Не обидитесь на меня, старика, если буду на ты с вами, господин писарь?
– Что вы, Иван Максимович?! – зардевшись, ответил Андрей, больше оттого, что тот, как Андрею показалось, без намерения обидеть его, все же попрекает писарским занятием, мол, нашел чем заниматься. – Вы мне в отцы годитесь, и я почту это за доверие ко мне.
– Вот и договорились, – весело резюмировал капитан и продолжал, как бы угадав мысли Андрея или, наверное, уловив его смущение: – А что касается того, что я тебя писарем величаю, так это потому, что недавно, конечно случайно, мельком, пришлось видеть одну тобой исполненную начисто бумагу. Похвально! Почерк хороший.
Говорил, Иван Максимович просто, без пристрастия, добродушно присматривался к сидящему рядом с ним крепкому юноше, не по летам серьезному, с открытым взглядом карих внимательных глаз, с шапкой мелко вьющихся волос над высоким, крутым лбом. «Паренек умный, не шалопай какой-нибудь», – думал про себя он.
– Как в писари попал и давно ли служишь? – спросил капитан.
Андрей, смущаясь, долго рассказывал Ивану Максимовичу о себе. Ему хотелось рассказать коротко, но не получалось, сбивался, повторялся. Никому еще до сих пор он так не доверялся. Если до сегодняшнего разговора с Иваном Максимовичем подобные расспросы Андрей воспринимал как сочувствие, нередко притворное и потому, как он считал, для него оскорбительное, сегодня же он хотел поведать еще малознакомому человеку все, что накопилось у него в душе за годы, прошедшие после смерти матери. Он не мог себе объяснить, почему проникся таким доверием к Ивану Максимовичу с первой встречи, но не сомневался, что встретит с его стороны понимание и, если он сам захочет, помощь.
Иван Максимович не перебивал Андрея. Он сразу понял, что пареньку хочется высказать больше, чем он предполагал услышать, задавая вопрос, и не пытался показать сочувствие поведанным горестям.
– Молодец ты, Андрюша! – как-то просто сказал Иван Максимович, когда понял, что тот сказал все, что хотел. Про себя он отметил, что юноша ему доверился, и, глядя тому в глаза, продолжал: – Я не цыганка и гадать не могу, а надеюсь, что ты добьешься, чего захочешь.
С этого памятного вечера и началась дружба юноши из степного поселка и умудренного жизнью капитана, военного топографа Ивана Максимовича Сидорова.
Иван Максимович родился в 1836 году в небогатой семье. Военную службу начал вольноопределяющимся, когда ему было шестнадцать лет. Учиться Ивану пришлось большей частью самостоятельно, и только в двадцать шесть лет посчастливилось сдать экзамены, получить чин прапорщика и стать офицером Корпуса военных топографов.
