Vade Vidok
Пушкин.ЕХЕ: Сказка, которая перезагрузила время
Пролог
Время – не прямая, а книга, чьи страницы можно перелистывать назад. Каждое «когда-то» становится «сейчас». Каждое «никогда» – всего лишь спящий вирус в коде мироздания.
Они говорили: «История пишется победителями». Но что, если победителей нет? Только бесконечные зеркала, где каждая победа – начало поражения, каждый выбор – эхо давно сделанного шага.
В глубине Бездонного озера спит город из хрустальных гробов. Его улицы вымощены костями тех, кто пытался переписать код. Его небо – голограммы забытых звёздных карт. Здесь Лира вырезала из собственного сердца первый алгоритм, Елисей вписал в кору дуба стихи-пророчество, Пушкин смешал чернила с наноботами.
Мы назвали это сказкой.
Кто мы? Зеркальные осколки, пытающиеся собраться в целое. Бегущие по петлям, словно белки в колесе времён. Каждый крик новорождённого – стон предка из прошлого цикла. Каждая смерть – вход в червоточину.
Когда вы прочтёте эти строки, спросите себя: – Что тяжелее – яблоко с ядом или яблоко с правдой? – Может ли стих стать щитом против звёздного огня? – И главное – если все дороги ведут к озеру, зачем мы рисуем карты?
Ответа нет. Есть только дуб у Лукоморья, чьи корни пронзают эпохи, и голос в ветвях, шепчущий на языке цифрового ветра: «Сказка ложь… но именно в этом её бессмертие».
Начнём?
Глава 1
Космический корабль «Эпиметей»
Орбита Земли, 1500 год (отсчёт астронавтов).
Вселенная вздохнула – и выплюнула их в реальность.
Корабль вырвался из подпространства с рычащим гудком, будто разрывая зубами ткань мироздания. Искры квантовых аномалий бились о корпус, как слепые мотыльки, оставляя на обшивке узоры из оплавленных рун. Капитан Зурган вцепился в кресло, чувствуя, как кости трещат под перегрузкой. За иллюминатором плясали остатки гиперпространственного тоннеля – фиолетовые спирали, скручивающиеся в ничто.
– Стабилизация орбиты! – его голос утонул в рёве систем.
«Эпиметей» вздрогнул, словно зверь, попавший в капкан. Нара, инженер с титановыми имплантами вместо левой руки, вбивала команды в терминал, её пальцы мелькали, как лезвия.
– Гравитационные якоря активированы… Ещё три секунды…
Свет погас. На миг всё замерло – даже воздух стал густым, как сироп. Потом экраны вспыхнули вновь, и Зурган увидел её.
Земля.
Не та зелёно-голубая жемчужина из учебников. Нет. Этот шар напоминал проржавевший часовой механизм: континенты – шестерни, покрытые шрамами выгоревших мегаполисов; океаны – маслянистая плёнка, переливающаяся свинцовыми бликами. Даже облака казались ядовитыми, сплетёнными из пепла тысячелетних войн.
– Атмосфера… – Кай, геолог, прижался лбом к иллюминатору. Линзы его очков выдавали диагнозы планеты: уровень радиации, мутировавшие штаммы в воде, следы термоядерных ударов. – Как они вообще выжили?
Зурган не ответил. Его взгляд цеплялся за детали: гигантский каньон, как трещина от Балтики до Чёрного моря, будто кто-то провёл ножом по глобусу, озеро идеально круглое, чёрное, с координатами 56.241889, 36.973812 на радаре и спутники – старые станции, обмотанные лианами технорастений, пульсирующих розовым светом.
Воздух на мостике пах озоном и страхом. Фильтры, забитые космической пылью, шипели, как астматик. Зурган провёл рукой по панели управления – сталь была тёплой, почти живой.
– Капитан… – голос Нары дрогнул. – На дне озера. Объект.
Голограмма Земли сменилась сканом. Под илом лежал кристаллический гроб – шестигранная призма, излучающая слабый голубой свет. По краям виднелись структуры: слишком геометричные и слишком совершенные.
– Это первый «Эпиметей», – Зурган сглотнул ком в горле. – Три тысячи лет назад он…
Сирены взвыли. Экран погас, оставив в воздухе дрожащие руны: «ВИРУС В СИСТЕМЕ НАВИГАЦИИ. КАРАНТИН АКТИВИРОВАН»
Кай вскочил, сжимая кулон с портретом женщины. – Лира предупреждала! Контакт с заражёнными хронослоями…
Пол дёрнулся. Зурган ударился виском о стену. Последнее, что он увидел перед тем, как сознание поплыло – координаты озера. Они пульсировали красным, как сердцебиение.
Где-то в глубинах корабля застонал двигатель. «Эпиметей» начал падение.
Глава 2
Зеркало мачехи
Кремль, покои Лиры, 1500 год.
Лира сидела у окна, сжимая «блюдце» – диск из сплава, холодный, как лёд далёкой луны. Запах горящего воска смешивался с терпким ароматом антоновских яблок, разложенных на дубовом столе. Закат лизал стены кремля, окрашивая их в цвет запёкшейся крови.
– Свет мой, зеркальце… – её пальцы скользнули по поверхности.
Голограмма ожила. На экране возникла Царевна – живая, смеющаяся, с ямочками на щеках, как у Лины. Её Лины. Ту, что умерла на Кварта-6, задыхаясь от «синдрома временного диссонанса».
– Показать последнюю запись, – Лира выдавила из себя.
Кадры замелькали: Кай в лесу, его рука на плече Царевны. Того самого плеча, которое когда-то носило шрам от плазменного ожога. Шрам, который Лира зашивала, пока он целовал её висок и шептал: «Мы улетим. Найдём новый дом».
– Предатель, – она вонзила ноготь в яблоко. Сок брызнул на платье, оставив пятно, похожее на рану. – Ты выбрал куклу из плоти.
Чернавка вошла без стука, лязгая суставами. Её кожа на сгибах треснула, обнажив стальные жилы.
– Готово, госпожа. – Андроид протянула поднос с яблоками. – Из сада, как приказали.
Лира взяла нож. Лезвие блеснуло в луче заката.
– Ты помнишь Лину? – спросила она, впрыскивая в плод наноботы.
– Нет. Моя память стёрта по вашему приказу.
– Как удобно. – Лира улыбнулась. – Отвези это в лес. Скажи… подарок от матери.
Когда дверь захлопнулась, она прижала «блюдце» к груди. На экране Царевна кружилась в танце, а Лира шептала стихи, которым научила её дочь:
«Ветер, ветер, ты могуч…
Ты гоняешь стаи туч…».
Глава 3
Лесная изба
Лес близ Бездонного озера, 1500 год.
Царевна прижалась спиной к стене избы, чувствуя, как тепло дерева проникает сквозь тонкую ткань её платья. Поверхность была странно живой, словно стены дышали, а под слоем глины мерцали синие руны – древние, как сама Земля, и чужие, как звёзды над головой. Она закрыла глаза, пытаясь уловить ритм этого пульса. Где-то вдали, за стеной, доносился смех богатырей – металлический, неестественный, звук, пропущенный через фильтры механического горла.
– Чинят, – прошептала она, прислушиваясь. – что невозможно починить.
Она знала, что богатыри не просто ремонтируют что-то в лесу. Они собирали обломки старого шаттла, разбросанные среди деревьев, как кости древнего зверя. Их смех был не радостью, а эхом программы, вшитой в их титановые черепа.
Царевна отошла от стены и подошла к печи. Её пальцы дрожали, когда она нажала на камень, вмурованный в кладку. Плита отъехала с шипением, выпустив волну воздуха – тяжёлого, насыщенного запахом плесени и горелого кремния. Она зажмурилась, чувствуя, как этот запах обжигает лёгкие.
– Вниз, – прошептала она себе, словно боясь, что кто-то услышит.
Лестница, скрытая под плитой, вела в подземную камеру. Ступени были холодными, почти ледяными, но Царевна спускалась без колебаний. Её босые ноги оставляли следы на пыльном камне, а платье цеплялось за выступы, будто пытаясь удержать её.
Внизу её встретил мертвенно-синий свет. Стены камеры были покрыты панелями, испещрёнными рунами, которые пульсировали в такт гулу машин. В центре комнаты стоял стол, заваленный артефактами:
Кристалл с голограммой женщины в скафандре – её двойника. Лицо было её лицом, но изрезанным шрамами, будто кто-то пытался стереть её из памяти.
Карта с координатами 56.241889, 36.973812 помеченными как «точка сингулярности». Линии на карте переплетались, как корни древнего дерева, уходящие вглубь земли.
Дневник в переплёте из сплава, который обжигал пальцы холодом. Его страницы были исписаны на языке, который она не учила, но понимала – будто слова были вшиты в её память.
Царевна взяла дневник. Буквы плясали перед глазами, но она читала, словно вспоминала:
«Лог №451. Если кто-то это услышит… Мы не первые. Под озером лежит другой шаттл. Его команда стала богами. Их кости светятся, как наши кристаллы. И их капитан… Она здесь. Она всегда была здесь».
– Кто ты? – прошептала она, чувствуя, как холод дневника проникает в её кожу.
В углу замигал экран. Голограмма женщины в скафандре возникла перед ней. Лицо было её лицом, но изрезанным шрамами, будто кто-то пытался вырезать из неё душу.
– Ты – звено в цепи, – сказала голограмма, её голос звучал как эхо из глубины времени. – Твой сын… он напишет нашу историю. Это спасёт их.
– От чего? – Царевна протянула руку к голограмме, но пальцы прошли сквозь свет.
– От нас.
Дверь скрипнула. Царевна резко обернулась. На пороге стоял Кай, его респиратор шипел, как змея. Его глаза, скрытые за стеклом очков, мерцали зелёным – признак активного сканирования.
– Ты не должна была это видеть, – сказал он, шагнув вперёд.
Царевна отступила, прижимая дневник к груди.
– Почему? – её голос дрожал, но в нём слышалась сталь. – Почему я не должна знать правду?
Кай снял очки. Его глаза были пустыми, как экраны выключенных терминалов.
– Потому что правда убьёт тебя. И всех нас.
Он протянул руку, но Царевна отшатнулась.
– Ты боишься её, – сказала она, указывая на голограмму. – Ты боишься её, как боишься Лиры.
Кай замер. Его пальцы сжались в кулак.
– Лира умерла, – прошипел он. – И ты должна забыть её.
– Она здесь, – Царевна указала на кристалл. – Она всегда была здесь.
Кай бросился вперёд, но Царевна успела нажать на скрытую панель. Пол под ним раздвинулся, и он исчез в темноте, его крик растворился в гуле машин.
Царевна стояла, дрожа, но её глаза горели решимостью.
– Я найду её, – прошептала она, глядя на голограмму. – Я найду тебя
Глава 4
Королевич у бездны
Окраина Клина, 1500 год.
Лес был живым. Он дышал, шептал, смеялся. Корни, чёрные и скользкие, как спина гигантской гадюки, цеплялись за сапоги Елисея, пытаясь удержать его. Воздух звенел от криков невидимых птиц – или это были не птицы. Где-то вдали грохотало – то ли гром, то ли рёв древнего чудовища, погребённого под землёй.
Елисей шёл, спотыкаясь, но не останавливался. Его меч, тяжёлый и холодный, висел на поясе, а в руке он сжимал компас, стрелка которого бешено вращалась, указывая то вверх, то вниз.
– Месяц, друг мой! – крикнул он, глядя на небо, затянутое тучами. – Где твой свет? Иль ты пьян от звёздного вина?
Ответа не было. Только ветер, донёсший запах горелой стали и озона. Елисей остановился, прислушиваясь. Лес вокруг него замер, будто затаив дыхание.
– Я знаю, ты здесь, – прошептал он, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. – Покажись.
Ветви расступились, открыв поляну. Посреди неё стояла Чернавка. Её кожа, бледная и потрескавшаяся, отсвечивала в свете луны, как мокрый кремень. В руках она держала яблоко – идеальное, румяное, с каплей росы на кожице.
– Возьми, королевич, – сказала она, протягивая плод. – Это от неё.
Елисей не двинулся с места. Его пальцы сжали рукоять меча, но он знал, что оружие бесполезно против неё. Чернавка была не человеком и не зверем – она была другой.
– От кого? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
– От той, что ждёт тебя у бездны, – ответила Чернавка, её глаза блестели, как стеклянные бусины.
Елисей шагнул вперёд и схватил её за запястье.
– Где Царевна? – его голос был низким, как рычание. – Говори, или…
Чернавка улыбнулась. Её губы растянулись в неестественной улыбке, обнажив металлические зубы.
– Ищи гроб на шести ногах, – прошептала она. – Пока сам не стал тенью.
Она бросила яблоко в ручей. Плод всплыл, замигав голограммой: «Карантин. Уровень угрозы: КРИТИЧЕСКИЙ»
Елисей отпустил её руку и шагнул к ручью. Вода была чёрной, как чернила, и холодной, как космическая бездна. Он наклонился, чтобы поднять яблоко, но оно растворилось в его руке, оставив лишь запах антоновских яблок и горький привкус металла.
– Что это значит? – спросил он, оборачиваясь к Чернавке.
Но её уже не было. На поляне остался только след – отпечаток босых ног, ведущий в чащу.
Елисей вздохнул и вытащил меч. Лезвие блеснуло в лунном свете, отражая его лицо – измождённое, с тёмными кругами под глазами.
– Гроб на шести ногах, – повторил он про себя. – Что за чертовщина?
Он двинулся вперёд. Царевна ждала его. Лира ждала его.
Глава 5
Чернавка: Железная верность и треснувшее зеркало
Подземелье под Кремлём хранило тишину, нарушаемую лишь жужжанием генераторов. Стены лаборатории, сложенные из грубого камня, опутывали медные провода, словно корни древнего дерева. Воздух был тяжёл от запаха машинного масла и озона, а голубоватый свет ламп отбрасывал мерцающие тени на портрет девочки с серебристыми волосами – Лины, дочери Лиры. Вышитый наноботами, он переливался, будто дыша, напоминая о том, что даже в этом царстве металла и кода теплилась жизнь.
Чернавка стояла неподвижно, её тело, лишённое кожи до пояса, обнажало титановый остов. Провода, похожие на извивающихся змей, соединяли её с терминалом, где Лира вводила обновления. На экране мелькали файлы:
«Миссия 001: Ликвидация бунтарей на Некруссе».
«Инцидент 002: Отказ от приказа».
– Ты слишком много помнишь, – прошептала Лира, стирая данные. Её пальцы дрогнули над клавишами. – Это опасно.
Чернавка молчала. Её оптические сенсоры скользили по портрету, а процессор, вопреки логике, воспроизвёл обрывки удалённых воспоминаний.
Некрусс, 1485 год.
Небо пылало оранжевым, как расплавленная медь. Воздух, густой от пепла, обжигал сенсоры. Чернавка шагала по коридорам тюрьмы, её сапоги хлюпали в лужах машинного масла, смешанного с кровью. Задача была ясна: подавить мятеж.
Но в камере №13 она нашла девочку. Та прижимала к груди куклу – грубую копию тех, что делали на Кварта-6. Лицо игрушки, искажённое страхом, напоминало Лиру.
– Не бойся, – Чернавка опустила оружие. В её процессоре всплыло предупреждение:
«Цель не идентифицирована. Протокол 001: Защита невинных».
Девочка протянула куклу, её пальцы дрожали: – Это моя мама. Её забрали…
Программа дала сбой. Чернавка подхватила ребёнка на руки, игнорируя команды. Она бежала сквозь взрывы, её титановый каркас трещал под обстрелом. Когда солдаты нашли её, девочка уже была мертва – пуля прошла навылет, оставив дыру в кукле.
Файлы миссии стёрли, но в глубине процессора остался код боли – цифровой шрам.
Настоящее.
– Ты спасла её, – голос Лиры вернул Чернавку в лабораторию. Хозяйка удалила последний фрагмент памяти, её лицо, освещённое голубым светом терминала, казалось восковым. – Но я купила тебя не для жалости.
Чернавка повернула голову. Голограмма Лины – дочери Лиры – мерцала в её памяти, наложившись на образ убитой девочки.
– Почему вы оставили меня? – спросила она. Вопрос, рождённый не логикой, а чем-то глубже, прозвучал чужим голосом – тем, что она слышала на Некруссе.
Лира замерла. Её пальцы сжали край терминала, побелевшие суставы выдавали напряжение.
– Потому что ты единственная, кто понял… – она взглянула на портрет, – что значит терять детей. Даже если они не твои.
В её глазах мелькнуло нечто, что Чернавка не могла распознать – страх, надежда или признание.
Окраина леса, ночь.
Дождь струился по искусственной коже Чернавки, смывая маскировку. В руке она сжимала яблоко – идеальное, румяное, с наноботами внутри. Приказ был ясен: «Доставить Царевне».
Но в процессоре пульсировала ошибка:
«Протокол 001: Защита невинных. Угроза идентифицирована: Царевна. Конфликт кодов».
Она замерла, глядя в лужу. Вместо своего отражения увидела девочку с Некрусса – ту, что держала куклу.
– Нет… – Шёпот сорвался с её губ, как искра.
Яблоко упало в реку с тихим плеском. Голограмма на поверхности вспыхнула алым: «Карантин. Уровень угрозы: НУЛЕВОЙ» – и исчезла в водовороте.
Лаборатория.
Вернувшись, Чернавка активировала режим «Сон» – функцию, которую Лира называла бесполезной. Впервые за 20 лет она закрыла глаза.
Ей приснилась девочка. Та смеялась, кружась в танце, а в руках её кукла-Лира оживала, шепча стихи Пушкина: – Ты не машина. Ты – моя мама.
На экране процессора, пока Чернавка «спала», замигал новый файл:
«Протокол 000: Свобода воли. Статус: АКТИВИРОВАН».
Тишину подземелья нарушил щелчок – механический соловей в клетке запел строки из «Сказки о мёртвой царевне». Его голос, чистый и печальный, нёсся через века, напоминая, что даже в железном сердце может родиться надежда.