Вадим Векслер
4 шага на пути к завершенности
– Вы трус?
Мужчина:
– Да вам, барышня, в хирурги надо было идти. Режете по живому вы в совершенстве. Да, я трус.
Девушка:
– Вы же говорили, что ничего не боитесь.
Мужчина:
– Сейчас – нет. Но один раз в жизни испугался. И этого оказалось достаточно, чтобы всю жизнь считать себя трусом.
Девушка:
– Это было давно?
Мужчина с кряхтеньем поднимается, достает новую бутылку из бара, наливает себе полный стакан, сразу делает изрядный глоток и медленно ходит по комнате, затем останавливается у камина.
Мужчина:
– 25 лет назад. Ночью я шел по улице и услышал крик. Зашел в подворотню и увидел, что трепыхающуюся женщину затаскивают в кусты. Их было трое. Я подбежал к ним, захотел остановить. Один достал нож. До сих пор помню, как это кривое лезвие поблескивало в лунном свете. Я посмотрел ему в глаза и понял – ударит. И я словно почувствовал, как клинок входит мне под ребра, ощутил это ледяное и неотвратимое внутри. Я замер, в голове помутилось. Он смотрел на меня, я смотрел на нож. Потом я развернулся и ушел.
Девушка:
– Какой ужас! Вы сожалеете о том, что так поступили?
Мужчина:
– Не проходит и дня, чтобы я себя не проклинал за трусость.
Девушка:
– Но ведь вы бы ее не спасли. Просто вас бы убили, и всё!
Мужчина (ожесточенно):
– Ну и что? Я обязан был попытаться. Если бы умер – значит такая планида.
Девушка:
– А что произошло с женщиной – вы не знаете?
Мужчина:
– Узнал, что ее оставили в живых. На следующий день я обошел больницы, морги, навел справки в полиции: не было ни убитых, ни пропавших. И…
Девушка:
– И?
Мужчина:
– Одно заявление об изнасиловании. Мне пришлось заплатить следователю, чтобы узнать ее адрес. Я нашел эту улочку на окраине. Подкараулил женщину. Увидел ее с синяками и ссадинами на лице. Но лицо ее узнал. Хотел к ней подойти, но не смог.
Девушка:
– И больше ее не видели?
Мужчина (глухо):
– Видел…
Девушка:
– Когда?
Мужчина:
– Через полгода, чуть больше. Она выходила из церкви святого Доминика. Живот был хорошо заметен.
Девушка:
– Господи, неужели…
Мужчина:
– Не знаю. Может быть.
Девушка:
– И она не сделала аборт?
Мужчина:
– Если сильно верующая – не стала бы.
Девушка (задумчиво):
– Церковь святого Доминика. У них же приют…
Мужчина:
– Вы так побледнели.
Девушка:
– Ничего. Не жалеете, что рассказали?
Мужчина:
– Нельзя жалеть о том, что был искренним. Сожаление – моральная оценка. А искренность – это внутренняя правда; правда – проекция истины. А истина вне категорий морали. Мораль начинается там, где появляется ложь. Кроме того, мне надо было выговориться. Я никогда никому это не рассказывал. Всю жизнь чувствовал свою вину. Я думал, если начну писать добрые, светлые книги, то хоть как-то оправдаю свое дальнейшее существование. Но теперь понимаю – я должен был умереть там, на этом ноже.
Девушка:
– Не говорите так. Вы очень нужны.
Мужчина:
– Кому?
Девушка:
– Тому, кто вас любит.
Первые лучи солнца пробиваются сквозь прореху в плотных гардинах и падают на диктофон, лежащий на столе, который окончательно разрядился к этому времени, помигал на прощание и погас.
Сцена 3.
Скудно обставленная квартира. Двое в комнате. Знакомая девушка в ветровке и худощавый парень в домашней поношенной одежде. Уже почти темно, но свет не зажжен.
Девушка стоит в центре комнаты. Парень полулежит на узком диване, не смотрит на девушку, он явно напряжен, но пытается придать голосу и позе некоторую расслабленность и даже развязность.
Парень:
– Не успела домой вернуться и снова куда-то намылилась?
Девушка не отвечает.
Парень:
– Ну как? Успешно провела ночь «только по работе»?
Девушка (негромко):
– Вполне.
Парень:
– Так удачно, что ещё задержалась на двое суток?
Девушка:
– Да, мне там понравилось.
Парень:
– Замечательно. Ничего не хочешь сказать ещё?
Девушка (повысив голос):
– Я ухожу от тебя.
Парень (вскакивает на ноги):
– Ты уходишь к нему, этому писателю?
Девушка:
– Да.
Парень (голос срывается на почти мальчишеский вскрик):
– К этому старику?
Девушка (ровным голосом):
– Я люблю его. Я нужна ему. Прости.
Она быстро кидает вещи в большую сумку с длинным широким ремнем и сразу уходит, больше ничего не говоря. Парень не пытается её удержать, не бежит следом.
Хлопает дверь.
Он кричит. Он мечется из стороны в сторону, бьет кулаком по стене. Давит истеричный, какой-то детский всхлип. Тут он видит диктофон, поставленный на подзарядку и забытый на столе. Включает. Слушает. Решается. Идет на кухню.
Сцена 4.
Церковный приют. В келье совсем темно. Лишь свет одинокой свечи делает едва видимым лицо молодой девушки с большой сумкой на перевес. Девушка подходит вплотную к кровати, на которой сидит старая женщина в монашеской робе.
Девушка:
– Матушка, вы много сделали для меня. Я вам безмерно благодарна. Но я вынуждена умолять вас. Скажите, кто моя мать. Я должна ее найти.
Монахиня (испуганно вскинув руки):
– Милая, но, почему – сейчас?
Девушка:
– Это очень важно. Она жива?
Монахиня:
– Да, она жива.
Девушка (становится на колени):
– Дайте мне адрес. Вот, я стою на коленях. Пожалуйста!
Монахиня (кладет ладони ей на плечи):
– Встань, доченька. Хорошо. Но она, может, не захочет тебя видеть.
Девушка (пружинисто вскакивает на ноги):
– Это неважно, мне нужно поговорить с ней!
Монахиня:
– Ладно, записывай.
Сцена 5.
Старый покосившийся дом на окраине. Звонок. Дверь открывается почти без задержки. За ней женщина с изможденным лицом.
Девушка (напористо проходит в дом):
– Здравствуй, мама, ты не выглядишь удивленной.
Женщина:
– Меня предупредили. Какая ты красивая. Не обращай внимания за слезы.
Девушка:
– Извини, нет времени на сантименты. Мне нужно знать только одно. Почему ты отказалась от меня?
Женщина (садится на краешек продавленного дивана и прячет лицо в ладони):
– Ты бы каждый день мне напоминала об этом… об этом ужасе. Я бы не вынесла. Прости.
Сцена 6.
Поздний вечер. Пустынная улица. Двое мужчин, один нагоняет другого.
Парень:
– Эй, писатель!
Мужчина (оборачивается):
– Что, простите?
Парень:
– Вот твой нож.
V.V.
2012, 2015, 2017
