Валентин Гнатюк
Святослав. Возмужание
Они зашагали быстрее, обгоняя празднично одетый люд и отвечая на приветствия и поклоны.
Достигнув Перуновой горы, Молотило отвязал от ноги поросёнка вервь, сгрёб своими железными руками вдруг затихшее животное и один понёс на Капище, где стояла уже очередь из десятка киевлян с овнами и ягнятами, украшенными цветами и лентами.
– Мамо, а зачем тато поросёнка забрал? – вдруг забеспокоилась маленькая дочь кузнеца.
– Потому, доченька, что сегодня праздник, и все едят праздничную еду – и люди, и боги. Вот из нашего поросёнка и из тех овнов, телят да козочек будет праздничная еда. – Она ещё что-то хотела добавить, но увидела, что из очей девочки брызнули слёзы.
– Я не хочу! Не надо его убивать, поросёнок хороший! Я его люблю! – крикнула Овсена, порываясь бежать вслед за отцом.
Молотлиха, удержав её, привлекла к себе и, гладя по голове, стала говорить:
– Ну, что ты, глупенькая! Ведь животных для того и выращивают, чтобы у людей было мясо и шкуры. А здесь есть люди, которым нечего кушать. У многих разрушены дома, погибли родные. И каждый отдаёт то, что имеет, чтобы все могли в этот день быть сытыми и радостными. И дают жертву богам нашим, которые помогают, чтобы овнов, свиней и зерна всякого уродило в этом году в достатке и люди были богаты и счастливы. Не можем же мы предложить богам что-то захудалое и ненужное. Мы отдаём самого лучшего, чтобы у нас потом было много таких поросят…
Всхлипывающая Овсена чуть притихла. Потом подняла на мать глаза и, размазывая кулачками слёзы, спросила:
– Правда, у нас будет много таких поросят?
– Правда, доченька.
– Точно-точно таких?
– Точно-точно, вот увидишь, – улыбнулась Молотилиха.
В это время подоспевшие Хорсослав и Степко остановились у подножия Перуновой горы, чтобы перевести дух.
Степко, увидев плачущую девочку, подошёл к ней. А Хорсослав направился к жрецам у Капища.
– Что за чудо-птица у тебя, я такой не видывал! – указал Степко на свистульку, висевшую у Овсены на шее.
Девочка перестала всхлипывать и посмотрела на незнакомого отрока. Увидев, что он приветливый и незлобивый, ответила:
– Эта птичка поёт.
– Правда? А покажи!
Овсена взяла птичку и дунула, но свиста не вышло.
– А можно я попробую? – попросил Степко. С позволения девочки он взял свистульку и дунул в неё. Раздалось щебетание, похожее на соловьиное.
– Тато внутрь горошинку положил, – похвасталась девочка.
– А кто твой тато?
– Кузнец. Он всё умеет делать. Маме вот ключики сделал, ложечку и тоже птичку, – Овсена стала перебирать висевшие на поясе Молотилихи обереги.
Молотилиха между тем развязала узел, достала крашенное луковой шелухой коричневое яйцо и протянула дочери:
– Овсенушка, угости отрока, поздравь со святом!
– Со святом! – сказала Овсена, протягивая яйцо.
– Дякую красно! – поклонился отрок. – И вас с Великим Яром! Будьте здравы и счастливы!
Принеся жертву богам, Великий Могун передавал остальное служителям, которые несли мясо в огромные котлы, что стояли за пределами капища. Там мясо варилось и жарилось на многочисленных кострах и раздавалось частью тому, кто приносил жертву, чтобы он мог оделить священной снедью домашних на праздничной трапезе. Остальное шло убогим, сиротам и немощным людям. Младшие служители при кудесниках – юноши, которые обучались волховству, – складывали пожертвования в плетёные корзины и разносили нуждающимся.
Девушки в белых одеждах с пением возлагали к подножиям богов первые весенние цветы и зелёные ветки-клечевы.
– Приняли боги киевские ваши жертвы! – провозгласил Великий Могун. – Идите, люди, веселитесь, радуйтесь новому приходу Яро-бога! Начните нынешнюю трапезу с яйца красного, что есть знак рождения мира и новой жизни; со священной сурьи, которую отцы наши почитали; с печёного агнца, дабы в стадах ваших прибавилось всякого скота, и с житного хлеба, чтобы поля уродили щедрым житом, ячменём, просом и прочими злаками!
Люди поздравляли друг друга, целуясь и обмениваясь красными яйцами.
Затем отправились веселиться, есть-пить, гулять на площадях, где играли на гуслях бояны-песенники, а девушки на зелёных лужках водили весёлые хороводы.
Весенний дух лазоревой дымкой витал над Киевом и Непрой-рекой. А Непра текла, тихо плескалась и звенела волной, будто хотела рассказать, как она любит свой град Киев, и обнимала его руками тонких струй, и лобзала волнами берега.
А Хорс сиял на Перунову гору, на гридни и торжища, на дома людей, пьяных весельем и вешней блажью, ибо настал великий день Яробогов!
И вся земля славянская радовалась и содрогалась до самых недр, как жена, ожидающая ласки мужа. Обнимал Яро-бог землю, целовал её упругими ветрами и, как Сварожий Бык, оплодотворял серебряными дождями. Вздыхала земля, разомлев от ласки, и пробуждала зёрна посеянных в неё злаков, готовясь родить тучные колосья, цветы и травы, плоды и овощи. Запели птицы в лесах, зажужжали пчёлы. И всякий зверь – от медведя до тли насекомой – радовался и принимался за работу.
Пора было и киевским кудесникам уходить в леса, чтобы молиться там, в уединении, до самых Овсеней. Каждый имел в лесной чаще домик или землянку, разводил коз, овец, пчёл, чтоб иметь пропитание, и жил так, ни в чём не нуждаясь, наедине с богами.
Солнце уже двинулось к закату, когда на Перуновой горе закончились требы и молитвы. Кудесники стали прощаться с Великим Могуном и расходиться, чтобы готовиться в неблизкий путь к дальним заимкам. Вместе с некоторыми кудесниками уходили и юноши, которые хотели учиться Ведам и познавать Тайное, различать всякие людские хвори и немощи, знать, как их лечить, какой травой или снадобьем, и какую при этом читать молитву или заговор. Ведь каждому богу читается своя молитва и приносится своя жертва. И чтобы познать всё Боговедчество, не хватит и целой жизни. Поэтому надо ото всего отречься и посвятить себя только кудесничеству. А для этого пригоден далеко не всякий юноша, даже тот, кто хочет быть кудесником. Потому учеников отбирает сам Великий Могун, который знает не только Веды, но и мысли каждого. Ему не солжешь, не умолчишь, он людей будто насквозь видит – кто ты есть и откуда, как твоё имя и как зовут отца с матерью.
– Что ж это, отче, получается, – спросил Хорсослав, подходя к Великому Могуну, когда тот закончил разговор с последним из отроков, – мы же в прошлый раз упредили о том, что луна в Велесов день была полною, а значит, весной быть большому разливу рек. Отчего столько жертв и потерь случилось?
– Было всем киянам о том объявлено и на Торжище, и через Тиуна киевского, да народ беспечен, как всегда, каждый думает, что как-то обойдется, что его минет беда. – Могун помолчал, потом заговорил снова: – Говоришь, раз луна молодая на Яров день в этом году, то и осенние заморозки будут ранними?
– Верно, отче. В свитках всё отмечено – в какой день, где были Солнце, Луна и звёзды и какое из этого следует влияние на нынешнее лето.
– Что ж, добре потрудился, отец Хорсослав, дякую за свитки, теперь все волхвы да кудесники киевские теми знаниями владеть будут, понесут их огнищанам, рыбакам, бортникам да кормчим.
– Не одного меня это труд, Степко помогал, способный отрок, если так дальше пойдёт, достойная замена мне будет.
– Пусть подойдёт, – велел Могун.
Степко приблизился к Великому Кудеснику, почтительно отвесил поклон, приложив правую руку к сердцу. Затем взглянул в очи Могуна и вдруг почуял, будто вокруг всё завертелось. А сам он, становясь невесомым, начал, вращаясь, уходить в бездонную синь то ли небесной сварги, то ли глаз волхва. Отрок даже чуть шире расставил ноги, чтобы удержаться. И словно издалека услышал вопрос:
– Воистину ли желаешь посвятить свою жизнь кудесной науке о звёздах и Солнце?
Потом слова вовсе ушли, но в тиши продолжало звучать нечто, бывшее сильнее и ярче слов. Отрок одновременно почувствовал и увидел, что, выбрав стезю кудесника-звездочёта, сам становится живым звеном в многотысячелетней цепи поколений жрецов, служителей Великой Прави. В короткий миг он узрел связь времён и труды волхвов, что изо дня в день, из года в год, из века в век собирали и передавали дальше по живой цепи знания-веды, записывали их на глиняных и деревянных дощечках, на камнях, кости, бересте и кожах, строили солнечно-лунные капища. Громада времени и человеческих знаний поразили его, и тем сильнее возникло желание встать в эту златую цепь. Будто издалека он услышал свой глухой голос, ответивший Могуну:
– Да, отче, желаю…
– Вижу, – ответствовал кудесник. – Что ж, – повернулся он к Хорсославу, – думаю, к следующему Яру посвятим отрока в солнечные жрецы.
– Дякуем, – ответил за обоих Хорсослав. – Благослови, отче, в обратный путь. Переночуем нынче, а завтра с утра – домой, в Кудесный лес.
Попрощавшись с солнечными жрецами, Великий Могун обратился к другому кудеснику:
– Погоди, отец Велесдар, хочу с тобой слово молвить…
Кудесник Крысъ Велесдар был самым старым из киевских кудесников, который лицезрел самого Рурика и пришёл из Новгорода с Олегом Вещим. Но плоть его, иссушённая многими летами, оставалась выносливой, а зрение – верным. И хотя говорил он тихо, в словах имел великую силу. Велесдар умел врачевать, избавлять от лихого сглаза, отвращать недуги и расслабления, снимал самые страшные заклятия и помогал роженицам. За это он был в почтении и у людей, и у других кудесников, а простые огнищане по праву величали его Боговедом.
С длинной – почти до земли – белой с прозеленью бородой, одетый, как и прочие волхвы, в холщёвые порты и рубаху с вышитым узором по вороту и на груди, он имел также безрукавку на козьем меху, поскольку кровь уже плохо грела старое тело. На ногах – мягкие сапоги. Опершись на резной посох с рукоятью в виде головы быка, Велесдар кивнул и остался сидеть на колоде неподалеку от жертвенного огня.
Великий Могун сел рядом.
– Что, отче, – спросил он, – не видел ли ты княгини Ольги нынче на Требище?
– Не приходила она, – ответствовал Велесдар, – ни на Требище, ни на Торжище, ни на улицах её никто сегодня не видывал. Сказалась недужной, сама не пришла и сына не привела… Не зря увиваются вокруг неё хитрые греческие гости да служители христианские, а Ольга не слушает советов, не гонит их прочь. И юного княжича при себе держит, а его надобно обучать дедовской вере и обычаям.
– Ольга – одинокая жена, – отвечал Великий Могун, – может, из тех гостей хочет кого в мужья себе выбрать, вольному воля. А Святослава, ты прав, пора всерьёз обучением занять. Он должен следовать стопами отца и деда, стать настоящим князем и воином. Руси нужен крепкий муж, чистый помыслами, преданный нашей вере, исполненный славянского духа. Не то захватят киевский престол иноземцы, как в своё время грек Дирос или варяг Аскольд. А наш князь из рода Рарожичей…
– Олег Вещий из кельтов был, но нашей веры держался, – заметил Велесдар. – В нашей вере великая сила! – поднял он палец. – Ибо она делает человека славянином по духу, невзирая, какого он роду-племени.
– Вот и я реку, что давно пора обучать княжича славянским Ведам. Ему ведь сколько минуло?
– Да уж одиннадцать годков, все сроки вышли…
– Вот и пойдём теперь к Ольге, потолкуем всерьёз, хотя мы больше с богами говорить привыкли…
Кудесники не спеша спустились с холма и пошли к теремному двору.
День был уже на закате, и им всё чаще попадались крепко выпившие, горланящие песни люди. Там и сям устраивались драки, и уже не до первой крови, как на утренних состязаниях, а колотили друг друга жестоко и беспощадно. Некоторые, упившись, спали прямо у подножия Перуновой горы.
Могун, глядя на них, качал головой:
– Прежде праотцы наши знали только мёд-сурью, заделанную на травах и перебродившую на солнце, тайну сотворения которой бог Ладо передал отцу Богумиру. Пили её русы по три глотка пять раз в день во славу богов, и она была им во здравие, силой солнечной одаряла для работы тяжкой и сечи жестокой, а разум в ясности божеской сохраняла. А нынче хмельным греческим вином упиваются, которое омрачает разум, и пребывают в недостойном виде. Дерутся беспричинно, калечат друг дружку, силушка-то у славян – не чета греческой!
– Верно изрекаешь, – согласно кивал головой Велесдар, – от того греческого вина сколько бед произошло! С давних времён ромеи, зная, что русы сурью часто пьют, вином своим её подменяли, на маке зелёном настоянным, и поили наших князей, а потом убивали их, как неразумных овнов, и увозили в рабство наших жён и юношей. Ох, много горестей ещё от того будет!..
– Ни один ведун или кудесник не потребляет напитков хмельных, хоть никто и не запрещает нам того. Потому что сила божеская с нами пребывает, доколе мы Оумом своим с богами соединены, а затумань Оум хоть толикой хмельного зелья, и сила волховская убавится…
– Не о волхвах речь, а о рукомысленниках, огнищанах, купцах, воинах и прочем люде славянском! Правь познавать можно лишь чистым и светлым разумом, а какой тут разум, какая чистота его? – Велесдар в сердцах указал на двух киян, что шли, пошатываясь, вдоль высокого частокола, то и дело хватаясь за него, чтоб не упасть.
Так, беседуя, дошли до ограды Детинца, где находился княжеский терем с постройками. Охоронцы с почтением пропустили волхвов, отворив калитку.[3]
Ведуны взошли на высокое резное крыльцо, укрытое от непогоды навесом с островерхой крышей. Молодой гридень в малиновом кафтане, мягких яловых сапогах и с лёгкой хазарской саблей за широким поясом учтиво склонил голову и отворил тяжёлую дубовую дверь, потянув за кольцо, вставленное в ноздри медной головы быка. Пропустив волхвов, гридень по-кошачьи легко и быстро скользнул вперёд, толкнул вторую дверь и, пройдя к Ольге, доложил:
– К тебе кудесники, мать-княгиня!
Волхвы вошли в просторную гридницу, где справа и слева от дверей стояли два уже зажжённых греческих светильника, приятно пахнущих елеем. От дуновения воздуха огоньки дрогнули, затрепетали, и на стенах, обитых пёстрыми коврами с развешанными на них воинскими доспехами, принадлежавшими ещё Олегу и Игорю, пробежали, искрясь в металле, разноцветные блики. Турьи, кабаньи и оленьи морды, взиравшие с другой стороны, казалось, на миг ожили.
Гридница была пуста, однако через отворённую охоронцем дверь виднелась девичья горница, где княгиня с тремя девушками сидели у малого стола со семисвечником и занимались рукоделием.
Молодой пардус, лежавший у ног, настороженно поднял голову, глядя на вошедших. Не ощутив с их стороны ни страха, ни враждебности, чуть опустил острые короткие уши и вновь положил морду на сильные лапы.[4]
Девушка, сидевшая спиной к двери, сказала ему что-то ласковое и погладила по буро-пятнистой шерсти. Пардус, подобно огромной кошке, довольно замурлыкал, прикрыв янтарные глаза.
Дав распоряжение девушкам, княгиня поднялась и вышла в гридницу плавной, полной внутренней силы и достоинства походкой. Среднего роста и крепкого телосложения, Ольга была облачена в платье зелёного синьского шёлка и длинную, почти по самые щиколотки накидку из тонкого византийского сукна с собольей опушкой и широкими разрезными рукавами. Накидка скреплялась на плече золотой пальчатой фибулой. На голове поверх уложенных по-женски волос накинут плат тончайшего шёлка, покрытый малым золотым венцом в виде переплетающихся изображений цветов и птиц, украшенных несколькими зеленоватыми камнями. Княгиня ступала беззвучно в своих расшитых бисером мягких туфлях. Молодой дружинник зажёг светильник на столе и удалился. Поздоровавшись с волхвами, Ольга предложила им сесть. Ведуны с достоинством опустились на резную скамью подле огромного – рассчитанного на большое число гостей – стола, покрытого зелёной с золотым шитьём скатертью.
– Сказывают, занемогла ты, мать-княгиня? – осведомился Великий Могун.
– Да занедужила с утра, потому и на Требище не смогла прийти… – сказала Ольга полнозвучным глубоким голосом.
– Что ж нам знать не дала? Волхвов на празднование много пришло, вмиг бы хворь изгнали.
– Теперь вроде отпустило. – Ольга старалась не глядеть ведунам в глаза. Знала, что они могут читать людские помыслы, как Великий Могун свою волховскую книгу, которую, кроме него, никто понять не может.
– Княгине, видать, сам Яро-бог здравие вернул в сей великий день, – сказал Велесдар, глядя на Ольгу.
Та повернулась к двери и нетерпеливо окликнула:
– Устинья!
Дверь отворилась, и одна из девушек внесла кувшин, а вторая – два расписных деревянных ковша. Следом за ними, цокая когтями по гладкому полу, вбежал пардус и сел у ног княгини. Девушки, налив медового квасу, с поклоном поднесли кудесникам. Те с удовольствием выпили, поблагодарили. Прислужницы проворно скрылись за дверью, а пардус растянулся на медвежьей шкуре тут же у стола.
– Мы с отцом Велесдаром по важному делу пришли к тебе, княгиня, – вновь заговорил Великий Могун.
– По какому делу? – намеренно спокойно спросила Ольга, чуть дрогнув светлой бровью.
– Святославу уж одиннадцать лет исполнилось, нельзя боле тянуть. Младенчество давно кончилось, пора начинать второе коло – познание тайных Вед…
Ольга знала, что с достижением семилетнего возраста будущий князь должен поступить на обучение к волхвам. Потом в четырнадцать лет принести клятву Перуну и пройти третье коло – воинскую науку. И лишь по прошествии этих трёх кругов, в день совершеннолетия, которое исполнится в двадцать один год, он станет настоящим мужчиной, воином и князем Руси. Но с тех пор, как Святославу исполнилось семь лет, Ольга с году на год откладывала обучение у волхвов, отговариваясь то болезнями княжича, то своим недомоганием, когда сын должен быть рядом. Да и в глубине души она считала эту учёбу не очень нужной. Ради чего княжич должен есть простую пищу, спать на твёрдых досках, терпеть голод и холод?! Её материнское естество противилось этому.
– Да ведь мал он ещё, отцы, – вновь попыталась возразить княгиня, – не уразумеет он волховских премудростей, пусть ещё подрастёт…
– Мать-Ольга! – строго пресёк Могун. – Мы и так четыре лета тебе уступали. Не нами этот обычай заведён, не нам его и отменять. Отец его Игорь, и дед Рарог, и прадед – все эту науку проходили. Святослав – будущий князь Руси, он должен ведать о том, о чём знаем только мы, кудесники. Вспомни, Олега прозвали Вещим, оттого что он в волховской науке преуспел, научился зреть грядущее и открывать тайные мысли врагов. Сколько раз его отравить и убить пытались, но он был заговорён ведовскими чарами, дожил до старости и умер так, как предсказали волхвы. Олег взрастил Игоря князем и воином, и Игорь желал так же воспитать Святослава. Нельзя, княгиня, против обычаев отцов и дедов идти, прогневим пращуров – быть беде! Через лето-другое княжичу уже воинскую науку познавать надо будет, дозволь его взять хотя бы от сего Яра до следующего!
Ольга задумалась. Вдруг и впрямь Святослав научится видеть то, что недоступно простым смертным, и сможет читать мысли людей, как эти независимые гордые волхвы? Но не станет ли он сам таким же гордым и независимым, не отвадит ли это обучение сына от матери? Что, ежели Святослав после этого только волхвов станет слушаться?
– Когда думаете начинать учение и где? – спросила она. – Сюда будет приставлен кто-то из кудесников или Святославу надо ходить на Требище?
– Тебе ведомо, мать-княгиня, – не допускающим возражения тоном продолжал Могун, – что княжич должен уединиться от мира и от людей и жить с волхвом в Кудесном лесу, оставаясь наедине с богами…
– В лесу? – всплеснула руками Ольга. Синие очи на округлом лице стали большими и глубокими. – Отчего ж непременно в лесу? У меня за Киевом два теремных двора, там тихо, никто мешать не будет. Я охрану надёжную дам! – Ольга встревожилась всерьёз. На целый год отпустить сына в лес с дикими зверями и колдунами?!
Могун покачал головой.
– Тому, кого оберегают сами боги, стража не требуется. Не волнуйся, мать-княгиня, ничего худого с княжичем случиться не может, только доброе, истинно реку тебе!
В это время послышался топот ног по ступеням сверху, где находились княжеские покои, дверь широко распахнулась, и в гридницу вбежал юный Святослав в одной длинной ночной рубашонке.
– Где мой Кречет? Ульяна сказала, что он здесь! – воскликнул он. Увидев пардуса, стремглав бросился к нему и взялся за изукрашенный чеканкой ошейник. И лишь тогда заметил, что кроме матери и верного пардуса, с которым он проводил время в борьбе и беготне по терему, на лаве сидели чужие люди. Княжич нахмурился и серьёзно стал разглядывать старцев. Могуна он узнал почти сразу, потому что видел его несколько раз на Требище и в праздники. А вот другого старика припоминал смутно. Кажется, он приходил давно, во время какой-то тяжкой болезни… Святославу эти воспоминания не понравились, и он нахмурился ещё больше.
– Скажи, юный княжич, ты знаешь, кто я таков? – спросил Великий Могун.
– Знаю, – ответил Святослав, тряхнув неостриженными тёмно-русыми волосами, – ты главный киевский волхв, режешь коз и овец на Капище…
Могун улыбнулся.
– А знаешь ли ты, что волхвы с богами говорить умеют, людей врачуют, язык зверей и птиц понимают?
– Знаю, не маленький, – с некоторой обидой буркнул Святослав.
– Дозволь, мать-княгиня, – обратился Могун к Ольге, – спросить у самого юного княжича, желает ли он учиться волховству и тайным Ведам в лесу у кудесника Велесдара?
Ольге ничего не оставалось, как с деланым безразличием пожать плечами, тем более что вопрос хитрый волхв уже задал.
Святослав взглянул на мать, на волхвов, почему-то на своего пардуса, которого продолжал держать за ошейник, потом опять на волхвов.
– Правду речёшь? – спросил он, весь напрягшись и вперив немигающий взор в Могуна.
– Богом Велесом клянусь, правда. Пришла пора твоей учёбы, – серьёзно и спокойно ответил Могун.
Малец вмиг преобразился: глаза его засияли голубыми звёздочками, чело озарилось детским восторгом.
– Ехать сейчас надобно? – не скрывая нетерпения, спросил он, не отрывая восхищённого взора от Велесдара, про которого няньки и девки в тереме рассказывали столько невероятных и удивительных историй! И вот теперь сам Велесдар будет обучать его волшебству, и где? В глухом лесу, где полно диких зверей, где нет ни челяди, ни надоедливых дядек, ни зоркой стражи, следящей за каждым его шагом! Душа юного княжича пела, и он готов был ехать немедля, хоть на ночь глядя, прочь из терема.
Детское сердце так горячо, а глаза так правдивы, что его состояние поняли и волхвы, и мать.
– Мы скажем, когда надобно будет ехать, Велесдар должен всё подготовить, – несколько охладил пыл Святослава Могун.
Ольга уже с плохо скрываемым чувством досады, обиды и материнской ревности велела сыну:
– Пора ложиться спать!
Святослав взглянул исподлобья.
– Без Кречета не пойду! – заявил твёрдо, как отрезал.
Ладно, – махнула рукой Ольга, – забирай своего Кречета и иди…
Дверь за княжичем затворилась, и в гриднице повисла напряжённая тишина.
– Пардус – зверь гордый, – проговорил, будто сам себе, до сих пор молчавший отец Велесдар. Ольга думала, что старик и вовсе задремал. – В неволе он не размножается, – продолжал кудесник, – и долго не живёт, как его ни корми и ни пестуй…
– К чему это ты, отче? – настороженно спросила Ольга.
– А к тому, мать-княгиня, что сын твой, как русский пардус, не предназначен в неволе жить. Чтоб суметь вольной Русью править, он сам вольным и сильным должен быть. Не гневайся на сына, что рвётся он из отцовских хоромин, для него скоро вся Русь родным домом станет, и стезя его освящена самими богами. Не иди супротив! – то ли уговаривая, то ли предостерегая, заключил Велесдар.
Оба кудесника встали и, слегка поклонившись, с достоинством пошли вон из гридницы.
Ольга, тоже чуть склонившая голову в ответ, осталась стоять у лавы задумчивым немым изваянием.
