Валентин Холмогоров
Бумажное небо
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то электронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель, а также размещена в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельцев.
All rights reserved. No parts of this publication can be reproduced, sold or transmitted by any means without permission of the publisher.
Правовую поддержку издательству оказывает юридическая компания «Усков и партнеры».
© Холмогоров В., 2016, текст
© ООО «Страта», 2016
* * *
Тем, чья жизнь протекает за клавиатурой компьютера.
Тем, кто смотрит на мир сквозь яркое окно монитора.
Тем, для кого реальность по обе стороны этого окна близка и понятна.
Тем, кто знает.
Имя нам Легион.
Мы не прощаем.
Мы не забываем.
Ожидайте нас.
Девиз хакерского движения Anonimous
Все персонажи и события, описанные на страницах этой книги, являются вымышленными, а любые возможные совпадения – случайны.
Глава 1. Из чистого истока…
Седые предания гласят, что люди, населявшие некогда нашу планету, измыслили для себя совершенно иную, непривычную нам модель мироздания. Она была проще и в то же время гораздо сложнее. В их наполненной чудесами вселенной обитали демоны и лешие, ведьмы и оборотни, а каждый камень, каждое дерево в лесу представлялись естественным воплощением незримого духа, обитавшего где-то за границей материального мира. Однако бесстрастное и безжалостное колесо цивилизации в конечном итоге втоптало мифологию в глубокую колею научного мировоззрения, заточив осколки объективной реальности в тесные клетки менделеевской таблицы. Человечество, добровольно променявшее пентаграммы на инстаграмы, не оставило в своей системе ценностей места неизведанному.
И все же волшебство существует, только отныне обитает сов сем не там, где ищут его многочисленные оккультисты и эзотерики. Оно не витает в горних сферах невидимым эфиром, не сосредоточено в философском камне и не скрыто меж пыльных страниц древних гримуаров. Оно течет по проводам. Лицезреть события, происходящие в эту минуту на другом краю Земли, одним движением руки останавливать целые фабрики, погружать во тьму города, поворачивать вспять денежные потоки и менять судьбы людей – это ли не истинная магия нового тысячелетия? «Кто владеет информацией, тот владеет миром», – гласит затертая до дыр цитата, вложенная историками в уста знаменитого банкира и финансиста. И все-таки Ротшильд был прав – но и не прав одновременно. Сегодняшним миром по-настоящему владеет тот, кто способен информацией управлять.
Застоявшийся воздух пропитан приторным антисептиком, точно ворох старой одежды на прилавке провинциального секонд-хенда. Массивная металлическая дверь надежно гасит звуки, превращая реальность по ту сторону двойного стекла, армированного на всякий случай проволочной сеткой, в нелепое немое кино. Единственное окно показывает пыльную автомобильную стоянку под пронзительно-синим небом, свисающий с потолка вентилятор лениво пережевывает густой летний зной.
За столом – двое: толстый коротышка с вечно потеющей лысиной Максу уже знаком, его зовут Натан. Второй обитатель каморки, коренастый темноволосый мужчина в свободной рубашке навыпуск, белизна которой только подчеркивает шоколадный оттенок его обветренной кожи, смотрит оценивающе, с эдаким брезгливым любопытством. Наверное, еще один гость из ШАБАКа[1]. Все-таки местные шотрим[2] выглядят попроще, да и нечего им тут делать, если разобраться.
– Садись, – с легким акцентом произносит по-английски Натан. – Минералки? Чаю?
– Нет, спасибо. – Макс устало опускается на стул, растирает затекшие запястья.
– Я хочу задать тебе несколько вопросов, – поворачивается к нему Натан, на его лысине вспыхивает и гаснет золотистый солнечный блик, – нужно уточнить некоторые детали твоей биографии.
– Могу я связаться со своим адвокатом?
– Это не для протокола. Видишь, я ничего не записываю.
Стол и вправду девственно чист, нет ни листочка бумаги, ни ручки, но Макса не покидает уверенность, что поблизости спрятан диктофон.
– Адвоката, Натан.
Мужчина в белой рубашке неожиданно сотрясает воздух длинной тирадой, густо нафаршированной шипящими и хрипящими согласными. Макс расслабленно откидывается на спинку стула и с безразличием смотрит в потолок, где по-прежнему водят свой бесконечный хоровод пластиковые лопасти вентилятора: смысла прозвучавшей фразы и последовавшего за ней ответа он не понимает, поскольку его словарный запас на иврите ограничивается лишь несколькими скудными идиомами.
– Послушай, не зли меня, парень, – вновь обращается к нему на английском старый знакомый, – пока я еще разговариваю с тобой по-хорошему. Или ты хочешь в Америку? Сейчас все хотят в Америку. Мы можем легко это устроить.
Макс досадливо морщится: в Америку он, конечно, не хочет, даже несмотря на то, что данное чувство никак нельзя назвать взаимным – Америка, вполне вероятно, желает заполучить его. По крайней мере он слышал, что власти этой страны не так давно настойчиво интересовались по линии Интерпола его скромной персоной.
– А может, ты скучаешь по родине? – хитро щурится Натан. – Нет?
На родину тянет еще меньше – там его тоже ждут с нетерпением. И точно не с распростертыми объятиями.
– Так ты собираешься отвечать на вопросы?
– Валяйте, – вздохнув, откликается Макс по-русски.
– Ма зе «валейти́»? – растерянно переспрашивает смуглый, но Натан, кажется, прекрасно понимает без перевода:
– Скажи, когда ты впервые занялся программированием?
Макс усмехается: его собеседник зачем-то и вправду употребил «for the first time», словно речь шла о первом поцелуе или о самой первой, выкуренной тайком от родителей сигарете.
– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году.
– В восемьдесят восьмом у вас в России были компьютеры? – Натан, кажется, немного удивлен и обескуражен этим ответом.
– У меня не было, – чуть помедлив, словно подбирая слова, произносит Макс и с удовольствием отмечает проступившее на лице визави растерянное выражение.
Чудесная метаморфоза, непостижимым образом превратившая Максима Борисовича Шельта из костлявого тонконогого мальчишки в долговязого и угловатого юношу, страдающего от несовершенства окружающего мира и угревой сыпи, пришлась на тот самый исторический момент, когда трое дряхлых старцев под треск винтовочного салюта один за другим обрели вечный приют у подножия Кремлевской стены, а пришедший им на смену красноречивый агроном, путаясь в ударениях, уверенно покорял сердца домохозяек своим ораторским искусством и по стопам предшественников вроде бы не торопился. В воздухе все отчетливей витал запах перемен, пока еще не набравший силу, едва ощутимый, и потому население огромной страны настороженно принюхивалось, полушепотом обсуждая в курилках, не смахивает ли часом этот принесенный новым руководством дивный аромат свободы на вонь ставропольского деревенского нужника.
Максима угораздило родиться коренным обитателем тех ленинградских кварталов, которые спустя два десятилетия станут вместилищем блистательных ресторанов, шикарных отелей и бутиков, тем сакральным местом, где вынырнувшие из неведомых глубин на поверхность мироздания дамы и господа смогут потратить часть своего состояния на модный галстук от «бриони» или актуальные в этом сезоне трусы в ритме танго.
А до этого район представлял собою царство гулких проходных дворов-колодцев с ребристыми цилиндрами мусорных баков возле облупленной стены да заросших бурьяном пустырей, посреди которых торчали ржавые коробки гаражей – по их гулким крышам было так здорово носиться наперегонки с друзьями, играя в войнушку. Зассанные парадные таили в своем тянущем подвальным болотом полумраке жуткие коммуналки с захламленными коридорами, петляющими от входной двери куда-то в искривленную неевклидову бесконечность. Коридоры неожиданно венчались типовой кухней на десять квадратных метров, где неизменно протекал потолок и вся общественно-политическая жизнь местного социума. Крашеные зеленой краской стены, закопченная и почерневшая побелка, простуженно сипящий и капающий кран над раковиной в кроваво-ржавых потеках, да мутное окно, сквозь которое прозревался все тот же унылый пейзаж эпохи позднего социализма: пустырь, древние гаражи и ребристые мусорные баки в тесном бетонном загоне. В одной из таких квартир и прошло детство Максима Шельта.
Отца Максим совершенно не помнил, а о матери знал только то, что она строит какие-то военные корабли и потому бесконечно пропадает в командировках, периодически всплывая то в акватории Северодвинска, то возле каменистого дальневосточного побережья, и лишь изредка заходит в родную гавань пополнить истощившиеся запасы жизненных сил. Все ранние годы он провел в скитаниях между тесной панельной однушкой, где обитала мама, и чуть более просторной комнатой в центре – вотчиной бабушки. Там он появлялся гораздо чаще, а когда пошел в школу, и вовсе перебрался в этот дом насовсем. «Ты же понимаешь, – говорила бабушке мама, когда Максим затихал, накрывшись с головой одеялом и притворившись спящим, – из-за него мне приличного мужика в дом не привести». Почему нельзя привести в дом неприличного, который позволил бы ему видеться с мамой чаще, Максим никак не мог взять в толк.
В комнате бабушки уютно пахло духами «Красная Москва», настоянными на терпком аромате валокордина, в углу возвышался заботливо накрытый ажурной салфеткой черно-белый телевизор «Ладога» на дистрофичных полированных ножках, а на старинном серванте меж фарфоровыми слонами размеренно считали секунды его жизни огромные каминные часы, трогать которые Максиму категорически запрещалось. Бабушка любила курить на кухне «Беломор», кутаясь в темно-серый пуховый платок, схожий оттенком с таким же безрадостным и низким ленинградским небом, готовила по выходным вкусные оладьи и виртуозно ругалась с вечно поддатым соседом Валериком, обзывая того «поцем» и «шлимазлом», однако отвешивала Максиму звонкий подзатыльник всякий раз, когда тот решался повторить за ней эти непонятные звучные слова.
Школу Максим ненавидел. Нет, он тянулся к знаниям, однако вместо таковых регулярно получал в родном учебном заведении лишь тумаки от одноклассников, с которыми кардинально расходился в плане мировоззрения. Даже несмотря на утверждение классной руководительницы Максима Нонны Шаевны, монументальной громогласной женщины и гордой носительницы бескрайней, как просторы среднерусской возвышенности, задницы, о том, что интересы коллектива всегда должны стоять превыше интересов индивидуума, Максим никак не мог заставить себя курить под лестницей подобранные на улице бычки, пока кто-то стоит на шухере, или хотя бы раз поучаствовать в засадах на младшеклассников с целью экспроприации завалявшейся у них по карманам мелочи.
Он не любил лазать по наполненным романтикой, бытовым мусором и грязной водой подвалам в поисках тайного подземного хода в соседнее бомбоубежище, где при случае можно разжиться настоящим противогазом; не умел украшать изнанку лестничных пролетов черными ожогами «хоттабычей», не увлекался научными экспериментами с магниевой стружкой, марганцовкой, селитрой и ленточными пистонами, и потому ощущал себя стоящим на пыльной обочине шоссе, по которому проносится мимо шумная и разноцветная жизнь. Каждое утро он всходил по ступеням напоминавшего мавзолей крыльца школы, словно на эшафот.
Вместе с тем практически все предметы образовательной программы давались ему без особых усилий, оставляя после себя массу свободного времени. Эти часы Максим тратил на чтение, поскольку ничем, кроме изучения богатого содержимого бабушкиных книжных шкафов, он всерьез не увлекался. Так продолжалось, пока в его жизни не настал особый день, в корне изменивший наметившуюся было линию судьбы и повернувший ее в совершенно иное русло.
Со стороны этот день казался вполне обыкновенным, ничем не примечательным числом в календаре, одним из череды многих. С утра он отбыл семь школьных уроков, а после направился в противоположную от дома сторону: там, неподалеку от старинного женского монастыря, в одном из безымянных номенклатурных учреждений трудилась тётя Тося, у которой он должен был сегодня переночевать, пока бабушка обрабатывает комнату карбофосом в очередной попытке изжить вечных коммунальных тараканов. Тёте Тосе, впрочем, оказалось сейчас совсем не до него: в безымянное учреждение нагрянула внеплановая бессмысленная комиссия не то из обкома, не то из совмина. Цепко ухватив Максима за запястье холодной сухой ладонью, тётушка повлекла его по запутанным лабиринтам и в конце концов впихнула в какую-то затерянную в глубинах бесконечного здания дверь. «Саша, займи его чем-нибудь», – бросила она долговязому парню в очках, чья всклокоченная шевелюра торчала над грудами громоздившихся повсюду картонных папок с бумагами.
Саша молча подвел Максима к стоявшему возле окна ящику, на пластиковом боку которого красовалось выдавленное промышленным прессом тавро «ЕС 1840», и заботливо усадил в скрипучее кресло с обивкой из старого красного дерматина. Извлек из бумажного конверта гибкую коленкоровую дискету, вогнал ее в сыто хрюкнувшую щель дисковода, и стоявший поверх ящика лупоглазый монитор внезапно ожил, озарился двумя небесно-синими панельками, испещренными непонятными письменами. Саша с мелодичным клацаньем набрал что-то на клавиатуре и коротко приказал:
– Играй.
Незатейливая игра называлась «Арканоид». При взгляде в монитор Максиму пришло в голову, что игра эта являет собою сконцентрированную суть всей его нынешней жизни в ее метафорическом измерении. Игрока олицетворяла суетливо мечущаяся по экрану ракетка, настойчиво пытающаяся пробить мячом прочную кирпичную стену. Мячик отчего-то ассоциировался в сознании Максима с отделенной от прочего человеческого организма головой. Время от времени стена снисходительно осыпала играющего скудными жизненными благами, позволявшими на краткий миг увеличить площадь ракетки или отрастить на ее поверхности включавшийся по нажатию клавиши «пробел» сдвоенный пулемет, однако все эти данайские дары преследовали лишь одну общую цель: ненадолго сделать бессмысленный и бесконечный труд играющего чуть более эффективным. Иногда стену удавалось разрушить, и тогда перед взором Максима незамедлительно вырастала новая стена – еще более прочная и низкая. Финала игра не имела: так или иначе стена побеждала всегда.
Выходя поздним вечером в сопровождении тётушки Тоси на умытый дождем проспект, в мокром асфальте которого тонули отражения зажегшихся фонарей, Максим понял, что прежним он уже не будет никогда. Компьютер захватил его разум, заняв в нем вакантное прежде место смысла, сути и цели. Подняв глаза к похожему на оберточную бумагу влажному ленинградскому небу, он поклялся себе, что когда-нибудь проникнет в этот неприступный и пока совершенно непонятный мир, где под суетливыми движениями нарисованной потоком электронов ракетки кроется изнанка из небесно-синих магических таблиц. А значит, однажды он все-таки сумеет разрушить эту непробиваемую кирпичную стену.
О том, чтобы завести собственный компьютер, не могло быть и речи: настоящие электронно-вычислительные машины водились исключительно в исследовательских институтах и серьезных организациях вроде тётушкиной конторы, а стоили, пожалуй, немногим меньше межпланетной космической станции. Иметь дома такую технику казалось Максиму недостижимым. Тем не менее, непреодолимое желание распирало его изнутри, обжигало пламенем, не давая ни минуты покоя. В журнале «Моделист-конструктор», который бабушка вот уже несколько лет выписывала по его просьбе, Максим отыскал принципиальные схемы радиолюбительского компьютера «Специалист», однако, трезво оценив свои более чем скромные навыки обращения с паяльником, всё же оставил идею самостоятельной сборки такой сложной машины. Да и денег на нужные детали у него, положа руку на сердце, не водилось.
Однажды, разбирая полки и ящики стоявшего возле окна письменного стола, Максим наткнулся на некогда принадлежавший матери, а теперь позабытый среди ненужных бумаг и карандашных огрызков программируемый калькулятор «Электроника МК-61». Пример программы для этого нехитрого устройства отыскался в том же самом журнале, а вскоре выяснилось, что для него можно писать даже игры, и это новое увлечение захлестнуло Максима с головой. Программы для калькулятора, способные вместить не более ста пяти команд, напоминали шифровку из увлекательного романа про шпионов. Код игры приходилось долго и старательно набирать на клавиатуре, сверяясь с тетрадным листочком, где была записана нужная последовательность нажатия кнопок.
После запуска программы индикатор несколько минут таинственно мерцал болотно-зелеными всполохами – и наконец демонстрировал либо цепочку цифр, означавших, что игра началась, либо каббалистическое слово «ЕГГОГ», если Максим ненароком ошибался в порядке нажатия клавиш. Самой любимой его игрой была «Посадка на Луну»: калькулятор показывал текущую скорость космического корабля и расстояние до планеты, а игрок должен был задавать с клавиатуры значения тормозящего импульса. Переборщишь – и навсегда останешься в ледяной пустоте открытого космоса, недоберешь – и разобьешься о холодные лунные камни. Прикидывая в уме соотношения дистанции и скорости, Максим всякий раз представлял себя отважным покорителем пространства, астронавтом, ведущим свой корабль к естественному спутнику Земли, бесстрашным исследователем, в руках которого сосредоточены судьбы человечества. После отключения питания программа бесследно стиралась из памяти калькулятора, и в следующий раз ее приходилось кропотливо вводить заново.
Перепробовав игры под названиями «Извилистая дорога», «Колхоз» и «Космический пират», Максим попутно освоил принцип записи значений в стековые и адресуемые регистры памяти, методы реализации условных переходов, магию циклов и ветвлений. Вскоре он сам принялся придумывать замысловатые приключенческие сюжеты, в которых неутомимый герой бился с инопланетными монстрами, захватывал города и покорял иные галактики – притом всё это действо разворачивалось в недрах аналогового черно-зеленого индикатора, питавшегося силой трех батареек «Квант» и бурной подростковой фантазии. Истрепанная и украшенная чайными пятнами тетрадка пухла и росла, наполняясь замысловатыми кодами, а сам Максим просиживал часы напролет над заваленным бумагой столом, покусывая колпачок авторучки и раздумывая над очередным хитроумным алгоритмом. В один прекрасный день он поймал себя на мысли, что процесс составления программ увлекает его даже больше, чем сама игра.
Меж тем ветер перемен крепчал, и без всякого штормового предупреждения набрав однажды неудержимую ураганную силу, сорвал с флагштоков алые полотнища, на месте которых вскоре заплескал и заполоскался незнакомый трехцветный стяг. В холодильнике сделалось гораздо просторнее, а бабушка стала курить в окно намного чаще. Окружавшая Максима атмосфера тоже неуловимо изменилась: несмотря на выросшие у дверей магазинов километровые очереди и стихийно образовавшиеся возле станций метро островки свободной торговли всем подряд по стремительно взлетающим ценам, дышать, вроде бы, стало вольготнее.
Из телевизора, точно из прорванной плотины, хлынули бурные потоки сенсаций и разоблачений, а ведущие принялись восторженно обсуждать в прямом эфире такое, о чем раньше обыватели лишь изредка переговаривались у себя на кухнях. Яркие журналы с полуобнаженными красавицами на обложках потеснили на полках газетных киосков привычные «Вечёрку», «Правду» и «Советский спорт», а на улицах среди потертых «Жигулей» и «Волг», словно ледоколы посреди арктических торосов, все чаще стали дрейфовать тонированные наглухо «девятки» с коротко стриженными крепкими парнями внутри. Однако Максим обращал внимание на все эти перемены лишь походя, вскользь, поскольку время его было занято нахлынувшей экзаменационно-абитуриентской суетой. Тревожный призрак армейской службы милостиво обошел его стороной благодаря удачному союзу сколиоза, близорукости и плоскостопия, потому Максим всецело погрузился в учебную рутину.
Отшумели школьные выпускные вечера и вступительные экзамены. Вернувшись домой однажды вечером, Максим неожиданно обнаружил там усталую и словно растерявшую привычные краски маму: военные корабли вдруг стали никому не нужны, а вместе с ними сделались никчемными и тысячи специалистов, трудившихся над их проектированием и постройкой. Работы на горизонте не предвиделось, как не просматривалось там и особых надежд на лучшее. За чашкой чая с вишневым вареньем семейный совет постановил сдать мамину «однушку», чтобы хоть как-то перебедовать тяжелые времена, тогда как ее хозяйку решено было на время переселить в бабушкину комнату.
И без того тесная коммуналка стала еще теснее. Будучи ленинградцем, Максим не мог претендовать на комнату в общаге, однако разбушевавшийся ветер перемен принес с собою и новые порядки: за небольшую мзду комендант охотно закрыл глаза на столь вопиющее нарушение режима проживания, и Макс без труда получил на руки вожделенный пропуск. Впрочем, студенческое общежитие все больше напоминало оживленный восточный базар: в коридорах и на общественных кухнях толпились, поминутно хлопая дверьми, крайне подозрительные личности, лица которых Максим даже не пытался запомнить, поскольку менялись они с поразительной быстротой. И хотя жилищный вопрос ему на время удалось разрешить, проблема финансового плана тут же выбралась на передний план и поднялась в полный рост: за комнату требовалось платить, а скромной стипендии и тех крох, что периодически подбрасывала ему со своей «блокадной» пенсии бабушка, едва хватало на еду. В этот самый момент судьба вновь совершила неожиданный кульбит и обернулась так, что жизненный путь Максима пересекся с компьютерами во второй раз.
…Толик был долговязым сутулым парнем с бесцветными бровями и белесыми ресницами, перманентно пребывавшим в том неопределенном возрасте, который можно охарактеризовать фразой «молодой человек средних лет», что обыкновенно означает от двадцати пяти и примерно до тридцати. Обитал он в однокомнатной квартире на первом этаже, как раз под комнатой бабушки, которую связывала с мамой Толика старая соседская дружба. Подробностей о его жизни Максим не знал, да в общем-то особенно и не интересовался ими, слышал только, что тот подвизается аспирантом то ли в Политехе, то ли в институте Ульянова-Ленина. В субботний день, когда Максим решил навестить родной дом с целью поесть хоть чего-то отличного от опостылевшей яичницы и пельменей, бабушка упомянула вскользь, что Толик спрашивал про него вот буквально позавчера.
– Говорит, что-то давно не видно тебя, пропал куда-то. Я ответила, что ты в общежитие временно перебрался, поближе к институту.
– А чего хотел-то? – поинтересовался Максим, макая еще теплый румяный блин в тягучую сгущенку.
– Ой, да не знаю. Он в последнее время какие-то дела темные крутит, каждую неделю привозит что-то, потом увозит. Раиса, мама его, говорит, он всю квартиру своими ящиками заставил, ступить негде. У нее он тоже про тебя спрашивал, помощника вроде бы ищет.
Толик обнаружился во дворе: деловито сопя, он перетаскивал вместительные картонные коробки из помятого универсала «Иж» в распахнутую дверь собственной конуры на первом этаже. Первая буква в надписи «Комби» на откинутой задней дверце его «Москвича» давно затерялась под слоем ржавчины, и вместо нее прямо на краске гвоздем была выцарапана литера «З».
– Пособи-ка, – попросил Толик, кивнул в сторону груды таких же разномастных коробок, накиданных вместо демонтированного заднего сидения, и Максим без возражений присоединился к погрузочно-разгрузочным работам.
В коробках оказались компьютеры – вернее, корпуса, клавиатуры, провода, мониторы и другие детали, источавшие пьянящий, волнующий электрический аромат текстолита и пластика, который Максим не мог спутать ни с чем другим. Пара коротких фраз прояснила исходную диспозицию: Толик со своими компаньонами скупал мелкими партиями вышедшую из употребления технику в Финляндии, перевозил ее в качестве лома в Питер, а потом, собрав и очистив от пыли, перепродавал кооперативам и частным лавочкам, сметавшим заграничную электронику точно горячие пирожки. Заказы у Толика были расписаны минимум на месяц вперед. Однокомнатную квартиру своей матери он превратил в офис-склад: на полу, на столе и даже на подоконнике, да буквально повсюду громоздились разнокалиберные системные блоки, в углу высилась груда мониторов, поверх которых покоился на пластиковом боку полуразобранный матричный принтер «Robotron». От одного вида такого богатства у Максима перехватило дыхание и предательски закружилась голова.
– Есть работёнка, – перешел к делу Толик, захлопнув дверь «Москвича» и отряхнув натруженные ладони. – Мы товар три раза в неделю завозим, по понедельникам, средам и пятницам. Что-то сами через кордон на «челноках» таскаем, что-то перекупаем у барыг. Надо встретить машину, разгрузить, пересчитать «железо». Еще расфасовать по коробкам согласно списку – Мишка, напарник мой, объяснит, чего куда. Потом барахло надо в другую машину закинуть. Платить буду сотку «бакинских» в неделю.
Макс умножил в уме сто долларов на шесть рублей одиннадцать копеек – по текущему полуофициальному курсу – и мысленно присвистнул. Сумма получалась немалая, а работа выглядела совсем даже не тяжелой, ее вполне можно было совмещать с дневными занятиями в институте. Но самое главное – компьютеры. Просто находиться рядом с ними, пусть даже перетаскивая коробки с места на место, он уже считал для себя настоящей удачей. Если повезет и у него получится скопить немного денег, а потом договориться с Толиком… Окончание этой недодуманной до своего логического финала мысли потонуло в окатившей его волне детского восторга.
– Согласен!
– Ну вот и славно, – кивнул Толик, и в животе его что-то пронзительно запищало. Пошарив рукой под вытянутым джемпером в районе талии, он отцепил от брючного ремня небольшую черную коробочку на цепочке, в центре которой тут же вспыхнул яркой синевой крошечный жидкокристаллический экран. Толик задумчиво посмотрел в него и, нажав на одну из трех топорщившихся на корпусе кнопок, спрятал диковинное устройство обратно под свитер.
– Пейджер, – с деланным равнодушием пояснил он, искоса наблюдая за восхищенной реакцией Максима. – Короче, прямо завтра и начинай. В офис приходи к девяти, тебя Мишка встретит и введет в курс дела. Всё, бывай.
«Иж», дохнув на прощание облаком густого бензинового перегара, укатил.
Максим остался.
Со следующего дня жизнь его устремилась по новой головокружительной орбите. С утра Максим мчался в квартиру Толика, которую тот гордо именовал офисом, разгружал «Москвич» с компьютерным «железом», потом бежал на лекции, а после обеда, иногда даже не досидев до конца последней пары, спешил обратно, чтобы заняться сортировкой деталей и оттиранием грязи с компьютерных корпусов при помощи стирального порошка и мочалки.
Хуже всего было то, что ему волей-неволей приходилось общаться с мамой Толика, тётей Раисой, которая явно не восторгалась постоянным присутствием в квартире чужих парней и превращением собственного жилища в помесь медвежьей берлоги и электронной мастерской. Однако эта добрейшая женщина стоически терпела все неудобства и даже время от времени подкармливала Максима и Мишку домашним супом с макаронами и картошкой. Мишка жрал дармовые обеды с восторгом и удовольствием, Максиму же всякий раз делалось жутко неуютно и неудобно и он вежливо отказывался, ссылаясь на то, что может в любой момент подняться пообедать к бабушке. Сам же, стараясь не попасться ей на глаза, чтобы избежать ненужных расспросов, отправлялся за батоном и «Тархуном» в соседний универсам, а потом наспех съедал добычу прямо в парадной.
Вскоре тётя Раиса собрала свой нехитрый скарб и съехала: Толик купил ей отдельную квартиру где-то на Петроградской стороне, и тесная «однушка» наконец превратилась в офис уже совсем по-настоящему. Теперь Максим мог проводить здесь все свободное время, а иногда – даже оставаться до утра, благо пользоваться туалетом, душем и иными благами цивилизации ему никто не запрещал, а сам Толик появлялся в поле зрения крайне редко и ненадолго: ему все время было некогда.
Очень быстро Максим научился по внешнему виду отличать мониторы стандарта CGA от мониторов стандарта EGA, сноровисто упаковывать интерфейсные платы в коробку с надписью «Мультикарты ISA», а продолговатые планки оперативной памяти, напоминавшие маленькие шоколадные плитки, – в другую коробку, на боку которой было криво выведено фломастером магическое заклинание «SIMM EDO/FPM». А главное, вскоре он начал самостоятельно собирать нужные комплектующие по спискам, которые заблаговременно составлял для него Мишка. Понемногу и с неохотой тот стал уступать ему свое насиженное место возле стоящего в дальнем углу единственного рабочего компьютера – Максим наловчился изготавливать и редактировать документы в текстовом редакторе «Фотон» и распечатывать их в трех экземплярах через несколько листов копировальной бумаги на трескучем «Роботроне». Поначалу он даже завел специальную тетрадку, в которую терпеливо выписывал команды MS-DOS и назначение функциональных клавиш в «Нортоне», но Мишка пресёк его мучения, притащив откуда-то затрепанную до дыр коричневую книжицу с надписью на обложке «IBM PC для пользователя».
– Евангелие от Фигурнова, – торжественно представил он это литературное творение, вручая книгу Максиму, – восприми писание сие, отрок, ибо подобен ты агнцу, блуждающему во тьме невежества своего!
– Чего? – оторопело переспросил Максим, отвлекаясь от сверки очередной накладной с составленным от руки перечнем разбросанных по коробкам деталей.
– Учи матчасть, не будь бараном, – перевел с литературного на русский Мишка и, бросив книжку на стол, гордо удалился на кухню пить пиво.
С книгой дела и вправду пошли гораздо быстрее.
Оставаясь в офисе по ночам, Максим просиживал в компании служебного компьютера часы напролет, а утром отправлялся в институт с красными, как у кролика, глазами. Практически сразу он определил истинную причину того явного нежелания, с которым Мишка уступал ему свое место за клавиатурой: беспорядочно разбросанные по столу пятидюймовые дискеты были доверху наполнены разнообразными играми.
