Валентин Колесников
Лыбедь Замковой горы
Глава 4
Надо было что-то решать. День неуклонно двигался к концу. Становилось холодно, и нет никакого желания быть за решеткой. Но это касалось молодых и здоровых, так как в то, далекое время, из Киева вывозили бездомных куда подальше, устраивая их на работы, после выяснения личности. У меня, кроме красного пропуска на завод «Электроприбор» никаких документов не было. Поэтому самый надежный вариант был один и налицо, прикинутся нищим старцем и выйти из города в село. Я вспоминал свое детство, стараясь припомнить себя в этом возрасте и всех, кто приходил к нам за подаянием. Бог ты мой, конечно был один нищий, он жил в нашем селе, и моя бабушка его жалела и кормила иногда. Я даже догадывался где-то в подсознании, кто это был. Ну конечно это был я. Поскольку мне в пятьдесят втором было шесть лет я, конечно, не мог нищего и старого себя рассмотреть более подробно. Помню, только, что у меня была длинная седая борода и седые волосы. Ничего удивительного, после пережитого броска в прошлое можно окончательно поседеть. А моя борода быстро отрастет, и к весне, и к лету я точно буду с длинной бородой и седыми волосами. Я еще припоминал, что нищего звали Дорош. В те времена на нищих старцев не обращали особого внимания. Они сидели возле церкви, прося подаяния, и власти обходили их стороной, потому что «Божий» человек вреда никакого не представлял для Советской Власти и был под защитой духовенства. Также, нищенствующему старцу при церкви, давали поесть в трапезной для нищих. Можно было поесть и согреться. Итак, надо было преобразиться в нищего, это был единственный залог того, что через год я доберусь до этого Временного Портала и вернусь в свою реальность. Как же быть с этим преображением. Надо найти палку. И палку необычной формы, чтобы было видно, что это Старец, под тяжестью своих лет ему трудно ходить, и он вынужден опираться о клюку. Самое главное найти простую и непритязательную одежду. На базарной свалке можно раздобыть выброшенные мешки от фуража. Как раз в 1952 году действовал Житный базар, где продавался фураж, сено, лошадиная сбруя, овес и разные хозяйственные принадлежности. Там же можно договориться доехать до моего родного села Шпитьки, Киево-Святошинского района. В селе действовала церковь, точная копия Владимирского Собора Киева. До революции в Шпитьках была резиденция знаменитого сахарозаводчика Терещенко, он же и вложил деньги в строительство церкви. Дьякон, Феодосий Кузьмович, пел в церковном хоре и по совместительству работал колхозным пасечником. И я часто бегал к нему откушать меда. Он щедро давал мне свежий мед, и мы с ним беседовали. Конечно, я там и я буду вот в таком виде Старца, иначе не выжить мне в этой реальности в этот 1952- 53 год. Пока еще не вечер, я решил начать преображение свое из Сенного базара, что на Подоле. Как было, кстати, что я случайно не вынул из кармана своих брюк объемный полиэтиленовый кулек, носивший его на всякий случай для продовольственных пайков, которые давали нам за вычет из заработной платы. В этот кулек я спрячу свою одежду, где-нибудь на Замковой Горе, чтобы в назначенный срок переодеться и вернуться через этот Портал в свое время. На Сенном базаре торговцы потихоньку уже сворачивались. Некоторые на подводах уезжали, продав свой товар. Вглядевшись внимательней в подводу, состоящую из двух лошадок, телеги с набросанной соломой и пустых корзин, а что самое главное ездовой мужчина, как будто вышел из тех далеких детских воспоминаний. Да это был все тот же дядя Ваня, которого я знавал в раннем детстве, муж моей родной тети Гани. Я потерял голову от этого, мне захотелось броситься к нему, сказать, кто я такой, и рассказать все, что произошло со мной. Но трезвый рассудок подсказывал не делать опрометчивых действий. Чтобы, как то прийти в себя, и принять обдуманное решение, я схватился за галстук и стал снимать его, резкими нервными движениями. Справившись с этим, сложил и спрятал галстук во внутренний карман куртки, не переставая наблюдать за подводой. К ездовому подошла женщина, с девочкой подростком у каждой в руке были корзины с покупками. Скупились на вырученные от продаж своих товаров деньги, купили разных вкусностей, и сейчас уедут. Я в женщине узнал тетю Маню с дочкой Олей или по-простому ее называли Леся. И тут спасительная мысль пришла мне как по наитию, а, что если мне прикинуться племянником брата моей бабушки. Тем более, что моя бабушка Срибная Евгения Лаврентьевна давно не гостила в своем родном городе Переяслав-Хмельницком. Вооружившись этим решением, я ринулся к телеге дяди Вани.
– Здравствуйте, добрые люди! – приблизившись к телеге, осторожно проговорил я, дожидаясь ответа. Леська, недружелюбно и настороженно посмотрела на меня, проворчав на вылезавшего в телегу дядю Ваню:
– Да поехали уже!
Тетя Маня прикрикнула на дочь:
– Замолчи, тебя не спрашивают. Узнаем, что нужно молодому человеку. – Приняв этот знак предложение, высказаться, что мне нужно, я приступил к изложению своей легенды.
– Мне люди сказали, что вы из Шпитек. А мой дядя, Григорий Лаврентьевич, попросил заехать к моей тете Евгении Лаврентьевне и узнать, как она в Шпитьках там живет. Как ее здоровье, ну и всего понемножку разузнать. И еще спросить, когда она собирается приехать в гости к брату? – все это я высказал, стараясь не торопиться, скрывая волнение и неприветливость дочки тети Мани.
– Да мы и так можем рассказать вам про нашу бабушку. На что в Шпитьки ехать? – снова вмешалась Леська. Меня передернуло от этих слов. Я, как мог, сдерживал себя, чтобы не выдать своего негодования, терпеливо ожидая ответа тети Мани.
– Евгения Лаврентьевна будет очень рада встретить Вас. Это Вы специально приехали в гости к моей матери?
– Нет. Я прибыл в командировку на завод «Электроприбор» из Переяслав-Хмельницкого.
– А надолго к нам?
– Нет, на три дня всего. В субботу уезжаю.
– А на чем вы поедете? – не унималась тетя Маня.
– Конечно на поезда. Сколько туда ехать то. – Неожиданно в наш разговор вмешался дядя Ваня: – Так Вы едете, или нет?
– Конечно, еду.
– Так залезайте скорее на воз, а то пока доберемся, то темно будет.
Я в мгновенье ока вскочил на подводу, необычно вкусно пахнущей свежескошенной соломой и в это мгновение почувствовал такое умиротворение, и такой покой, после пережитых треволнений, что про все на свете забыл. Глаза сами стали закрываться под мерно покачивающуюся ходьбу лошадок и дребезг колес телеги. Меня разбудил лишь оклик дяди Вани:
– Вы прилягте, а то упадешь под колеса, еще покалечишься. – Я не стал спорить, а просто растянулся на соломе и провалился в небытие. Только услышал голос тети Мани, которая сказала, – Наверно не спал ночью в поезде? – кому она сказала эти слова я не знал уже, сон сморил меня и только громко:
– Тпру-р-у-у! – прозвучало у меня над ухом. Я вздрогнул от неожиданности, открывая глаза. Телега уже стояла у ворот нашего дома, выкрашенных в темно-красный цвет. Вечерняя заря уже была в разгаре, я сбросил с себя овчинный кожух, которым меня укрыла тетя Маня и выскочил из телеги на землю.
Делая вид, что не знаю, что это за дом, спросил: – Так, что приехали? Это здесь проживает моя тетя Евгения?
– А, что дядя Григорий не показывал фотографию ворот, или, что?
– Да показывал.
– Ну, так, что, похоже? – спросила тетя Маня. – На гостинец тете Евгении передай, скажи, что это мы тебя привезли с базара.
– А у тебя документы есть? – спросил дядя Ваня, хитро прищурившись, улыбаясь мне в глаза. Я, молча, достал пропуск сунул ему под нос. – Ты смотри и фотография, и печать с гербом, Оли покажешь, а то она у нас власть.
Я взял узелок с двумя французскими булочками от тети Мани и пошел знакомой дорожкой, усаженной кустиками оранжевых Чернобривцев к такому знакомому деревянному коридору.
Дверь уже была заперта. Я постучал. Дверь скрипнула и коридоре зашаркали шаги моей бабушки, до боли знакомые шаги и ее голос:
– А кто там такой?
– Это Ваш племянник от Вашего брата Григория из Переяслав-Хмельницкого.
– От Григория? – бабушка открыла двери, и ее морщинистое лицо расплылось в улыбке. – Володя, это ж тебя Володя звать?
– Да, – подтвердил я и добавил, – я в командировку на три дня. В субботу в Переяслав- Хмельницкий поездом.
– Ну, заходи, поживешь у нас. А когда будешь уезжать, передашь письмо Грише.
– Спасибо тетя Женя, я ж так и передам Вашему брату, Он еще просил узнать, когда Вы приедете его навестить?
–Ну, об этом мы с ним договоримся. Пусть пишет чаще. А у тебя вещей нет, один узелок.
Я сказал, что вещи все в ведомственной гостинице, там и билет на поезд. Я приехал еще в пятницу. В понедельник передал документы, специально попросил, чтобы мне дали больше дней, чтобы с Вами увидится. Вот я и здесь.
– Ну, входи, входи. Ужинать будем сейчас.
Я с трепетом, вошел в до боли родной коридор с мешками зернового корма для курей и свиньи в хлеву. Поневоле посмотрел вверх к потолку, да так и есть, там громоздилось ласточкино гнездо. А за дверью напротив входа в коридор, была небольшая кладовая, приспособленная под курятник. Все рационально и удобно, но, что говорить о санитарии, антисанитария конечно на лицо, зато все натурально и без лишнего пафоса. Мы вошли в обширную комнату, обустроенную под кухню. Почти посередине комнаты стояла печь. Это было великолепное сооружение. Бабушка в печи по утрам разжигала огонь и ставила вариться в глиняных горшках еду. Ах, какое чудесное жаркое получалось в этой посуде, с пикантным привкусом дымка, жаркое таяло во рту, вызывая ароматный привкус лаврового листа, перца горошком и сочного зажаренного свиного ребрышка. Справа от входа под окном стоял все тот же кухонный стол, который годился и для семейного обеда, и для разделки свиной туши, да и я на нем делал уроки, когда учился в школе. Подумать страшно, что нет в моей реальности, нет уже этого дома с его достатком, да и людей, живших в нем. Сердце сжалось до боли, когда я увидел свою мать. Еще совсем молодую и себя самого, шестилетнего мальчугана, вышедшего поглядеть на меня. В эту минуту, как мне хотелось указать самому себе нате ошибки, которые предстоит совершить этому мальчишке. Как мне хотелось уберечь его от невзгод и лишений, вознаградить его, исключением совершенных мною роковых действий. Но, это все мечты. Стоит мне заикнуться об этом, как тут же обвинят в мошенничестве и засадят за решетку, для выполнения бесплатного труда в какой ни будь колонии строгого режима, в части решений Коммунистической Партии Советского Союза в борьбе за Светлое будущее. И, что оставалось мне, как не порыться в своей памяти, чтобы припомнить, как отреагировал этот мальчик, то есть, я отреагировал на себя самого. Мне припомнился появление племянника дедушки Григория, и как я тосковал после его отъезда. Мне страшно не хватало мужской отцовской ласки, а этот гость, проявил ко мне столько внимания и заботы, что очень сильно врезалось в память, и помогало мне преодолевать колкости других людей, указывая на то, что не все люди плохие есть и хорошие, ради которых стоит жить и бороться.
Моя мать и я сели за стол у окна, а бабушка суетилась у печи, доставая горшки с теплым жарким. Мать достала глубокие тарелки из серванта, который стоял слева от двери, подала бабушке, сама ушла в спальню и вынесла оттуда бутыль с прозрачной, как слеза жидкостью, водрузила бутыль на стол, сказала коротко: – Первач.
Мальчик уселся на стул рядом и получил порцию жаркого с мясом, и тут же сказал:
– Бабушка, я сало кушать не буду. – На что бабушка ответила, – Не будешь, так не будешь.
– Вот ел бы сало, то и был бы крепкий, а не худой, как щепка. – Сказала наша мать, нам, и стала разливать водку в рюмки. Наполнив, сказала:
– Ну, давай, Владимир, выпьем за знакомство, и чтобы нам жилось и билось.
– Расскажи, что там делает твой дядя Григорий? Чем занимается?
– Голубей гоняет по утрам. – Ответил я.
– Все такой же голубятник, как в детстве. – Не выдержала бабушка
– Так что, кроме голубей, у него больше никакого занятия? – наливая вторую рюмку первача, спросила мать.
– Ну, почему, – опрокидывая рюмку, – отвечал я. – В первых он просил передать тете Жене, чтобы в письме она прислала ему мерку ноги Валика. И когда тетя Женя приедет к нему в гости, уже будут готовы сапоги для Валика, которые он сошьет.
– Да, он хороший мастер, золотые руки. Он мне и нам всем шил сапожки и туфельки, очень красивые. Все девчата на нашей улице завидовали. Бывало, я заплету косу и выйду с девчатами прогуляться вечером к речке. Да как запоем песни, то все парни к нам сбегались на посиделки. Вот так!
– Ну, хорошо. – Подвела черту мать. – Я пойду на диване постелю Коле, а то завтра рано вставать. А, ты, Владимир, если хочешь, можешь выйти покурить. И вообще, когда захочешь, можешь ложиться спать. – Указав на просторный диван в ее спальне у одежного шкафа, сказала мать, добавив. – Дверь будет открыта, мы спим с открытой дверью. – С этими словами мать ушла стелить мне постель, все наяву, не во сне, не в кино, а наяву. В эти минуты я пребывал, как во сне, странным было то, что со мной говорит сейчас моя мать в возрасте 45 лет, ни единой морщинки на лице, а я сам сплю на теплой печке, и мне 5 лет. Мне не верилось, что это происходит со мной. Метаморфозы континуума, в котором мы живем, и будем жить. Воспользовавшись предложением матери, я вышел на двор. Погулять в сумерках во дворе. Осмотрел хлев, в котором стояла наша корова Зорька, и спала в загородке свинья. Сходил в уборную, что стояла за хлевом, и вспомнил, как тетя Маня по просьбе бабушки молотила кули хлеба битой, прицепленной на палку-держалку сыромятным ремешком. А я по нечаянности из любопытства подлез и получил в лоб. Но пора идти в дом, ложится спать…
Это осеннее утро выдалось теплым и солнечным. Мать уже была на работе. Бабушка копошилась у печи. Я вышел из спальни и стал умываться в помойное ведро, как это делал неоднократно в свое время здесь. Набирал из кружки питьевой воды в рот и из рта поливал на ладони. Мылил руки затем, повторял процедуру, смывая мыльную пену с рук. Умывшись, вытерся махровым полотенцем. Бабушка пригласила за стол меня и малыша. Я, чтобы поддержать разговор, спросил: – А картошку выкопали уже?
– Давно выкопали. Нам Нюся помогала и дети. – Она имела виду своих детей, и наших с Валиком теток.
– Тетя, не будете против, чтобы я с Валиком в парк сходил?
– Сходите, а я пока кушать приготовлю.
Малыш очень обрадовался и прихватил с собой мяч. Я взял его за руку, и мы вышли за ворота. Там у аллеи старинных лип, посаженных еще со времен сахарозаводчика Терещенко, мы наблюдали путь муравьев. Как эти труженики, двигаясь один за другим, тащили на себе, кто кусочек стебля травы, кто малюсенький листик, а кто обломочек черного крылышка жука. Я, гуляя с моей маленькой шестилетней копией парком, рассказывал ему разные истории, в которых героями были смелые и мужественные путешественники, побеждающие невзгоды, встречающиеся на их пути. Я чувствовал, как было интересно мальчику со мной, а что больше всех беспокоило меня, это то, что я никак не могу рассказать малышу, что его ждет в будущем. Но я хотел это сделать во чтобы то ни стало и не мог. Не мог потому, что малыш тут же расскажет матери, а та обязательно сообщит обо мне в сельсовет Здоренко, председателю. И я решил хитро построить свой диалог. Ведь у меня в запасе было еще два дня. На следующий день пришла двоюродная сестра Нюська. Ей было уже шестнадцать лет, и она считалась старшей сестрой Валика, хоть я знал, что это не так. И, что малыш ее терпеть не мог за ее вредный и не уживчивый характер. Мы с малышом постарались убежать в парк. Там я рассказал ему историю об одном мальчике, который в свои двенадцать лет помог спасти двух пилотов неопознанного летающего объекта, или иными словами, космического корабля. И за это, спасенные космонавты, наградили мальчика уникальными способностями и еще исполнили три его самые, самые важные желания.
– А вот если в твоей жизни произойдет такое событие, что ты будешь просить?
Малыш, насупился, долго думал, потом сказал:
– Хочу жить вечно, и никогда не умереть.
– А еще?
– Хочу много друзей.
– А еще?
– Хочу помогать другим людям, чтобы не болели и жили вечно.
– Валик, когда у тебя будет в жизни это событие, попроси много денег, чтобы ты смог помогать людям. Без денег ничего невозможно сделать, даже собаке помочь.
– А, что у меня будет это?
– Все может быть, ну, на всякий случай ты имей это в виду, хорошо?
– Да, хорошо. – Малыш притих и углубился в размышления. Затем вдруг серьезно спросил:
– А когда это произойдет.
– Я не знаю. Я просто сказал тебе на всякий случай, чтобы в жизни ты принимал правильные решения. – Мальчик снова серьезно посмотрел на меня и сказал: – Дядя Володя, я буду принимать правильные решения.
– Вот и правильно, молодец. – Ободренный похвалой, малыш просиял радостной улыбкой. А я стал говорить ему еще один случай из его будущего:
– Ну, еще, когда тебе будет десять лет, никогда не тяни жеребенка дяди Вани за хвост. Потому, что жеребенок ударит тебя в лоб. Нельзя лошадей таскать за хвосты. Обещай мне это.
Малыш снова серьезно посмотрел на меня, потом спросил:
– Вы, дядя Володя потянули жеребенка, и он вас стукнул копытом в лоб?
– Да. – И я показал ему шрам с правой стороны лба. Малыш беззлобно рассмеялся, сказав, что он не такой дурак, чтобы таскать коней за хвосты.
– А драться ты умеешь? – спросил я его.
– А, что?
– А то, что, когда сын дяди Вани придет к тебе и начнет тебя дразнить обидными словами, лучше не отвечай ему.
– Почему? Я ему как дам?
– Нет, не надо. Ты мальчик сильнее его, но он может ударить тебя ветвистой палкой из яблони и проломит тебе череп. Послушай меня не заводись с ним. Обещай мне, хорошо! Чтобы он не говорил.
– Хорошо, я не буду отвечать ему.
– Правильно. Если ты запомнишь и сделаешь все, что я тебе сказал, ты будешь сильный, здоровый и с деньгами.
Малыш уверенно выпятил грудь, как будто он уже взрослый и уверенным голосом сказал:
– Дядя Володя, не уезжайте от нас, пожалуйста. – Стал хныкать. Я достал носовой платок, высморкал ему нос и вытер слезы, подбодрив мальчика словами: – Ну, ну, ты же мужчина. А мужчины не плачут. – Я смотрел на него, а у самого меня кошки скребли по душе, так мне было его жаль. Жаль было и себя. Что я буду делать весь год, как жить? И вообще, выживу ли я? Третий день я провел с Валиком в парке. Мы играли в футбол. Смотрели птиц, разных мастей, и я снова напомнил ему свои хитрые истории, чтобы он берег себя. Перед отъездом, бабушка вручила мне письмо к брату. На радость, мне, конверт был подписан. Мне ничего не оставалось, как бросить его в почтовый ящик в Киеве, когда я приеду в город. В субботу я проснулся рано утром. Бабушка дала мне на дорожку зажаренного в печке петушка, вареной картошки, хлеба и пирожков с маком, которые специально испекла к моему отъезду. Все это я водрузил в полиэтиленовый мешок, что был куплен в продуктовом магазине Сельпо, и в нем я носил свой обед на работу, на дно которого положил льняные мешки, завернутые в газету. Бабушка спрашивала меня, зачем тебе мешки? Я сказал, что дядя Григорий заказал мне купить комбикорму для голубей и свиньи, а мешков днем с огнем не найдешь. И мне выделили три мешка, благо этого добра в колхозе «Большевик» было много. Конечно, мне уезжать из своего дома не хотелось. С чувством навеки безвозвратной потери, я возвращался в никуда…
Глава 5
Солнце уже освещало своими лучами обильные росы на цветках Чернобривцев, по обе стороны дорожки, по которой провожала меня бабушка к воротам. Тяжесть расставания давила камнем, прижимала к земле, ноги не хотели идти с этого райского места, но рассудок и реальность побеждали чувства, и я нехотя поплелся вдоль ветхого забора, огораживающего стройный ряд каштановых деревьев в нашем садике. Березка, еще не с толстым и высоким стволом, весело шелестела мне на прощание золотом листвы, каштаны устелили мне ковровой дорожкой своих листьев мой путь к дороге, вымощенной булыжником, по которой я должен идти километров три к шоссе. Непроизвольные слезы выступили на моем лице, которым я дал волю выплеснуть все те минуты, прожитые здесь вместе с самим собой в 5-летнем возрасте. Я шел мимо фруктового сада, где еще на деревьях кое где висели плоды. На полную грудь вдыхал этот непередаваемый чистейший воздух из моего детства, и плакал, вернее слезы сами текли ручьями из глаз, которым я дал волю в своем 33-летнем возрасте. Вот и развилка мостовой, что уходила на обширный колхозный двор, а примыкающая грунтовая, к вымощенной булыжником, тянулась в соседнее село Лычанка. По булыжной мостовой дороге я пешком добирался к Брест Литовскому шоссе это был путь в Киев. На обочине шоссе стоял небольшой поселок с романтическим названием «Мечта», там останавливается маршрутный автобус до Киева. В 52-м году, жители села Шпитьки ездили этим автобусом на базар, а кто моложе и на работу в Киеве. Бабушка сунула мне на дорожку три рубля в карман, я был несказанно рад этому. Шагая по брусчатке вдоль тополей, высаженных по обе стороны моего пути, я прикидывал в уме, как быть дальше, с чего начинать мою одиссею, и как жить в незнакомом и очень непростом времени 1952 года. Из истории я помнил, что этот год, полон репрессий. Особенно Сталин взялся за врачей. И целая компания велась, и шпиономания присутствовала повсеместно. Население стучало друг на друга, обвиняя в шпионаже любого человека, который что-то не так сказал или по-иному одет, и в этом находили происки империализма и подрыва устоев Советского Союза. Так что не успеешь и глазом моргнуть, как можешь оказаться в местах не столь отдаленных. Прикинувшись немолчным старцем, можно избежать, этой участи. И прожить худо-бедно 1953 год, добраться до моего заветного возвращения в свое время. С такими грустными мыслями я добрался до Мечты. На пыльной дороге, возле шоссе стояло человек шесть, в ожидании автобуса. Они с нескрываемым любопытством осматривали меня. Две полные женщины в белых платках и с корзинами груш, стали откровенно обсуждать мой внешний вид, рассматривая мои выглаженные брюки и куртку. Казалось, что моя белая рубашка производит неизгладимое впечатление на этих молодиц. Автобус появился со стороны Бузовы, еще одного поселка, расположенного от Милой на расстоянии трех километров. Конечно, он подобрал там пассажиров и был полон. Толкая друг друга, ждущие пассажиры, кое- как влезли в салон автобуса. У меня на правом плече оказалась ароматная корзина груш. Трясясь на неровностях шоссе, автобус катил в направлении Киева. В Святошино, на конечной трамвайной остановке, трамваем №3 я доехал до Крещатика. Вышел на остановке «Бессарабский рынок». На центральной улице Киева тут и там велись ремонтные работы. Бессарабка принимала торговцев с окрестных сел. Там у крытого павильона стояли лошадиные повозки и крытые фуры, жизнь города била ключом. По центру Крещатика уже ходили троллейбусы, и я недолго думая вскочил в подошедший №20. На остановке «Главпочтамт» вышел и направился пешком проулком к Михайловской площади, откуда к Андреевскому спуску, рукой подать. Раз уж так случилось, что виной моего перемещения в прошлое стало это историческое место, вот я и решил вернуться и перевоплотиться там в Старца, живущего подаянием. В знакомом киоске решил купить газеты и прочитать о ситуации в стране и Киеве. Знакомый киоск «Союзпечать» за мое отсутствие никуда не перемещался, все так же стоял на своем месте. Киоскер сразу узнал меня.
– Ну как Ваши дела? Скоро домой?
– Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех! – решил я ответить словами модной в то время песни.
– Так Вы из России? – продолжал свое дознание любопытный киоскер.
– Я из Ленинграда. Здесь в командировке. – Я достал свой пропуск на завод и сунул ему под нос. Киоскер стал внимательно разглядывать мою фотографию, гербовую печать. И вдруг его глаза, смотревшие поверх очков на меня, полезли из орбит. Он еще раз заглянул в развернутую книжечку, которую я, не выпуская из рук, держал перед его лицом.
– Что-то я не пойму, какая-то путаница в Вашем документе? – И тут до меня дошла эта жуткая оплошность, ведь я не придал, особого внимания на год выдачи, отмеченный в пропуске. Надо было что-то делать. Но киоскер почти шепотом стал говорить мне:
– Я тут давно работаю и мне всякого в жизни довелось понаблюдать, скажите, Вы точно из будущего? – посмотрел на его внимательные и серьезные глаза, ответил:
– Вот произошло со мной такое несчастье. Что мне делать я не знаю, пришел на работу на завод «Электроприбор», что на улице Глубочецкой 17, бац, и в пятьдесят втором году.
– Знаете, что, пойдемте к нам. Расскажете все, как там в вашем времени. Что ожидается? Чего нам ждать, каких перемен?
– А Вы мне поможете. Мне надо выждать год, затем откроется это место, и я смогу вернуться домой в свою реальность.
– Я помогу Вам. – С энтузиазмом заговорил киоскер. – Меня зовут Леонид Абрамович Сикорский.
– Вы случайно не родственник знаменитого конструктора вертолетов Сикорского?
– Тише, что Вы так громко говорите, конечно, это мой двоюродный брат. Вот он там, а я здесь мучаюсь. Я Вам помогу. Я вижу Вы образованный молодой человек сможете многое мне порассказать, что там у Вас в восемьдесят первом происходит, и что произошло уже. – Говоря эти слова, Леонид Абрамович, установил табличку, «закрыто», и закрыл на замок окошечко киоска. Потом выбежал из киоска и энергично стал закрывать металлическими листами витрину, которые висели на оконных завесах и были пригнаны к левой и правой стороне киоска. Вскоре на штанге, прикрывающей створки, повис увесистый амбарный замок.
– Я сейчас киоск запру на замок, и мы пойдем ко мне. Сарочка, это моя супруга, обещала приготовить щуку по ее особому рецепту, как она умеет, пальчики оближешь. Подождите еще чуть, чуть. – Он быстро побежал за киоск и стал там греметь замком, запирая киоск.
В это время меня кто-то легонько взял за локоть. Я обернулся и увидел знакомое лицо девушки. Ее черные как смоль глаза смотрели внимательно, серьезно и настороженно. Я видел ее черные волосы, собранные на затылке в длинный хвост, и сразу вспомнил, где я мог видеть ее. В памяти возник тот злополучный случай, когда я решил подняться по лестнице на Замковую Гору, а эта девушка сошла вниз.
– Ничего не отвечай. Немедленно следуй за мной. – Сказав эти слова, она быстро стала уходить по Андреевскому спуску вниз. Я, когда увидел ее, затем услышал, понял, что она поможет мне, так как наверняка знает капризы временного портала. И не обращая никакого внимания на возгласы Леонида Абрамовича, я бросился за девушкой, лишь успел сказать Сикорскому: – Никому не рассказывайте обо мне, иначе Вас неправильно поймут окружающие. Прощайте Леонид Абрамович!
– Прощайте, молодой человек, не поминайте лихом. – Последние его слова я с трудом разобрал, так как мне сейчас не до него. Девушка явно двигалась в сторону возвышенности, с которой я сошел на мостовую Андреевского спуска. Она обернулась, прежде чем ступить на тропинку и, убедившись, что я иду следом, ступила. Я, как мог ускорял свой шаг но девушка держала дистанцию и шла впереди легкой походкой поднимаясь уже на Замковую Гору. У кругов она остановилась. Подняв правую ладонь, дала мне знак остановиться. Дистанция от нее была метров пятнадцать, я стоял как вкопанный, не понимая, что происходит. Мне хорошо было видно, как она ступила в центр кругов и растаяла там как призрак. Я с бьющимся от волнения сердцем, трясясь всем телом от нетерпения, бросился к кругам, и не задумываясь, ступил в центр. Мгновенно все преобразилось вокруг. Желтые листья на деревьях и кустах еще не опали, а солнце светило, как в разгар дня. Я не стал задерживаться в центре кругов, а быстро вышел. Девушку я заметил впереди. Ее длинные черные волосы метались в такт легкой походки. Я пошел следом. Она первая дошла до лестницы и быстро сбежала вниз, я не успел догнать ее, как потерял ее из виду. Андреевский спуск жил своей размеренной жизнью. Торговцы сувенирами, у Андреевской Церкви аллея художников. Я протер глаза, не веря своим глазам. Но беспокойство не покидало меня. И чтобы удостовериться в том, что я вернулся в свое время, подошел к первому попавшему торговцу значками и геральдикой спросил:
– Не подскажете, какое сегодня число? – он испытующе взглянул на меня, улыбнулся, сказав:
– Пить меньше надо. А если быть точным, то сегодня тридцатое сентября, вторник, одна тысяча девятьсот восемьдесят первый год.
Я чуть не выпалил:
«не может этого быть!», – но спохватившись, сказал:
– Спасибо! – и добавил, – В отличие от Вас, я вообще не пью и не курю. – Отвернулся от него, стал соображать, что делать дальше, а в след услышал лишь: – И девушек не трогаю…
Домой пришел, как ни в чем не бывало. На вопрос Лили, – А, что это за курица и пирожки? – ответил: – На заводе пайки давали, вот я и взял один. Там еще яблоки были и лук, но я отказался.
– Ого, да тут у тебя еще и газета, Правда, еще краска типографская не обсохла. А на кой нам эти мешки? – тряся в воздухе свертком льняных мешков, допытывалась жена. Не обращая внимания на ее слова, ответил лишь, что за выпуск газеты:
– Да это юбилейный выпуск. – Жена не стала допытываться, что за юбилей, а я не посвящал ее в подробности. А на следующий день, я пришел на работу, как и прежде, и прилежно трудился на своем рабочем месте…
