Валентин Колесников
Первая любовь
Глава 2. Таяние снегов
Конец февраля 1960 года, начало марта принесло таяние снегов, и талые воды, которые не успевали уйти в землю. Мерзлые слои надежно задерживают воду и образовываются целые озера. Утром, стеклянным блеском, отражая розовые лучи восходящего солнца, блестит в них лед. К вечеру лед тает, чтобы ночью вновь превратится в стылое стеклянное поле для катания на ногах. Ночью в погребе оказалась вода. Мать обнаружила ее в четыре часа утра, тревожно заглянув туда. Картошку затопило, затопило двадцатисантиметровым слоем, и вода медленно прибывала. Меня разбудил нетерпеливо-злой окрик матери:
– А-ну вставай, помоги носить воду!
Я не сразу сообразил куда носить и что носить. Хотелось спать, глаза слипались, хотелось снова лечь в кровать, в самый разгар уютного тепла нужно было вставать в мерзкую холодную хлябь. Но неумолимый окрик повторился снова:
– Я дубину сейчас возьму! А ну вставай, гадовая душа! – не на шутку злой голос матери пулей вытолкнул меня из постели.
Через минуту в больших резиновых сапогах я уже шлепал по ступенькам погреба с ведром, полным талой воды и выливал за порог. Несмотря на нечеловеческие усилия, вода не убывала. Рассвет медленно подкрадывался, вытесняя серой мглой свет свечи, в котором проявлялось изможденное решительное и злое лицо матери. Я знал, что вычерпывать воду бесполезное занятие. Надо найти дырку, откуда она поступает, и забить ее. Вода из погреба уйдет сама в землю. Сказать матери, значит услышать унизительные, оскорбительные слова, что-то вроде:
«Лодырь. Хочешь, чтоб затопило?!!» – и в таком роде что-то еще. Но я жалел мать и решил все-таки сказать:
– Надо забить дырку. Ты же видишь уже светло, а воды не убавилось?
– Умный ты, как Берковы штаны. Так покажи, где эта дыра? – мать с ненавистью смотрела на меня, добавляя для связи слов, – Я вот плетку возьму, и как дам тебе, лодырь. А ну-ка неси воду, и не смей мне указывать что мне делать. Ачь какое?!
Мне было неприятно слушать все это от несчастной женщины, но я стерпел и решил днем найти и забить дырку. Неожиданно, шарканье шагов в предрассветной мгле насторожило барахтающихся нас в погребе меня с матерью.
– Кто там? – спросила мать.
– Это я! – ответило пространство мужским голосом.
– А это ты, Иван! – мать узнала Бабченка, отца мальчиков Коли и Шуры.
– Что, залило?
– А ты не видишь? – чуть не плача от бессилия сдавленным голосом ответила моя мать.
– Надо поднять картошку? Или засыпать немного погреб?
– То взял и поднял-бы!
– Хорошо. Давай доски. Я помогу вытащить в ящики картошку из воды, а потом сделаю настил.
И работа закипела вновь. Мать неожиданно скомандовала, глядя в мою сторону:
– Иди, собирайся в школу!
Я стрелой бросился в дом. У печки грела завтрак бабушка. Тепло, уютно обласкало уставшее и не выспавшееся тело. Ничего не хотелось делать, шевелиться, думать.
– Сынок, иди к столу. – Голос бабушки заставил вздрогнуть. Я стал, есть почти остывший гречневый суп с мясом.
– Я тебя будить не хотела. Совсем замучила дитя. «Сокрушенно качала головой бабушка и добавила; ласково», – Говорила-ж ей, была-бы в нужнике утопила, и сама не мучилась бы и дитя-бы не мучила, не послушалась?!
В школе я кивал головой, засыпая на уроке Украинского языка. Надежда Григорьевна монотонно-сонным голосом с посоловелыми серыми глазами от каких-то своих забот, медленно преподавала грамматику. Да так, что казалось, мухи в нашем классе при полете от доски к окну не долетали, а падали, засыпая от этого голоса прямо в полете. И я, упав на руки, крепко уснул. Проснулся от жгучей боли, кто-то остервенело, таскал меня за волосы. Когда окончательно я пришел в себя и вскочил на ноги, чтобы хоть как-то унять острую боль, то увидел уже не в седой дымке, а стальной взгляд учительницы, крепко державшей пятерней мои волосы в своей руке. В классе воцарилась мертвая тишина. Дети с любопытным страхом наблюдали эту сцену инквизиторской экзекуции. Таская мою голову за волосы, как маятник у напольных часов, с металлическими нотками в голосе учительница в такт колебаний, как автомат, чеканила слова:
– Чтоб завтра была маты в школе! Без матери не смей приходить! Повтори, что я сказала?!
– Что-о б мм-маты была в школе. – Делая над собой усилие, чтобы не расплакаться, я повторял слова учительницы.
С широко открытыми глазами на меня с противоположного конца класса на меня смотрела Шура. Я впервые ощутил сочувствие в глазах девочки, и это укрепило во мне внутренние силы, дало толчок в сторону уверенности в себе. О, как хотелось мне в этот миг плюнуть в эти сонные, ненавистные глаза, желчно-бледное лицо Надежды Григорьевны, приехавшей к нам из Закарпатской области, преподносить прекрасный поэтический Украинский язык так бездарно и нелепо. Но, судьба сдерживала меня. Горечь душила горло. И я без сил опустился на скамью парты.
– А теперь дети, за-пи-ши-те дома-ш-нее зада-ни-е. Иван Франко, выучить на память стих «Каменяри». – Монотонно диктовала Надежда Григорьевна.
По дороге домой меня догнала Шура.
– Послушай, что эта «падлюка» так тебя таскала за волосы?! – с искренним сочувствием спросила девочка.
– Я вчера ночью вытаскивал воду с погреба и не выспался! – объяснял я Шуре, – Мать злющая, как ядовитая змия, а тут еще в школу ее вызывают? – горестно вздохнул я от безысходности навалившихся обстоятельств на мою голову.
– Ну, хочешь, я пойду, поговорю с твоей матерью? – с участием предложила Шура, – Может это поможет, а?
– Нет, не нужно, я сам! – я твердо решил не вызывать мать в школу и ничего ей не говорить об этом происшествии с учительницей Украинского языка. Возле калитки моего дома девочка подошла ко мне и протянула свою руку:
– До свидания, Валик, не волнуйся, – утешала меня Шура, – и помни, если что я всегда с тобой рядом!
Я невольно пожал ей ладонь. Впервые ощутил прикосновение девчоночкой руки и очень удивился чуть прохладной ее руке. Как будто кусочек живой, и одновременно теплой льдинки нес я домой в своей правой ладони и в то же время прохлада этой ее ладошки чудесным образом согревала мою душу. Дома мать была в очень хорошем настроении. В погребе не было воды. Бабушка рассказывала мне, ставя на стол дымящуюся миску с фасолевым борщом с мясом.
– Иван нашел кротовину и забил ее тряпками и камнем. Сделал настил и картошка сейчас на настиле.
Вздох облегчения поневоле вырвался из моей груди, подумав; «Мать наверняка подсказала дядьке Ивану, мою идею кротовых вод». И я с аппетитом принялся за еду.
– Ну, что там, в школе? – спросила она.
– Что, что, оценок нет, к доске не вызывали. Поем да начну делать уроки.
– Может, гулять пойдешь? – с ехидцей спросила мать, без искорки теплоты, такой нужной для меня в эти минуты поддержки материнского «тепла».
– Мам, мне сейчас не до гульбы. – Все, что я смог ответить в эти минуты.
– Гляди мне? – и, обращаясь к бабушке, сказала, – Пойду на работу, скажу, чего меня сегодня не было.
А я про себя подумал; «От если бы сказал сейчас, что ее ждут в школе, чтобы было-то?!»
Боязно думать о завтрашнем школьном дне, о зануде учительнице Надежде Григорьевне и лишь бабушка внушала уверенность в мои собственные силы, и задавала какую-то внутреннюю стойкость.
– Пойди, поспи немного! – подсказала в унисон моих мыслей.
– А, маты?
– Пошла уже. Иди!
И я с полным животом борща лег на диван в спальне матери. Тяжелым сном сомкнулись веки. Я проспал с трех часов дня до пяти. Проснулся со страшной головной болью и тошнотой. Встал и вышел на воздух. Голова прошла только утром. В школе чувствовал себя хорошо…
– Валик, можно тебя на минутку? – Голосом заговорщика подошел ко мне одноклассник Очколяс Леня, в его глазах светилось злорадство. Я в душе почувствовал не ладное:
– Чего тебе?
– Я подслушал разговор Трофима Петровича з Надеждой Григорьевной, и она сказала, что вызывала твою мамку, а твоя маты не пришла. Вот увидишь, что-то будет? – с вожделенным любопытством, заглядывая в мои глаза, и, пытаясь разглядеть там испуг.
Я выдержал этот подленький взглядец, ответил:
– Так и что? Придет?
– Ну, так я пойду, скажу Надежде Григорьевне, чтобы вона не волновалась? – лакейским услужливым тоном в голосе с вожделением волнующего события проговорил Леня
Очколяс, и не дождавшись моего одобрения, бросился в учительскую. Вскоре оттуда вышел, припадая на протез, вместо левой ноги (ногу учитель потерял на фронте), классный руководитель, учитель истории, Трофим Петрович. Он жестом махнул рукой, поманил меня подойти. Я с замирающим сердцем двинулся в учительскую.
Там была Надежда Григорьевна и другие учителя, Трофим Петрович начал тоном Бендерского «полицая»:
– Ты знаешь, что ты уже в шестом классе? Ты уже не маленький и должен отвечать за свои поступки?!
Классный руководитель выдержал паузу, затем продолжил, он любил читать нотации:
– Почему ты не вызвал мать в школу?!
Мне от нервного напряжения свело щеки, и правая щека дернулась сильно в право.
– А, так ты ухмыляешься. Ехидно смеёшься над нами? Что, тебе законы поведения не писаны?! Собирайся из школы и без матери сюда не приходи?!
Чуть не плача я выбежал с учительской, и первое время думал, вообще, не являться домой. Но, собирая книги в портфель, подумал, что от случившегося не уйти. Собрался, но в дверях столкнулся с учителем географии, который спешил к нам на урок и не был на разборках в учительской.
– Ты куда собрался?!
– Иван Панасович, спросите у Трофима Петровича?
– Ты как со мной разговариваешь?! – загораживая дорогу, наступал Иван Панасович на меня, – Чтоб матерь завтра ж была в школе?!
– Хорошо? – ответил я, – А сейчас дайте пройти?
И я бросился к выходу. Дома решил все рассказать матери. Но мать уже ждала меня с розгой в руке. С криком набросилась:
– Что это мне рассказывают Очколясы? А, я тебя спрашиваю, падлюка ты?! – розга молнией сверкнула в воздухе и с частотой автоматной очереди обрушивалась на плечи, лицо, руки, спину, больно кусаясь и не щадя.
– Они сегодня сказали, чтоб ты пришла. – Матери, казалось, этого только и нужно было. Она взвизгнула, как ужаленный змеей щенок, и бросилась прочь на улицу. Я испугался, посмотрел на затихшую у печки бабушку.
– На, садись за стол. Поешь, как следует. А там видно будет. – Хозяйским тоном заговорила бабушка.
И я успокоился, принялся за еду… Мать пришла через два часа. Тихая, присмиревшая. Подошла ко мне испуганному, и прижала меня к остро пахнувшему задушливым потом пиджаку. Погладила по голове и тихо сказала:
– Теперь уже не вызовут. Можешь ходить спокойно. А если будут звать снова, скажи, что я им снова устрою, но теперь с прокурором. – Намек на генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденка, с которым мать была хорошо знакома еще с ее депутатских времен в Верховном Совете УССР. Я долго повторял в уме незнакомое слово «прокурор», чтобы озвучить в случае чего назойливым учителям, когда спросят. В школе учителя старались не смотреть в мою сторону. При моем появлении Надежда Григорьевна с бледной превратилась в пунцовую. Худое лицо ее залил румянец, и так остался на лице до конца урока, а глаза покраснели. Но после урока Украинского языка, Трофим Петрович вызвал меня в учительскую.
– Что ты наговорил матери, что она тут чуть не спалили школу?
Удивленно открыв глаза, я серьезно возразил:
– У неё даже спичек с собой не было. Где она взяла огонь? – искренне сказал я.
– А так вы с ней заодно?! – заорал контуженым голосом инвалид Великой Отечественной Войны.
Я улыбнулся приветливой улыбкой, стараясь показать, что мне влетело, как следует от матери, но истерический вопль учителя заставил меня не отвечать.
– Вон! Вон! Вон из учительской!
Я рванул дверь и пулей вылетел в коридор, даже не заметил, что открывшаяся дверь ударила по носу Очколяса Леню, подслушивающего, о чем там крик? В коридоре возле своего класса я собрал свои мысли воедино и понял, что меня не погнали со школы, выгнали только за пределы учительской. Я вошел в класс и тихо сел на свое место. Следом зашел с клочком окровавленной ваты в носу Очколяс Леня. Урок географии начался. Вел его Иван Панасович, так как он был вместо урока истории. Учителя истории Трофима Петровича в это время хватил сердечный приступ. Он поболел еще несколько дней и вернулся в школу, но от классного руководителя шестого класса, в котором я учился, отказался. Нашим классным руководителем стал учитель географии Иван Панасович, когда после скандала моей матери с учителями за частые вызовы ее в школу, из-за не заслуженных придирок учительницы украинского языка и учителя истории, у нас сменился классный руководитель на адекватного и любившего свою профессию учителя географии Герасименко Ивана Панасовича. Для нашего класса и меня, начались увлекательные и новые школьные дни …
Глава 3. Старшеклассники
В девятом классе Шпитьковской средней школы учеников учителя стали называть уже на «Вы», подчеркивая, что мы не маленькие, а почти взрослые. Нашим классным руководителем уже был учитель географии Иван Панасович. Уроки географии стали часто проходить на природе с приемами ориентации на местности, что давало нам ученикам новых знаний о мироустройстве природы, ее явлений. Во время таких открытых уроков Иван Панасович рассказывал о далеких странах, морских путешественниках и об географических ландшафтах той или иной страны и природных условиях быта. От него я впервые узнал, что Земля круглая, а звезды в ночном небе не что иное, как далекие солнца. На уроке Астрономии, учитель географии однажды рассказал о взрыве планеты Фаэтон в Солнечной системе, 16 миллионов лет тому назад. Я, в этот погожий осенний день с одноклассницей Шурой возвращался домой, после урока астрономии, так как нам всегда с ней по пути.
– Почему Иван Панасович, сказал нам правду, что этот Фаэтон не мифический персонаж, а была такая планета, не знаешь? – спросила меня Шура Фесич.
– Ну, потому, что это правда, а не мифический вымысел! – с профессорским видом, глядя на мою попутчицу в белом переднике и с портфелем, по дороге из школы, ответил я, и мгновенно подпрыгнул от свалившегося на мою голову плода с каштанового дерева у школы, где росли каштаны с пожелтевшей осенней листвой. Мы шли вблизи нашей церкви, выстроенной во времена сахарозаводчика Терещенко, точной копией Киевского Владимирского собора. Вдоль дороги стройный ряд каштанов.
– Вот тебе за то, что ты задираешь нос, как Надия Григорьевна, на Украинской грамматике? – громко засмеялась Шура, и портфелем добавила мне по заднице.
Ее солнечная улыбка, приветливая, наполненная беззаботной радости, и эта радость вдруг передалась и мне, как чудесный и сказочный осенний день, наполненный солнечным светом с прозаичными запахами и красками осени. Ее зажигательная улыбка увлекла меня в этот радостный день, заставляя весело вторить ей смеясь над ударом плода, упавшего с дерева, сдобренного ею шутливым толчком портфеля. Но рассказ учителя не выходил из моей головы. Когда я пришел домой и стал размышлять над развалившейся на астероиды планеты Фаэтон. И о том, почему Марс безжизненная пустыня, а Венера окутана облачностью из паров серной кислоты и, наконец, Луна, утратившая свою атмосферу. И вдруг меня осенило, похоже на жестокую межпланетную бойню. И мое воображение стало рисовать картины страшных битв и разрушений, избавится от которых я больше не мог, но в моей воле переключатся на действительность, что я и делал. Вернувшись со школы. Бабушка давала мне в руки лопату, и мы шли с ней на огород копать картошку. Тепло светило солнце, пахло настоями картофельной сухой ботвы и разными сорняками, тщательно убранными бабушкой между рядами картофельных клубней.
– Выкапывай мне, и помогай носить корзины в погреб!
Бабушка ловко выгребала негнущимися пальцами в сплошных трещинах из накопанного клубня картошку в плетеную корзину. Я еле успевал выкапывать бабушке клубни, старательно орудуя лопатой, среди головокружительных запахов усохшей картофельной ботвы, белены, огородной сосенки, ползучего бурьяна и разных сорняков, заботливо убранных бабушкой и высохших между картофельных клубней. Мысли мои в это время были заняты межгалактическими войнами, и работа на огороде спорилась, и не была до тошноты однообразной … Учитель географии был влюблен в свою профессию. И однажды, следуя нововведениям в школьной программе, навеянной Хрущевской оттепелью, Иван Панасович зашел в кабинет нового директора школы Бевзы Александра Ивановича.
– Вы, что-то хотели, Герасименко? – спросил хозяин кабинета, оторвавшись от текста диссертации, над которой в этот период работал новый директор школы.
– Я ознакомился с программой Районо, выданной, как наставление для нашей работы, и в части моего преподавательского процесса, где рекомендуется уделять больше внимания патриотическому воспитанию учеников. – Ответил Иван Панасович.
– Так, и что же вы решили? – с крайней заинтересованностью спросил директор.
– Дело в том, что я, как учитель географии, могу организовать поездку моего класса по маршруту городов героев, удостоенных этого почетного звания после Великой Отечественной войны? – с энтузиазмом продолжал учитель.
– Я не понял, Герасименко, почему именно ваш класс, должен удостоится такой поездки, а что подумают ученики десятого и одиннадцатого классов? – спросил Бевза.
– Простите, Александр Иванович, но у нас десятилетка, а одиннадцатого класса уже не будет, двойной выпуск обговаривается в Районо на шестьдесят пятый год?
– Ну не важно, восьмой класс, десятый, одиннадцатый, что скажут эти ученики? – задумчиво спросил директор, – Хотя, подождите, можно организовать соревнования между старшеклассниками по успеваемости, и по бальной системе определить класс победитель, удостоенный такого поощрения, путешествия по городам героям! – директор смекнул, что его кандидатская диссертация по философии может иметь успех, с таким новшеством и приобрести патриотический вес, – О, да Иван Панасович, поедите с классом победителем по результатам соревнования, и я гарантирую вам поддержку в этом вопросе! – воскликнул директор.
– Александр Иванович, но я уже пообещал моему классу, что они поедут в путешествие по городам героям, как быть? – с долей разочарования спросил Иван Панасович.
– Значит так, Герасименко, проведете с ними, как бы сказать; – разминку, проведете летний поход по местам обороны Киева вдоль реки Ирпень до ее впадения в Днепр, и скажите, что по городам героев поедут ученики того старшего класса, который победит по успеваемости, все ясно и это будет в следующем году. Я уверен, что ваш уже десятый класс в следующем шестьдесят пятом году после похода вдоль реки Ирпень, соберется и выиграет поездку по городам героям! – завершил разговор Александр Иванович…
Иван Панасович, окрыленный поддержкой нового директора школы на последнем уроке в этом 1964 году сообщил нам, что этим летом у нас будет тренировочный поход, для подготовки нас к поездке по городам героям нашей родины.
– Валик, ты, что ни будь понял из того, что нам сказал Иван Панасович? – спросила Шура с которой мы, как обычно, ходили вместе со школы, – Подожди не отвечай, мне мама дала на пончики рубль, но я с Лариской так заигралась, что забыла про эти пончики, а кушать так хочется, подожди я сбегаю в «Хлеб», куплю свежий батон, по дороге съедим! – и вскочив в магазин скрылась там.
Я медленно побрел домой, и уже сзади услышал:
– Эй, Валик, да подожди же?! – тоненький голосок Шуры остановил меня.
Мы шли неспешно домой по очереди откусывая свежий батон, и у моей калитки, Шура сунула мне недоеденную нами половину батона:
– Держи, дома скажу, что пончиков купила в нашем буфете. – Сказала и быстро пошла домой.
Я с остатком батона у своей калитки окликнул ее:
– Эй, Шура, ты идешь в поход с нами?!
– Да! – выкрикнула она, – Мы с Лариской договорились пойдем вместе с ней, так что до встречи?!
Иван Панасович любил эти наши места; парк, просторы окрестных полей, раскинувшихся под вечно спешащих в даль состоящих из белого пуха облаков, обладал природным даром туриста-путешественника. Хорошо умел читать карты местности и ориентироваться по компасу в любых незнакомых местах, и даже без компаса мог найти стороны света, где Юг, Север, Восток и Запад, причем даже по Солнцу мог определить время дня. С ним не страшно было в походах, в которых мы школьники с удовольствием ходили по местам, где проходили кровопролитные бои Великой Отечественной войны. И настал день похода по правому берегу реки Ирпень. Стоял июньский погожий летний день, назначенный Иваном Панасовичем на сборы в школе для участников пешего маршрута. Мы ученики 9 класса, человек двенадцать, и примкнувших к нам восьмиклассников, распределили продукты питания по рюкзакам и погрузившись в автобус, следовавший в Киев, на правом берегу реки Ирпень выгрузились. Поход вдоль речки, тянулся до самого устья, впадающего Ирпеня в Днепр по протоптанной тропе вспаханного торфяного Обирпенья.
А возле самого устья, зеленое чахлое марево заливных лугов поджидали нас. Изредка белесые блестки безымянных озер, которые нам еще предстоит встретить в пути. Торфяное поле с лева упиралось в правый берег Ирпеня, а с права нашей тропы, рос из разных пород деревьев лес, по лесной кромке, сплошь изрытой траншеями, защитников Киева в 1941 году, заросшей бурьяном, порослью древесного молодняка и кустами, не слышавшими взрывов войны. Попадались всюду разбросаные лобастые уцелевшие доты, покрытые зеленым лишайником и взорванными искореженными остатками бетонных укреплений, где вьется в даль наша тропа. Сразу, как только мы вышли на остановке автобуса «Лесная», Шура приблизилась ко мне, и несмело спросила:
– Валик, возьмешь мой рюкзак, я не смогу таскать такую тяжесть? – смотря при этом мне прямо в глаза в надежде, что не посмею отказать в ее просьбе.
Конечно, я не посмел бы отказать моей школьной закадычной попутчице, но вмешалась
Лариса, ее подруга, с рыжей шевелюрой кудрей, спросила с завистливой улыбкой и наглецой в глазах:
– Эй, мужчина, а мой тоже возьмешь?! – и расползлась в заискивающей улыбке.
Я взял увесистый рюкзак Шуры, стал прилаживать к себе на правое плечо. Меня спас от девчоночной эксплуатации Иван Панасович. Подошел ко мне в спортивной синей форме для туристических походов с огромным рюкзаком за плечами:
– Фесич Александра, ваш рюкзак по весу не более десяти килограмм, хоть женский максимальный вес для ношения тяжестей не должен превышать двадцати, так, что заберите рюкзак и привыкайте к тренировочному походу, для поездки по городам героям нашей родины, вам все ясно?! – строго приказал учитель, добавив, – Видите, Колесникову некуда повесить ваш рюкзак, на нем и палатка и его мешок с продуктами?!
Мне пришлось вернуть груз, и помочь Шуре надеть на ее узенькие плечи рюкзак с продуктами. На пути нам везде попадались заросшие кустарниками, разорванные в куски тела дотов, по всему курсу следования. На уроках географии учитель часто выводил из класса, на местности показывал на карте, как ориентироваться по компасу. А в походе, который мы сейчас проводим, как ставить палатки, разжигать костры, причем в любую погоду, даже под мелким дождем, как сейчас. Мы двигались друг за другом в надетых туристических и непромокаемых куртках, а Иван Панасович в плащ палатке, словно боец на фронте. Дождь немного усилился, и учитель скомандовал привал.
– Постараемся переждать в лесу вот на этой поляне, если не утихнет до вечера заночуем здесь и продолжим путь завтра с утра, всем ясно, что надо делать?! – сказал и принялся расстилать палатку, устанавливая центральный стержень из бамбука, – Разбирайте в связке центральные подпорки, и рубите в лесу колья для растяжек!
Работа закипела. Палатки были расставлены в считаные минуты, на подосланные под дно срубленные ветки с листвой. Костер развели для приготовления чая и каши. И привал проходил весело и дружно, без осложнений. Все участники похода знали, что делать и слажено каждый выполнял свою часть работы. А дождь усиливался, стараясь затушить наш костер, но намокшие ветки еще недостаточно успели взмокнуть, быстро высыхали на костре и варился чай, и каша из гречки с добавками тушенки. После приготовленной пищи все разобрали еду по палаткам и укрылись там, под шум дождя о крыши палаток, уютно согреваясь горячим чаем и закусывая печеньем. Кто-то включил громко радио на волне «Маяка», полилась приятная мелодия песен, настраивая нас на романтическую мелодию похода. Дождь не прекращался. В палатках мы обсохли и остались на ночь. Вечером дождь утих, и мы перед сном собрались у костра. Ночь, застывшая в темной гущине леса, таинственной пеленой подступала, укрывая нас непроницаемой тьмой со всех сторон. Изредка только, кто-то из одноклассников пробивал черноту таинственной темени лучом фонаря, и от этого становилось спокойнее и смелее в первой нашей ночевке на лесной поляне. Я неожиданно ощутил рядом с собой Шуру. Мы сидели рядом с Манчевским Николаем, когда между мной и Колей, протиснулась Лариса, Шура, присела на нашем бревне рядом с права от меня. Я оказался между двух подруг, ощущая их теплые бока.
– Манчевский? – подала голос Лариса, притиснувшись к парню, – Давай трави анекдот?!
– О! Одноклассница, я знаю только мужские анекдоты, у тебя от них уши будут краснеть, не боишься? – весело отозвался Коля.
– Ну, тогда слушай…– и Лариска завернула самый пиратский из морских бывалых.
– Ничего себе! – воскликнул Колька, – Точно в мореходку пойду учится на боцмана, чтобы тебя на встрече выпускников переплюнуть, вот там наверняка будет что услышать, как ты Лара заметано, до встречи выпускников, а?!
– Вот горе ты, луковое, Колька, дожить еще надо до выпускного, а там видно будет!
– Валик? – услышал я заискивающий шепот от Шуры, – Чего молчишь? – почти неслышно спросила она.
– Эй, молодые люди? – раздался голос учителя из палатки руководителя, – Отбой, у нас в десять ноль, ноль, всем спать! Подъем в шесть утра, всем понятно?!
– Да понятно! – за всех ответила Лариса…
На следующий день, перекусив в дорогу, школьники собрали инвентарь, распределив по рюкзакам и поймой Ирпеня, по торфяным кочкам, след в след за учителем двинулись вдоль течения реки по правому берегу. Второй день пути начался. Наш командир учитель распределил маршрут к истокам Ирпеня в Днепр по двадцати километров в день, после десяти пройденного пути привал на обед и час на отдых, после второго отрезка пути обустроить ночлег. С нашим старшим учителем и товарищем было в трудном походе одновременно и легко, и весело, мы шли энергично и даже распевали военные песни, такие как; «Катюша», «Эх дороги», «Вьется в теплой печурке огонь», и другие…
