Валентин Варенников
Неповторимое. Том 1
В палате встретили как родного. Засыпали вопросами. С помощью сестры объяснил – говорить не разрешается, могу только слушать. Еще объяснил, что со Сталинградского фронта. Ко мне подсел человек с культей вместо левой руки:
– А я – с Донского. Видишь, отвоевался, думаю, зря они мне руку отмахали. Надо было побороться за нее. Так легче, тяпнули – и все. А теперь что я за работник? Конечно, сопротивлялся. Доктор говорит: «Тогда помрешь». Потом надышался чего-то, уснул, а они орудовали. Очнулся: думал, все обошлось, казалось, и пальцами пошевелил, а глянул – руку по локоть слизало. Так-то… Вот место у тебя плохое, невезучее… При мне отсюда двоих ногами вперед… Плохая примета!
Я молчал, но сказанное, конечно, подействовало. Может, сменить место? А вечером ко мне подошел фельдшер, спрашивает:
– Тебе что, место не нравится?
– С чего вы взяли?
– Со мной говорили двое из вашей палаты – почему, мол, новенькому лейтенанту могильное место дали? Это ему не нравится.
В начале января взбудоражила новость: Сталинградский фронт проводит ликвидацию окруженной в городе группировки. Лучшего лекарства быть не могло! Раненые громко обсуждали ситуацию, делали прогнозы. На перевязке доктор сказал:
– И у тебя получше стало… Наверное, чешется?
Подтвердил.
– Но ты не чеши – потерпи.
И я терпел.
Через пару дней был разговор с фельдшером, он же старшина:
– Боялись, у тебя внутри начнутся процессы, но все обошлось – с тебя магарыч!
– Магарыч будет, если организуешь завтра отправку в часть. Микстуру я уже не пью, а таблеток у сестры попрошу на недельку – она принесет.
Я пил кальций, принимал таблетки стрептоцида – удивительное тогда было лечение.
– В часть отправить невозможно… Тебе туда сейчас не добраться. Может быть, в Аркадак поехать? Это реальный вариант. Там пополняется дивизия, выведенная из Сталинграда после больших потерь. У меня там на пересыльном пункте кореш из Горького, капитан, я напишу ему…
И тоже приемлемый вариант. Согласился на Аркадак. На следующий день в дверях палаты появился старшина, махнул мне рукой. Когда подошел, он возбужденно, точно заговорщик, говорит:
– Порядок. Забери свои пожитки и приходи ко мне. Соседям скажи, что перевели в другую палату… Так и сделали. Прихожу – он сияет: – Говорил о твоем состоянии с хирургом. Дней через десять можно выписать… …Старшина дал мне потрепанный вещмешок с котелком и немного продуктов, рассказал, как добраться до Аркадака. Вывел через запасной ход во двор, затем – на улицу. Мы распрощались, как родственники, он сказал: – Ну, бывай… Пиши. Магарыч за тобой. Я отправился к станции, как и советовал старшина. Отсюда все расходилось и все разъезжалось: повозки, сани, ходоки, грузовые машины. Надо не зевать! Познакомился с бородатым мужичком на санях. Оказалось, едет в Аркадак, поджидает напарника, который пошел на станционный склад. Спросил, возьмет ли меня. «Вот подойдет второй, поговорим…» Заговорили о войне. Вскоре подошел напарник – такой же заросший, лет сорока, может, чуть старше. Познакомились. Первый меня представил, дескать, из госпиталя, просит подвезти до Аркадака. Тот сказал: «Из госпиталя – так из госпиталя. Заваливайся в сани, а я пока сбегаю за мешком». Глядя ему вслед, я думал: отъели рожи, сидят в тылу да еще какими-то махинациями с зерном занимаются. Почему не на фронте? Конечно, можно проверить, откуда зерно… Но тогда срывается Аркадак. Пока рассуждал, мужик вернулся, отправились в путь. Мои новые знакомцы сидели рядом, курили, понукивали лошадей, о чем-то негромко говорили. Чтобы я не замерз, бросили мне тулуп, вторым – прикрыли себе ноги. Они были в полушубках – мороз не проймет. Часа через три оказались в какой-то крохотной деревушке. Остановились у первой избы. Все зашли в большой дом, разделись, сели за стол. Один из моих бородачей достал из сумки каравай ржаного хлеба, сало, бутылку самогона. Чувствовалось, они здесь не первый раз. Я сказал, что не буду пить – мне нельзя. Мужики переглянулись, потом разделили мою часть между собой. Выпили, крякнули, взялись за сало. А мне сказали: «Ешь сало – оно от всех болезней…» Зачем остановились, не доехав до Аркадака? Бородач деловито разъяснил: ночью ехать опасно – волки могут напасть, а сейчас переночуем, отдохнем, лошадей покормим… Я спал плохо, все думал, что меня ждет. В Аркадак приехали во второй половине дня. Мои спутники любезно довезли до комендатуры. Пожелали остаться на войне живым. Все верно! Комендантом был тот самый капитан, о котором говорил фельдшер. Когда я представился, он ознакомился с моими документами, письмом фельдшера. Разговорились. «Как там Федя? – спрашивал он. – Мы с ним свояки, женаты на сестрах». Я рассказал, что знал. Капитана это вполне удовлетворило. Он подтвердил: действительно, в Аркадаке размещалась сталинградская дивизия. Она получала здесь пополнение, ее командиром был полковник Дубянский, а до него командовал генерал Глазков, погибший на подступах к Сталинграду. Как я понял, о Глазкове тогда много говорили.
Около месяца назад дивизия убыла в Воронежскую область, действовала в составе Юго-Западного фронта. Надо ее догонять. Он растолковал на схеме, которую начертил на листе, как туда добраться. Договорились, что я переночую в комендатуре, утром отправлюсь в путь. Остаток дня бродил по городу, думая о своем: очень тосковал о родителях, родном Армавире; в последнее время в моей душе главное место занял Филимон – очень добрый, порядочный человек, я многим ему обязан.
А сейчас получается, что вроде изменил, да не только ему – всем своим. Вместо того чтобы вернуться к себе в 138-ю дивизию, отправляюсь в другую. Правда, она гвардейская. Но, может, махнуть обратно? А что мне скажет капитан, выписавший направление в 35-ю дивизию? Нет, не стоит сожалеть о сделанном. Но в будущем следует всегда продумывать каждый шаг.
Глава 2
От Сталинграда на запад до Берлина
Хождение к Днепру и обратно. – Окружения и отступление. – Породнились с Северским Донцом. – Комдивы – мудрые Иваны: был Людников, теперь Кулагин. – Бои местного значения. – Блиндаж не в три, а в четыре наката. – Офицерские звания приняты с восторгом, ведь возрождены российские традиции. – Канонада Курска и прорыв под Изюмом. – Полковник Шапошников. – Освобождение Левобережной Украины – это не триумфальное шествие, а великая битва. – Немцы, утратив стратегическую инициативу, определились с тактикой
19 января добрался в 35-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Хорошо запомнил эту дату, потому что это был день рождения отца и его, конечно, хотелось поздравить. Но такой возможности, естественно, не было. Штаб располагался в Бондаревке. Кадровики спросили, один ли я прибыл, и, особенно не задерживаясь, переговорили с кем-то по телефону. Затем сказали, что пока буду в их распоряжении, но работать – в оперативном отделении у капитана Посунько. Кто-то отвел меня к этому хмурому человеку. Он окинул меня небрежным взглядом и спросил:
– Ты откуда взялся?
Я подробно рассказал о службе.
– Как у тебя с верховой ездой?
Ответил, что не только знаком, но и люблю. Тогда он добавил, что буду пока в фельдъегерской связи, развозить документы в части. Вначале это мне не понравилось (точнее – такая неопределенность), по прошествии некоторого времени привык.
Дивизия Старобельском еще не овладела. Только после 23 января, после тщательной подготовки, в том числе после проведения сильной артиллерийской подготовки, наши части перешли в наступление и взяли вначале восточную часть, а затем весь город. В этом бою проявил себя также 100-й гвардейский стрелковый полк, куда я уже успел несколько раз отвезти различные документы. Командир полка – боевой офицер подполковник А.Н. Лобанов.
Бой был ожесточенный. Подбито 4 танка, 2 бронемашины, 53 тягача, уничтожено много стрелкового оружия и другого военного имущества. Но самое главное – были освобождены 200 наших раненых – бойцов и командиров (ЦАМО. Ф. 1124. Оп. 1. Д. 147. С. 257). Они представляли собой тяжелое зрелище. Заросшие, грязные, давно не видевшие ни пищи, ни медикаментов, беспомощные. Они были бесконечно рады и тому, что наши наконец наступают, и, конечно, победе, принесшей им свободу. Видели бы вы эти глаза…
В дивизии много говорили о подвиге старшего лейтенанта Николаева, который в тяжелейшей ситуации прорыва группы противника в район расположения командного пункта 100-го гвардейского стрелкового полка возглавил его оборону и совместно с подошедшими подразделениями ликвидировал нависшую тяжелую угрозу взятия КП фашистами.
В городе было захвачено много различных трофеев, в том числе боеприпасов и продовольствия. Естественно, определенную ценность представляли в первую очередь продукты питания, а также другое имущество, что явилось предметом особого интереса тыловых органов. Из армии приезжали какие-то начальники, осматривали склады и выставили свою охрану.
В конце января наступило резкое потепление. Дороги развезло так, что тяжелая техника, да и автомобили с боеприпасами продвигались с трудом, а впоследствии стали отставать. Моя обувка совершенно вышла из строя. От госпитальных валенок остались одни голенища. Что-то надо было делать. Обратился к начальнику хозяйственного отделения дивизии. Он удивленно посмотрел на меня и выругал, почему не обратился к нему раньше. Пошли к нему в обоз. Он спросил – не желаю ли я немецкие сапоги (в Старобельске на складах захватили) или, может, подойдут ботинки с обмотками союзников? Особого желания носить обмотки у меня, конечно, не было, все-таки лейтенант. А немецкие сапоги были нежелательны принципиально, хотя кое-кто в них уже щеголял. Когда мне показали добротные, светло-коричневые ботинки с толстой подошвой, то я сразу согласился. Конечно, обмотки особого авторитета не придавали, но ноги в новых байковых портянках были уже как в раю. В целом я был доволен, тем более что из-под длиннополой шинели обмотки особенно не просматривались. Но ребята все-таки подшучивали: «С твоими усами и обмотками ты больше смахиваешь на врангелевского офицера в Крыму».
Я отмалчивался, и шутки прекратились. Меж тем боевые события развивались все больше и больше. Командир дивизии полковник И.Я. Кулагин приказал 100-му гвардейскому стрелковому полку совместно с частями 195-й стрелковой дивизии овладеть населенным пунктом Красный Лиман. Уже чувствовалось, что наши командиры и бойцы имеют отличный опыт организации и ведения боя. Естественно, сказывалась и общая обстановка, сложившаяся на фронтах после Сталинградской битвы, – стратегическая инициатива перешла в наши руки. Должен сказать, что инициатива вообще много значит. Но если рассматривать проблему в рамках дивизии и тем более полка, то, конечно, важны личные качества воюющих. У нас мало того, что сами подразделения проявляли максимально военную смекалку, инициативу и находчивость, но в ротах создавались еще или на базе одного из взводов, или на базе одного-двух отделений штурмовые группы. С прорывом обороны противника они своими дерзкими, смелыми действиями стремительно проникали вглубь позиций врага, выходили на его штабы и тылы, нарушая управление и захватывая запасы. Так было и с Красным Лиманом. Несмотря на то что противостоящие силы противника были значительные, что оборона у него была организована хорошо и оперативно-тактическое положение было также в его пользу, подразделениям 100-го гвардейского стрелкового полка во взаимодействии с частями 195-й стрелковой дивизии слева и 102-м гвардейским стрелковым полком нашей дивизии справа удалось в короткие сроки окружить и уничтожить врага. Сказано коротко и легко, но на самом деле проделать все это было очень и очень тяжело. К утру 31 января Красный Лиман пал. Наши части, не останавливаясь, продолжали продвижение на запад. В этот же день полк овладел Малой Еремовкой и, несмотря на плохие погодные условия, успешно развивал наступление. Командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал Н.А. Гаген, стремясь заслуженно оценить действия войск и стимулировать их к дальнейшей активности, пишет 3 февраля в своей телеграмме командиру дивизии Кулагину: «За успешные действия объявляю всему личному составу дивизии благодарность» (ЦАМО. Ф. 1124. Оп. 11. Д. 11. Л. 14). 100-й гвардейский полк, обходя Барвенково главными силами, устремился на город Лозовая. Забегая вперед, хочу заметить, что 35-я гвардейская стрелковая дивизия получила почетное наименование – Лозовская – в связи с тем, что весьма успешно провела свой бой по овладению этим городом. По иронии судьбы дивизии пришлось проходить во время войны через Лозовую трижды: первый раз – штурмуя город зимой, второй – отступая весной и третий – освобождая его вторично летом того же сорок третьего года. 10 февраля дивизия овладела городом Лозовая, командир дивизии в это время получил генеральское звание. Должен отметить, что это звание расценивалось нами не только как проявление личных способностей Кулагина, а как признание и авторитета нашей дивизии. Для нас очень важно было, что дивизией командовал все-таки генерал.
Не успело остыть оружие, как уже 17 февраля наша дивизия получила приказ овладеть Павлоградом (в последующем, то есть в 50—70-х годах, этот город становится одним из центральных объектов строительства стратегических ракет), а 18 февраля получает задачу наступать на Синельниково и Новомосковск. Таким образом, Днепр был уже рядом.
Однако в этот раз дивизии не суждено было выйти к могучей реке. Для того чтобы остановить продвижение наших войск, противник все больше и больше подкидывал свои резервы. Но не это было самым главным в сложившейся в то время оперативно-стратегической обстановке. Наши войска тогда глубоко вклинивались в оборону противника. На острие этой клинообразной дуги была в том числе и наша 35-я гвардейская стрелковая дивизия. Соединения 4-го гвардейского стрелкового корпуса, в состав которого входила и наша дивизия, преследуя противника, вышли за границы действий 1-й гвардейской армии и оказались в полосе 6-й армии. В связи с этим командование Юго-Западным фронтом передает корпус в 6-ю армию. Не знаю, повлияло ли это на управление войсками или нет, но, на мой взгляд, в критической обстановке передавать соединения из одной армии в другую по меньшей мере было нецелесообразно. А сложность обстановки состояла в следующем.
Наше командование, увлеченное преследованием отходящего противника, а также успехом, который сопутствовал нашим войскам в целой серии боев, в том числе при овладении городами Старобельск, Изюм, Барвенково, Лозовая, Павлоград и т. д., не уделяло должного внимания ни надежному прикрытию флангов, ни поддержанию коммуникаций в надежном состоянии (а ведь наступала оттепель!), ни своевременной подаче передовым частям боеприпасов, горючего и продовольствия. Мало того, фактически израсходованы все резервы. В боях были задействованы даже учебные батальоны дивизий. Уж очень был большой соблазн – Днепр! А серьезные аргументы в пользу того, что такая ситуация потенциально несла в себе тяжелые последствия, находились в тени. Пожалуй, даже не в тени, а, знаете, некоторым недальновидным военачальникам было присуще чувство – авось пронесет!
Но войну с немцами на авось не выиграешь. Немцы воюют капитально, со знанием дела, упорно. А при виде крови, огня, слез и разрухи они, опьяненные всем этим, звереют. Но главное – немецкое командование, которое, хотя ему и свойствен педантизм, подавляющий творчество, тем не менее действует хитро, с расчетом. Однако надо было переиграть его в стратегии и тактике. И в целом нашему командованию удавалось это делать. Однако в данном случае этого не произошло. Учитывая просчеты нашего командования, состояние наших войск, растянутость фронта и поредевшие передовые части, а также конфигурацию фронта, гитлеровское командование принимает решение: втянуть возможно дальше образовавшийся «пузырь», разбить или сковать части Красной армии на острие вклинения на рубеже Новомосковск – Синельниково и одновременно нанести два мощных удара: один из района Краснограда, второй – из района Красноармейска, по сходящимся направлениям на Павлоград и Барвенково, то есть под основание нашего вклинения. Ставилась задача – окружить и уничтожить главные силы Юго-Западного фронта. С этой целью немцы еще к 13 февраля 1943 года создают группу армий «Юг» (на базе командования группы армий «Дон»). В состав ее вошли оперативные группы «Холдинг» и «Кампф», несколько танковых корпусов, в их числе танковый корпус СС, танковые дивизии «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова» – всего более 30 дивизий. При этом, кроме основных ударов, проводились удары, направленные на выход во фланг и тыл наших войск, составляющих первый эшелон. Там были и части нашей 35-й гвардейской стрелковой дивизии. 21 февраля 1943 года (то есть за два дня до праздника – Дня Красной армии) танковый корпус СС прорывает оборону 101-го гвардейского стрелкового полка нашей дивизии, выходит на дорогу Новомосковск – Павлоград, и уже к 15 часам немецкая мотопехота с танками была в Павлограде. Там противник смял учебный батальон дивизии и овладел городом. Однако немецкие танки напоролись на огневые позиции 65-го артполка дивизии. Потеряв в бою несколько танков, фашисты обошли этот опасный район и вышли в тыл нашей дивизии. В то же время 100-й и 102-й гвардейские стрелковые полки были скованы непрекращающимися атаками противника в районе Синельникова и Новомосковска. Авиация противника постоянно бомбила и штурмовала наши войска с воздуха. Части дивизии несли большие потери. Не хватало боеприпасов. Фашистские стервятники на бреющем полете разбрасывали листовки такого содержания: «Русский солдат! Ты находишься в окружении. У тебя один выход – сдаваться в плен. Кто придет к нам – тот останется жив и получит хорошее питание. Кто будет сопротивляться – тот погибнет. Не забудь взять котелок и ложку. Эта листовка для тебя пропуск. Немецкое командование». В этой сложнейшей обстановке генерал Кулагин, потерявший связь с командиром корпуса и выше, принимает, на мой взгляд, единственно правильное решение – прикрываясь от наседающего противника специальными отрядами, собрать дивизию в один кулак и ударом на северо-восток прорваться к соседу справа, о котором хоть и скудные, но были сведения. Генерал лично возглавил передовой отряд – 100-й гвардейский стрелковый полк, усилив его танками и артиллерией. Всем была доведена задача. На каждую колонну назначен старший. В ночь на 22 февраля дивизия начала выходить из окружения. Мне суждено было действовать в составе передового отряда: доставив распоряжение командиру 100-го гвардейского стрелкового полка, я в нем так и остался.
Полк основными силами (а их осталось мало) разместился десантом на танках 16-й танковой бригады Героя Советского Союза Н.М. Филиппенко. Первая ночная атака (а мы действовали в ночное время, днем же старались отсиживаться в лесопосадках) была предпринята у большого поселка Кочережки. В темноте роты скрытно подошли к селу полудугой и перебили весь немецкий гарнизон. Затем, не останавливаясь, двинулись на поселок Петровский и далее – на Сергеевку, Надеждовку.
Об этих боях в моей памяти отложилось немало ярких эпизодов. Например, командир противотанковой батареи лейтенант Сердюк, увидев, как на картинке, выдвигающиеся танки, с ходу развернул батарею и сразу подбил четыре танка. Остальные развернулись и ушли обратно. Другой случай. Командир пулеметной роты старший лейтенант Пузанов, скрытно разместив роту вдоль дороги, по которой должна была двигаться колонна мотопехоты противника, дождался ее и ураганным огнем роты уничтожил все, что было в секторе до двух километров. На этом участке дороги долго полыхали подожженные машины. Саперному батальону дивизии, которым командовал капитан А. Вахтин, было приказано минировать пути отхода, чтобы создать благоприятные условия для отрыва от противника. Выполняя эту задачу, саперы были вынуждены одновременно отражать атаки пехоты и танков противника. При этом не один его танк нашел себе могилу в этих боях. Знаменитым в дивизии стал старший сержант Мухальченко, который подбил из ПТР несколько танков.
Противник постоянно и активно, хоть и мелкими группами, применял авиацию, ведя разведку и нанося бомбоштурмовые удары. Наблюдая движение наших колонн, он вышел на тылы дивизии в районе Сергеевка. Одновременно его танки выскочили на юго-западную окраину Лозовой. Завязался тяжелый бой. 35-й гвардейской дивизии удается оторваться от наседавшего врага. Кулагин изменяет направление действий. Дивизия в обход Лозовой выходит на Царедаровку. Артиллерийский полк опять развернулся и, ведя огонь прямой наводкой, встречает танки противника. Пылают восемь немецких танков, но и артиллеристы тоже понесли потери, а самое неприятное было то, что горючее в дивизии было на исходе. Решено было со всех машин слить все, что было, и отдать артиллеристам, а пустые машины вывести из строя и бросить. После этого наше движение значительно замедлилось.
В боях 26 февраля были захвачены небольшие трофеи, но самым главным из них была радиостанция. Радисты привели ее в порядок и смогли связаться со штабом корпуса. В то время это было счастьем. Ведь без связи нет и управления, и командир, естественно, как слепой. Но теперь управление восстановлено!
28 февраля идет тяжелый бой в районе Михайловки. Здесь противник нас, видно, поджидал – обрушился крупными силами.
Вражеская авиация утюжила с бреющего полета. И все-таки мы сбили два мессера, а приземлившихся летчиков взяли в плен. Наконец, к исходу дня дивизия вырвалась из окружения и вышла в район Яковенко и Борщовое. А на следующий день, 1 марта, получила от командира корпуса задачу – совместно с другими частями прикрыть переправу через реку Северский Донец в районе Меловое. До 12 марта дивизия вела тяжелые бои на этом участке, а затем свою оборону на плацдарме Северского Донца передала 263-й стрелковой дивизии. Сама же, вконец истощенная, была выведена в резерв корпуса. Одним полком дивизия в течение марта еще вела бои. Но 10 апреля была все-таки полностью выведена во второй эшелон и приступила к получению пополнения, запасов и боевой учебе.
Вот так закончилось первое наше хождение к Днепру и обратно.
А дни и ночи окружения, конечно, остались в памяти навсегда.
Кстати, не все воспоминания о тех днях были тяжелыми и грустными. В той многогранной жизни всякое бывало. Поэтому от слез, вызванных тяжелейшими страданиями, невыносимой болью, неизгладимой обидой, до слез неописуемой радости, огромного счастья и ликования был буквально один миг. На войне как на войне. Случались в эти грозные дни и смешные бытовые сценки.
Как-то в ходе отступления мы вошли в хуторок, другие подразделения расположились по соседству. Выставили охранение, наблюдение, послали разведку, а основному составу было разрешено отдыхать. Едва мы зашли в хату, как сразу же повалились, как снопы, – кто на лавку, кто на печь, а кто на пол. Все забито. Дело уже шло к рассвету. Приблизительно через час, когда все мертвецки спали, скрипнула дверь, кто-то вошел и начал осторожно пробираться, перешагивая через спящих. Вдруг раздается голос: – Кого тут… носит? – Это я, Иван Кулагин.
Наступила тишина. Тогда командир дивизии, чтобы снять неловкое напряжение, продолжает, вроде извиняясь:
– Я вот туда к столу. Он свободен.
Вот такие бывали картинки.
Кстати, Иван Яковлевич Кулагин чем-то был похож на Ивана Ильича Людникова. Не тем, что оба Иваны, а своей мудростью, размеренностью, непоколебимостью в любой обстановке. Должен сказать, мне просто повезло, что на моем пути были такие командиры, у которых семь пядей во лбу. А для тех, кто с кубарями в петличках, конечно, это лучшие воспитатели.
В полковой батарее 120-мм минометов полка не хватало офицеров. Поэтому я рассчитывал, что меня все-таки направят в этот полк. Так и вышло, и даже без моего ходатайства. Очевидно, «постарался» начальник артиллерии полка старший лейтенант Геннадий Константинович Паскин. Человек он был молодой, года на три старше меня, но почему-то носил усы и бородку. Возможно, для солидности. По внешнему виду смахивал на Плеханова. Но ни до него, ни после, в том числе в послевоенный период, я не встречал ни одного военного с бородой. Паскин отличался высокой подготовкой (окончил Ленинградское военное артиллерийское училище), организованностью и исключительной порядочностью. Не в обиду будет сказано офицерам других специальностей, настоящие артиллеристы, независимо от того, что они оканчивали, обладают именно такими качествами.
Дивизия размещалась во втором эшелоне корпуса в районе Александровки, Савинцев, Установки, Борщовки. Штаб и подразделения управления нашего 100-го гвардейского стрелкового полка стояли в Савинцах, а полковая батарея 120-мм минометов – в маленькой деревушке Крючки. Вместе с батареей находился и начальник артиллерии полка Паскин. Думаю, что это было сделано специально, так как с комсоставом батареи было неладно: командира не было, а исполняющий обязанности лейтенант Скиперский был со странностями – взвинченный, крикливый, необщительный, нуждами личного состава не занимался. Второй же офицер – младший лейтенант Килин чем-то тяжело болел и вечно куда-то ездил на процедуры, хотя внешне был похож на здоровяка. Поэтому Па-скин сам устроился в расположении батареи, чтобы приглядывать за ней, да еще постарался, чтобы командовать батареей прислали меня.
Начало апреля стало двойным праздником.
Во-первых, после двух с лишним месяцев своего неопределенного положения я наконец получил постоянную «прописку», то есть должность в полку, с которым уже крепко породнился в боях. Паскин как-то спросил меня: «Ты не жалеешь, что попал в наш полк?» Я ответил: «Наоборот. Да я уже и привык к ребятам».
Во-вторых, в это же время в дивизии был получен Указ Президиума Верховного Совета СССР от 31 марта 1943 г. о награждении дивизии орденом Красного Знамени еще за бои на Среднем Дону. Это событие в дивизии превратилось в большое торжество. Правда, вручение ордена состоялось позднее – только в июне. К нам приехал тогда командующий 6-й армией генерал И.Т. Шлемин с членом Военного совета армии В.Я. Клоковым и командиром корпуса М.И. Золорожченко. Дивизия была построена у поселка Зеленый Гай, где располагался штаб дивизии. Было очень жарко, парило. С речью выступил командарм. С ответным словом – комдив. Нескольким начальникам, в том числе командиру дивизии, вручили правительственные награды. Затем части и подразделения разошлись по местам дислокации. Настроение было приподнятое. Тем более что нас ожидал праздничный обед. Тут, кстати, замечу, что, как только мы вышли во второй эшелон, продовольственное снабжение дивизии прекратилось фактически полностью. Продуктов питания не было вообще. Даже хлеб получали с большими перебоями и сомнительного качества – тяжелый как кирпич, с остяками. Но ели. Мало того, находясь на подножном корму, использовали все и вся, чтобы мобилизовать местные ресурсы, хотя и они были очень скудными. Откуда-то появились камни-жернова. Мы доставали необрушенное зерно, обрабатывали его, затем мололи. Мука получалась, так сказать, крупного помола. Но лепешки из нее выходили отменные, значительно лучше хлеба. Тяжелее приходилось с лошадьми. Овса было мало. Кормили их в основном соломой. А если она капитально подпрела, то запаривали, вымывали, а затем подсушивали и, перемешав с небольшим количеством овса, давали лошадям. Те, видно, тоже понимали, что сейчас тяжело, ели этот корм. В мае, когда появилась трава, лошадям стало легче, а вот нам надо было еще ждать, когда поднимется крапива. А зато в июне все вообще нормализовалось. Мы даже стали получать консервы, разные крупы. Появилось и обмундирование. Мне выдали кирзовые сапоги – просто заглядение, как лакированные, и совершенно новенькую шинель, хотя и стояло лето. Первое, что я сделал, – нарисовал на петлицах лейтенантские кубики. Потом пожалел, так как через два месяца мы получили сообщение о введении офицерских званий и, естественно, погон. Но об этом – позже. В конце июня дивизия получила приказ сменить части действующей впереди, на Северском Донце, 20-й гвардейской стрелковой дивизии. Мы приняли участок Красная Гусаровка – Жуковка. Это произошло накануне событий на Курской дуге. Задача дивизии в целом и в том числе нашего 100-го гвардейского стрелкового полка состояла в том, чтобы не дать противнику снимать войска с нашего участка в целях усиления своей группировки в районе Курска. А через несколько дней после начала Курской битвы – это приблизительно через полтора месяца нахождения в обороне плацдарма на Северском Донце – мы получили приказ снова передать участок 20-й гвардейской стрелковой дивизии и подготовиться к маршу. Но эти полтора месяца бесследно не прошли.
Учитывая, что глубина плацдарма была небольшая (во всяком случае, на участке нашего 100-го гвардейского полка от 1,5 до 2 километров), огневые позиции батареи располагались на восточном берегу Северского Донца – неподалеку от поселка Ольховатка. А наблюдательный пункт – на плацдарме на огромном кургане, который, в свою очередь, сам находился на возвышенном месте. Поэтому видимость с НП была прекрасная: вправо и влево на 3–5, а прямо – до 6–7 километров. Это был уникальный наблюдательный пункт. Даже с учетом того, что вокруг был густой лес, этот курган возвышался над местностью, как айсберг в Ледовитом океане. Казалось бы, обладая такими возможностями, курган мог бы стать предметом особых интересов командира полка или хотя бы командира батальона, который оборонял это направление. Однако в связи с тем, что НП был в 200 метрах от нашей первой траншеи и в 300 метрах от переднего края противника, да к тому же кургану немец уделял исключительное внимание и постоянно гвоздил его тяжелой артиллерией, никто из начальников претензий на него не имел. Что же касается меня и моей группы управления, то мы чувствовали себя прекрасно и мысленно постоянно благодарили умельцев, которые построили на скатах кургана, обращенных к нам, огромный, мощный, в четыре наката, блиндаж (бревна толщиной 30–40 сантиметров) и прекрасный пункт для наблюдения. Отрытый в полный профиль и так же перекрытый бревнами окоп с оборудованными щелями для наблюдения во все стороны, классические ходы сообщения от места наблюдения к блиндажу и от блиндажа до самой реки – это почти полтора километра, из них большая часть – перекрыты. Кроме того, через каждые 50–70 метров – выходы в сторону и наружу. Это был действительно уникальный наблюдательный пункт. За всю войну такого я больше не встречал.
