Валентина Павловна Светлакова
Обиды Марии. Повесть. Рассказы
Обиды Марии
Глава 1
В общей палате в одноэтажной больнице пыльного южного городка умирала старуха. Сколько ей лет – семьдесят или девяносто – никто из женщин-соседок не знал. По словам словоохотливых медсестер, старуху с подозрением на инсульт привезли около двух месяцев назад. Скорую вызвала соседка, обеспокоенная, что ее нелюдимая пожилая соседка не выходила из квартиры уже больше трех дней. Соседка и принесла узелок с нехитрым скрапом старухи и раз в неделю приходила наведаться, принося скромное угощение. Кроме сердобольной соседки никто к женщине не приходил, а сама она ни с кем из больных в палате не общалась, проявляя полное равнодушие и безучастие к происходящему.
Большую часть дня она неподвижно лежала на серых казенных простынях, давно потерявших свой первоначальный цвет, укрытая по подбородок изношенным клетчатым одеялом. Глаза ее были закрыты тонкими, как старый пергамент, веками; бесцветные тонкие губы неподвижны; а сухонькая морщинистая рука безвольно вытянута вдоль тела поверх одеяла. И только кисть, покрытая уродливыми темно-коричневыми пятнами с узловатыми пальцами и с ногтями в трещинах, иногда с усилием сжималась в кулачок, изобличая, что старуха еще жива. Когда она забывалась тяжелым сном, то время от времени лицо ее искажалось как от душевной или физической боли, а губы судорожно подрагивали или что-то невнятно шептали.
Только с лечащим врачом и нянечками, называвшие ее ласково Ильиничной, которые привыкли к ней и как-то старались облегчить ее физические и душевные страдания, старуха «разговаривала» глазами. Когда же сердобольные женщины по палате пытались ее накормить домашней стряпней или поправить сползшее одеяло, она молча отворачивала голову к стене, всем своим видом показывая нежелания хотя бы малейшего общения.
– Не дай бог, так закончить свой век, когда рядом ни детей, ни внуков, ни одной родной души, чтобы глаза закрыть! – тихо сплетничали пожилые товарки по палате. – Одна как перст! Вот уж истинно – никто стакан воды не подаст!
Никто из женщин даже не подозревал, какая напряженная работа происходит в голове старухи, когда она часами лежала без признаков жизни. Особенно ей хорошо думалось и вспоминалось в хрупкой ночной тишине палаты, прерываемой только стонами или храпом спящих женщин.
«Как быстро прошла жизнь, Жануличка. Как быстро прошла, как будто и не жила вовсе, все чего-то ждала, да так и не дождалась. А столько всего было…».
Она пыталась вспомнить самые счастливые мгновенья в своей такой долгой жизни. Да были ли они, эти счастливые мгновенья? Была ли она вообще счастлива, любила ли, была ли любима? Столько всего в ее долгой и трудной жизни было, а вспомнить с радостью кроме своего Жаночки и нечего, все заслонила она – Обида.
«Да, вся жизнь моя – это постоянное испытание, постоянная боль», – думала старуха с горечью. Так может сказать о себе каждая пятая из десяти женщин после пятидесяти на всем постсоветском пространстве. Да так и говорят многие: «Такую жизнь прожила, что можно сериал ставить покруче Санты Барбары!». А Мария – так звали старуху, действительно прожила жизнь достойную любого бразильско -мексиканского сериала.
***
Мария родилась в 1925 году в Западной Белоруссии, в небольшом городке в Брестской области. Семья считалась весьма зажиточной. У них был большой каменный дом с многочисленными хозяйскими постройками, но самое главное, о чем она вспоминала всю жизнь – это огромный ухоженный яблоневый сад вокруг дома.
Сад, цветущий яблоневый сад, он часто в последние одинокие годы присутствовал в ее снах, и когда она просыпалась после такого ночного видения, ее щеки были мокрыми от слез, слез счастья.
А еще она часто в последние годы стала видеть в своих тревожных снах мать – молодую, красивую в белом платье, яблоневый цвет снегом падает на ее распущенные пепельные волосы, она смеется, закидывая голову навстречу легким лепесткам, а потом протягивает руки и ласково говорит:
– Иди сюда, Аленький. Здесь так волшебно, как в сказке про Белоснежку!
Ее красавица мать родилась в обедневшей семье польских шляхтичей, была любимой и единственной дочерью. Анна получила прекрасное образование, знала в совершенстве пять языков, профессионально играла на пианино. Почему она, девушка с утонченными манерами, вышла замуж за малообразованного парня из семьи лавочника, в то время как к ней сватались богатые красавцы-шляхтичи, для Марии навсегда осталось загадкой.
Мать старалась дать старшей дочери всестороннее воспитание: обучила ее французскому, польскому и русскому языкам, научила играть на пианино, шить и изысканно вышивать. Всему, чем владела сама и что, по ее мнению, должна была уметь каждая девушка из их рода. Свою старшую дочь она ласково называла Аленький. Однажды Мария спросила ее:
– Мамочка, почему меня все зовут Марией или Марицей, а ты Аленький?
– Родилась моя девочка на ранней алой заре. И когда крестная взяла тебя на руки, ты молчала, не подавая звука. Она хлопнула тебя по попочке, и тут ты звонко закричала: «Аалеаа». Вот я стала звать тебя Аленький, – ответила мать, нежно гладя ее по пухлой щечке.
Когда в конце 1939 года Западная Белоруссия вошла в состав Восточной и стала единым пространством – СССР, то большую семью Анны и Ильи переселили из родового дома в хатку-мазанку на окраине поселения. В их доме открыли сельский клуб, пианино тоже осталось там, а сад стал местным парком, за которым уже никто не ухаживал с такой любовью, как это делал отец, и яблони постепенно дичали, а земля зарастала сорняком.
После того, как их переселили, забрав дом, в котором они так были счастливы, ее красавица – мама как-то быстро постарела. Уже не было белого нарядного платья и праздничного обеда по воскресеньям, когда накрывали стол в саду или на веранде. Не звучало пианино, наполняя пространство божественными звуками «Лунной сонаты» – любимой маминой мелодии. И в семье, особенно в присутствии матери, старались не вспоминать в разговорах о родном доме и саде.
Глава 2
«Граждане и гражданки. Сегодня, 22 июня, без объявления войны…» – эти слова Молотова, произнесенные в 12 часов, перевернули жизни миллионов советских граждан. А жизнь их семьи навсегда изменилась уже в четыре часа утра, когда над мирно спящим сельчанами пролетали самолеты со свастикой, а днем в поселении уже хозяйничали фашисты и остервенело лаяли немецкие овчарки.
Вскоре в их поселке был создан полицейский гарнизон из местных, так называемых коллаборационистов, сотрудничающих с фашистами и передававших им всю информации о жителях. Так немцы узнали и о бывших «зажиточных». Захватчики считали их своими союзниками, которые недовольны новой советской властью и вскоре предложили отцу Марии вступить в полицейский гарнизон.
На семейном совете старшие члены семьи долго обсуждали ультимативное предложение.
– Отец, я хочу уйти в партизаны. Как ты сможешь там служить, «выискивая» партизанские следы? – запальчиво крикнул старший сын – Василий, впервые повысив голос на родителя.
– Васенька, если отец пойдет к ним на службу, нашу семью не тронут, – возразила ему мать.
– Зато потом семью «тронут» большевики, когда вернутся, – досадливо ответил Вася.
– Вернутся ли…, – горестно заметила мать.
– Вернутся! – убежденно ответил старший сын, уже успевший подружиться с комсомольцами, ушедшими в подполье.
После долгих размышлений и споров решили отказаться от «оказанного доверия», приведя в качестве аргумента возраста и пошатнувшееся здоровье. На то время отцу исполнился всего пятьдесят один год, но выглядел он гораздо моложе своих лет – сухощавый, в смоляных вьющихся волосах ни единого седого волоса, умный взгляд карих глаз на смуглом лице – позволяли предположить, что мужчине не больше сорока пяти лет.
После «совета» все разошлись в удрученном состоянии, понимая, что за отказ от сотрудничества семье еще не раз придется «поплатиться». Фашисты отстали на некоторое время, но обязали, чтобы отец поставлял рейху каждую неделю по пятьдесят яиц и двух кур. Фактически это было все, что ранее зажиточная семья могли отдать, обрекая себя на голодное существование.
Глава 3
В январе 1942 года немецкое руководство поставило задачу по вывозу из оккупированных ими территорий СССР на принудительные работы в Германию 15 миллионов рабочих. И Мария оказалась в числе этих остарбайтеров – восточных рабочих, как называли их в Германии.
В тесном товарном вагоне, набитом такими же испуганными юношами и девушками, поезд на предельной скорости вез Марию в неизвестность. Она чувствовала себя абсолютно одинокой и потерянной. Тонконогая шестнадцатилетняя девушка с испуганными серыми глазами в простом ситцевом платье, с прижатым к груди узелком со сменой белья и несколькими драниками. Все, что могла ей дать мать в долгую дорогу. Перед тем, как подростков стали заталкивать как скотину в вагоны, мать повисла у нее на руке и только монотонно повторяла: «Прости, доченька, прости, мой Аленький».
Потом Мария долго стояла у края платформы и, не проронив ни слезинки, молча смотрела на мать, стоявшую с прижатыми к груди руками с аристократическими длинными пальцами, так чужеродно смотревшимися на старенькой, выцветшей кофте. Ее бескровные губы шептали: «Прощая, мой Аленький». Так и стоял у нее перед глазами образ матери с полными слез глазами на красивом, рано постаревшем лице.
С той минуты, когда тяжело задвинулись ворота их вагона, и поезд тронулся, в ее сердце пустила свои первые ржавые ростки Обида. Обида на родителей: «Откупились мною. Васю пожалели», – горько думала девушка под стук колес, набиравшего скорость поезда. – «Отец даже не поехал на станцию, чтобы проводить. Откупился дочерью». Дома с родителями оставалось еще пятеро братьев и сестер от пятнадцати до четырех лет.
***
Их везли несколько дней. В вагоне стояла невыносимая вонь и духота. Но самое страшное – это унижение, которому подвергались ехавшие в одном вагоне девушки и юноши. Для отправления естественных надобностей юноши выломали дырку в деревянном полу, и в первое время девушки старались загораживаться от парней «живой стенкой» или терпели до полной темноты, но со временем привыкли и перестали стесняться друг друга.
