Андрей Валентинов
Мне не больно
Всю дорогу Гонжабов ни разу не повернул головы, так и просидев неподвижно, прикрыв глаза и застегнув пальтишко до самого горла. Похоже, таинственного зэка совсем не интересовало, куда и зачем они направляются. Автомобиль долго блуждал по столичным улицам и наконец свернул в один из темных дворов. Все трое вышли из машины, и майор кивнул на ближайший подъезд.
В одной из квартир второго этажа их ждал молчаливый парень в штатском. Каждому был вручен комплект удобной теплой одежды, горные ботинки, и в придачу – легкая, почти невесомая куртка с капюшоном. Ко всему этому полагался также рюкзак, где уже лежали консервы и спальник.
Удивляться было некогда. Майор торопил, и Михаил, быстро переодевшись, вышел с Ерофеевым в другую комнату. Там уже был накрыт стол.
– Перекусим, – кивнул майор. – Да, у тебя какой ствол?
Михаил извлек из прикрепленной под мышкой кобуры наган. Ерофеев скривился:
– Хлопушка! На, держи!
В руках у Ерофеева оказался новенький парабеллум.
– А может, пулемет возьмем? – не удержался Ахилло, пристегивая кобуру с пистолетом к поясу. Майор махнул рукой:
– Шутки – шутками, а я бы взял. Да нельзя, засветимся. Разве что в футляре от контрабаса, знаешь, как в кино…
Итак, им предстояло ночевать под открытым небом, и вдобавок, отстреливаться. Михаил был не прочь – все лучше, чем торчать в кабинете!
Наскоро перекусили. Ерофееву и Ахилло была подана отбивная с картошкой, Гонжабову же молчаливый парень поднес тарелку с вареным рисом. Бхот поблагодарил кивком головы. До сих пор он еще не произнес ни единого слова, и Ахилло решил, что тот попросту не говорит по-русски.
Парень в штатском помог отнести вещи в машину, затем притащил откуда-то палатку и присоединил ее к рюкзакам. Ерофеев кивнул, парень сел за руль, и «эмка» тронулась с места.
Все несколько прояснилось на Курском вокзале, где их ждал поезд до Симферополя. Они заняли отдельное купе – билет на четвертое место тоже оказался у майора. Пока Ерофеев откупоривал бутылку, дабы отметить начало их странного путешествия, Михаил прикинул, что палатка, рюкзаки и Симферопольский поезд (равно как его разряд по туризму), все указывало на Крым. Но что можно там искать, да еще вместе с каким-то бхотом?
Пили вдвоем. Гонжабов, как только поезд тронулся, снял ботинки, и поджав ноги, присел на нижнюю полку, прикрыв глаза.
– Хорош? – подмигнул майор. – Он так может месяц просидеть… Ладно, слушай…
Он допил стакан, крякнул и заговорил совсем иначе – спокойно и серьезно:
– О нашей поездке там, куда мы едем, никто не знает – ни наши, ни ваши. Светиться мы не имеем права. Это ясно?
Ахилло кивнул.
– Мы – работники Академии истории материальной культуры. Археологи, в общем. Фамилии оставим те же, а вот документики сменим…
Михаилу было вручено удостоверение с уже вклеенной фотокарточкой, делавшее его старшим лаборантом АИМК СССР им. Марра.
– Вот так. Называть друг друга по званиям запрещается. Ты – стало быть, Михаил, я – Кондрат. Или хочешь по отчеству?
– Запоминать долго, – улыбнулся Ахилло. – А гражданин Сидоров?
Майор подмигнул:
– Будет у нас Рахметом Ибрагимовичем, профессором из Ташкента. Запомнил?
– Это-то я запомнил, – вздохнул Михаил. – Слушай… Кондрат, а все-таки, куда мы едем?
– На Кудыкину гору, – буркнул Ерофеев. – «Куда» – нельзя спрашивать, приметы, что ль, не знаешь?
Ночью не спалось, и Михаил постарался вспомнить последние оперативные данные по Крымской АССР. Аресты хозяйственников-вредителей, смена руководства Верховного Совета, очередная рокировка в головке местного управления НКВД… Но они-то там зачем?
Всю дорогу Гонжабов продолжал молчать, и Ахилло совершенно уверился, что тот не говорит по-русски. Понимать – явно понимал, кивком благодарил за тарелку риса, принесенную из вагона-ресторана, качал головой, когда ему предлагали кофе, и без особого интереса листал предложенный майором «Огонек». Сам Ерофеев, заявив, что перед работой следует отоспаться, завалился на верхнюю полку и захрапел. Спал он, впрочем, чутко, просыпаясь каждый раз, когда в купе кто-то начинал двигаться. Михаил начал скучать. Спасал обильный запас газет и журналов, захваченный в дорогу предусмотрительным майором.
Симферополь показался под вечер следующего дня. На вокзале их встретил мелкий холодный дождь. Пришлось застегнуть куртку и накинуть на голову капюшон. Вдобавок, рюкзак показался неожиданно тяжелым, и Михаил пожалел, что подзабыл прежние туристские навыки.
На вокзале не задержались и, выстояв под моросящим дождем очередь на остановке, подъехали к междугородной автобусной станции. Ерофеев направился в кассу, оставив остальных в маленьком и тесном зале ожидания. Наконец он вернулся и удовлетворенно заметил:
– Порядок! Взял на последний рейс…
Отвечая на недоуменный взгляд Михаила, он подмигнул, уселся рядом и хмыкнул:
– Что? Задолбал тебя тайнами? Ладно, рассказываю. Гражданин Гонжабов, ты тоже слушай…
Маленький бхот не отреагировал. Он глядел прямо перед собой, узкие глаза были полузакрыты. Казалось, он дремлет.
– Значит так… Неделю назад колхозник из села Аксу-кой Карасубазарского района Валилов перегонял стадо с летнего пастбища на Караби-Яйле. Бригадир послал его в ближайшую деревню, Валилов решил подсократить путь и пошел прямиком через горы. Возле горы Чердаш он наткнулся на вход в пещеру. По его рассказу, незадолго до этого случился оползень, часть склона обрушилась, вот вход этот и открылся. Валилов зашел внутрь и кое-чего там обнаружил…
Ерофеев оглянулся, словно опасаясь непрошеного соглядатая.
– Вернувшись в село, Валилов доложил обо всем председателю колхоза, тот сообщил в Симферополь. Однако, пока там чесались, Валилов исчез… Вот, собственно, и все. Наша задача – добраться до горы Чердаш, найти пещеру и обследовать ее. Гражданин Гонжабов привлечен в качестве эксперта. Все ясно?
– Не все, – покачал головой Ахилло. – Что было в пещере?
– Чего было? – недовольно повторил майор. – Хрен его знает, чего там было! Валилов назвал это «Голубой Свет», если с татарского перевести. Вроде столба огня, который поднимается из какой-то дыры. Наше дело туда добраться, а там увидим. Гражданину Тернему нужно – значит нужно!
Михаил не спорил. Теперь их странная поездка действительно приобрела смысл. Он мельком взглянул на Гонжабова, но тот никак не реагировал.
– Пусть поглядит, – кивнул Ерофеев. – Он, говорят, с таким уже встречался. Теперь вот что… Местные силы велено не привлекать. А чтобы по горам не плутать, узнал я один адресок…
Он вновь оглянулся и заговорил совсем тихо:
– Вышел я на этих чудиков-археологов. Один недобитый профессор рассказал, что в Перевальном живет некий Семин Павел Иванович, директор местной школы. Он на этой археологии помешан, и вообще – первый краевед в районе. Семин нам дорогу и объяснит. Наша легенда: мы из Академии истории материальной культуры. Нам сообщили, что в пещере на склоне Чердаша найдены кости палеолитического человека. Знаешь, чего это такое?
– Крымский питекантроп? – хмыкнул Михаил.
Ерофеев сердито покачал головой:
– Ты меня, капитан, не сбивай! Я два дня эту фигню изучал! Питекантроп, он на Яве, Дюбуа его открыл. А здесь подозрение на неандертальца. В Средней Азии уже такая находка имелась, вот и наш… Рахмет Ибрагимович будет вроде как эксперт из Ташкента. Рассусоливать не будем, пусть нам этот Семин дорогу опишет, а там мы сами…
– А гражданин Семин часом не японский шпион? – не удержался Михаил, которому вся эта секретность показалась излишней и даже немного смешной.
– И кто это говорит, а? – покачал головой Ерофеев. – Да у вас в НКВД все шпионы! А ежели интересно, могу доложить: Семин Павел Иванович характеризуется положительно. Член партии, активист, отличник народного просвещения. Правда, были сигналы… Первый – будто он не с археологами в экспедиции ходит, а готовит склады с оружием для турецкого десанта…
Ахилло не выдержал и хохотнул. Ерофеев тоже усмехнулся:
– Бред, ясно… Но, между прочим, проверяли – оружие он не складирует. И второе… Он национальность скрывает. По паспорту – русский, а отец из крымчаков. И вот тут, между прочим, правда.
Михаил пожал плечами. Криминала в этом он не видел.
– Ерунда, конечно, – кивнул майор. – Правда, еще говорят, будто дед его был каким-то шаманом. Но я проверял. Крымчаки, они вроде караимов – иудаисты, шаманов у них нет и не было…
Ахилло кивнул, соглашаясь, и тут заметил, что Гонжабов слушает их очень внимательно. Широко открытые темные глаза бхота, казалось, светились недобрым огнем.
Глава 2. Чиф
Молодой человек в теплом осеннем пальто и мягкой шляпе не торопясь вышел из подъезда и еле заметно передернул плечами. Огромный двор был почти пуст, лишь у самого подъезда топтался изрядно прозябший на ноябрьском ветру парень с букетом сиреневых осенних астр. Молодой человек мимоходом посочувствовал незадачливому кавалеру. Погода явно не способствовало свиданию: над городом нависли низкие тяжелые тучи, то и дело срываясь мелким холодным дождем. Вышедший из подъезда оглянулся, бросил быстрый взгляд на окна четвертого этажа и неторопливо зашагал вдоль гигантского дома.
Он мог быть доволен. Тот, кто смотрел ему вслед из окна четвертого этажа, выслушал, и, кажется, поверил. Впрочем, радоваться было рано…
Длинный ряд подъездов кончился. Сразу же стало холодней, ветер с набережной ударил прямо в лицо, и молодой человек сунул руки поглубже в карманы. Этот город ему не нравился. Не нравился холод, серые безликие дома, дребезжащий транспорт, а главное – люди. Он знал, что здесь, в этом городе, в этой стране и на этой планете, будет нелегко, но даже не предполагал – насколько.
Можно было добраться до ближайшей трамвайной остановки, но молодой человек предпочел пройтись пешком. Он все еще не мог заставить себя втискиваться в забитые хмурыми злыми людьми трамвайные утробы.
Молодого человека крестили Иваном, но так называл его только отец, и то изредка. Для матери он был Жанно, для одноклассников – Джон, а после того, как он возглавил команду по бейсболу, за ним прочно утвердилась кличка Чиф. В конце концов так стал называть его даже отец, обычно не терпевший американизмов. Отвращение ко всему американскому отличало практически все старшее поколение. С тем большим пылом их чада учили английский, засматривали до дыр изредка попадавшие к ним американские журналы и называли друг друга именами и кличками, взятыми из голливудских кинофильмов.
Когда Чифу, тогда еще просто Джону, исполнилось четырнадцать, разразилась первая буря. Молодежь Свято-Александровска, давно уже перекрестившая свой родной город в «Сент-Алекс», потребовала введения в гимназиях английского языка вместо всем осточертевшего французского. Департамент образования отмахнулся, и тут ударила забастовка. Мальчишки и девчонки выставили пикеты у здания парламента и у резиденции Председателя Думы, которого они предпочитали называть Президентом или просто Дядей Сэмом, заявив, что не вернутся в школы до полной победы. Стачком, в котором Чиф представлял свою гимназию, объявил, что дает месяц на размышление, после чего «Генерация» – молодежь Свято-Александровска – переселится в долину Больших Ветров, дабы основать новый город, где языком общения станет исключительно английский.
Дело стало нешуточным. Оппозиция потребовала от правительства начала переговоров со стачкомом, а председатель социалистической партии Железный Генри заявил, что готов лично переселиться вместе с молодежью подальше от мест, где не соблюдают права человека.
Все, конечно, устроилось. Дядя Сэм нажал на консерваторов в правительстве, а стачком – на экстремистов из младших классов. Английский язык был введен наравне с французским, чада вернулись в школы, а политические партии стали срочно переписывать свои программы, добавляя в них требования, касавшиеся молодежи.
Чиф имел прямое отношение к столь успешному завершению стачки. Решающие переговоры происходили у него на кухне. Это было тем легче, что Железный Генри, директор единственного в Сент-Алексе завода и бессменный глава соцпартии, был его отцом, а Президент Сэм – крестным. Представители стачкома пили чай, заваренный Тетей Полли – мамой Чифа, а Железный Генри и Дядя Сэм, отсмеявшись и отвспоминав прежние деньки, внезапно стали серьезными, и Президент, кивнув на довольных победой забастовщиков, негромко бросил: «А ведь выросли! А, Степан?» Железный Генри, он же Степан Иванович, коротко кивнул и покачал головой:
– Выросли-то, выросли… Мы в их возрасте другим занимались. Английский им, американский!..
Представители стачкома обиделись. Они, конечно, знали, что Железный Генри – герой, Дядя Сэм – тоже герой, об их подвигах им рассказывали на уроках истории. Но введение английского, языка свободных людей, казалось задачей важной и первоочередной. «Генерация», первое поколение родившихся на этой земле, пробовала силы. Потом уже была экспедиция в глубину Черных Гор, бросок на Бессмертный остров, Знаки Доблести, полученные из рук Президента. Но их первую победу Чиф запомнил на всю жизнь. Тогда это казалось таким необходимым – изучение английского, отмена школьной формы, право ходить на вечерние киносеансы без родителей…
Чиф постоял несколько минут у чугунных перил набережной, глядя на покрытую оспинками дождя медленно текущую реку. За рекой тянулись громады серых домов, из черных труб поднимались клубы белесого дыма, откуда-то издалека доносились паровозные гудки. Родина предков… Чиф немало знал о ней все – из книг, из рассказов старших, но увиденное все же поразило. Он не ожидал такого серого неба, таких хмурых зданий и таких людей.
В ближайшем киоске Чиф купил в киоске свежую «Правду». В свое время его весьма шокировало столь претенциозное название. Отец пытался объяснять ему особенности пропаганды среди отсталого пролетариата, рассказывал про своего давнего знакомого Николая Ивановича Бухарина, этой «Правдой» руководившего, но его старания пропали даром: Чиф заранее ощущал антипатию к столь самодовольной газете. Однако теперь чтение «Правды» стало необходимостью, хотя бы потому, что все остальные газеты этой страны можно было вообще не открывать – писали они абсолютно то же самое, только еще беспомощнее.
Итак, какова ныне в здешних местах «Правда»? Чиф бегло просмотрел передовую статью с броским заголовком «Навстречу славному юбилею» и спрятал газету в карман пальто. Интересно, как бы смотрелся в «Правде» репортаж об их забастовке? Наверняка что-нибудь вроде: «Бунт буржуйских сынков». Здесь, в бывшей России, называвшейся ныне непроизносимым именем «СССР», шутить не любили. Молодежь выступала на собраниях, заявляла в НКВД на своих родителей и учила немецкий – язык вероятного противника.
Родина предков оставалась чужой. Чиф заставлял себя вспоминать, что здесь есть тысячи и тысячи, ради которых он и прибыл сюда, но помогало мало. Тут не было друзей. Даже тот, с которым он совсем недавно разговаривал, почему-то испугался и по сути не ответил ни на один его вопрос, лишь написал на бумажке номер телефона и время, когда следовало позвонить. Может, боялся, что их подслушивают? Но сколько же требовалось средств и сил, чтобы организовать прослушивание частных квартир! Да и зачем? Чиф вспомнил уроки политологии в старших классах, рассуждения учителей о сущности тоталитарного государства и невольно поежился. Тогда это казалось сказкой, скучной и нереальной – три основные группировки руководства, бюрократическая пирамида, постоянная сменяемость кадров, система, державшая в напряжении эти самые кадры… На экзамене никому не хотелось отвечать на подобный билет. Увы, теперь приходилось вспоминать все читанное и слышанное. Итак, три группировки… Прежде всего, партийная бюрократия, обескровленная последней волной репрессий. Затем военные – их позиции тоже ослабели после процесса Тухачевского. И наконец, система, державшая всю пирамиду в напряжении – НКВД и НКГБ. Машина простая, мощная и самовоспроизводящаяся… И – люди. Как сказал здешний лидер – «винтики и колесики». Те самые люди, к которым Чиф и его товарищи и прибыли, хотя никто их не приглашал, не ждал и едва ли был рад.
Дойдя до улицы Горького, Чиф прошел пару кварталов, пробираясь сквозь шумную толпу, и нырнул в метро. Метро – это единственное, что нравилось ему в Столице. В Сент-Алексе такого не было. Ни к чему – весь город можно пройти за полчаса, почти у каждого имелся велосипед или мотоцикл, а в последние годы завод, которым руководил Железный Генри, исправно снабжал всех желающих электромобилями. Но Чиф все равно испытывал зависть, попадая на движущуюся ленту эскалатора. Смущали лишь нелепые статуи на станциях – темные, жуткие, похожие на первобытных идолов…
Выйдя на конечной, Чиф нерешительно взглянул в сторону остановившегося поблизости трамвая, но так и не решился нырнуть в людской водоворот. Толпа его пугала. Там, где он вырос, люди почти никогда не собирались беспорядочной кучей, разве что на стадионе, после очередного футбольного или бейсбольного матча. Чиф посмотрел на часы, прикидывая, за сколько он доберется, и тут же заметил, как один из прохожих бросил на него недоуменный взгляд. Чиф мысленно выругал себя: здесь, в Столице, таких часов не носили. Давно надо было купить местные, но он никак не мог привыкнуть к нелепому допотопному циферблату и необходимости каждое утро заводить тикающий механизм. Часы, новенькие, с миниатюрной электрической батарейкой, подарил ему отец как раз перед тем как Чиф написал заявление на имя Президента Сэма с просьбой зачислить его в группу «Пространственного Луча».
Итак, он пошел пешком, огибая огромный новый стадион. Стадион был не плох, удивляло лишь то, что принадлежал он местной полиции. Впрочем, к подобным странностям своей исторической родины уже следовало привыкнуть.
Дорога вела сквозь небольшой парк, вдоль пустынных в этот час улочек, где жили рабочие с окрестных заводов, мимо самих заводов, огромных, грязных, с безобразными трубами, мимо брошенных краснокирпичных церквей со сбитыми крестами. Впереди был огромный пустырь, за которым тянулся старый, местами разрушенный забор. За ним когда-то находилась фабрика, но уже несколько лет, как станки были вывезены, деревянные перегородки разобраны, и от прежнего остались лишь холодные мертвые корпуса. Вечерами здесь собиралось окрестное хулиганье, но днем лишь вороны оживляли мертвую тишину брошенного фабричного городка.
Чиф прошелся вдоль забора, оглянулся и уже собрался нырнуть в небольшой пролом, как внезапно услышал негромкие быстрые шаги. Кто-то шел с противоположной стороны – высокий, в старом пальто и надвинутой на глаза кепке.
Секунда – и Чиф был уже за кирпичной стеной. Шаги приблизились, затем на мгновение стихли. В проломе показался молодой человек, рассеяно поглядывающий по сторонам. Чиф облегченно вздохнул.
– Я думал, ты уже дома! – произнес он по-английски, запоздало выругав себя за опасную привычку.
– Ты чего, Чиф, в засаде? – парень усмехнулся и взглянул на часы, точно такие же, на батарейках, с табло вместо циферблата.
– Пошли, Бен!
Тот, кого так назвали, вновь усмехнулся и покачал головой:
– Чуть не влип! Пойдем, после расскажу…
Говорили по-прежнему по-английски. Бен, которого родители звали Сашей, изъяснялся несколько странно, с грассирующим французским «р», зато с накрепко заученным американским акцентом. Чиф неодобрительно покачал головой:
– Бен, мы этак влипнем. Переходи на русский!..
– Ага. О великий, могучий, свободный… Как там дальше?
Последнюю фразу Бен произнес на языке предков, почему-то напирая на букву «о». Чиф поморщился:
– К тому же, если ты решил изображать мастерового, надо бриться лезвиями местного производства.
Бен провел рукой по гладко выбритой щеке.
– Советский пролетарий должен быть слегка выбрит и до синевы пьян. Чиф, слово «мастеровой» здесь не употребляют. Надо говорить «рабочий».
Они, не торопясь, шли по еле заметной тропке, которая вела к одному из фабричных корпусов. Пару раз Чиф оглядывался, но предосторожность была излишней: вокруг было совершенно пусто.
– Ладно, Бен, что у тебя стряслось?
Тот нерешительно почесал кончик длинного породистого носа:
– Да так, затмение… Был на вокзале, присматривался к публике…
– На каком?
– На Петербургском…
– Бен! – Чиф даже остановился. – Ты что, забыл?
– Шучу, шучу… На Ленинградском. Да я все помню, Чиф! Улица Горького, переулок Безбожный, Краснопресненская набережная… Антихристов язык!…
Выразительный взгляд заставил его закашляться:
– Понял… Перехожу на советский… Разрешите доложить, товарищ командир группы?
Теперь его русский звучал вполне нормально, с легким «аканьем», как и принято в Столице.
– Я был на Ленинградском вокзале. Присматривался к публике и заодно проверял маскировку. У входа заметил пару «топтунов» из тех, что высматривают приезжих, особенно с «минусом» в паспорте…
– И что, к тебе прицепились? – удивился Чиф. – Бритва подвела?
– Если бы бритва… Решил проверить их бдительность и сделал вид, что пытаюсь спрятаться от патруля… Да не смотри на меня так, Чиф, сам понимаю! Нашу «липу» показывать не хотелось, я и дал деру. Заодно проверил, как здесь бегают…
Теперь они уже стояли возле сорванной с петель двери одного из корпусов. За дверью ничего не было, кроме сырой темноты, в которой угадывались рухнувшие балки перекрытия и покрытые мхом кирпичи.
– Убежал, значит, – помолчав заметил Чиф. – Комментировать не буду, сам все понимаешь…
– Да ясно. Леший попутал! Но их секретную службу мы тоже должны изучить!
– Но не таким же образом! Все, пошли, а то Лу будет волноваться… Вот расскажу ей все!
– Только не ей! – в голосе Бена прозвучало нечто, похожее на испуг. Чиф усмехнулся:
– А надо бы – чтоб за уши оттаскала!
Бен протестующе замотал головой, но Чиф лишь хмыкнул и достал из внутреннего кармана небольшой бумажник, а из него – миниатюрный кожаный кошелечек. Секунда – и в руке Чифа блеснул маленький серебристый жетон с фирменным знаком Столичного метрополитена.
– Бен, оглянись на всякий случай.
– Чисто, – сообщил тот, поглядев по сторонам.
Чиф аккуратно приложил серебристый жетон к небольшому углублению в стене. Послышалось еле слышное жужжание, темный провал прохода внезапно стал светлее, в воздухе поплыла белесая рябь. Еще секунда – и дверной проем засветился ярким молочным светом.
– Пошли!
Чиф первым шагнул в молочное марево. Бен еще раз оглянулся и последовал за ним. Светящаяся дверь осталась за спиной, а прямо перед ними был уже не заброшенный цех, а лестничная площадка обычного подъезда. Чиф вновь приложил серебристый жетон к стене, свет дрогнул и начал медленно гаснуть. Через минуту на его месте возникла обыкновенная деревянная дверь. У входа лежал аккуратный новенький коврик, рядом стоял большой фикус.
– Вот и дома! – удовлетворенно заметил Бен, подходя к фикусу и пробуя пальцем землю. – Ага, Лу полила!
– Мог бы и сам! – Чиф расстегнул пальто и снял шляпу. – Лодырь несчастный!
– Во-первых, не несчастный, а счастливый, а во-вторых, не лодырь, а гедонист!
Они поднялись на второй этаж, и Чиф легко толкнул одну из дверей. Из прихожей послышалась громкая музыка – в квартире играло радио.
– Лу, мы пришли! – гаркнул Бен, пытаясь заглушить хор Александрова, исполнявший «Марш буденовцев».
– Ботинки снимайте! – донеслось откуда-то со стороны кухни. – Я полы вымыла!..
– Земля предков творит чудеса: Лу вымыла полы! – Бен принялся послушно снимать с ног грязную обувь. Чиф последовал его примеру. Хор Александрова допел последний куплет, на секунду воцарилась тишина, затем послышался перезвон курантов.
– Точность – вежливость королей! – заметил Бен, взглянув на часы. – А вообще-то, Спасская башня чуть спешит. Тебе не кажется?
Чиф не успел ответить. В коридоре появилась та, что спасла от гибели фикус – девушка лет двадцати четырех, худая, высокая. Светлые волосы были коротко подстрижены, а чуть длинноватый нос наглядно свидетельствовал, что ее сходство с Беном – отнюдь не случайность. Люба, окрещенная еще в подготовительном классе новым и достаточно нелепым именем, была его старшей сестрой.
– И не надейтесь, что так будет продолжаться всегда! Полы будем мыть по очереди. И кстати, готовить тоже. Бен, завтра очередь твоя!
– Я вам наготовлю! – без всякого энтузиазма пообещал брат, за что тут же заработал щелчок по лбу.
– Между прочим, я не обязана торчать здесь и обслуживать двух здоровенных лбов! Чиф, я сегодня собиралась в Третьяковку…
– Место женщины – на кухне! – попытался продолжить Бен, но, спасаясь от удара веником, был вынужден скрыться за ближайшей дверью, ведущей в одну из комнат. Лу возмущенно пожала плечами и повернулась, чтобы с достоинством покинуть коридор.
– Постой, Лу, – опомнился Чиф. – Почему – в Третьяковку?
– Ну мы же с тобой говорили, – удивилась девушка. – Там должен работать один человек… Кроме того, хотелось посмотреть, мама с детства рассказывала…
– У тебя еще не готова легенда.
Чиф аккуратно повесил пальто на вешалку, пристроил туда же шляпу и принялся неторопливо расчесывать короткие жесткие волосы, пытаясь придать им какое-то подобие прически.
– Я уже все продумала. Буду учительницей младших классов. Из Тулы. Приехала на курсы повышения квалификации…
– А что, такие курсы имеются? Лу, не торопись! Хватит с меня и твоего брата…
– А что – брата? – из двери высунулась физиономия Бена. – Всегда я виноват! А вот ты, Лу, меньше всего похожа на учительницу!
– Исчезни, – пригрозила сестра и Бен послушно сгинул. – Не будут же у меня спрашивать документы прямо в Третьяковке!
Чиф лишь пожал плечами. Документы были слабым местом группы. Паспорт, что лежал у него в кармане, явно оставлял желать лучшего.
– Ладно, Лу, после поговорим. Лучше бы тебе вообще не никуда не выходить…
Девушка хотела вновь возмутиться, но что-то в тоне руководителя группы заставило ее смолчать.
За обедом говорил Бен, рассказывая о виденном на улицах Столицы. То и дело он переходил на английский, но каждый раз спохватывался, ронял: «пардон, пардон», и вновь возвращался к столь мало ценимому им «великому и могучему». Лу время от времени вставляла язвительные замечания, Чиф же упорно молчал, думая о чем-то своем. Наконец девушка это заметила.
– Джон, что случилось?
– Ничего… – вздохнул Чиф. – То есть, не совсем ничего… Я поговорил с тем человеком…
– Ну?! – обрадовался Бен. – Легенда сработала?
– Нет, не сработала. Сыграл в открытую… Я узнал, что сегодня днем он будет дома, а завтра собирается уезжать куда-то на Урал. Жена – на работе, дети, естественно, в школе. Я решил рискнуть. Позвонил – он открыл, пригласил войти…
Чиф замялся, подбирая слова.
– В общем, он испугался. Я вначале не сообразил почему, но затем понял: он попросту меня узнал.
– То есть, как это – узнал? – недоуменно поинтересовался Бен. – Как он мог тебя узнать?
– Я, кажется, поняла, – улыбнулась Лу. – Он ведь знал твоего отца! Ты же точный портрет дяди Генри.
– Похоже, – согласился Чиф. – И вся наша конспирация полетела к черту. Правда я не понял, что его так испугало…
– Может, Железный Генри здесь считается – как это? – врагом трудового народа? – предположил Бен.
Чиф покачал головой:
– Отец бы предупредил… В общем, он старался не показать виду, пригласил меня в комнату, назвал по фамилии… Пришлось выложить все сразу.
– И… и что? – поторопил приятеля Бен.
– Он ничего не ответил, но затем написал на листке бумаги номер телефона и время. Сегодня в шесть я должен позвонить. Меня будут ждать…
– Но… Это здорово, Чиф! – оживилась Лу. – Именно то, что мы хотели!..
– То есть, как это – ждать? – прервал ее брат. – Кто? Джон, ты что, пойдешь? А вдруг это ловушка?
Чиф пожал плечами:
– Выбора нет. Если что, мою работу продолжишь ты, Бен, а Лу будет отвечать за установку.
За столом повисло молчание. Наконец Бен щелкнул пальцами:
– Раз такой расклад, сходим вместе. Я возьму кое-что из наших маленьких сюрпризов и, случись чего, устрою фейерверк.
– Не устроишь…
– Почему? – удивился Бен. – У здешних опричников до сих пор наганы. Каменный век! Почему это я не устрою?
– Потому что ты останешься здесь. И хватит об этом. Обязанности руководителя группы ты знаешь не хуже меня, если что – справишься…
Разговор оборвался, и обед был закончен в полном молчании.
После обеда Бен заявил, что голые стены комнаты действуют ему на нервы и, притащив свернутый в трубку большой цветной плакат, принялся укреплять его рядом с дверью. На плакате был изображен джентльмен средних лет с серьезным неулыбчивым лицом, украшенным небольшой бородкой. На джентльмене был светлый костюм, причем пиджак оказался весьма демократично расстегнут, а галстук – слегка сдвинут в сторону. Общее впечатление довершали небольшие очки в простой железной оправе. Джентльмен был сфотографирован на фоне белого двухэтажного здания, окруженного высокими, похожими на пинии, деревьями, но не зелеными, а ярко-синими. Внизу красовалась броская надпись: «„Генерация" – за дядю Сэма!»
– Теперь – порядок! – Бен с гордостью оглядел свою работу и повернулся к приятелю. – Чиф, у меня есть плакат Железного Генри. Повесить?
– Как хочешь, – Чиф, листавший толстую, густо исписанную тетрадь, похоже, был совершенно равнодушен к предвыборной агитации. Вскоре с другой стороны двери красовался второй плакат, тоже цветной. На нем был изображен человек, весьма похожий на Чифа, только старше его ровно вдвое. Человек был в пиджаке, столь же демократически расстегнутом, но без галстука, бородки и очков, зато в серой кепке. Большие красные буквы вещали: «Социализм – будущее Тускулы!».
– Теперь – полная демократия! – Бен рухнул в кресло, любуясь. – Джонни, а если бы твой старик победил на выборах, он бы дал добро на нашу вылазку?
Чиф оторвался от тетради и бросил взгляд на плакаты:
– Не дал бы. Сюда бы отправили кого-нибудь постарше.
– Вот именно! – длинный указательный палец Бена наставительно поднялся вверх. – Поэтому мы голосовали за Сэма – и не ошиблись. Между прочим, ты думаешь, дядя Сэм больше верит молодежи?
– Конечно верит, – Лу показалась в дверях, с интересом разглядывая плакаты. – Он ведь руководил проектом «Мономах», когда ему и двадцати пяти не было…
– …Что было вовсю использовано в предвыборной агитации, – подхватил брат. – Эх, Лу! Неужели ты не поняла, что будет?
– А что будет? – удивилась девушка. – Уже есть. Сэм первый предложил снизить избирательный ценз и посылать старшеклассников в дальние экспедиции. Наша группа – лучший пример.
– Пример чего? – усмехнулся Бен. – Пример того, сестричка, что старый Сэм – мудр. Он первый понял одну простую вещь – мы не просто вторая составляющая вечной формулы «отцы и дети»…
